Полынь. Балканская легенда

I
Где-то недалёко прогремели пушки,
А в лесу так тихо… кажется, порою:
Месяц, будто брюхо розовой лягушки,
Запорошил чащи звездною икрою.

Каждый тонкий проблеск, будто головастик,
Освещая тропы, вздрагивает глухо
И грызет суставы угловатых свастик,
Чтоб сломала ноги злая смерть-старуха.

Огненным сияньем чаша-ночь залита,
Брызгает лучами, не жалея порций,
Чтобы не споткнулись партизаны Тито,
Храбрые братушки, сербы, черногорцы.

Всюду диды-чуры, всюду родны травы,
Вдаль бойцы шагают с радостью большою,
Ну а с ними парень, смуглый и кудрявый,
Сердцем воин смелый, но поэт душою.

Как кудлатый тополь, статный, долговязый,
Силь его в сраженьях всякому знакома,
А в часы затишья он слагает сказы
О любимой миле, что оставил дома.

Вот и нынче тихо, сникли осы-пули,
Что не искусают нежный слог рассказа.
Но, покой нарушив, в синеве блеснули,
Будто изумруды, два девичьих глаза.

Закатилась в страхе лунная лягушка,
Прыгнув за ухабы, обломала ветку.
Притаился парень и сказал братушкам:
“Нынче обождите, я же – на разведку”.

Снял предохранитель, двинув вбок заслонку,
Вздернул трехлинейку, испугавшись малость,
И, отряд покинув, увидал девчонку,
Что вечерней зорькой нежно улыбалась.

Стан чуть колыхнулся тростником на склонах,
Взвились ветры-кудри, грея воздух синий,
Хоть плескал чуть гордо омут глаз зеленых,
Но цвела в нем ласка чувственной полыни.

Страх и удивленье на желанье множа,
Дева мчалась ланью, не теряя стати.
Парень улыбнулся: до чего похожа
На родную милу, что ставил в хате.

После, птичьей трелью рассмеявшись кратко,
Встала вдруг девчонка, вихрем крикнув с силой:
“Про тебя всё знаю, смелый юный братко,
Спой мне нынче песню, что поешь для милой!”

Слог потек, как в роще речка слюдяная,
Смачивая рифмой жгучих звезд рассевы.
Сделалась нежнее странница ночная:
“Вот тебе подарок за твои напевы!

Жар души певучей не растрать впустую,
Встретишься с любимой, выбьешь смерть усташей…”
И дала солдату ручку золотую,
Чтоб писал ровнее, веселей и краше.

“Кто же ты, подруга?” – спрашивал братушка.
Девушка молчала, сбросив спесь, как бредень,
И поймалась в сети лунная лягушка,
И взревели в чаще волки и медведи.

Ветер бил по вётлам холодней и туже,
Обломав им ветви, словно тонки стрелы.
Странница шепнула: “Ты не понял, друже?
Знать, душой не полон, знать, судьбой не целый.

Но не нужно всхлипы лить в сухую полночь,
Жгучими слезами за былое каясь.
Кто пустой – не сладит с древней силой полной,
И со мной не сладит, ведь полна, горька я.

Я врагов поганых омываю ядом,
Заронив в их души злой отравы семя,
Ну а тех, кто ближе, ну а тех, кто рядом,
Я лечу, ласкаю и скрепляю семьи.

Встретишься ты с милой, легкой страсти птаха
Вас крылом обнимет… знай, пропето в ведах:
Горечь вышней прави смочит лживый сахар,
Будет и веселье, будет и победа.

Обними напевом тонкие запястья…
На грехи охотясь в синеве прохладной,
Вам желаю жизни, стойкости и счастья…”
“Ну, а ты?” – пел воин. “Ну а я... да ладно”, -

Девушка шепнула и взмахнула дланью,
Тайну оставляя липам и ракитам,
Скрылась в буйных травах, обратившись ланью,
Высекая злато голубым копытом.

Прикоснулся парень к шумной вербе старой
И пошел к отряду веселей и проще.
Рассказал братушкам, показал подарок,
Но никто не верил в странницу из рощи.

II
Утра лик девичий в блестках звезд-веснушек
Улыбнулся зорькой, сбросив алый проблеск,
Тишиной нежданной наградив братушек
За былые страды и за светлу доблесть.

Боль, как будто листья, зажимая в горсти,
Всяк слагает письма для родных и ближних.
Лишь поэт не пишет… о полночной гостье
Грезя в копне сена, будто в дремах рыжих:

“Миле рассказать бы… ну хотя бы кратко,
Или… промолчу я, страстью дух латая”.
Тут сослужец [1] крикнул: “Что не пишешь, братко?
Зря ль в руках дарена ручка золотая?”

А поэт ответил: “Я – купаться к речке,
Там и поразмыслю над своей судьбою.
Благо, тихо нынче, и творить мне есть чем”, -
И пошел, подарок прихватив с собою.

“Что ж не взял оружье, возвращайся в быстре” –
Удивившись малость,  крикнул однополчец [2].
Но певец не слышал… что там, даже выстрел
Не согнал бы мысли о минувшей ночи.

“Встречу вновь ту диву, - думает сказитель –
Что почти, как мила, может даже краше”.
Только хруст негромкий вздыбил дымный ситец:
“Кто там? Ты, охотьца?”  Ну а там – усташи [3].

Вмиг скрутили руки прихвостней фашистских,
Будто скользки змеи, будто злые черви,
И прогаркал главный, чистя в ноже риски [4]:
“Горько, что живой ты, сладе буде мертвень.

Не престало гниде к нашей речке шастать,
Схлебнешься в кровище, будто в мелкой луже!”
Но смекнул тут парень: “Дайте отдышаться!
Виде, не сбегу я, виде, безоружен”.

Отпустили твари… парень, пряча раны,
Говорит: “Пред гибью написать приперло”,
Ручкою дареной главаря поганых,
Как стрелой – охотник, ткнув, да прямо в горло.

Вражью кровь с ракиты смыть напрасно силясь,
Разрыдался ливень, весь от гнева белый.
Лег усташ, а прочи – молнией убились,
Что метала с неба точь такие стрелы.

И увидел парень странницу из рощи
В ливневых разбрызгах, в грозных жгучих волнах,
Что на шелке неба оставляли росчерк:
“Звать мя Артемида [5] или просто полна.

Другу ли, сослужцу [1] враз подставлю локоть,
Излечу болящих, а сама я, парень,
Ввечности свобода, вечно одинока,
Нет мне ласок нежных, юни нет и стари.

Кем была, кто есть я – нынче видят мало,
И сама забыла, хоть ты ветром странствуй,
Скольких я любила, скольких я карала,
Веря в силь и чувства, в правь земли Балканской.

Лишь с тобой была я, будто бы ручная,
Как твоя девчонка из родной деревни.
Друж, ты мне по нраву… но… обручена я
Лишь с высоким небом, да с легендой древней”.

 
[1] сослужец – сослуживец
[2] однополчец – однополчанин
[3] усташи – хорватские приспешники фашистов во времена Второй Мировой Воины
[4] у усташей был специальный нож для убийства партизан-антифашистов
[5] Артемида (ar te – душа (воздух) храню, звререю; arcte – медведь) – богиня охоты, плодородия, женского (девического) начала, первозданной чистоты, луны, покровительница животных, хранительница души; лечит людей, дает им любовь, но сама одинока. Славянское название – Полынь или Полна.