Голондрина

- Голондринство – голодранство колорита, лабиринт и холеризм!
Жизнь – холера.
Вера
в голондринство! – Коломбину, Ина.
Коломбину, голубику, глубину!

-Ну...

- Голондринство – материнство голое!
Его чувствуешь без дитяти.
Шествуешь – полая – в благодати.

Голондрина – голос римлянки.
Коли зримая,
значит злимая,
карантинная,
голондринная,
все давимая,
все ранимая...

- (голос Дины:) Улетай-ка , Ина,
Ласточка,
коли ласка.

II
- О, лю-лю!
- Откройте Лойра!
- Оцелуйте тело роем
поцелуев, убывая!
- Не будите,
не будите.

- О, лю-лю,
увы, зевая,
провороните набат.

- Погодите.
(Жаворонком
тут Наталия, как брат).

- О, лю-лю, воронка – млад
тот, кто, стар, лопочет в лад с человечеством. Чело
оцелуйте целым роем
поцелуев, улетая
в улей стаей
(в школу пчелы).

И Альбина
(Голондрина?) –
улетавшая пчела –
прикасалась с тайным воем
к ткани неизмятой Лойра
обнаженного чела...

III

Лойр открыл глаза. Смятенье
в них металось. И Наталья
задрожала. Мертвеца
пробуждение в смятеньи
поразило ее больше,
чем сам ужас пробужденья.
И тоска сползла с лица
и сменилась преступленьем –
то есть ревностью: “Ты, ты...”
Вечный шепот слепоты.

О, она хотела мира,
бурно радовалась тиши
(Очень мило! - шорох мыши
(см. выше)
в подворотне
(см. выше))
Поворота
испугалася Наташа.

Лойр хрипел ей: “Раша, раша...”
Лойр давился воскресеньем
своим собственным, бедою
воскресенья, запятою
отделяя возглас рейний
“Добрый вечер” от укора
бородинского забора:
Голондрина! Скоро, скоро
встану я!

Метались светы,
перекрещиваясь возле
обезумевшей Натальи.
И вдруг охнула святая:
освистали ж ее это!
Добрый вечер! – рейний возглас –
освистали ее это!
Освистали ее это
и болтаясь, и болтая!

А безумство, из испуга
появившись, перестало
быть безумством. Перьев стало
меньше? Ладно! Верить стала
меньше? Ладно! И подругу
потеряла? Ладно, ладно, ладно, ладно.
Ладно. На сердце прохладно.

Успокоилась Наташа.
Лойр шептал все : Раша, раша!
(Это значит “Подойди же”):
Подойди же! – звал Наташу,
как звала Зарина Сашу
(Лойр был тоже рыжий-рыжий).

Лойр закрыл глаза. Наталья
вновь укрыла его шалью
кашемировой.
А в парке
на скамье сидела Зарка
Суеркулова, чего
не узнали, не узнают,
с Богомоловым, его
не боясь. Она смеялась
так тихонько, застеснялась,
окунулася в него...

Удаляли, удаляют!

1982.