Не судите строго, это были нулевые... 2005 год

I

Я рос в семье, сестра, два брата,
Мать дома хлеб пекла ночами,
Отец служил в полку солдатом,
Мы песнями его встречали.

Отец состарился и умер,
Не от штыка, не от оружия.
Войны здесь не было давно,
Солдат был городу не нужен.

Сестру в семнадцать дали замуж,
Брат путь отца решил продолжить,
Второй был мутным очень странным,
Был самым младшим, но взглядом строже.

Мы жили в городе забвенном,
С женой и сыном, рядом с морем,
В том городе я рос с рождения,
Мы жили там, не зная горя.

II

Великий был у нас город,
Вдали от войн и власти,
Забыли голод и холод,
Интригу, злобу и страсти.

Вздымались башни и храмы,
И стены всё выше и выше.
Стояло вечное знамя
У каждого дома на крыше.

На знамени гордо смотрелся,
Орёл символ мудрого ока
И лев с гривой вольно небесной,
Знак смелости, храбрости, долга.

Над ними солнце в закате,
Луна под ними в восходе,
Лес, горы на фоне сзади,
А спереди просто люди.

Мы каждое утро встречали
Стихами да танцами с песней,
А ровно в двенадцать молчали
В знак памяти всех павших вместе.

Те войны мы помнили долго,
Хоть пройдено много столетий.
От предков дошли строки строго:
“С убийства война, со смерти”.

III

“Один раз в тысячелетие
Кровь льётся на землю,
Солнце треть века три года не светит!”
Мы слушали это, не веря.

“И толпами гибнут люди,
Мрут от голода, мора,
Болезнью решаются судьбы,
Безжалостный смертный холод!

Умирают за месяц тысячи,
Что стрик, что ребёнок все равны,
Не щадит смерть богатых и нищих,
Хоть в шелках, хоть в лохмотьях ты рванных.

И врываются дикие племя,
Войны мрака, губители тела.
Не берут они в рабство пленных,
Убивать, воровать вот их дело.

Но проходит треть века три года,
Из-за туч пробивается солнце.
Остаётся десяток народа,
Десяток несломленных горцев.

Они продолжатели рода,
Мужчин пять, и столько же женщин.
В груди свобода, свобода
И разум без мыслей грешных.

Им отдано в распоряженье
Лес, горы, река и долина,
И знамя всей жизни значение,
И тысяча лет отныне…”.

IV

Прошло уже тысячелетье,
И весь народ в ожидании.
Пока ещё солнце светит,
Лучами к себе оно манит.

Но кто же будет убийцей,
Кто кровь пустит на землю?
Перед глазами лица,
Лица, которым я верю.

Но был человек гордый,
Жестокий, гнилой и жадный,
Шагал он ногой твёрдой,
Прямой, будто печатной.

Тот человек был братом,
Братом, но жалким убийцей,
Пойман он был, но оправдан,
Думал, из города скрыться.

Было уже поздно:
Поздно метаться в мыслях,
Поздно лить вёдрами слёзы,
Поздно и мысли все скисли.

V
И нарядился я в тогу,
В серую рясу монаха,
Я, вспоминая о многом,
Давил чувство жалости, страха.

Пришёл я к брату родному,
И стуком, будя его ночью,
Ударом кинжала тупого,
Навеки закрыл ему очи…

Но долго не длилось разгулье,
Пришёл человек ко мне в чёрном.
И сели за стол мы, на стулья,
Дышал, будто дунул он в горны.

Представился он мне судьёю,
Ему не поверил я сразу,
Шутил он с моею судьбою,
Маняще моргая мне глазом.

VI

У нас с ним состоялся долгий разговор,
Я слёзы лил, смеялся и рыдал,
Всю жизнь я вспоминал, помню я тот взор,
Мой взгляд горел, горел и догорал…

Мы пили с ним всю ночь вдвоём,
Я понял, кто он есть,
Я на колени пал,
Спросил: “Ты моя смерть?”

Он медленно кивнул,
Я громко зарыдал,
Я знал это давно,
Я точно это знал!

Я чувствовал мороз холодного клинка,
Я трясся и дрожал, ногою долбил пол.
Тряслась моя рука, я поседел слегка
И тут я заорал, вернулись мы за стол:

“Не я убил в ту ночь,
Я просто объяснил, что жизнь скучна,
Что смерть ему к лицу и, что ж,
Теперь он мёртв, а виноватый я!”.

Он начал томный монолог:
“Ты был убийцей – жизни вором,
Не чувствовал ты смерти вздох,
Почувствуешь ты вздохи хором.

Теперь опять ты на коленях,
Рыдаешь, хрюкаешь как свин.
Брат и сестра, больная мама,
Жена, сиротка-бедный сын.

Но не жалел ты убиенных,
Своею черствою рукой,
На свете том души нетленной,
Убийцы жалкого покой…

Не ждут тебя ворота рая,
Не плач я видел слёзы века,
Как бык мычишь, ****ина, каясь,
В тебе не вижу человека!”

VII

Удар! И я лежу убитый,
Но крови нет, я в поднебесье,
Я вижу всё, глаза закрыты,
Звучит мелодия из песни.

