Лао Цзы. 28 чжан. Комментарий и перевод 2017 г

Знание своей силы
таит в себе слабость,
вот что такое русло, вдоль которого течет мир.
Будучи руслом, вдоль которого течет мир,
Неизменная Благодать не существует отдельно от чего-либо,
вновь и вновь возвращая все в состояние новорожденного.
Знание своей чистоты
таит в себе грязь,
вот что такое закон для всей Поднебесной.
Будучи законом для всей Поднебесной,
Неизменная Благодать никогда не ошибается,
лишая все самой возможности быть идеальным.
Знание своей власти над судьбой
таит в себе унижение и потерю, -
вот что такое пропасть, в которую падает мир.
Будучи пропастью, в которую падает мир,
Неизменная Благодать есть основа, на которую все опирается,
она вновь и вновь низводит все сущее до самого естества.
Это естество вьется беспорядочно во всех направлениях, да к тому же творит гомон и шум.
Мудрый пользуется всем этим,
играя роль наивысшего господина.
Все это происходит так потому, что великое одеяние нельзя раскроить.

Человек хочет побеждать, человек стремится к идеалу, человек жаждет незыблемой власти, - это нормальные человеческие желания, которые управляют нашими действиями, и потому мы находимся у них во власти.
Мы хотим ощущать свою силу, но это лишь говорит о скрытой слабости, ибо кто, как ни слабый, хочет быть сильным?
Мы хотим очиститься от всего вредного, ненужного. И это желание создает грязь.
Мы хотим ощущать свою власть над происходящим, чувствовать себя «управляющими собственной жизни», но это желание указывает на потерю «трона господина» и потому таит в себе унижение.
Все, что я переживаю – это кино со множеством персонажей, ландшафтов, историй… Это кино настолько увлекательно, что я окунаюсь в него «с головой», забыв о том, кто я. Я перестаю на уровне субъективного восприятия быть вечным неспящим, перед взором которого проплывают различные сны. Я теряю себя в порыве увлеченности переживаемым, забыв, что я – то, что видит, то, что увидеть нельзя. При этом я даже не тот, кто видит, а сама живая возможность увидеть. Но то, что при этом видится – лишь мои грезы, а не я.
Такая ошибка, которая обычно называется «заблуждение», возникает вследствие того, что знание-переживание заслоняет собой знание-бытие. Что это значит? Это значит, что телесное восприятие порождает относительное знание (другими словами, ложь): знание-переживание, знание, которым можно обладать и которое возникает как результат телесного восприятия (см. тж об этом 53 чжан). Пример такого знания – я знаю, что я мужчина, что я живу в России, а Россия, как говорил герой романа Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» - в беде. Все эти определения – мужчина, Россия, беда, роман и т.д. – проистекают из телесности, из факта переживания себя как тела, а окружающего мира как мира вещей. Знание-переживание все время меняется: в 10 лет я себя знал иначе, чем в 30. Т.е. в 10 лет я знал, что я есть нечто другое, чем то, что я знаю про себя в 30 лет. В течение дня мое настроение может меняться катастрофически: от «я самый счастливый на свете человек» до «какой ужас, какой кошмар вся эта жизнь».
Когда я засыпаю, мне снятся сны и в них я могу выглядеть и ощущать себя совершенно по-разному. Я буду знать себя как нечто отличное от себя бодрствующего. Кроме снов есть еще, пожалуй, самое загадочное состояние: сон без сновидений. Там нет никакого «меня», нет никакого «знания», нет впечатлений, переживаний и восприятия там тоже нет. Там нет вообще, казалось бы, ничего. Но если меня спросят: «А ты при этом есть?». Я отвечу: «Конечно, есть». Откуда я это знаю? Откуда ты, уважаемый читатель, знаешь, без тени сомнения, что ты продолжаешь быть и в состоянии глубокого сна?
Ответ прост: «Я знаю, потому что я есть». Это и есть то самое знание-бытие, о котором говорилось выше. Знание-бытие – это тотальность всего, что может быть и чего быть не может. Это само бытие, знающее о сознании-переживании всё еще до того, как оно переживается. Жизнь в форме кино, в форме относительного знания-переживания – это бесконечный рассказ об этой тотальности. При этом, как вы понимаете, дорогие читатели, это рассказ, который тотальность рассказывает сама себе с помощью собственного воображения.
Я есть тотальность знания-бытия. Но, когда я увлекаюсь этим живым кино, которое есть плоть от плоти моей, я превращаю себя во фрагмент видимого. Я ощущаю себя фрагментом исчезающей ленты впечатлений и в тот же момент начинается моя борьба за то, чтобы не исчезнуть.
Знание-переживание неизбежно очаровывает как возможность, за которую хватаешься, и это хватание происходит само собой. Вначале это просто игра – так, как играет младенец, хватая, засовывая в рот… Знание-переживание имеет вкус и ощущать его притягательно. Об этом пишет Лао Цзы в 35 чжане:
Радость и веселье служат приманкой,
чтобы остановить проходящего путника.
В этой игре неизбежно рождается играющий – вначале как ощущение, а потом как желание быть. Я осознаю себя этим телом, потому что мне нравится быть. Мне нравится быть, хотеть и исполнять свои желания. Таким образом я превращаю себя в то, что я переживаю. Бытие-знание теряется на фоне конкретного бытия-переживания. Теперь я ощущаю себя тем, что я переживаю – тем, кто может хотеть и хватать. И мне это кажется естественным. На самом деле это ошибка (чтобы что-то пережить, вначале я должен быть, прежде любого переживания), но она остается невидимой, до поры, до времени. Очарование хватанием не дает возможности заметить эту ошибку. Но, заблуждение потому и является таковым, что не может отменить реальность. Реальность – это то, что есть, а заблуждение – то, чего нет, но что лишь кажется существующим.
Страдание возникает как раз из-за нереальности того, что я принимаю за реальность. Сколько бы я ни считал себя тем, что я переживаю, я не перестаю ни на мгновение быть тем, что я есть: знанием-бытием, которое ничего не знает.
Знание-переживание обрекает на страдания, потому что «знание своей силы таит в себе слабость», «знание своей чистоты таи в себе грязь», «знание своей власти над судьбой таит в себе унижение и потерю».
То, что я есть – это сама жизнь – живая возможность всему быть или не быть. Я есть исток Вселенной, которая появляется и исчезает, появляется и исчезает… При этом, мое бытие не зависит от бытия Вселенной, наоборот, Вселенная существует лишь потому, что я ее грежу. Я есть источник сознания, а сознание – этот вечный свидетель – есть Неизменная Благодать Дэ. Внутри Единого Сознания возникают видящий и видимое, жизнь и смерть, разворачиваются бесчисленные нити судеб… Ощущение себя кем-то неизбежно влечет за собой жажду ощутить свою силу, и, чем явственнее ощущается эта сила, тем сильнее набухает грядущая слабость. Вот что такое русло, вдоль которого течет мир.
Чем больше власти накапливает человек в своих руках, тем сильнее он боится потерять эту власть. Но, коль уж ты упал в эту пропасть, из нее не выпрыгнуть обратно. Чем больше ты побеждаешь, тем глубже проваливаешься, а вокруг тебя те, кому не так повезло, и которые потому жаждут большего, еще и еще… Вот что такое пропасть, в которую падает мир. Это не печальная сентенция, из серии: «Какой ужас, люди, остановитесь!», совсем нет. Это констатация факта, вернее, выявление закономерностей, по которым складываются сюжеты мирового кино.
Ведь, не смотря на то, что весь мир падает в бездонную пропасть жадности, зависти и злобы, на самом деле никто никуда не падает, потому что:
Будучи пропастью, в которую падает мир,
Неизменная Благодать есть основа, на которую все опирается,
она вновь и вновь низводит все сущее до самого естества.
Неизменная Благодать – это основа, ткань, из которой ткутся бесконечные сюжеты воображаемого. Это живая сила, управляющая этими сюжетами. Это безошибочность, которая неизменно пребывает в гармонии сама с собой, потому что не является частью чего-либо, но всем, охватывающим все.
 И никакая часть сознаваемого – будь это гениальный полководец, король преступного мира или президент – не может быть ни идеальной, ни сильной, ни вечной. Вся сила, ощущаемая этими персонажами, лишь часть плетущегося сюжета, не более того.
И потому мудрый, который стал таковым по причине тотальной неуспешности собственных попыток обрести силу, чистоту и власть,
пользуется всем этим,
играя роль наивысшего господина.

