Хочется быть...

Благодарен, Аннушка, что Вы не прошли мимо этого экспромта:)
Потому что это заставило меня вернуться к нему и доработать.
Экспромт изначально возник в легком, шутливом диалоге.
Но, каким-то образом, в процессе его написания,
шутка обрела драматический окрас.
Так почему-то со мной часто случается - в какой-нить песенно
непритязательный текст, невесть откуда, врывается симфонический
аккорд, изменив всю жанровую и смысловую основу.
Нечто глобальное, мучительно присутствует во мне, и
как не пытаюсь претвориться перед собой невесомей, чем я есть
- эта тяжесть, неминуемо выходит наружу.
И какая-нить смешная лужица, в которую неловко плюхается
мой лирический герой, превращается в океан, а забавный "плюх" -
в судьбоносное падение, так сложилось и в этот раз.
Но меня не устраивала стока:

"Волны взрыхляют болотистый ил"___ потому что болото - это стагнация -

неподвижность, откуда там волны?
Однакажэ, я уговорил себя, что это речной ил - то есть, болотистый по качеству,
а НЕ по географической принадлежности и простил себе, некое
несоответствие, требующее усилий, в виде дополнительных объяснений,
кое-как смиряющих с этой небрежной неувязочкой.
Новсёжэ, заноза авторского лукавства, противно саднила внутри и я решил,
вернуться к этому позже.
Просто импульс не возник, пока Вы не написали
рецензию, в результате которой, эта неказистая строчка преобразовалась:

"Мшист, неподвижен болотистый ил"____ здесь ил неподвижен, несмотря на

ветер, который всё шебуршит, приводит в движение и это противостояние
создает конфликт, предшествующий драматическому моменту:

"Мартовский ид каблуком наступил
На удивлённо глядящий подснежник."_____ это чувство Вы тонко уловили:

нечто хрупкое, беззащитное, с любопытством и удивлением, глядящее
на радостный, весенний мир, в котором:

"Ветер свистит - соловьям пересмешник"____ и вдруг, именно то, чем доверчиво

любовался, новорожденный, ещё "неопытный" подснежник, наступило на него.
Как бывает в жизни, даже не со зла, а походя, невзначай и уничтожило,
как-то трагически бессмысленно:

"То ли весна расшалилась не впрок,
То ли природе не жалко цветок?"______ и автор, в какой-то степени, отождествляя

себя с этим подснежником, ибо и он мог быть им, и быть,
так же, невзначай раздавлен, какой-нить фатальной силой,
которую всегда боишься, но никогда не ожидаешь.
Потому что все дурное, что может случиться - случится не с нами.
Если б человек не имел легкомыслия так думать, он бы изнемог
под тяжестью собственного сознания о неминуемой катастрофе жизни,
которая всегда заканчивается смертью.
И мысль об этом подснежнике, которым могло стать моё Я,
уводит к другим ассоциациям, к тем, в которые это Я
хотело бы воплотиться:

"Хочется быть берегами для рун"_______ то есть, мистическим письмом, рунами,

алфавитом, сообщением - древним месседжем, оставленным пращурами на скалах
и камнях. Быть сакральным текстом, таящим в себе некие божественные откровения.

"Длинными стансами в кожаной книжке"_____ это по-сути та же мысль, выводящая

СЛОВО и само СЛОВОТВОРЧЕСТВО в понятие - ЧУДОТВОРСТВО! - В ту единицу
измерения ценностей, которой является искусство.

Здесь метафизическая связь от рунического письма - гадательной системы
на тайнах подсознания, к русской стансовой культуре, которая заложена
в моей генетической духовности. Стансы содержат независимость строф.
Каждая строфа - носитель законченной мысли, часто медитативного содержания:

"Звуком, летящим с натянутых струн"

"Светом в туннеле, луной в облаках"

"Переворотом судьбы в тупиках."

