Остап Сливинский. Персефона

Тогда, в первый раз, когда ещё не умела прощаться,
стояла, одёргивала юбчонку,
путалась в прилагательных.
"Никогда" и "навсегда"
были как смежные комнаты с выходом в опустевший двор,
фуга дыханий во тьме, ободранная стена,
на которую глазеешь целую ночь.
Мать оставляла на пороге клетчатую сумку,
и в ней тоже были "никогда" и "навсегда".
"Никогда" с лязгом текло в жестяную мойку,
влажное "навсегда" лежало рядом с мелом.
"Никогда" было невозвращённой монетой,
платьицем, так и оставшимся в витрине.
Как потом получилось, что слова вышли из вещей?
Когда прощалась во второй раз, уже не видела
ни одного из берегов.
Пятки так загрубели, что могла бы, наверно,
босиком ходить по свежему пожарищу.
В доме, где был интернат, разместили штаб и казармы.
"Никогда" и "навсегда" превратились в пар, который замечаешь,
когда он замерзает на рукавах.
 
(Перевёл с украинского Станислав Бельский)