Воспоминания о детстве. Школа

Вспоминая школу, я не могу сказать , что делаю это с замиранием сердца. Счастливым детством я обязан не ей. Но рассказать о школе для полноты картины, видимо надо.

 Начальные классы помнятся слабо. Первая учительница, которая должна была бы поразить мое воображение, его не поразила. Ничем она мне не запомнилась и даже имя отчество ее быстро вылетело из памяти. Ничего плохого о ней не скажу, но и хорошее не вспоминается.  Помню, что в нашем парке наламывали счетные палочки поровнее. Помню как играли на переменках в перья. Не в те перья, которыми писали в девятнадцатом веке, а блестящие металлические перышки для ручек. Надо было так поддеть перышко противника своим пером, чтобы оно взлетело. И если падало оно на выпуклую поверхность ты выигрывал, а если на вогнутую проигрывал. Еще помню, что мел в руке крошился и не всегда можно было написать хорошо буквы на доске, еще помню, что чернильницы, которые носили в специальных мешочках иногда в портфеле протекали и пачкали все на свете. Помню, что учиться писать было тяжело. Чистописание был трудный предмет. Нужно было выдерживать нажим, наклон буквы, вывести овалы и окружности правильно и красиво. А ручка не слушалась, брызгала чернилами и ставила на странице жирные кляксы. И подбодрить учительница нас не могла, ибо сама была кислая, впору нам самим ее подбадривать.
В классе была круглолицая девочка, которая в школу приходила в шубке и в шапке с помпончиком. Была она симпатичная и я на нее засматривался.  Хотя подходить к ней стеснялся.
Надо сказать, что стеснительность, несвобода в общении была свойственна большинству учеников. Так воспитывались в семьях, так воспитывала школа, общество и советские книжки.
Мы только глазели да мечтали, может и девчонки так.
Если мы перескочим сразу, например, в пятый класс то станет интересней. Мы подрастем, чуть осмелеем, оживимся, станем соображать и интересоваться. Интересоваться кто чем. Одни ребята ловили сеткой птиц, другие здоровски играли в ножички, третьи собирали спичечные этикетки, девчонки собирали цветастые пуговицы, играли на переменах в классики, в штандарт, переписывали себе в заветные тетрадочки душещипательные стишки. Особенно был популярен Эдуард Асадов.
Хотя мне он не нравился даже в те ранние годы. Я уже читал и С. Есенина, и К. Симонова и А. Блока.
   Но вернемся к школе. Расскажу вам про учителя химии
Нашего химика зовут Александр Николаевич. И учитель он нетипичный. Росту небольшого, почти вовсе лысый с легким пушком на голове, худой сутулый и одетый в светло коричневый пиджак, который ему явно велик. Выражение лица его- смиренно жалкое. А ученики такие вещи носом чуют. "Ага!- думают они,- у этого можно и побаловаться".  Ученики не знают, что смирение учителя объясняется просто. Александр Иваныч добрый  человек, но любит выпить. И, он, вследствие того, чувствует свою вину. А с учениками так нельзя. Нельзя чувствовать вину и одновременно преподавать в школе. Надо уж выбрать что-то одно. Или то или это. Но Александр  Иваныч данного обстоятельства не понимает. 
Шум на его уроках невообразимый. Александр Иваныч делает вид, что шум ему не мешает, рассказывает таблицу Менделеева тихим голосом. А мы шумим. Отрываемся, как сказали бы нынешние школьники. Александр Иваныч бледен и жалок.Но нам не до него. Мы ничего не слышим, ничего не понимаем.
  Объяснение таблицы Менделеева он сокращает и начинает читать поэму Твардовского "Василий Теркин". Он знает ее, эту огромную поэму, наизусть и читает нам.И поначалу мы слушаем с интересом. Но через пару минут начинаем кричать опять. А тут уже и звонок звонит.
Жалко нашего учителя, ни в чем он не виноват, а мучается. Но и с учеников взятки гладки.
Результат-по окончании школы мы выпускаемся в области химии совершенными невеждами.
  А вот математика. Совсем другое дело. Как никак- царица наук. И если на химию, как на предмет и директор, и завуч смотрят сквозь пальцы, то к математике отношение совершенно другое. К математике испытывается пиетет. На математику брошены лучшие силы. И Александр Иванычей в ней нет. Тут царит строгость, требовательность и компетентность.
  И наша математичка- не исключение. У нее на забалуешь. Хотя, надо заметить, она не зверь. И даже неплохой человек. Живой. Если бы не знать, что она математичка, можно было бы глядеть на нее даже и с удовольствием. Полненькая, розовощекая, подвижная и улыбаться умеет.
   Мы с ней знакомы хорошо. Она бывает у нас в гостях и дружна с моей бабушкой. И иногда заходит к нам в гости со своими пышными, как две капли воды на нее похожими дочерьми. Но в классе она делает вид, что мы не знакомы. И я делаю вид, что ее на знаю. Математика- хороший предмет, это вам не химия, какая-нибудь.
Математика мне по душе. Особенно люблю решать задачки. Они так устроены, что сами не получаются и надо голову поломать, чтобы получилось. И я с удовольствием ломаю над ними голову не только в классе, но даже и дома.
  Хотя на дом нам задают совсем простенькие легонькие задачи, которые никакого упорства от тебя не требует. И я, бывает, сам нахожу в задачнике, что посложней и поинтересней.
Когда мы уходим на летние каникулы, нам выдают учебники на будущий год. В августе месяце я начинаю скучать без школы и, особенно, без математики. Для развлечения решаю задачки. Одни у меня получаются, а другие нет. Но я утешаю себя тем, что слишком забежал вперед и, когда мы пойдем в школу, наша математичка все мне разъяснит.