Таким образом, Ваша рецензия, Аннушка, дисциплинировала недобросовестного
аффтара, который выражает Вам за это лирическую благодарность.
А произведение, теперь звучит так:
.
Мшист и недвижен болотистый ил,
Ветер свистит - соловьям пересмешник.
Мартовский ид каблуком наступил,
На удивлённо глядящий подснежник.
То ли весна расшалилась не впрок,
То ли природе не жалко цветок?
Хочется быть берегами для рун,
Длинными стансами в кожаной книжке,
Звуком, летящим с натянутых струн,
Утренним бликом, твоею лодыжкой,
Светом в туннеле, луной в облаках,
Переворотом судьбы в тупиках.

:))

Сан-Торас   02.03.2017 22:37   Заявить о нарушении

И еще раз, мне хочется сказать спасибо, Аннушка,
что подвигли меня усовершенствовать произведение и сделать авторский анализ.
Кроме того, я тащился ухохатываясь от Ваших метких выстрелов
в купу «оргий» и «аорт»! Блеск! -
И эти аорты, немедля подхватили меня, окунув с головой в Мандельштама,
в его жизнь, в его длиннополого Паганини:

Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было - ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету.

Знаете, Мандельштам с идиша - означает «ствол миндаля».
Родители хотели сделать из него раввина и послали в Берлин
в Талмудическую школу. Но вместо Талмуда он читал философов
и поэтов. Раввина из него не вышло, но Поэт - Да!
.
Из омута злого и вязкого
Я вырос, тростинкой шурша,-
И страстно, и томно, и ласково
Запретною жизнью дыша.

И никну, никем не замеченный,
В холодный и топкий приют,
Приветственным шелестом встреченный
Коротких осенних минут.

Георгий Иванов, открыв его стихи сказал:.

"Я прочёл это и ещё несколько таких же "качающихся",
туманных стихотворений, подписанных незнакомым именем,
Осип Мандельштам, и почувствовал толчок в сердце:
«Почему это не я написал?"

Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В мутно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,
И слово, в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!

Ахматова — писала Адамовичу:

«Сидит человек 10-12, читают вслух, то хорошо, то заурядно,
внимание рассеивается, слушаешь по обязанности, и вдруг
будто какой-то лебедь взлетает над всеми — читает Осип Эмильевич!»

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся...

И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Мандельштам, так же как Цветаева, в свое время, отправился
во Францию, прослушал лекции в Сорбонне, изучал
старославянский язык и Западную культуру.

Но чем внимательней, твердыня Нотр-Дам,
я изучал твои чудовищные рёбра, -
тем чаще думал я: из тяжести недоброй
и я когда-нибудь прекрасное создам.

Потом, он учился в Петербургском университете, познакомится с Гумилёвым, Ахматовой, примкнул к Гумилёскому цеху поэтов,"к акмеизму",
стал любимым учеников Гумилёва.
Акмеисты, в противовес символистам, в том числе Блоку,
утверждали не возвышенные,а реальные жизненные ценности:
Мандельштам выразил кредо акмеизма:

Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне, и чем я виноват,
Что слабых звезд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь:
"Который час?" - его спросили здесь,
А он ответил любопытным: "Вечность".

Акмеисты — Гумилёв, Анненский, Ахматова, Кузмин, Мандельштам,
- совершили революцию в поэзии, так же как импрессионисты
в живописи.
Маковский - о Мандельштаме:

" В жизни чаще всего вспоминается мне Мандельштам смеющийся.
Смешлив был чрезвычайно — рассказывает о какой-нибудь
своей неудаче и задыхается от неудержимого хохота.
Смеялся и просто так - «от иррационального комизма,
переполняющего мир".
Он не искал счастья — для него не существовало таких категорий,
но всё ценное в жизни называл весельем, игрой.

"Слово — чистое веселье, исцеленье от тоски".

В поднятье головы крылатый
Намек - но мешковат сюртук;
В закрытье глаз, в покое рук -
Тайник движенья непочатый.

Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость, -
Чтоб прирожденную неловкость
Врожденным ритмом одолеть!

