Грёзы любви. Роман в стихах

Глава четырнадцатая.  Дуэль

Воскликнет критик иронично:
 - Какая «Лира»? То - подвал,
Притон разврата, дом публичный!
Что отмочил ты? Что сковал?!
Не грёб бы в кучу этот хлам,
А подымал … как божий храм…
Размер твой: то велик, то мал
 - Для нас он, Вася, как крахмал!
Товарищ Пушкин б поседел!
Твоя строфа -- как дом кирпичный,
Разнообразья беспредел.
Шедевр – Онегинска строфа.
Всё гармонично, симметрично;
Роман его, как храм античный!
Тебе же – без неё – лафа!»
-- Но -- у меня же – эротичней,
Свежей, комичней «этот хлам» --
На импотентах проверял,
Роман их за … душу хватал …
Совсем (почти) не вру я вам.

Отбрыкнусь и на этот раз:
Пишу небрежно я слегка,
Как ляжет на душу рука.
Но если нужно под заказ
Строфу смастырю вам за раз,
Как Сам велел товарищ Пушкин.
Скорее навострите ушки.
Одна строфа под старый стиль,
Который не уйдёт в утиль…
Хотя он мне слегка претит.
Шаг строем – портит аппетит.
Итак, в Париже все уснули..
Закончен праздничный банкет.
Очей лишь трое не сомкнули:
Секс королева и Минет,
Да вдруг проснувшийся жених.
Из кадки он на печь проник.
Точней, транзитом из комода,
В тряпье уснувших криков моды..
Роланда, акромя похмелья,
Терзали жуткие сомненья:
Наутро ждет его сраженье,
Он же беспечно, как Емеля
Последний, лежа на печи
Торчит, пиная кирпичи.

Извольте. Кончил кирпичём.
Хоть он тут, впрочем, не причём.
Как и каким ты пишешь строем…
Лишь мысли б в нём гудели роем.:
Будили, мучали, светили…
Поднявши ил иль тучи пыли
С покрытых плесенью мозгов;
Крушили всех твоих врагов:
Тщеславье, жадность, трусость, тупость…
Впрочем, твердить об этом – глупо.
Коль нет в душе твоей огня,
Ты – прах. Всё ж это – болтовня.

Однако же, довольно злиться.
Пора к Роланду возвратиться,
На печь, где мы его забыли
Средь валенок, клопов и пыли.
Где он со скорбною главой
Вопрос решает вековой:
Кто виноват? Где я? Что делать?

Вначале он решает смело:
Нужно привстать, опохмелиться…
           Забыться снова?.. Нет! Он злится!.
Как там у Пушкина?.. Отрыл:
«…При свечке, Шиллера открыл...»
Так. В печку Шиллер. Мы не хуже.
Со сна сонет, как дунуть в лужу;
Нам как два пальца обоссать…
Но чем… темно,… на чем писать?..
Нет не бумаги, ни пера,
Нет ни чернил. Нет ни хера!
Он к печке беленой известкой
В потемках шарит. Под вехоткой
Находка – он нашел топор.
И осторожно, словно вор,
Тайком пробравшийся в чулан,
Спешит, осуществлять свой план.

По облицовке кирпичей
Струится известь, как ручей.
Он вдохновлено, топором,
Шустрей чем стенограф пером,
Накрапал с жутким гулким скрябом
Стихи. Читатель, если рядом
С Парижем будешь проезжать…
Тебя проводит до порога
Любой алкаш с большой дороги,
В тот дом, где на печи с отвагой,
Как позже на стенах Рейхстага,
Метровым шрифтом по-французски --
Стихи. Попробую по-русски
Явить их вам, друзья, нашару,
Так как по-русски лучше шарю,
Хоть критики воротят харю,
Отбросив, прочь мой апокриф.
Но так и я: «ложил»… на них!

