Вскрытие покажет

     Мастерская представляла собой продуваемую всеми ветрами палатку. За пластиковым столом зелёного цвета сидели трое: Леопольд Яковлевич Селиванов из Тулы, Николай Горягин из Киева и Даниил Джазов из Питера. Все – известные барды и поэты. Перед ними на столе стояли пластиковые бутылки с водой и тарелки с бутербродами, так плотно усиженные мухами,  что копчёную колбасу было почти не вино.
- Ну-с, сколько всего участников? – поинтересовался почти прозрачный лысый старичок, удобно провалившийся в пластиковое кресло. Его ноги в стоптанных кедах едва доставали до земли, одной рукой он придерживал трость с коричневым набалдашником. 
- Около сорока, Леопольд Яковлевич, - ответил ему молодой человек с выбритыми висками. Остальные его волосы были собраны в хвост. – Придется ускоряться! – это был Даня Джазов, в джинсах и сером свитере, обтягивающем уже наметившееся брюшко.
- Даа, придется потрудиться! – вздохнул Селиванов.
- Ну, а вы, Николай, - обратился он к Горягину. – Впервые сюда?
     Николай, высокий мужчина лет тридцати пяти, с носом, выдающим вовсе не хохляцкое, а скорее грузинское происхождение, с ответом не спешил. Он, нахмурившись, перечитывал регламент мероприятия. «Вероятно, поздно лёг, не в духе», - решил про себя Леопольд Яковлевич и расспросы прекратил.
     Сквозь иван-чай и полынь виднелись палатки, которые с высоты наверняка выглядели разноцветными заплатками. Здесь, на поляне возле реки ежегодно проходил бардовский фестиваль, съезжались чуть ли не со всей России известные и не очень барды, поэты и другие сочинители, желающие, главным образом, заявить о себе, а заодно и услышать критику мастеров.
     Около двенадцати открылись мастерские. В буквальном смысле они, конечно, не открывались, ибо не имели ни полноценных стен, ни дверей, но работа закипела, к палатке выстроилась очередь молодых и не очень людей обоих полов, одни были с гитарами, другие держали в руках измятые белые листки со стихами.
- Ну, кто смелый, подходи! – заявил Селиванов и, опершись на трость, выпрямился в кресле. Джазов окинул цепким взглядом толпу, выхватил пару красивых девичьих лиц и бородатого рослого парня с дреддами, и как бы погрузился в себя, положив подбородок на сложенные в замок руки.
     Первым был какой-то парень из Калуги, потом из Воронежа, затем девушка с розовыми волосами и прыщавым лицом, все они пели, с разным уровнем профессионализма играли на гитаре и реагировали на критику хмуро, но спокойно. Затем косяком пошли поэты из ближайшего к фестивалю городка. Была среди них и взрослая женщина с уровнем профессиональным, так что и критиковать её было ни к чему, но нужно: члены жюри чувствовали себя обязанными что-то сказать, и выуживали из себя слова, абсолютно излишние, не способные ничего дать сильному автору. А молодежь, сбившись в стаю, голодными галчатами ловила обрывки фраз заезжих профи, кто-то снимал на телефон, а кто-то делал селфи или курил.
     Николай Горягин сидел в жюри впервые. Он хмурился и с тревогой вглядывался в лица конкурсантов. Он мало говорил, опасаясь кого-либо обидеть нелестным отзывом. И считал, что вот так сходу, по двум-трём случайным стихотворениям или песням нельзя полноценно судить о творчестве человека. Оно и не нужно было судить обо всём творчестве, нужно было говорить о конкретном, вот этом произведении, представленном на конкурс, указывать на ляпы и недочеты. Это он понимал. Но не умел ещё дистанцироваться от человека и рубить с плеча, крошить творческие судьбы. Не вжился он ещё в образ бога, поэтому критиковали в основном Селиванов и Джазов, опытные врачеватели поэтических текстов, как во время перекура пошутил Леопольд Яковлевич.
Мастерская работала до пяти вечера, и все пять часов без отдыха звучали стихи и песни: о любви, войне, природе и кошках, да о чём только ни звучало и разносилось ветром, и текло вниз по течению, на радость лягушкам и на горе местным рыбакам, с трудом выносившим ежегодный фестивальный шум.
     Николаю что-то нравилось, но потом другое нравилось ещё больше, он делал пометки в списке, потому что уже через пять минут не мог вспомнить, о чём ему пели. Вскоре лица смешались, он уже с трудом воспринимал хорошее, а от бездарного хотелось ударить кулаком по шаткому пластиковому столу и уйти, нырнуть в реку, охладив утомлённый мозг.
Он запомнил одну девушку, она пришла одна из последних. Джазов ушёл на пару минут, но Селиванов предложил не ждать его возвращения. Оно и понятно: все устали, а у Леопольда Яковлевича ужасно ныли суставы, пора было принять лекарство, но он тянул, ожидая, что конкурс вот-вот завершится.
     Девушка была похожа на куколку. Николай не мог отвести глаз от её лица, хотя осознавал неловкость момента. Так вот что значит «кровь с молоком»: у неё была чистая ровная кожа, тонкая и румяная, как у персика в жаркий день. Тёмно-синие глаза были действительно бездонными и имели такие длинные ресницы, что можно было бы предположить их неестественную природу, однако густые черные брови и волосы отрицали это предположение. Правильный нос и идеальный овал лица – вряд ли в этом была причина её притягательной красоты, красоты чудесной, магической, чистой и лучезарной.
     Пока Николай подбирал эпитеты, она назвала своё имя, но он не слышал. Сколько ей лет? Откуда она? Он оглох, ослеплённый. Он смотрел, как шевелятся её губы, как вздымается на вдохе грудь, как ресницы прячут колодцы её зрачков, вызывая в нём небывалую жажду.