Надежда Мандельштам:

«В нём было нечто, чего я не замечала ни в ком, и пора сказать,
что не легкомыслие отличало его от приличных людей вроде Фадеева
и Федина,а бесконечная радость. Она совершенно бескорыстна,
эта радость, она не нуждается ни в чём, потому что всегда была с ним.
Все к чему-то стремились, а он — ни к чему. Он жил и радовался».

Но Мандельштамом постоянно что-то случалось — он всем
казался подозрительным.Ну, не вписывался он в ту систему координат.
Например, в Крыму, его арестовали и посадили в одиночку.
Он колотил в дверь и кричал:

"Выпустите меня! Я не создан для тюрьмы!"

Эти слова в контрразведке прозвучали так дико, что его
приняли за сумасшедшего.
Только с помощью Волошина, Мандельштам еле выбрался он из Крыма.
Но его вновь арестовывали, на этот раз меньшевики.
И помогли освободится грузинские поэты, засвидетельствовав
его непричастность к миру политики.
Мандельштам, ошалевший от этих арестов, говорил:

"Теперь я и сам не понимаю, кто я — белый или красный,
или ещё какого цвета. А я вообще никакого цвета,
я поэт, пишу стихи, и больше всех цветов меня занимают
Тибул, Катулл и Римский декаданс".

В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь,
Я подымаюсь над собою, -
Себя хочу, к себе лечу,
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою;
И, как испуганный орел,
Вернувшись, больше не нашел
Гнезда, сорвавшегося в бездну, -
Омоюсь молнии огнем
И, заклиная тяжкий гром,
В холодном облаке исчезну.

Зимой 1916-то, Мандельштам в Москве встречает Марину Цветаеву.
Марина посвящает ему стихи:

Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих вёрст.

Я знаю, наш дар — неравен,
Мой голос впервые — тих.
Что Вам, молодой Державин,
Мой невоспитанный стих!

На страшный полёт крещу Вас:
Лети, молодой орёл!
Ты солнце стерпел, не щурясь,
Юный ли взгляд мой тяжёл?

Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих лет.

Мандельштам отвечает:

В разноголосице девического хора
Все церкви нежные поют на голос свой,
И в дугах каменных Успенского собора
Мне брови чудятся, высокие, дугой.

... И пятиглавные московские соборы
С их итальянскою и русскою душой
Напоминают мне - явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.

Марина - Мандельштаму:

Откуда такая нежность?
Не первые — эти кудри
разглаживаю, и губы
знавала темней твоих...

Откуда такая нежность,
и что с нею делать — отрок
лукавый, певец захожий,
с ресницами — нет длинней!

Он - ей:

Не веря воскресенья чуду,
На кладбище гуляли мы.
Ты знаешь, мне земля повсюду
Напоминает те холмы.

Целую локоть загорелый
И лба кусочек восковой.
Я знаю — он остался белый
Под смуглой прядью золотой.

Целую кисть, где от браслета
Ещё белеет полоса.
Тавриды пламенное лето
Творит такие чудеса.

Роман был, - но для Мандельштама он значил больше, чем для Цветаевой. «Божественный мальчик» в нем и «прекрасный брат» были для неё важнее возлюбленного.
Надежда Мандельштам писала:
"Цветаева научила его любить. Дикая и яркая Марина расковала в нём
жизнелюбие и способность к спонтанной и необузданной любви".
И не только к любви, но и поэзе, именно с "цветаевских" произведений
берёт начало его любовная лирика.
Цветаева "мандельштамовскими" стихами начала новый цикл в книге "Вёрсты",
а Мандельштам стихами, обращёнными к Марине, открыл новую ступень
творчества в «Тристии».
Но уже в этот молодой и благостный период жизни,
Цветаева пророчески видела, надвигающуюся трагедию его судьбы:

Голыми руками возьмут — ретив! упрям!
Криком твоим всю ночь будет край звонок!
Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам!
Серафим!— Орленок!