Итак, стихи! Вам с пылу с жару
(Так как от печки) . Вот мура!
«Куда, куда, моя Эленка?..»
Ну, дальше слов идет игра…
Остряк заметит: Тоже – Ленский!
Как раз их в печку и пора.
А так как Роланд пьян с утра
И с топором вместо пера,
Прежде который укротил
Он два перста укоротил.
О чём он тут же известил
Истошным матом в русском стиле,
Разнёсшимся на много миль.
Топор потом  в сердцах забросил
Во след глумящихся ханжей,
Как архитектор из Кижей,
Гордясь проделанной работой.
     Но только долго горевал –
На балалайке он играл.
Не слышал. Может и болтал.
Хочу «направо» балалайку
Ему на праздник подогнать
И, может быть он… Ведь как знать…
Он мне гитару подарил…
Без струн. Она, как говорил,
Лежит который год на даче.
Большая! Во-о… Лежит и плачет.
     Впрочем игрой на балалайке
Вряд ли сегодня удивишь,
Увлёкся он метаньем палки
В смятеньи мчащуюся мышь,
Охотой с топором на белок,
Которых вечно полон дом,
Когда подымешься с трудом,
А на похмелье нету денег.
Веницианской штукатурке
Учил меня, макая веник
(Её узришь в застенках гулких).
Ну, а уж чем был славен он
Стряпнёй …
Архитектурных малых форм,
Разящих зрителей пугливых
Словно больного хлороформ..

Впрочем клал печи и камины,
Правда с трёхпалою рукой,
Скорей -- ложил (термин такой),
Будто писал лапой куриной.
Так вот, сей мэтр кирпичной кладки
Со мною стену как-то ложил.
Я подчеркну: не клал, а ложил,
Так как был редко с трезвой рожей.
   Чтоб огрех выправить чужой
(Предшественник «наклал» волной:
Был крив рукой, главой больной)…
Так вот, наш Роланд умудрился
Все виды кладки показать,
Отобразить их, так сказать,
И с блеском этого добился.

Когда заказчик посмотрел:
То отшатнулся, поседел,
Смартфон упал, отвисла челюсть,

Окаменел -- едва ль -- час целый.
     На ограниченном пространстве,
В непостижимом буйном танце,
Навек застыли кирпичи…
Там где их мэтр запечатлил:
Как будто клал в бреду, в ночи.
Один стоял, другой лежал,
Третий куда-то побежал…
Недобежал, решил вернуться,
Но, не успевши развернуться,
Застыл навек в нелепой позе.
Завис над ним, с явной угрозой,
Четвёртый. Пятый, как сказать?
Ну, невозможно описать –
Таких вообще нету позиций,
Если, конечно, не напиться.
Представьте: ОН СИДЕЛ загнувшись
Шестой об тот кирпич запнулся;
Коль не держал его б раствор,
Упал бы он, разбивши лоб
(Что, не берёт ещё озноб?)
      Седьмой решил драть от позора,
Задержан так же был раствором;
Восьмой кирпичь улёгся спать
И видел сон: во сне --  летал.
Я видел сам, кирпич -- витал…
Ну, вот и всё. Довольно врать.

Так же иной поэт стремится
Взлететь в творении как птица,
Всех перепеть, перелетать,
Того -- догнать, С той – переспать;
Перелопатить, переплюнуть,
Обставить, обосрать и клюнуть.

И оттопыриться конкретно
В том, что вообще для всех запретно,
Их манит именно ТАБУ.
И вот «таких» у нас -- табун.
Вместо пера у них колун.
И я не знай куда залез…
Но непройдённый этот лес
Кому-то надобно пройти,
Пробив другим росткам пути.

Что ж, смейся бездарь над поэтом,
Хоть и спохватишься потом,
Холодным обливаясь потом,
Стоя пред ним, с открытым ртом;
Сунув дешевые гвоздики
Под пьедестал. Аль не забыл:
Свои подъебки, хики, крики,
Плевки в его: «Я Вас любил…»?

