Неровные стансы февральского заката

I

Как ребёнком боишься густой темноты,
так боюсь я заката, кривого до ручки.
Он уводит с прямой, он сдвигает пласты,
фонарей синебрюхих цепляет колючки.

И скорлупкой средь бурных февральских зыбей
грозно чуешь, что будет весна бестолковой
с горловым отрешённым курлы голубей
и бренчащей в ручье проржавевшей подковой.

А пока чуть колеблется хладная таль
и мерцают зрачком ускользающим дали,
но вопрос выплывает всё чаще – а та ль
наступает весна, что отчаянно ждали?

За усталым наростом оконного льда
сядет девой со свечкой и шеей лебяжьей,
или будет снаружи вершить без суда
приговор воровской глухоманью овражьей?

Это видят лишь только сучки или пни
/что трагичней, то, значит, всегда и глазастей/ -
нет, не будет в грядущие хрупкие дни
продувного весеннего синего счастья.

Прошагаешь с каким-нибудь «трам-тарарам»,
беспокойство напевом хвастливым врачуя,
но кривляется тень по углам и дворам,
и с луною в зубах прокрадётся предчувствье.

Полосует позёмка, мудрует мороз,
ещё долго –часами- будет длиться зимовье,
хоть весенняя боль от сердечных заноз
проступает глухою подземною кровью.

О, фита, фиолетовость, чуждый февраль!-
есть ли месяц негаданней, есть ли фатальней,
где неясно – с карниза крутого, с пера ль
упадает звезда, и закат, как спираль,
перед тем как погаснуть, горит всё хрустальней?

                II

Быстротечен и хрупок ангельский свет февраля,
в тишь потухших сугробов перо обронивший павлинье.
Меж двойной синевой повисает бездомно Земля,
и приходит преданье о блудном неназванном сыне.

Это сын человечий бесследно бредёт
к постаревшему в долгой разлуке, но прежнему дому,
звёздной пылью покрытому… Смутных снежинок полёт,
словно дальние мысли, кружится над ним невесомо.

Ледяное безмолвье глядит из окОн,
что покоем чужого уюта нагрузли.
Только путь этот крестный так странно знаком,
будто движешься в сонном нащупанном русле.

И простёр на углу бесфонарном крыла
вестник встречи и вечера – ангел, но падший,
и дорога, которая верно вела
к запредельной черте – не проложена дальше.

Потому что февраль, потому что дымы
запыхались, потому что темнеют сугробы…
Безнадёжен побег из вселенской тюрьмы,
в синеве истлевает скитаний хвороба.

Но предчувствую – вновь обогнёшь ты свой дом…
Не печалься, не мучься, поскольку тебе, брат,
и твой дом, и Отца, и ангелов сонм
нарисует заката слабеющий Рембрандт.


1989