Юмор в современной поэзии

   Остроумие есть творческий процесс, активная и плодотворная работа мозга, поэтому она свойственна мышлению и принадлежит всем областям человеческих знаний и деятельности, включая и теорию познания [1]. Не существует, например, остроумия созерцания [2], так как остроумие нужно «видеть» разумом, а не чувствами, даже несмотря на то, что оно тесно связано с эмоциональной деятельностью. Поэзия по своей природе часто созерцательна и тем интересней рассмотреть остроумие в поэзии.
   Побудительным мотивом написать о юморе в стихах Марии Марковой для меня стало начало стихотворения, наугад открытого на восьмой странице сборника стихов "Сердце для соловья" [3], когда я впервые взял его в руки. Как оказалось, оно было опубликовано в восьмом номере «Нового мира» еще в 2014 году, а на стихи.ру еще раньше http://www.stihi.ru/2013/09/30/5097. Называется оно по первой строке:

   В дом входя, о притолоку ударься
   лбом, высокой жизни прерви полёт.

   С самого начала в повелительном наклонении предписано лирическому герою удариться лбом и перестать жить, причем выражено это  в ироническом настроении - не просто перестать жить, а "прервать высокой жизни полет". Понятно, что это шутка и неожиданное умозаключение, за которым должно последовать объяснение. И оно не заставило себя ждать, читаем дальше:

   Ты сегодня вернулся на Землю с Марса.
   По домам распущен военный флот.

   Оказывается, "высокая жизнь" относилась к полету на Марс и обратно, и подкреплялась романтическим и немного пафосным "военным флотом". Далее повествование продолжается формально-структурными переплетениями и описаниями, перетекающими с одного предмета на другой, доводя общую картину до абсурда, как, например, "туч ползущих  пара" от выкипающего чайника, или у цветков "одно качанье на уме":

   У кровавых цинний одно качанье
   на уме, вращенье, в глазах темно,
   туч ползущих пар, выкипает чайник,
   можно чаю, не рано ли так темно.

   Юмор нелепости заложен в самой ситуации, противоречащей здравому смыслу и повседневному опыту. Стихотворение построено в форме монолога, обращенного к слушателю, с которым можно пошутить по-дружески и общаться в весьма свободной форме разговора, проявляя остроумие, которое представляет собой соединенное в единой смысловой конструкции двух или более внешне противоречивых фраз. В этом его схожесть с понятием комического, сущность которого также заключена в противоречии, как и в продолжении стиха, который мы читаем далее:

      Нынче рано спускается ночь, звезда нам
      отказала в милости, скуден жар,
      потому так холодно жить землянам,
      а куда прикажете нам бежать.

   Прием ad absurdum может быть достигнут не только путем преувеличения или гиперболизации, но как и здесь - преуменьшением, нарочитым смягчением, эвфемизмом - "звезда нам отказала в милости, скуден жар", а фраза "и куда прикажете нам бежать" вообще усиливает абсурд до невозможности, до предположения, что надо бежать обратно на Марс, здесь жить уже становится невозможно. Вот тут и объяснение, почему надо ударяться лбом о притолоку! В подобных случаях в отсутствии притолоки ударяют себя по лбу ладонью.
   Так с первых же строк стихотворение  позволяет погрузиться в визуальное повествование сюрреалистического рассказа, в котором сюжеты пестрят разнообразием сцен, полных юмора, сарказма или же ужасающего чувства опасности, при этом оставляя зрителю пространство для воображения.
   Мы еще не знаем, что будет дальше, мы даже еще не знаем в чем суть упомянутого уже противоречия и как оно должно разрешаться. Этому способствует и сама структура остроумия, оно никогда не бывает мгновенным, оно имеет протяжение в повествовании. Тут "работает"  диалектическая триада: тезис — антитезис — синтез. Только после разрешения противоречия между видимым и невидимым, внешним и внутренним, словом и делом - приходит понимание «соли остроумия».
   Тезис мы увидели в вышеприведенных строках. теперь следует ожидать антитезис. И вот тут стихотворение делает резкий поворот от шутливого романтического настроя к трагедийности в его самой сюрреалистической ипостаси, на смену иронии приходит гнев:

      Ты же видел, осквернена планета,
      хризопраз погас, потускнел берилл,
      только летом жалкие вспышки света,
      будто кто-то в сумерках прикурил,
      огоньков дрожание, хороводы
      бледных струек воздуха, пелена
      замутнённая на глазах природы,
      безмятежные страшные бельма сна.
      Острова уходят зимой под воду,
      сокращается суша, и ветер тих,
      но и мы — сосуды золы и йода —
      отдалённо похожи судьбой на них.

