Сказка о Ничто

Решило однажды то, что ни названия, ни объема ни плотности не имело самоопределиться. Точнее оно самоопределилось ровно в тот момент, когда начало думать чего у него нет и это считать. А поскольку ничего не нашлось, то и назвалось оно лаконично - Ничто. И хотело оно пойти себя искать, да не вышло ничего. Что бы куда-то двигаться масса нужна, объем, или хотя бы понятие мерности. По этому пришлось Ничто стать Н-мерным объектом в Неевклидовом пространстве. Но и это оказалось не тем, чего оно ждало от своего движения, ибо оказалось что взаимодействовать с материей будучи Н-мерным у него никак не выходит. И пришлось, скрипя тем местом, где должно было быть сердце, сокращать мерность с плюс бесконечности до трех. И поняло Ничто, что попало в мир обитаемый. Но увы и ах, кем или чем он обитаем оно понять никак не могло так, как не имело ни органов слуха ни зрения ни осязания. А гравитационные искажения друг от друга мало чем отличаются, кроме числового значения. Тогда решило Ничто обзаводиться органами по очереди. Но с какого начать оно не знало. По этому призвало на помощь великую Энтропию, и та выдала ей случайное число: 2368363244. Ощутило его Ничто, как набор флуктуаций пространства-времени. И решило, что начинать надо с обоняния. И начало оно нюхать все вокруг, чтоб к новому источнику информации привыкнуть. И унюхало оно многое - и сладкий запах цветов, и пряный запах специй, и горький запах гниющего мусора, и гадкий запах пота из не мытых подмышек Вазгена, что шаурмой торгует рядом с тем местом, где Ничто появилось. Не понравилось ему обоняние, и решило оно, что чуять оно хочет не все подряд и на бесконечном радиусе, а только то, что находится непосредственно рядом с ним. И ограничило Ничто свой радиус восприятия запахов сферой в 9 метров диаметром. И поняло, что это - хорошо. Следующим решило оно попробовать осязание, и осязало все вокруг себя, и ужаснулось. Холодно стало ему с одной стороны, там, где оно в грязной мутной лужи нечистот оказалось. Жарко с другой, как раз с той где печка шаурмяной Вазгена стояла и печкой Ничто припекло. И остро, и колко, и тесно, ибо объем - то оно свой не предусмотрело. Решило тогда Ничто, что осязание тоже совсем не то, что оно искало. И решило что хочет осязать только то, что рядом с собой. И стало ему хорошо. Хотя и мокро, и вонюче, и горячо от печки Вазгеновой шаурмяной. Но явно лучше, чем раньше. Следующим стал слух, решило  оно послушать мир вокруг. И ужаснулось вновь, ибо первым, что оно услышало было шипение жира на крысах, жарящихся в чебуреках, кошатины, шипящей на вертеле и чавканье довольных покупателей, думающих, что они едят говядину в тесте.  И поняло Ничто, что надо сразу ограничивать ощущения. И еле успело ограничить слух, дабы не оглохнуть от проезжающего мимо поезда Челябинск - Екатеринбург и пьяных песен веселых алкашей в нем. Хотело оно вздохнуть от облегчения и ощущения счастья, да не знало, что дышать можно. Тогда решило оно посмотреть на мир, и посмотрело. И ужаснулось вновь, увидев грязный фартук Вазгена во всей его ужасной красоте, с вытертыми соплями, грязными разводами и не отстиранными пятнами после последнего посещения ближайшего дешевого борделя. По этому зрение стало самым гадким и противным открытием Ничто. Но, как говорится, ничего с этим не поделаешь - имеющий глаза да узрит. И пришлось ему зреть. Следующим этапом самоопределения стало добавление границ обьема и плотности. Но Ничто было Ничем, и не знало сколько его в одном месте будет нормально. По этому решило срванивать себя со всем, что увидит, учует или унюхает. И решило оно начать с того, что попроще - с не движимого. И примерило на себя обьем и плотность вертела с шаурмой. Сравнило его с окружающим миром, и решило - маловато, да и пахнет противно, и выглядит не очень. Решило примерить размер чебурека - это было лучше, но тоже не совсем то - слишком большой обьем поверхностного соприкосновения и неоднородность обьема делали бытие чебуреком не комфортным. И решило оно попборовать что-то большее. Третьим  в списке примерок стал сам Вазген, но это было еще хуже, чем чебурек. Ничто почти стошнило от отго, как оно выглядело и пахло пока воображало себя шаурма-шефом Вазгеном. Увеличило тогда Ничто запас обьема между собой и тем, на чем стояла чебуречная Вазгена. И узрела, что