Послание о смысле жизни

Надо же, сколько раз проходила по Холодильной и никогда не видела этого крыльца с элегантной вывеской «Союз художников».  Неужели оно было здесь всегда?  Затерявшаяся  среди  кричащих витрин, почти безмолвная,  до поры невидимая дверь, сегодня  — на самом видном месте.  Не так ли скрыто от нас будущее, все, до чего мы еще не дошли.

В этих старых зданиях прохлада  замешана  на прошлом, здесь совсем другие запахи и звуки,  это никак не объяснить, но и ни с чем не спутать.

—  К Распопову? – бойко отзывается женщина из-за стекла. —  Это направо и надо стучать.

В холле  — три двери. Две —  для людей обычных,  а та, что скрыта в неглубокой арке – будто построена для очень большого человека, в чем-то даже великана. Обтянутые жестью, двустворчатые ворота  простираются до самого потолка. Невольно смотришь вверх… Неужели, каждый раз, когда кто-то входит в это помещение открывается вся высота? Нет ли в этом  полотне прямоугольника с  человеческий рост, а то неудобно тревожить эту громадину, скрывающую от посторонних глаз глубокий замысел. Волнительно, интересно. Стучим: раз, два…

— А я вас жду, входите. Молодцы, вовремя прибыли… – распахивает дверь высокий беловолосый мужчина. В первое мгновение трудно понять от чего слепит глаза: от света, вырвавшегося из мастерской или от его широкой улыбки.

Н.Распопов—  Да он же сам – скульптура! Не просто  красивый, а очень красивый… Вот это художник!  Как будто все  84 года скульптор работал над своим образом, лепил его со вкусом, с терпением и вот, наконец, решил открыться миру.   И все ему в пику — свет, что падает из высоких окон через холщевые занавески, высветляя и без того совершенный образ,  снежинки пыли в лучах утреннего солнца и скульптуры – люди,  застигнутые художником в  момент вдохновения.

На словесный этикет в этот раз времени ушло много. Очутившись в тесном квадрате мастерской, где все главные места уже заняты скульптурами, топчемся  между знаменитостями как в переулочках судьбы. Перетаскивание столов, установка телекамеры, поиск выгодного ракурса – все это похоже на ритуальный танец.  На самом деле, хочется взять паузу и глазеть, и угадывать знакомые чувства, нахлынувшие прямо из детства.

Боже мой, да вот же стол, в точности такой же,  как в мастерской  моего дяди — Михаила Лаврентьевича Емельянова. И старый чайник, и высокохудожественный беспорядок на столе, который, если захочешь, не повторишь – мне здесь все своё. Помню, как каждый раз после художественных работ стол превращался в мой, письменный, для уроков. Вот уж не думала, что встретимся …  Господи, как же мне везет на встречи! Хочется прыгать от радости и плакать от умиления.    Какая удача видеть перед собой человека, который, не в пример нам, легковерным,  40 лет не менял  обстановку и не изменял себе. Он и сейчас стоит на страже во весь свой рост и кажется, невидимый таймер уже начал отсчет времени, отведенного на эту встречу.

Время. Оно здесь живет своей настоящей жизнью: не застыло, не измельчало, не вывернулось наизнанку, не суетилось, а шло… по пятам за героями, а может даже — плечом к плечу с ними.  На миниатюрах — копиях скульптур, что теснятся на полках и подставках –  плотное покрывало пыли. На голове Менделеева пыль — седина, на плечах Салманова — пыль дорог, на свитере  Распопова — пыль, заживляющая боль.  Автопортрет художника, в нем сила характера, воля, собранная в кулак.

— Эта работа вытащила меня с того света. После смерти жены я стал уходить, просто не хотел жить. Все заказы отложил, работать не мог. И вдруг мне захотелось вылепить свой портрет. По мере того, как  работал над ним, возвращались силы.

В  автопортрете художника есть что-то от его героев: первопроходцев, изобретателей, мечтателей, трудяг — людей эпохи преодоления. Перевожу взгляд на Николая Васильевича, теперь он  совсем другой.  Из галереи людей  духовных. Взгляд лучится, глаза печалятся, почти плачут, а душа по-детски радостная.

— Все человек воспринимает душой, всё, понимаете. От Бога всё художнику дается, а он думает, что это он сам, да нет же… вот сами потом все поймете…А вообще, я боюсь сказать что-то до того, как начнете писать, часто самое важное остается за кадром.

Как по команде, набираем в рот воды… но оба уже знаем, что разговор будет долгим. Лично я чувствую себя кладоискателем, который набрел на сундук с драгоценностями, но взять  с собой все и сразу не может. Поэтому надо о самом главном:  о жизни, о человеке, о творчестве, а он стал рассказывать о детстве.

— Голод, понимаете голод, который я пережил в детстве, он навсегда со мной… Мама много работала, детей тринадцать в семье было. Я мастерил сани, телеги, валенки подшивал, конечно, мечтал стать художником, но никому не говорил. Понимал, что для меня это недосягаемо.

Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Кто бы мог подумать, что  заслуженный художник России  за свой первый рисунок в сельской школе получил «кол». Так старался, что порвал тоненький лист пером, видимо сила в крестьянских руках была заложена  не для промокашек. Совсем другое дело — глина. Она ожила в его руках с первой встречи.  Как-то выпускник рыбного техникума Николай Распопов  подрядился мастерить карнизы в Тобольском театре, после работы принес домой глину, взял материал в руки и забылся … на всю жизнь.

Эта первая работа – портрет мамы заняла свое место в Тобольском   музее, а  на въезде в Тюмень, между небом и землею уже четверть века парит  «Летящая».  Дива с ключом в руках,  олицетворяющая образ Тюмени, провожает, встречает и увлекает за собой в будущее.
Сегодня же  в мастерской  художника главное место отведено композиции «Первенец».  И снова главные герои – мама и ребенок, только стоят они прямо на земле, вровень со зрителем. Чем старше  художник, тем ниже пьедесталы его скульптур.   В свои 84 года, Николай Васильевич знает, что человеческое счастье бегает по земле ногами… Ему удалось невероятное, передать чудесное мгновение: во взгляде, впервые встретившихся на Земле, матери и ребенка настоящий  восторг и удивление! Здесь и другие оттенки чувств. Из-за плеча — осторожный, трепетный взгляд отца.

Чуть поодаль за семейным счастьем наблюдает любимый писатель Петр Ершов. Такого Ершова нигде раньше видеть не приходилось. По-детски растерянный, добродушный и очень живой взгляд. Стоит здесь так, будто смущается, что загостился в мастерской автора. Что-то за великим писателем, осветившим Сибирь пером жар-птицы, заказчики долго не приезжают, видно не созрела еще светлая мысль в головах чиновников.

Покидая мастерскую скульптора, закрываем огромную дверь. Сюда он вернется теперь один, нам, кажется, в ближайшее время не бывать в этом храме. А вот гулять по городу, любоваться работами автора – всегда пожалуйста.

— Поедемте к «Прощанию» — предлагает Николай Васильевич, — это моя защита.

— Почему?

— Да потому, что памятник народный. Построен на народные деньги для народа.

Улица Республики.   Влюбленная пара, укрывшаяся в тени небольшого парка, чуть в стороне от городского потока  – сюжет сокровенный. Мужество в глазах юного солдата, готового шагнуть на передовую. Любовь, трагизм и долготерпение девушки. Не случайно эта скульптура одинаково любима и ветеранами, и молодоженами. Этот памятник ветераны ждали с нетерпением, поторапливали Николая Васильевича, боялись не дожить до его открытия. А когда отлили, многие узнали в нем своих родных. Узнают ли когда-нибудь, гуляющие вокруг памятника тюменцы и гости города, что седовласый мужчина в синем берете, сидящий неподалеку на лавочке, — никто иной, как автор, создатель памятника? Он  любит бывать здесь и наблюдать, как люди общаются, спорят, задаются вопросами.

— Одна женщина вокруг памятника два раза обошла со словами: «А где же здесь любовь?» Я смотрю, не вмешиваюсь. Когда  она вышла из-за него третий раз, слышу, выдохнула: «Поняла».   А ты обойди, потом расскажешь, где тут любовь, а где патриотизм?

Послушно захожу на почетный круг и вот оно…  Нежное сплетение рук и чуть оголенное плечо девушки видно только с противоположного ракурса, с другой стороны, как и все личное в судьбе человека. То самое дорогое,  то, что у каждого из нас безжалостно отнимают если не люди, то время.  Чувствую, что в разговоре с нами Николай Васильевич несколько раз деликатно обходит сокровенные темы, осторожничает, а потом вдруг…

— Не знаю, должен ли я вам об этом рассказывать… Давайте расскажу, а вы потом сами решайте, писать или нет… Как-то в Тобольском монастыре был, обходил храм и остановился у иконы Богородицы, засмотрелся. Вдруг слышу голос… строго так мне говорит: «Напиши». Пошел к батюшке, все изложил. Тот заулыбался и благословил на написание иконы.

Так в моей мастерской, в сторонке появился  мольберт с иконой. Время от времени я обращался к нему. Через три месяца снова к батюшке поехал, показал работу.  Он снова улыбнулся, обнял меня, а икону поместили над входными воротами в монастырь. Там она и по сей день встречает прихожан. Об этом мало кто знает, да и надо ли?

Всё, я уже пустой, вы все из меня забрали, — рассмеялся мой уставший собеседник. — Сегодня работать больше не смогу.

— Да и нам пора, — спохватилась я, — переполнены и душа, и пленка.

Шутка ли, за один раз вспомнить, а значит  пережить и детство, и судьбу, и творчество. В такие моменты, когда приходится так растревожить душу человека, всегда чувствуешь себя виноватым. Ты сейчас уйдешь, а он останется со своими мыслями, воспоминаниями… пока улягутся.

А вообще-то, настоящее творчество – это всегда боль. И радость, и мужество, и вера – все разновидность боли. Зато, какая душа выболит, сколько доброго расскажет людям,  о них же самих… сколько света прольет, сколько любви… И мало кто догадывается, что свои работы художник адресует не столько современникам, сколько новым поколениям. Запечатлев свое время, свой народ, он передает им послание о смысле жизни, которое Николай Распопов нашел в нашем времени.