   И в следующих восьми строках сюрреализм достигает апогея и высшим его проявлением становится черный юмор, при котором «кости силятся улыбнуться».

      Струпья, складки, язвы, дыханья хрипы,
      кашля сгустки, глаз золотая тля,
      столько влаги, что к спящим приходят рыбы,
      плавниками скользкими шевеля,
      и такие спящие не проснутся,
      до костей объедены темнотой,
      но и кости силятся улыбнуться —
      череп щерится, матовый и пустой.

   Это очень важный момент в стихотворении и я вынужден привести большую цитату: "Романтическая ирония тут смещена в сферу бессознательного и перевернутой по отношению к первоисточнику: если в романтизме универсум духа венчал юмор, то в сюрреализме юмор выступает критическим отношением к действительности и фундирует область фантазии. Динамический хаос получает вид фантасмагории, игры духа, лежащей по ту сторону логики, морали и повседневной жизни. Сохраняется критическая и компенсаторная функция иронии, которые соответственно проявляются как ‘черный юмор’ и чудесное. Сюрреалисты непосредственно обращаются к романтикам и переосмысливают их." [4]. Тут уже не безобидный пар из чайника, а что-то страшное, которое, как мы уже знаем по ее творчеству, Мария Маркова умеет описывать мастерски.

      У кровавых циников стало хлебом
      обсуждать, что не было нам преград,
      но теперь мы заперты целым небом,
      пешими скитаются мор и глад.
      Мор и глад — твои, возвращенец, братья,
      с молоком впитали вы кровь Земли,
      земляное вскоре наденешь платье —
      рукава в траве и подол в пыли,
      а о звёздной пыли, о звёздной воле
      вспоминать вернувшимся не с руки,
      посмотри, как светятся в чистом поле
      плазмосфер пугающих маяки.

   Кровавые циннии в начале образуют с кровавыми циниками в конце ось, удерживающую хаос в осмысленном порядке. И теперь уже не безобидное "о притолоку ударься лбом", а смерть -  "земляное вскоре наденешь платье" и светящиеся призраки в чистом поле ожидают лирического героя.
   Мотивы утопии в искусстве были всегда, как,  например, в клипе исландской пост-рок группы Sigur Ros на песню "Untitled #1 (A.K.A Vaka)", где одетые в противогазы дети в воображаемом постапокалиптичном мире играют в чёрном снегу. Вся соль «черного юмора» в том, что в противогазе играть нельзя, смертельно опасно.
   Сила этого стихотворения в его двухчастной композиции. Можно было бы оставить в нем только вторую часть от слов "Ты же видел, осквернена планета", но в этом случае была бы только одна созерцательная часть в статике,  а не динамический сюжет, который повествует о том, что Землю можно довести до такого состояния, что вернувшимся на нее с Марса нечего будет рассказать землянам перед лицом случившегося апокалипсиса, "о звёздной пыли, о звёздной воле вспоминать вернувшимся не с руки".
   В стихотворении прослеживается эволюция настроения, смена эстетических парадигм, от которых в финале синтезируется мысль - «мы - сосуды золы» - , что жизнь уходит в прах, как «Ashes to ashes» (David Bowie), “из праха в прах” (кн. Бытия). И сегодня не существует вопроса «Есть ли жизнь на Марсе?», сегодня мы знаем — была. И так же скажут про Землю — да, была жизнь, одно из проявлений которой заключалось в том, чтобы удариться лбом о притолоку, когда возвращаешься домой. Такие эпизоды встречаются чуть ли не в каждом фильме, потому что они веселят зрителей. Режиссер фильма «Властелин колец» Питер Джексон писал о съемках: «Когда Гэндальф ударяется головой о притолоку, на самом деле - промашка, Иен вовсе на это не рассчитывал. В сценарии ничего такого не было, это вышло у него случайно, и мы решили оставить этот момент как есть. К счастью, он продолжал играть, не прервал съёмку. И здорово обыграл момент».
   Так и хочется сказать — апокалиптические детали черного юмора.
   Такой деталью предстает из одноименного стихотворения Антона Черного зеленой ведро, по поводу которого было изломано много копий (http://www.stihi.ru/2014/01/15/5239). Начинается оно в фривольной манере и неожиданно, как бы готовя к чему-то смешному, потому что ввиду абсурдности, не веришь тому, что написано, кажется, о чем-то другом.

