Каждая сказка

Каждая сказка однажды — когда-то — главную правду раскроет в конце.
Брат мой был лебедем, принцем крылатым, призраком грустным в холодном дворце. Брат мой был тенью, скользил невесомо по коридорам, скрывая лицо… В перьях уродец, позорище дома, так он был назван суровым отцом. В перьях уродец, больной и опасный, страх вызывающий только и гнев…
Брат мой был лебедем, птицей прекрасной
(каждую ночь при блестящей луне).

Каждая сказка однажды — когда-то — буквами ляжет на белую гладь.
Брат мой был лебедем, принцем крылатым: гордая шея и гордая стать. Брат мой был принцем, но только под солнцем: злобными ведьмами заговорён. Свет опускался за горы червонцем… Выгнать его, перевёртыша, вон! Свет опускался за горы багрово. Выгнать его, перевёртыша, прочь!
Так мой отец и отказывал в крове
сыну, а с ним — отказалась и дочь.

Каждая сказка однажды — когда-то — будет обкатана тысячей ртов в гальку речную. Мой брат был крылатым: он бы покинул отеческий кров белой звездой поперёк небосвода, только ведь я не умела летать, так что пришлось уходить на свободу тропкой лесною и тихо как тать. Так что пришлось — через чащу, на берег, вниз по реке (отыскалась ладья).
Мы поселились в холодной пещере:
брат и сестра, белый лебедь… и я.

Каждая сказка однажды — когда-то — острой стрелою вонзится под грудь.
Брат мой был лебедем, принцем крылатым, я же навряд ли была кем-нибудь. Брат мой был добрым, спокойным, игривым — белым пером обрастая на ночь. Я же тайком собирала крапиву: слышала где-то, что может помочь. Мол, если кто-то рискнёт повозиться, вытерпит боль посильнее огня,
свяжет рубашку крапивную птице —
то и проклятье получится снять.

Каждая сказка однажды — когда-то — станет… А впрочем, ведь может не стать.
Брат мой был лебедем, птицей крылатой: белая шея и дивная стать. Брат мой был добрым, красивым и смелым, ветра быстрее и правды честней. Я же рубашку сплести не сумела, руки крапивой сожгла до костей. Я же однажды проснулась под вечер (падало солнце в леса за рекой),
брат опустил мне рубашку на плечи
левой, чуть-чуть обожжённой рукой,

правую руку к груди прижимая, будто баюкая, боли боясь. Села рубашка по мне как влитая: жгучих уколов крапивная вязь. Села рубашка так плотно и туго, кожей второю ко мне приросла: молча смотрели тогда друг на друга принц и принцесса, четыре крыла. Так я и стала такой же крылатой, только чернее любой черноты.

Каждая сказка однажды — когда-то —
станет тем самым,
чем сделаешь ты.