Чайкин обрыв

Авиаторам военного городка Эмба-5 в Актюбинской области Казахской ССР.

         Чайкин  обрыв

   Солнце вставало над заметно порозовевшим краем огромного неба, словно языческий бог, ладонями раздвигая предрассветный туман, стелившийся кое-где в низинах и оврагах, изредка пересекавших бугрившуюся причудливыми холмами бесконечную степь.
Дорога, по которой шёл человек, наполненная тонко измельчённой машинами желтовато-белой, прохладной ещё пылью, словно толстый ковёр глотала звуки его шагов. Слева, чуть поодаль от дороги, словно в уютные байковые пелёнки дети, заботливо завёрнутые в чехлы человеческими руками и убаюканные мягкой утренней тишиной, молча стояли сонные ещё самолёты.

   Ласковый утренний ветерок, не торопясь, поглаживая их тугие, то серебристые, то пятнисто-зелёные бока, их упрямые лбы, переходил от одного к другому, как бы здороваясь с ними, с такими странными для этих мест существами. Кто-кто, а уж он-то знал их довольно хорошо: характер каждого из них, все их повадки, их, порой, строптивый норов, заставлявший его тоже становиться иногда жёстким, а то даже и жестоким.
   Изо дня в день продолжалась их многолетняя схватка. Можно было бы даже сказать, схватка ни на жизнь, а на смерть! Хотя ему, ветру, она ничем, в общем-то, не грозила, кроме мелких издержек и недоразумений, а вот им, самолётам…
   Сколько их одолел он в каждодневных поединках, сколько обломков разбросано по всем сторонам света - не пересчитать! Да, упрямы эти дети людей! Что толкает их на свои безрассудства?
   
   Ветерок обходил каждого из них, похожих то на рыбу, то на стрекозу, то на птицу, продолжая уважительно похлопывать по прохладным плавникам-крыльям, словно ободряя и заранее прося прощения, что поделать? Такова жизнь, как говорят люди!

   А человек шёл дальше и дальше и ему, казалось, вовсе не было дела ни до зачехлённых, стоявших на покрытой утренней росой бетонке самолётов, ни до слабых дуновений степного ветерка. Его радовала сегодняшняя погода, которая не предвещала никаких неожиданностей, и это значило, что можно будет спокойно провести день вдали от ежедневной круговерти, от домашних бесконечных дел или от лежания на диване до ломоты в спине.
   Ему хотелось отдохнуть от всего этого, посидеть с удочкой на берегу тихой речки, отдаваясь покою распускавшегося, как алый душистый тюльпан дня, вдохнуть полной грудью терпкий запах степного утра, смешанный с синевой бескрайнего неба.
   Хотелось ощутить мгновение удачи, плеснувшее в лицо брызгами пойманной рыбёшки!
   Хотелось без остатка отдаться умиротворяющему напряжению единоборства с ней, когда покоящийся на тихой глади поплавок, вдруг, встрепенётся, вздрогнет и начнёт свой завораживающий танец на воде!

   Радостная дрожь пробежала по всему его телу, лишь только он представил себе очередное свидание с речкой. И в этот раз ничего не должно было ему помешать. Был первый день его долгожданного отпуска.
   Речушка встретила его, как и раньше неожиданно, лишь только он подошёл к её отлогому берегу. Она, словно смешливая девчушка, выглянула из-за кустов, расположившихся на прибрежном бугорке, блеснув своей озорной волной.
   И он, откликаясь на её призыв, заспешил ей навстречу, радость наполняла душу, скорее, скорее! Ну, здравствуй, дорогая! Здравствуй! Вот и я!

   Положив на землю нехитрые снасти, он опустился перед речкой на колени, окунул в неё руки и, зачерпнув пригоршню воды, погрузил в неё лицо.
   Умывшись чистой речной водой, он ощутил, как силы наполняют его тело, как сразу ярче стало всё вокруг, как сочнее заструились знакомые с детства запахи и звуки! Знакомые с детства…

   Как давно он не был здесь. Казалось, прошла целая жизнь!
   Чего только не было в ней: и детские школьные дни, и отблеск на воде ярких костров с далеко разносящимися в ночи песнями друзей под гитару, и тревожные рассветы, раскатисто гремящие гулом воздушных кораблей, и плач первенца, который давно уже стал взрослым, и любимые глаза, глядевшие ему в сердце издалёка.
   Целая жизнь.

   Здравствуй, моя речка, здравствуй. Вот и я.
   Один. Ты, как и я, помнишь всех моих друзей, спасибо тебе!
   А на площадке с несчастливым номером 13 сколько их?
   Не разглядеть уже лица, глядящего сквозь время улыбчивого смуглого парня с красивой птичьей фамилией. Выгорела, вымерзла на скромном памятнике с когда-то красной звездой его фотография.

   Вон, совсем рядом тот обрыв. Много ли обрывов имеют собственные названия? Наверно нет. Ласточки понарыли в нём множество нор, но не их имя дали этому обрыву.
Красивые белые птицы кружат над рекой, отражаясь в её струях.
   На море говорят, что души погибших моряков превращаются в чаек. Может быть. Но, видимо, не только моряков. А и души лётчиков, вспорхнувшие над обломками когда-то дерзких своих самолётов, бросивших вызов встречному ветру, и не выдержавших неравной схватки с ним, или сражённых горячей стальной метелью.

   Чайка, быть может, смотришь ты на меня со своей высоты, о чём-то кричишь, но прости, брат, не слышу слов твоих! Высок твой полёт! А вот тогда, не хватило каких-то нескольких метров, чтобы дотянуть, перевалить через этот вот берег.

   Долго, как в замедленном кино падала взметнувшаяся ввысь, словно вставшая на дыбы земля.
   Долго тишина поглощала эхо гулкого взрыва.
   Чайкин обрыв.

   Человек сидел на берегу, забросив удочки, а поплавки двигались сами по себе, совершая замысловатые танцы. Он смотрел не на них.
   Солнце уже поднялось довольно высоко, красивые белые птицы кружили над спокойной водой, выписывая в воздухе плавные фигуры, нарушая тишину своими пронзительными криками.
   Ветер перебирал волосы на его голове, о чём-то шуршал в камышах.

   Над обрывом остановился какой-то старый чабан, сидевший верхом на лошади, одетый в ватный стёганый халат, огромный лисий малахай и хромовые сапоги в калошах, постоял и, не спеша, двинулся дальше, подгоняя длинной палкой свою отару.

   Был первый день отпуска.



© Анатолий Голиков
   Иркутск, 2002