to the memory of poet

                Бариста Господь, где бы ты ни был,
                в сердце, в молитвеннике, в иконном ряду,
                вместо эспрессо нацеди мне чашечку неба.
                Я допью, взбодрюсь, и только тогда уйду.
                А.Р. "Одинокий вечер в кафе"



Мадемуазель Смерть – такая странная дама.
Приглашает на танец не тех, кого надо бы,
а тех, кто указан в дантовой накладной.

Мы были друзьями, наивными и патлатыми,
читали Фроста и Бродского,
куролесили в выходной.

Но он писал волшебные пьесы,
когда я пил мерло с подружками,
он сочинял сценарии,
когда я в общаге тусил.
У нас были общие бесы,
но с разными погремушками,
и розы в наших гербариях
пахли разно.

В расцвете сил
каждый думает о бессмертии
как об успешно сданном экзамене –
вытащил удачный билет,
улыбнулся, и ставят «отл».
Но надежды часто нам лгут, и не верьте им –
наказание
за беспечность зависит от случая, от
неважных, в сущности, мелочей:
генов, выбора женщины или друга.
И владелец таланта теряет всё вообще,
а я продолжаю бежать, как пони по кругу.

Мой друг, очарованный звёздным небом,
не вынес ужасов двадцать первого века,
не нашёл в себе кесаря, как не нашёл и Бога,
хотя (я знаю) пытался.
Оставил другим суету и шум.
Сел в уходящий в вечность троллейбус
и уехал.

А я остался.
И теперь слезами пишу.



P.S. Умер давний и далёкий друг - из тех, с кем не договорили и не наобщались. Сообщили чужие люди, на имэйл, который я проверяю раз в полгода. Умер ещё в октябре, в далёкой чужой стране - успешный, одинокий, бездетный, непонятый. Он был из породы гениев в футляре, мало говорил, а делал много, и всегда на совесть. Сердечный приступ, быстрая смерть. Я так и не успел рассказать ему о своих трёх маленьких дочках, и я уже никогда не верну ему забытую на моей кухне записную книжку - с телефонами, планами, стихами, каламбурами. Но я буду помнить о нём. А потом мы обязательно встретимся.