Ещё одно стихотворение Цветаевой — Мандельштаму:

Из рук моих — нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
По церковке — всё сорок сороков,
И реющих над ними голубков;
И на тебя с багряных облаков
Уронит Богородица покров,
И встанешь ты, исполнен дивных сил…
Ты не раскаешься, что ты меня любил.

Сан-Торас   03.03.2017 03:55   Заявить о нарушении

Позже, Мандельштам увлекся актрисой Ольгой Арбениной,
у которой в это время был роман с Н. Гумилёвым.

Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву палачу.

Эти стихи были предметом насмешек в цехе поэтов, в особенности строки

"И сам себя несу я как жертва палачу".
Мандельштама спрашивали:

" И чем же легкомысленная и нежная девушка походит на палача?"

Он возражал:

"А девушка тут не при чём. Дело не в ней, а в любви.
Ибо любовь всегда трагична, всегда требует жертв."
Он воспринимал ЛЮБОВЬ, как Платон, который говорил,
любовь — это одна из трёх гибельных страстей,
что боги посылают людям в наказание:

"любовь — это дыба, на которой хрустят кости,
омут, в котором тонешь, костёр, на котором горишь".
"А иначе, - говорил Мандельштам, - это не любовь,
а просто гадость. И даже свинство".

Пастернак - Мандельштаму: "Я завидую Вашей свободе.
Для меня Вы новый Хлебников".
Мандельштам мыслил вспышками, обрывками, ассоциациями.
Но его недомолвки и умолчания бывали не менее красноречивы,
чем формулировки. Поэзия — это звуки небес.

Цветаева о нем:

"Почему люблю Мандельштама с его путаной, слабой,
хаотической мыслью, порой бессмыслицей и неизменной
магией каждой строчки? Дело не в классицизме, дело в чарах"

Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось,
И черствый грифель поведем
Туда, куда укажет голос...____Это строки из его "Грифельной оды"

Но пришли новые времена: люди нагадили в чаши Челлини в Эрмитаже,
сожгли библиотеку Блока, то есть - разрушим старый мир до основанья.
Ленин стал выкачивать воздух, которым дышала культура:
"Искусство принадлежит народу!"
"Искусство должно быть понятно массам".
И простота стала для искусства обязательным требованием.
Всё, что развивалось в нашей культуре с нарастающей сложностью,
вытравляли, насаждая простоту, ту, что хуже воровства.
Мандельштам был чужд этому миру, круг близких ему людей,
становился всё уже.
Эпоха Культуры лишилась кислорода и кончила свое существование:

Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного — оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.

О, глиняная жизнь! О, умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспощадная улыбка человека,
Который потерял себя.

Мандельштам подчёркивает свою непричастность
к этому волчьему миру и к волчьей породе людей:

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.

В этих строках он предсказал свою ссылку в Сибирь - это уже 30 годы.
А в 33 году Мандельштам получил в Москве как подарок
комнату в коммуналке, на улице Фурманова со стукачом соседом.

Пастернак был на новоселье и порадовался:

"Ну вот, теперь и квартира есть, можно писать стихи".

Мандельштам пришел в ярость. Даром у нас ничего не давали,
он написал проклятие квартире — выражая ужас перед той платой,
которую за неё ожидали:

Квартира тиха как бумага —
Пустая, без всяких затей, —
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.

А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.

Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей...

Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.

Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.

И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья...

А в 34 он написал стихотворение о Сталине, которое стоило ему жизни:

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца...

Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,

Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.

Это было самоубийством, сродни пушкинскими строчками:

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.

Сыграла роль в его аресте и «Четвёртая проза», в которой он пишет:

"Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые - это мразь, вторые - ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю... Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей - ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать - в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперед".

А Марина, еще в феврале 1916, говорила: стихи сбываются...
в строках к Блоку, Мандельштам сказал:

"душевный строй поэта располагает к катастрофе".

