Пушкинский венок

опубликовано в ежегоднике "Коломенский альманах" за 1999 год


1

Казалось бы – к чему тревожить рифмы?
не так могуч коломенский Парнас,
чтоб стоило ворочать камни фраз,
таща стихи – подобием Сизифа.

Конечно, мы не гунны и не скифы,
и Муза к нам внимательна подчас,
но если откровенно, без прикрас –
не многие пройдут забвенья рифы.

Так стоит ли тогда за лиру браться?
Что Время? Только прах цивилизаций,
пустыня, над которой, одинок,

старинный Сфинкс безмолвно громоздится.
К чему же над созвучьями трудиться?
На что Коломне Пушкинский венок?


2

На что Коломне Пушкинский венок –
молчаньем коронованной колонны
ответит Город. Воздух многотонный
грозой веков обрушится на дно.

Тут столько страшных тайн заплетено,
тут столько стилей ставили каноны –
от Греции до готики стозвонной,  –
что их не сосчитаешь всё равно.

Над пёстрой грудой веяний и стран
воздушный полыхает океан,
и в нём кружат столетий злые грифы.

Коломна – колесо. Коломна – шифр.
И Пушкин здесь – недвижен, словно миф.
Но снова оживает мрамор мифа.


3

Но снова оживает мрамор мифа
сквозь нудное шуршанье школьных швабр.
Российского Лицея славный мавр
из книжки нам подмигивает лихо.

И слог его поёт скрипичным грифом,
а то вдруг – ухнет грохотом литавр
(так в старой хрестоматии – кентавр
сражён копьём отважного лапифа).

О пыль провинциального ампира!
Спросонья прозвенит античной лирой
обычный гимназический звонок.

И русский стих в коломенские дали
нежданно прозвенит латинской сталью,
сверкая, словно кованый клинок.


4

Сверкая, словно кованый клинок,
горя багровым пурпуром из Тира,
кипит вином весёлого сатира
дворянская пирушка вольных строк!

А кто не дворянин – идёт в шинок,
чтоб там «остановиться у трактира
и слушать скрыпача»… Серо и сиро
живёт кухарки грамотный сынок.

…Когда же победил пролетарьят,
не стало ни барчат, ни кухарчат,
и только пошлость царствует сурово.

Не странно ли, что в наш убогий век
бессмертен Иппокрены вешний бег
и снова блещет пушкинское слово?


5

И снова блещет пушкинское слово;
лишь только ты в тиши его сказал –
и Город растворится, как Сезам,
сокровищами чудища морского.

Среди реликвий славного былого,
среди святынь, столь сладостных глазам,
в честь Пушкина открыт читальный зал
(его закрыли, но откроют снова).

Мы именем его назвали школу;
но этот список краток и неполон
в анналах поэтических – ведь я

ещё не вспомнил улицу поэта,
что льётся тихим пушкинским сонетом
в глуши провинциального бытья.


6

В глуши провинциального бытья
мелодией пленительной и томной
названье этой улицы напомнит
иные, петербургские края.

Там, над Невой, Коломна есть своя.
и с нашей подмосковною Коломной
её связала тропкою неровной
река сказаний – тайная струя.

Но это не единственная связь,
которая отсюда началась,
которою поэт с Коломной скован.

Когда его летам открылся счет,
кто знал, что путь его пересечёт
старинный род священников Дроздовых?


7

Старинный род священников Дроздовых,
приход Ьогоявленья-в-Гончарах…
Осьмнадцатого века звёздный прах,
купецкий мир – священный и торговый.

На Рождество осьмнадесят второго
у нас родился будущий монах –
святитель Филарет! (Стезя стройна –
светило Церкви, слава богословов!)

Когда поэт горел духовной жаждой,
владыка оживил его однажды
настоем христианского питья.

Прославим Гончаров святую глину!
Купецкий мир… Кислов, и Мещанинов;
Лажечниковых славная семья…


8

Лажечниковых славная семья
гремела в слободах и на Посаде.
Одна из утончённейших усадеб:
снопы тугого книжного жнивья!