      Стоит зеленое ведро.
      В ведре лежит Гагарин:
      Орденоносец и герой,
      Простой советский парень.

   Но далее продолжение следует в трагедийном натуралистическом ключе.
   Ната Сучкова, не скрывая подробности, пишет карикатуру:

      Стоят, сполна всего помыкав
      Среди затоновской шпаны,
      У бара "Золотая рыбка",
      Торжественные как волхвы,
      Чернее угря Вася-Череп,
      Белее моли Ваня-Хан,
      Стоят в рождественский сочельник,
      Фанфурик делят пополам.

    Мария Суворова в стихотворении из одноименного сборника «Маленькие марии» пишет совершенно веселую картину собственной «фобии» с «живыми наполовину мариями». Здесь юмор превалирует  над формой и становится категорией.

      по образу и подобию
      из меня вырастают фобии,
      из меня вырастают растения —
      маленькие, весенние,
      маленькие марии
      с крыльями и пуповиной,
      маленькие марии —
      живые наполовину.
 
    Я думаю, можно пока остановиться давать примеры юмора в современной поэзии. Картина представляет собой совершенно оформившееся направление, которое не придумано искусственно, оно возникло как результат развития, как результат процесса, проходящего во время интенсивной ежедневной коммуникации, во время которой люди все чаще сталкиваются с искусством, содержащим юмор не только других стран и культур, но и самых близких социальных групп. Юмор всегда неожидан, он раздвигает границы, и более всего в культурном отношении он может способствовать сближению. Однако, может возникнуть и напряженность, когда юмор, одного социально-культурного контекста, воспринимается  в другой культурной среде враждебно. Или индифферентно, будучи вообще не понятым. В этих условиях юмор есть инструмент для понимания отличий контекстов.
    Более того, в тех случаях, когда в отношении современной поэзии литературоведение становится бессильным, способность увидеть и объяснить юмор становится единственным ключом к пониманию поэзии.
    Том Лаббок (Tom Lubbock), британский арт-критик, писал: «Классика искусства 20-го века теперь кажется слишком высокой, героической, серьезной, мессианской. Современное искусство, напротив, хочет играть вещами в более низком, более комическом ключе».
    Поэтому современные художники используют свое воображение, чтобы отойти от законов и практики реального мира.  Свободно паря в своих фантазиях, они размывают и расширяют границы между реальным и воображаемым, создают фантастические истории, включающие мнимые символы, говорящих животных или странные существа. Такой выход за границы реальности в безграничном просторе искусства иногда может скрыть чувство одиночества или кошмара, но  также дает воображение для tabula rasa, на которой может возникнуть новый мир.
    Как говорил директор лондонской галереи Ральф Rugoff (Ralph Rugoff): "Расширение роли юмора в современном искусстве является результатом многих факторов, но, возможно, прежде всего, оно представляет собой вид аллергической реакции на наследие модернизма».

      Литература.

      1. Иванов М.Е. "Остроумие и его роль в научном творчестве", дисс.канд. фил. наук, Чебоксары, 2009 г., 131 с. Доступ в Интернете:       2. Лук, А. Н. Юмор, остроумие, творчество — М. : Искусство, 1977. — 183 с.
      3. М. Маркова. "Сердце для соловья", М.: Воймега, 2017.
      4. Пигулевский В.О. Ирония и вымысел: от романтизма к постмодернизму: Научное издание. Ростов-на-Дону: Изд-во «Фолиант», 2002. — 418 с: ил.