Трагическая развязка его судьбы была такой же,
как у Бабеля, Пильняка, Заболоцкого, Клюева, Артёма Весёлого,
Ивана Катаева... — самых независимых, нетерпимых.

Струве писал:
"В поэзии Мандельштама зазвучал голос отщепенца,
знающего, почему он отщепенец, и дорожащего этой своей позицией"

НЕТ, МАНДЕЛЬШТАМ НЕ ДАЛ СЕБЯ ЗАДУРИТЬ! Как тысячи людей, которые годы
спустя инфантильно таращились - "НАС ОБМАНУЛИ" - будто у них мозги
совсем детские.
Мандельштам ЧЕЛОВЕЧЕН, от пугливости до благородства.
Когда чекист Блюмкин стал хвалиться перед ним списком людей,
подлежащих расстрелу — Мандельштам вырвал у него из рук
список и бросил в камин.
А когда разъярённый Блюмкин выхватил пистолет — Мандельштам с криком:

"Он меня убьёт!" бросился бежать.

А жене он говорил:

"Поэзию у нас уважают. За неё убивают"

Сан-Торас   03.03.2017 03:56   Заявить о нарушении

В первый раз он был арестован в ночью 13 мая 34 года.
При аресте была Ахматова:

А в комнате опального поэта
дежурят страх и Муза в свой черёд.
И ночь идёт,
которая не ведает рассвета...
А.А.

Тогда его не расстреляли - причиной была фраза Сталина:

"изолировать, но сохранить".

Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи,
возвеличивающие вождя. Поэтому звонил Пастернаку спрашивая:

"Он мастер? Мастер?"

Началась травля поэта, изолированному от мира культуры Мандельштаму
даже некому было прочесть стихи в этой Воронежской ссылке.
Запомнился случай, как он позвонил следователю НКВД и
пытался по телефону прочесть ему свои новые стихи:

"Нет, Вы слушайте, слушайте! Мне больше некому читать!"
В «Четвёртой прозе» Мандельштам назвал это «литературным убийством».

В это же время он пишет:

Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок...
От замкнутых я что ли пьян дверей? –
И хочется мычать от всех замков и скрепок.

В 1937-м в воронежской ссылке у него был шанс ухватиться за соломинку.
Его заставили прочесть доклад об акмеизме и
отступится от расстрелянного уже Николая Гумилева, от изгнанной
из союза писателей, поруганной Анны Ахматовой.
Но Мадельштам сказал:
"Я не отрекаюсь ни от живых, ни от мертвых."

И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы,
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы...

И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке.

А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
– Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей – разговора б!

В 1937 Мандельштама из Воронежской ссылке вернули в Москву, его комната оказалась занята тем, кто писал на него доносы.
Мандельштама остаться без работы, без жилья
он был на грани самоубийства.
Его мучила астма, в 46 лет был похож на глубокого старика.
И Мандельштам решил попытаться спасти свою жизнь ценой вымученных строк,
решил написать ожидаемую от него «Оду Сталину».
Его жена вспоминала:

"Каждый день он садился за стол и брал в руки карандаш...
Просто Федин какой-то..." Не проходило и часа,
как тот вскакивал и начинал проклинать себя за отсутствие мастерства.
Он не был "мастером". Он был поэтом.

И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь — через тайгу
И ленинский октябрь — до выполненной клятвы...

"Я должен жить, дыша и большевея".

Эта ода сломала его. Он утратил сознание своей правоты,
которое всегда у него было абсолютным:
"Поэзия есть сознание своей правоты"_____ О.Мандельштам.

Трудно жить с сознанием, что вся рота шагает не в ногу,
и только он один знает истину.
Особенно, если эта «рота» - многомиллионный народ.
Мучительно ощущать своё одиночество, даже если в основе
его лежит знание истины.

Это был уже не Мандельштам:

"Нет, никогда ничей я не был современник,
То был не я, то был другой"

Он потерял себя, свой внутренний стержень.

Скучно мне, моё прямое
дело тараторит вкось -
по нему прошлось другое,
надсмеялось, сбило ось.