Увы, таков удел поэта:
Тащить сей Крест, надев Венец;
В кровь разодрав его щипами
Свой пылкий лоб; таков конец:
Инфаркт, петля или свинец.
    Иль подвела его сноровка,
Верёвка, карабин, страховка…
Иль оказалось, друг – подлец.
Не всё ль равно, один конец –
Полёт в паденьи и… ****ец!

Прости безмозглого поэта,
Читатель, и на этот раз.
Всех кто на том ли, этом свете.
КЗабыв на время курс рубля;
Что все тебя достали, бля…
Неважно: будь ты прокурором,
Судьею, «За» иль «под забором».
Читатель Ты! Не червь, не тля.

Вобще, пора б остановиться
Заметят: «Э-э, как понесло!»
Пора к Роланду воротиться
Воротим вновь к нему весло.
Ах, да стихи. Как червь заметил,
И справедливый каламбур:
Их Ленский на печи приметил
И в гроб сходя, чуть освежил.
С Роландом как родные братья,
(Какой резон тут буду врать я)
Вместе учились на «Филфаке?..»
Их он и вспомнил перед дракой,
За то и погоняло -- «Ленский».
Ну, что, дошло? Ну?.. Ленский-Невский…

Коль ты не веришь мне, читатель,
Попробуй сам, но не дай Бог,
Пред операцией пустячной,
          Пред казнью самою простой
          Иль ситуацией ужасной,
Как позже выяснится вам;
Так вот, тогда попробуй сам
Пред этим что-нибудь накрапать.
Хрен! Будешь ты, как все мы, плакать!
Иль пред проблемою пустой,
Может, буквально ль, -- блефовать,
     Но чтоб стихи иль рисовать?!..
Конечно, если ты не принял
Грамм сто за каждый воротник.
И ситуацию расклинил --
То есть, Ей, на хер, не проник.

Пора к Роланду воротиться.
Он уж успел опохмелиться,
Нашарив в темноте бокал.
Как говорят: Чем Бог послал.
Соленым огурцом похрумкав,
Благо полно было продуктов
От бала всюду: на столах,
На стенах, лавках и полах;
В гостей карманах, на их лицах.
Ну, до чего ж любят напиться
У нас во Франции родной,
Как и сестре ее России.
Всяк так же белокрасносиний.
Только и слышишь: Хрясть да хрясть!

Роланд же, снова подбодрясь,
А в перспективе и напиться
Вдрызг, после стольких драм и дрязг,
Решил с любимою проститься.
На всякий случай. Ну, а вдруг…
И долг, авансом, как супруг…
Как повезет. И нам порой,
С тобой, читатель дорогой:
Когда уж нечего терять
Так и … кого-нибудь в кровать.
Подобно множеству приматов,
Чтоб стресс и напряженья снять.
А за отсутствием кроватей,
Мы валим их куда попало
Своих желанных дорогих
Своих. Порою и чужих.

Не скрою. Сам порой бывало…
Потом вам расскажу…О том --
Уже отдельный будет том.
Сейчас нас Васька  уже ждёт…
Тьфу! Ну, опять -- при чём здесь Васька?
Там же совсем другая сказка.
Сейчас -- в передней Роланд ждёт.
А Васька… Этот идиот
Он где-то там: вдали, в России…
(Однако, чем не шутит чёрт,
Уж не мессия ль?..
Вот сорвалося с языка!)
Вернёмся к Роланду пока,
Который перед дверью в спальню…
Как бьется сердце от желанья!..
Дрожащей шарится рукою…
И что же? Где же вход в покои?

           Его соперник с той же целью
           Стоит перед желанной дверью…
И отступив по шагу разом,
Враги, сжигаемы глаз глазом,
Стоят несчастные повесы.
До боли сжаты их эфесы
Набат в сердцах! Скрипят их зубы!
В кровь перекушенные губы!..
Но, Благородные привычки,
Сегодня невозможна стычка.
Ирония судьбы -- «…Lex dura»*.
Им завтра на дуэль с утра.