Все это происходит так потому, что великое одеяние нельзя раскроить.


Нельзя отделить знание-переживание от знания-бытия, потому что все это – одно. Знание-бытие воображает и потому возникает в его воображении знание-переживание. И неизбежно возникает очарование этим знанием-переживанием, в результате чего знание-бытие воображает, что оно есть то, что оно воображает. В результате такого воображения бесконечное знание-бытие ощущает свою конечность и пытается восстановить свою вечность, которой, тем не менее, оно не перестает быть. Но проблема в том, что, заключив себя в круг переживаемого, оно вынуждает себя на бесплодные поиски переживания вечного, что невозможно, поскольку природа переживаний мимолетна. Эта бесплодность и есть страдания, вызванные мнимой потерей собственной нетленности. Но, чем больше человек ощущает силы, власти и чистоты, тем сильнее становится неутолимая жажда обладания вечным. И эта жажда выжигает жаждущего дотла, ибо: «Прах возвращается к праху»,  и несуществующий жаждущий перестает существовать. Если жажда становится невыносимой, эта невыносимость толкает к саморазрушающим действиям. Если невыносимость выносится, происходят «Страсти Христовы», «Искушения Святого Антония» и прочие «милые штучки». Человек перестает воображать себя человеком, т.к. значимость воображаемого сгорает в переживании невыносимости дотла. Остается только знание-бытие, Иисус умирает на кресте, а Христос остается, смертью смерть поправ.