.
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину — Москву,
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.

И вдруг Мандельштаму, как писателю были даны путёвки в дом отдыха,
как он радовался этим путёвкам. Говорил:

"Значит, мне поверили" ___ Стал строить планы, загораться замыслами, наконец
он поедет с женой - отдохнет.

... В ночь его приезда - АРЕСТОВАЛИ, даже с женой не дали проститься...

Как выяснилось, путёвки были дарованы, для того, чтобы там удобнее
было его арестовать, не утруждая агентов поисками и слежкой
за бездомным поэтом. Это была западня.
Убийцей поэта Осипа Мандельштама стал генеральный секретарь
Союза писателей СССР Владимир Ставский.
Из его доноса Ежову:

"По имеющимся сведениям Мандельштам сохранил антисоветские взгляды".
"В силу своей психологической неуравновешенности Мандельштам способен на агрессивные действия. Считаю необходимым подвергнуть аресту и изоляции".

К доносу Ставский приложил отзыв на стихи Мандельштама некого Павленко,
автора романа «Счастье». В отзыве было написано, что стихи Мандельштама
не представляют никакой ценности. На допросах, когда Мандельштама мучили,
Павленко прятался в шкафу и потом описывал, как на допросе с него
спадали брюки, как он смешно их подхватывал и как был жалок в своём страхе.

Следствие было формальным. Мандельштам был чист, вины не признал.
Впрочем, никаких конкретных обвинений ему и не предъявили.
У него отобрали всё — книги, жену, работу, свободу...

Письмо Надежды Мандельштам - арестованному мужу:

«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет.
Осюша - наша детская с тобой жизнь - какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь.
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом, и его едят вдвоем? Наша счастливая нищета и стихи. Эти дни, эти беды - это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка - тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь...
Мы, как слепые щенята, тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье, как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному - одной. Для нас ли — неразлучных - эта участь? Мы ли - щенята, дети, ты ли, ангел - ее заслужил? Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой и час, как в бреду, мне очевиден и ясен.
Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как люблю. Я не успела сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе... Ты всегда со мной, и я - дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, - я плачу, плачу, плачу.
Это я - Надя. Где ты?
Прощай. Надя».

Это письмо и её посылка с тёплыми вещами вернулась - «за смертью адресата».

В пересыльном лагере под Владивостоком 27 декабря 38 года, у него
отняли последнее — жизнь:

О, небо, небо, ты мне будешь сниться!
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла.

Сан-Торас   03.03.2017 03:56   Заявить о нарушении

Да, Санто, замечала такое: грусть вторгается в шуточное, внутренний глубинный настрой, игнорируя волю разума, врывается в строфы, придавая им иное звучание. А Ваш «подснежник» я раньше заприметила — мимо него сложно пройти. У меня еще есть два любимца — Ваш Маленький всадник и Медный принц — такие же растерянные и трогательно-беззащитные, как этот подснежник...

Насчет волн могу сказать, что нехилые волны бывают и на озере, поросшем вполне болотистой растительностью. Правда, речь об озере особенном — соленом, приравненном по своему составу к Мертвому морю.)) И речка, текущая близ болота, тоже весьма илиста — однажды пробежались по бережку (на вид песочек, по сути — трясина)... Но если «заноза саднила» автора, то, конечно, надо с этим бороться.)) Ваш новый вариант с илом реалистичнее и тревожнее, ибо неподвижность таит в себе немую опасность (как мир, замерший пред грозою).

Насчет «аорт» - знаю, откуда они растут (даже намеревалась писать эссе в защиту этого образа). )) У Мандельштама аорта органична произведению (еще бы!), у него скрипачка играет "на разрыв аорты". А доблестные последователи чего только с этой аортой ни вытворяют в стихах и рецензиях: и пишут, и дышат, и живут на разрыв этого могучего сосуда (каждый счел своим долгом сделать такое признание). Как врач представляете себе картинку — жить на разрыв аорты?)) Прочитала Эльфику пару таких «шедевров» - ее реакцию оставлю за кадром.))