Из песни мамы, колыбельной,
Что так мне слух ласкала в детстве,
И песнь была вечно-нетленной,
Звенящей громкой была песня!

И я открыл глаза, отныне
Не закрывая их веками.
Томится в сердце лишь уныние,
И чуть сбивается дыхание.

И жизнь течёт рекой бездонной,
Бездонной, словно сине небо,
Я бросил вызов смерти лобный,
Я бросил, был и не был…

Как видишь, я опять живой,
Есть плоть, дышу, хожу и вижу,
Есть слух, и есть души покой,
Боюсь, люблю и ненавижу.

Я полноценный человек,
Хоть обменял я жизнь на совесть,
И проживу ещё я век,
Сложу стихи, создам я повесть.

И станет жизнь вся по-иному,
Буду творить картины, пьесы.
Построю дом и дворик с гномом,
Поближе к морю, чтоб рядом с лесом.

И буду видеть я закаты,
Тот красный круг, входящий в воду,
Я буду рад как все вы рады,
Носить я буду то, что модно.

Всю сотню лет я одиноким буду?
Нет ни жены, нету ребёнка,
Их, может, нет уже давно,
Но почему же мне не горько?

Ответ последовал мгновенно,
И голос был звеняще громким
Манящим вечным и нетленным,
И бьющим прямо в перепонки.

“Ты раб, мой раб” - сказал мне голос.
Я онемел, дрожал как кролик.
“Ты обменялся, жизнь на совесть,
Но жизнь ведь совести не стоит!

Теперь платить ты будешь вечно!
Уже нет чувств, одни инстинкты,
Душа мутна как в дождик речка,
И все пути назад закрыты!

Ну что, скотина, живи ты веки,
Не я тебя просил о жизни.
Ты пуст, но с плотью человека,
Без чувств, без чувств...”.

Вскоре очнулся я от шока,
И гул утих в ушах в мгновение,
Закрылась в сердце мне тревога,
Уж солнца нет – конца знамение…

IX

Когда ворвались варвары из стран далёких,
Взял в руки меч и нарядился воином,
Увидел мамины глаза, услышал женщин вздохи.
Пошли войной мы клином стройным.

Вонзались в тело сабли, кровь омыла руки,
И красная вода вдруг засосалась в небо.
Я резал, предавая муке.
Жизнь коротка. Вернуться в детство мне бы.

Коня в узды и прямо к горизонту.
Ушёл один, не попрощавшись с миром,
Нашёл ручей и я отпил там воду,
Игра воды, как звон струны у лиры…

X
 
…Заснул. Увидел сон о доме,
Где рос, растил, и умереть я должен,
Но разбудил меня вдруг грохот грома,
“Быть человеком сложно?”

И с этого момента стал я волком,
И кровь залила страстные мне очи,
И кожа стала шерстью – кара Бога,
И воем коротать я буду ночи.

Сорвался в лес, теперь я стал свободным,
Всем чуждо моё новое обличие,
Я буду есть, но буду я голодным,
Волком быть трудно нынче.

И нет признания мне от стаи волчьей,
Нет от семьи признания, родной мне,
Да, буду коротать я воем ночи,
Душа моя будет гореть в страдании.

И для людей теперь я сумасшедший,
И для волков я сумасшедший тоже,
И нет покоя жизни моей грешной,
Я человек с звериной рожей…

XI

Когда прошло треть века и три года,
Вернул себе я человечьи руки,
Вернул лицо, людского племя-рода,
Но жил теперь я с волчьей сукой!

И утром как всегда пошёл я на охоту,
Попал я в руки к жалким людям,
Вспомнил язык родного мне народа,
И воинов той войны, и все их судьбы.

Остался я с сестрой и братом,
И спал спокойно дома, на кушетке.
Я лёжа пил вино из винограда,
О волчьей жизни вспоминая редко.

Теперь я человек, а не собака.
Дикая злая с волчьей мордой,
Но на лице вуаль из времени и мрака,
Скрывала мою волчью гордость.

XII

И сдёрнул я вуаль из времени и мрака,
Да сжал я горло в вспотевшие ладони,
Принял личину жертвы вурдалака,
Услышав плач детей, и женщин бедных стоны.

Сорвал одежду, бросил в пекло пламя,
Забыл я те закаты и восходы,
Забыл я веру, дружбу, знамя,
Язык родного мне народа.

Увидев страх людей, меня пугавших,
Я плюнул в след себе, чтоб показаться жалким.
Стряхнул слезу скупую с глаз погасших,
И на щеках оставил опечатки.

Уйдя в долину, в горы, где так грустно,
Где рядышком паслось баранов стадо,
Я понял, как внутри все стало пусто,
И принял Бога я хозяином и братом.

И закатил я пир на всю округу,
И был один на всей этой пирушке
И говорил я, как с отцом и другом,
И братом стал Ему и служкой…

А расскажу я всем, ведь люди не поверят,
Что Бог спустившись и ко мне пришедший,
Сидит и хлеб со мною Он мой делит,
Никто мне не поверит, ведь я же… сумасшедший