Тут дверь внезапно отперлася
___________
* (закон суров), но это закон (лат.)


В дверном проеме -- Кто же? -- Вася…
Стоит хмельной. И тут он перв…
Тут паралич. Немая сцена
И в Рай захлопнуты ворота,
Судьбы лихие повороты;
Разврата жуткая цена.
 Одно утешит лишь, наверно:
Не окровавлена арена;
И, в общем, не было измены.
«Шерш-еле-Фам»*, лишь неизменно:
Мы повторяем как в бреду
И «се ля ви»**. Ищи *изду.

Поверь, читатель, нет уж нервов,
Рву волосы, ломаю перья,
Нет и ни сил, ни вдохновенья.
Вконец испорчено творенье.
Как ковш дерьма в сосуд с вареньем!..
Французов не могу заставить…
Им шпаги незачем марать.
Писал бы басню, мог бы вставить,
Приставить ли б в конце «МОРАЛЬ».
Зла не хвавтает на козла…
Испортил мне он весь роман…
Нагадил в душу и в карман.
Хотел дуэль вам описать
На шпагах… Эх , твою Вась-мать!

Что ж? Разойдемся, крикнув «Вольно!»
Как описать мне ту картинку?
Стоит растрепанный, довольный…
Пытаясь застегнуть ширинку…
На том с «баранами» простимся.

Чтоб не закончилось творенье
Мол, ну и автор! Что за «Чмо»,
А что хотел ты? Торт с вареньем?
Себя считая: Я с умом.
А чтоб совсем мы были квиты,
Добавлю: «Гебен зи мир бите»
Что в переводе на свободный:
Пошел ты сам… Хотя постой.
Дуэльный выстрел холостой.
И в ствол пустой, ещё холодный
Как и мой лоб (так же пустой)
Своей не дрогнувшей рукой
Патрон вгоняю боевой.

Прервав проклятья оппонентов,
Презрев и шквал аплодисментов,
Коль таковые вообще есть,
Я за поруганную честь,
Поэтов всех веков и стран…
-- Молись. Или читай Коран.

В прицеле: Как ты там сказал?
«Зачем скажи и на хера
Сия словесная игра?
Поправ моральные устои,
Как перестройка век застоя?
   Быть может, автор озабочен;
Иль изначально он порочен?
И что срамные лишь места
Достойны моего листа,
Вдруг пригодившись в туалете?»
   Что ж, отвечаю я на это:
У многих может вызвать рвоту
Сия двузначная работа,
          Срамные мысли и места,
          Как ты сказал,
          Они не с чистого листа.
          Я поясню, это нелишне:
          Всё это -- создаёт Всевышний!
          Кричи Ура! скорби ль, Увы,
          Ни один волос с головы.
Не упадет без Его воли.
Ну что, ханжа, ты не доволен?
Перо поэта, твои ль вилы:
Не мы, -- Божественные силы
Всем управляют через нас:
Толь в проявлениях природы
Мы видим, иль, сказать, находим.
На том закончим, сей рассказ.

Зажавши уши, хвост поджав,
Удрал растрёпанный ханжа.
Прощай, поверженный ханжа.
Спрячь дальше ржавый свой кинжал.
Гони молитвою занудной
Облик красавицы распутный…
Пред нею падал ты не раз,
В свой бывший послужной рассказ.
Теперь читаешь акафисты.
Только о девице Пречистой,
Пред тем как лечь поспать, поесть…
После поспать, после еды.
Что это? Богу ль, пузе… лесть?
Пред чем к Нему с молитвой лезть?!
Ответь, источник ерунды,
Ведь есть ещё «физиологьи» --
Молиться, скажем, у *изды,
Раздвинуть прежде чьи-то ноги;
Сходив, к примеру, «по большому…»
Молись тогда уж и… такому.