На рассказ о Мандельштаме отвечу отдельно. Спасибо, Санто, за это роскошное эссе.

С уважением и дружеским приветом Бурундишке,

Анна Витальевна Коростелева 1   03.03.2017 07:40   Заявить о нарушении

С "аортой", думаю, было так. Кто-то взял ее у Мандельштама и принес на Стихиру хвалиться находкой. Остальные (ни сном ни духом не ведая о "Паганини длиннопалом") пленились образом и принялись лямзить его друг у друга - в лучший стихирских традициях.))

Анна Витальевна Коростелева 1   03.03.2017 08:09   Заявить о нарушении

Санто, куда Вы дели свой комментарий, на который только что хотела отреагировать?))
Я нынче в бегах - не хочу наспех писать отзыв на столь глубокое, серьезное эссе. А сказать есть что. И не только мне - судя по занятым местам для рецензий. Хочу спросить: лимит рецензий ограничен?))

Анна Витальевна Коростелева 1   03.03.2017 13:32   Заявить о нарушении

Нашла Ваш комментарий, Санто.)) Вы правы: это должно быть в тексте произведения, посвященного Мандельштаму. Приду туда, хотя место под рецу не бронировала.

Анна Витальевна Коростелева 1   03.03.2017 13:55   Заявить о нарушении

ПРОСТО, Аннушка, ХОТЕЛ ПОПРАВИТЬ ОПЕЧАТКИ:)
Но стихира не пропустила, второй раз тот же текст
ПРОБУЮ ЕЩЕ РАЗ:
.
А я, как вошел с этой, Вами затронутой аортой, в Мандельштама,
так не мог выйти из него до самого конца его пути.
Единственное, чем сдерживал себя - тем, что максимально
сократил свою речь - шел только по ступеням его стихов и дат,
по ступеням посвящений ему и высказываниям о нем
тех, с кем он был близок, тех, кого восхищал, и тех, кто погубил его.
Если бы я внес себя в эту ткань, то до сих пор был бы там, в нём.
Ибо самая неподъёмная нравственная тяжесть сталинского времени,
заключалась в том, что от человека, если он хотел сохранить
личность и ОСТАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ, требовались сверх человеческое
усилие и прежде всего - это готовность противостоять большинству.
Ибо для того чтобы сделать зло, можно не делать ничего,
но чтобы сделать что-то доброе, нужны сознательные усилия.
Чтобы остаться человеком, надо было проявлять
невероятную волю и мужество, иначе незаметно для себя,
можно было скатиться в мерзость, как это случалось
со многими.
Люди, не совершавшие моральных усилий, не знающие,
духовного напряжения, покрывались несмываемой
плесенью зависти и подлости, которая выделялась из
них зловонной слизью собственного ничтожества.
Я читал описания, как Мандельштам зайцем удирал от
пистолета Блюмкина, такое писать низость, потому что
в этом воспоминании НЕ СКАЗАНО, что вначале
Мандельштам вырвал из его рук СПИСОК ПРИГОВОРЕННЫХ
К РАССТРЕЛУ И БРОСИЛ В КАМИН.
И только потом удирал, ибо Блюмкин достал пистолет -
но про список я прочел в другом воспоминании - разве
не подлость так интерпретировать правду?
Это же сродни того, стихирского ничтожества,
которое обливало своей желчью имя Марины и судьбу ее
погибшего от голода ребёнка. ТИПИЧНАЯ СТУКАЧКА,
нарисовала "загаженную кроватку" и копалась в ней.
Это попытка куриными мозгами осмыслить лебединый стан,
не стоит плевка, но зависть - болезнь инфекционная.
Я противостоял, как доктор, видя сколь опасна эпидемия,
охватывающая слабые умы, которым так хочется возвыситься
над тем до чего им никогда не дотянуться.

Сан-Торас   03.03.2017 14:17   Заявить о нарушении