Эмиль Сокольский о Людмиле Парщиковой

Людмила Парщикова, «Многоточие»
М.: «ОГИ», 2013

«Никакой бы, казалось, с поэзией связи — / здесь никто из поэтов не жил никогда. / Только речка Матыра у города Грязи, / да еще поезда, поезда…»; и действительно: как мог родиться настоящий поэт в этом захолустье близ Липецка, при железнодорожном узле? Но вот — родился и слышит, говоря словами Рубцова, «печальные звуки, которых не слышит никто».

И все, что пело, плакало, любило,
уляжется, как солнечная пыль,
когда последней горечи испить
потянет в лес, по спелую рябину.
Когда летит полями стылый ветер,
подхваченной соломою шурша,
о чем, не помышляя о бессмертье,
так неотступно мается душа? <…>

Стихи, как видно, вполне классичны, продолжают традиции «тихих лириков», — в частности, они близки по настроению и по звучанию воронежцу Анатолию Жигулину. По формальным признакам их можно было бы отнести к разряду «вторичных», «несовременных», «неоригинальных»; однако, видится мне, здесь все гораздо серьезней. Парщикова не занимается «литературной учебой», подражательством, не упражняется в стихосложении, не увлекается поисками незаурядных выразительных средств, не старается писать сложно; скорее, она — убежденная «домашняя затворница» («Где я буду так еще хранима, / кем еще я буду прощена?!»), которая чуждается широкой, и тем более громкой, известности. Стихи — ее боль, ее плач, ее грусть, ее успокоение, ее спасение. И — ее радость. Но — «Радость моя беспросветная / как обещанье беды», ибо, как бы поэту ни было сегодня радостно — «вся еще боль впереди», то есть боль как неизбежность, как необходимость, как условие жизни. «И будет боль свежа, как утро раннее»; «Пусть на ветру расплещется рябина, / возросшая из горечи моей»; «…есть на свете боль / с таким названьем безобидным — память»… И даже с приходом весны — «…вмиг пронзит такая тишина, / такая боль и высота такая…». Замкнутый круг.

Как холодно, когда цветут сады!
Продрогнешь в переулке утром рано,
где дерево выходит из тумана,
как человек выходит из беды <…>

Но что значит «выйти из беды»? Ответ — в последних строках: «И душу греет лишь привычка к жизни, / рядясь в надежду, веру и любовь».
Каждая строка будто рождается у меня на глазах. Когда читаешь эти стихи, остро ощущаешь живое присутствие автора. Она не жалуется, изливая душу, — она наговаривает мне свои ритмичные строки, она спокойно, иногда чуть взволнованно напевает мелодии своей души. «Зачем же плакать, когда можно петь?» — написал когда-то Олег Чухонцев; и оттого, что Парщикова не плачет, а поет, вместе с горечью ее стихи несут и радость; жизнь кажется невозможно, почти невыносимо прекрасной, — прекрасной до безмерной, истинно русской тоски, с которой автор однажды выходит в открытое поле: «Но так тоскою перехватит дух, / такой повеет волей неминучей, / что вот перекрещусь — на всякий случай — / и сквозь калитку медленно пройду...» И поэт, умея довольствоваться малым, дорожить каждым мигом, примиряется с болью памяти, с одиночеством, бытовой неустроенностью, «сиротства пожизненным пленом», с равнодушием нелюбящих. И не изменяет своей любви к жизни, к миру — с его невыразимой красотой, с его космическими тайнами («Открытый космос — мое жилище»). С этой любовью — все выносимо: «И привкус горечи, пожалуй, / нисколько не мешает жить».
Какие простые слова кочуют из стихотворения в стихотворение: мокрая дорога, ветхое крыльцо, тихая роща, ночные ветры… И в какую щемящую мелодию они выстраиваются:

Разве что-то не так происходит?
Мне ли новых бояться потерь!
Да, никто не ушел. Это холод
приоткрыл заскрипевшую дверь.
Это день догорает неспешно
за домами в пыли снеговой.
Это ветер печали нездешней
прошумел над моей головой.
Это горечь, как высшее благо,
снизошла. И о том ли тужить,
что от радости хочется плакать,
как в минуты отчаянья — жить?

В предисловии есть проникновенные слова: «Она пишет по ночам. И живет ночью, во времени покоя, когда другие спят. Ее сторожкое сердце хранит наши души во сне, даря им беспредельность полета. <…> Там, в маленьком городке Грязи, под стук колес, смотрит на нас в темное окно Людмила Парщикова. И видит всех».
Теперь она смотрит на нас в иное — небесное! — окошко. В мае 2015 года Людмилы Парщиковой не стало.