В гостиной – остроумные друзья;
весны цветенье – в яблоневом саде.
вьюнки на белокаменной ограде –
романтика солидного жилья!

Исшел отсель Лажечников Иван,
тот славный литератор-секундант,
что гения сберег в дуэльной грязи.

Так в пушкинские творческие дни
коломенец вошёл, а вместе с ним
и тысячи иных незримых связей.


9

И тысячи иных незримых связей
украсили Коломны полотно.
(Так древний живописец Полигнот
воспел Орфея в красочном экстазе).

Алябьев – камертон звучащей вязи,
изысканный старатель стройных нот –
скрывался здесь, как некий гугенот,
в ночи Варфоломея ждущий казни.

Коломной он бродил от ноты к ноте,
как будто одевал звучащей плотью
воздушный романтизм, влекущий ввысь.

Пернатый путь стиха не знает смерти;
и наши драгоценные концерты
с поэзией его переплелись.


10

С поэзией его переплелись
мечтания коломенцев… Золою
культурного писательского слоя
они в родную почву проросли.

О сладкое видение, продлись:
за окнами – герани и алоэ,
и самовар с фруктовой пастилою,
и в чистый лист простроченная мысль.

Лажечникова близкая родня:
Ахматова, Есенин и Пильняк
проникли в мир коломенских фантазий.

И Муза вьётся в городе глухом,
Рязанский тракт с онегинским стихом
смешав, как в романтическом рассказе.


11

Смешав, как в романтическом рассказе,
минувшие и наши времена,
над Городом лукавая Луна
нагой Дианой ходит без боязни.

Языческий Олимп Коломну дразнит;
поэта приоткроешь письмена –
и сразу влагой Вакхова вина
в развалинах кремля играет праздник.

И здесь же – в неискупленной обиде,
с поникшею главой идёт Овидий,
опальные стихи бросая вниз.

Вот так, в тугом венке российской Музы
сошлись двойным таинственным союзом
горацианский блеск и новый смысл.


12

Горацианский блеск и новый смысл
на русский Север ласточкой несётся.
(Мы все немного арьи и чухонцы,
две крови в нас причудливо слились).

Не с этого ль – холодный финский бриз
с арийским жаром в нашем сердце бьётся,
и наше поэтическое солнце
охватывает земли всей Земли?

Всех стран и всех веков извечный бег
в свой лёгкий плен вместил всечеловек.
и все пути перу его покорны:

Созвучий стрелы, пущены подряд,
и в высь капитолийскую летят,
и в высь Коломны – стройно и просторно.


13

И в высь Коломны – стройно и просторно
вошёл поэт – и памятником стал.
Ваятелем расплавленный металл
обрёл покой в недвижной бронзе формы.

Какою думой, светлой и упорной,
Господь его чело сейчас объял?
Что там пред ним? Трагический финал?
Иль, может, новый путь – простой и торный?

И может быть, Элизий видит он,
где вольный труд восторгом напоён,
и рвётся мысль из творческого горна?

Но памятник молчит… А рядом с ним,
прекрасен, полнозвучен и незрим,
вознёсся монумент нерукотворный.


14

Вознёсся монумент нерукотворный
прочнее меди, выше пирамид;
назло снегам и влаге – он отлит
из бронзы звонких слов отчизны горней.

И гений не умрёт во тьме тлетворной,
покуда в храме жив огонь молитв,
доколе слово русское звенит,
связуя мир дыханием соборным.

За то он славен вечно, что отныне
и русский мёд, и молоко латыни
слиты его стихом в один поток.

Божественное эхо звуки множит,
России рифмы быстрые тревожа,
сбирая Музе – Пушкинский венок.


Магистрал

Казалось бы – к чему тревожить рифмы,
на что Коломне Пушкинский венок?
Но снова оживает мрамор мифа,
сверкая, словно кованый клинок.

И снова блещет пушкинское слово
в глуши провинциального бытья.
Старинный род священников Дроздовых,
Лажечниковых славная семья

И тысячи иных, незримых связей
с поэзией его переплелись,
смешав, как в романтическом рассказе,
горацианский блеск и новый смысл.

И в высь Коломны – стройно и просторно
вознёсся монумент нерукотворный.