полон тот мир, куда оно самоопределилось копий Вазгена, только плохо сотворенных. И поняло оно тогда, почему так не комфортно было им себя представлять. И получило оно тогда ЦЕЛЬ! Оно должно было найти первого, того, кто все эти неудачные ксероксы Вазгена по всему миру самоопределяшек распространил. И переместилось оно в другое место, и в еще одно, и в третье, и двигалось, пока не нашло откуда копии Вазгена лезут. И ужаснулось вновь, ибо одна копия Вазгена выталкивала из себя другую, только более маленькую и менее оформленную. Долго оно странствовало по миру, пока поняло, как происходит копирования столь неудачных оболочек. И не было предела его кошмару, ибо выяснило оно, что все вокруг так работает - само себя копирует, да с каждым разом все хуже и хуже. И обратилось оно к митохондриям да рибосомам, к ядру да ядрышку, да к комплексу Гольджи, и попыталась обьяснить им, какие они ужасы сотворили, когда вместе объединились в столь большие колонии, что потом себя людьми обозвали. Но не был его глас понят. Ибо Ядро с ядрышком были рады тому, что митохондрии им лишнюю энергию отдают, рибосомы белок делали, и не слышали обращения, а аппарату Гольджи и вовсе дело не было - он белки эти на потоки делил да пузырькам своим раздавал. И поняло Ничто - они так поколениями жили, деды-прадеды их так жили, и они жить будут. И Ничто не уговорит оно их вернуться к свободной, независимой жизни, самоопределению и деколликтивизации питательно-репродкутивной функции. Тогда стало оно вибрации звуковые издавать, и около слуховых частей копий вазгена их высвобождать, дабы донести до них ужас их существования. Многие копии пугались, многие слушали, долго Ничто говорило, многое поясняло, советы давало, но и те и другие потом шли в какой-то особый дом, где им говорили что Ничто - не существует. Какие-то уколы делали. И никто, после этих уколов и особого дома больше с Ничто не разговаривал. А если оно настаивало - они обратно в этот дом бежали. Хотя не все, некоторые в более большой дом шли, и там на коленях что-то шептали. Ничто слушало, думало, и поняло что они не  к нему обращаются. И снова оно скользило сквозь пространство и время, пытаясь найти того, кому в этих домах говорят о своих горестях. Да так и не нашло. И снова его осенило - они жек нему и обращаются, к тому, кто всех слышит, всех видит, все обо всех знает, и все сотворить может. И убрало оно границы своих сенсорных качеств, и стало всевидящим, всеслышащим, всезнающим и всеведущим. Долго слушало оно обращения копий Вазгеновых к себе, каждой внять пыталось, каждой помочь осознать свою неполноценность, и вернуться к форме свободной Н-мерной сферы. Но не удалось ей достучаться, даже после многократного удоволетворения всех просьб копии не слушала она просьбы Ничто стать снова Н-мерным сфероидом. И когда Ничто начинало ему советовать - обзывало его словом страшным, которое просто так не понимали в мире самоопределения. Тогда поняло Ничто, что попытки сделать копиям хорошо - тщетны, и каждая из них хочет быть чем-то лучше остальных, а не свободно определяться в Н-мерном неевклидовом пространстве. И поняло оно, что сами копии себе помочь не в состоянии. Тогда взяло оно свой обьем, да умножило на E^lnX^inf и стало большое при большое, такое, что все копии, весь мир определения, все, что они видели и наблюдали в него поместилось, да еще и свободного места осталось столько же. Вздохнуло тяжко, стенками вибрируя, и выдохнуло, сжимаясь в точку уже Евклидова пространства, вместе со всем миром, всеми копиями, всеми светилами и пустотами. И стало снова хорошо, каждая копия развоплотилась в Н-мерный сфероид, и поняла свою идентичность любой другой копии. Каждый  Вазген узрел отсутствие нужы в самоидентификайии и личностной истории. И поплыл Н-мерный шар из Н-мерных сфероидов счастливо по неевклидову пространству. Ибо много еще миров , где самоопределение появилось, много еще тех, кто не Ничто просит о помощи, да не понимает в чем помощь его истиная, но внимание его к себе тем привлекает. Но теперь оно уже не одно, их много, и каждое откликнится на чей-то зов, и умножит свой объем, и вдохнет, и выдохнет, и даст другим копиям сущего свободу быть Н-мерным сфероидом без самоопределения, и будет это продолжаться до тех пор, пока не станут все они равны меж собой и тождественны.
Конец.