-  …Вы согласны, коллега? – вывел его из раздумья Селиванов. – Стихи не должны быть выкидышами. Над ними надо немало потрудиться, дорогая моя. Я вам добра желаю, потому и говорю правду в глаза, за похвалой – это пожалуйте к подружкам, они всегда всё одобрят, какую ересь ни принеси. Но если вы хотите стать настоящим поэтом, черкайте нещадно свои рукописи! Заглядывайте в словарь синонимов! Изучите, в конце концов, поэтический словарь! Синекдоху, аллюзию, оксюморон! А нет – идите в модельный бизнес и не марайте бумагу, без вас – оглянитесь – поэтов хватает!..

     Далее Леопольд Яковлевич выстукивал ритм.
- Воот, слышите? Сбой! Как не слышите?! Вы каким размером тут пишете: ямбом или хореем? Или амфибрахий его разберет?! Что за галоп: начала ямбом – пиши ямбом. Ошибка это, дааа, не знали?..И это только то, что могу сказать с ходу.   
     Девушка разрумянилась, глаза блестели, губы дрожали. Она сидела на краешке стула, зажав ладони коленями. И Николаю хотелось её защитить.
- Леопольд Яковлевич, вы, вне всякого сомнения, правы: с размером надо поаккуратнее и подучиться стоит. Но перед нами начинающий поэт, у которого, я уверен, всё впереди. Важно, что в её стихах есть эмоция, нечто цепляющее, чудо, я бы сказал.
     Селиванов нахмурился и пробрюзжал тихо, обращаясь только к Николаю:
- Вы неопытны, мой друг, ещё верите в чудеса.


*

     Когда в морг пришли студенты-медики, ничего ещё не было подготовлено: судмедэксперты всю ночь выпивали, у одного из них родился сын, так что повод был самый счастливый. Под утро как раз привезли девушку-утопленницу, то ли сама утопилась, то ли помогли, то ли ещё чего. Вскрытие покажет. Голое тело принесли и свалили на гранитный стол, который имел небольшие бортики, чтобы не соскальзывало, и дырку для стока воды, здесь же тела и обмывали. 
- Красивая-аа, - вздохнул один из студентов, глядя на утопленницу.
- Да уж, - подмигнул ему врач. – На удивление не раздулась, наверно, вытащили быстро, хотя и поздно.
- Она как живая, - зашептались студентки. – Словно куколка! А ресницы какие! Просто чудо!
     Девушка была удивительно красива. Врач на минуту остановился, разглядывая её лицо. Впервые в своей работе он встретил неискаженную смертью красоту. Как правило, лицо меняется почти до неузнаваемости, когда расслабляются мышцы. А эта - была словно живая, никаких видимых повреждений на теле, такая юная, почти ребенок. Судмедэксперту пришлось сделать над собой усилие, перед тем как вонзить скальпель и привычным жестом от подбородка до паха разрезать и раскрыть тело, словно книгу.
     Череп ещё не вскрывали, и лицо с правильными изящными чертами было похоже на лицо фарфоровой богини из музея, которое чудовищным и нелепым образом присоединили к раскрытой брюшине, имеющей полный набор оттенков бордового, серого и красного.
- Чудо, говорите, - произнес судмедэксперт. – Вы неопытны, друзья мои! Взгляните: опущение левой почки, колит и внематочная беременность. И это только то, что могу сказать с ходу. А теперь - подробнее…