Баллада о бахчисарайской грозе

Дней десять кряду профиль Яйлинской гряды
С холмов бахчисарайских синим призраком маячил.
Дней десять кряду с неба не было воды,
Но в это утро в небе было все иначе.

Оно нахмурилось (так это свойство трактовали встарь),
В нем облака темнели, тяжелели, громоздились в кучи,
И чудилось, что некая чудовищная тварь
Является из облаков в обличье тучи.
Тварь облака сжирала вкривь и вкось
И самую себя разжевывала в раже,
И выглядел гигантским этот грозный гость
На фоне даже горного пейзажа.

Пока чудовище гнездилось на Яйле,
(Или чуть ближе), это атмосферное творенье
Напоминало мне Гаргантюа (обжору у Рабле),
Ну, а верней, - модель его пищеваренья.
Там, в туче, нечто в что-то многие разы
Перетекало, пучилось, переменяло позы,
А вместо булька молнии и грохоты грозы
Сопровождали все метаморфозы.

Но вскоре тварь обожралась. И вот тогда
Из брюха тучи – этой черно-бархатной химеры –
Внезапно вышла, наконец, излишняя вода
Столбами дождевыми. Как тяжелые портьеры
Столбы покачивались, то сходясь, то расходясь,
Срастаясь постепенно в занавес единый,
Реализующий земли и неба связь,
Являя мокрую меж ними середину.

А впрочем, занавес – лишь краткий эпизод.
Завеса превратилась в набухающую стену,
Закрывшую сначала дальний горизонт,
Потом – ко мне ближайшую арену,
Где расположен прихотливый лабиринт
Лесистых хребтиков и пересохших речек,
И, словно завершая должным спуртом спринт
В финале нашей крымской встречи,
На плечи мне свалился мощный дождь.

Какой там дождь! Я ливнем осчастливлен.
Я ощутил в себе божественную дрожь!
Она, я верю (и я в этой вере не наивен)
Забилась в каждом пересохшем дне
Ложбин, оврагов, балок, в речке каждой,
В былинке каждой, коим, как и мне,
Негоже, боже, умирать от жажды.

Июль 2002 г.