Наш городок- маленький. Но школа у нас большая. Учеников в ней много. Так много, что занятия ведутся в две смены, а одно время даже думали перейти на три. Хотя никто не представлял ,как бы это могло выглядеть.
 Слава богу, не перешли. Но классов много. Кроме «А» и» Б». есть и «В» и «Г». Поутру рабочие спешат на комбинат на смену, а школьники змейкой тянутся к длинному двухэтажному зданию нашей школы. Рабочие спешат на работу, а ребятишки в школу, которая для них такая же работа. Потому, что учеба- дело серьезное. И учителя народ серьезный. И строгий. Они говорят громко, отчетливо, а если что- ставят двойки в дневник, вызывают родителей. А, иногда, самых отъявленных ведут на расправу в кабинет директора.
Ученики слушают, мотают на ус, но сказать, что им это дело нравится, что оно им по душе нельзя.
Учителя не считают нужным делать уроки интересными и увлекательными. Такие идеи в голову им не приходят. Они добросовестны, последовательны, объективны, не заводят любимчиков и не имеют изгоев. Но и только.
Учителя в городе народ уважаемый. С ними советуются, на них смотрят, их слушают.
   Но пытаясь вспомнить школьные годы и в них уроки сами по себе, я не могу вспомнить почти ничего отрадного, волнующего, увлекательного.
Впрочем, несколько светлых воспоминаний есть.
В девятом классе, на время, нашу учительницу английского заменяла другая, более молодая и привлекательная женщина. Как она выделялась на фоне наших строгих дам и еще более строгих мужчин! Она улыбалась , шутила,глядела нам в глаза и говорила живым человеческим языком. А не вещала. Тогда я впервые почувствовал, что атмосфера на уроке не обязательно должна быть тяжелой. Она может быть легкой, как перышко. Иногда учительница задавала нам вопросы, которые прямо до урока касательства не имели. Как-то она спросила у меня, кто мой любимый писатель. А я говорю- Достоевский. А она говорит- Да? А я отвечаю- Да. Она говорит –Удивительно. А я молчу. А что же я ей скажу. А она говорит, что ей нравится Паустовский. И язык у него замечательный. Я молчу, подавленный столь откровенным разговором. Ну, она меня и оставила в покое. Вскоре она от нас ушла.
Был еще один случай, который я помню. И тоже связанный с подменой. Это была литература.
Я тогда много читал и такого, что мне еще и рано было читать. А учительница литературы сразу не понравилась мне.  И знать она свой предмет не знала, и с нас спрашивала строго. Однажды я заметил ей, что Н.В. Гоголь никак не мог встретиться с  Некрасовым в пятьдесят третьем году, поскольку к этому времени уже умер.
 А она возьми и выгони меня из класса. С тех пор ставила мне только две отметки- единицы и пятерки. Причем, единиц было гораздо больше. И вот она ушла.
 А пришла другая. Среднего возраста, седая подтянутая женщина с горящими голубыми глазами. Она была необычайно увлечена литературой и урок вела прямо-таки страстно, чем несколько пугала учеников.  Меня она сразу раскусила и, нередко, забыв про класс, мы с ней рассуждали по поводу Родиона Романыча Раскольникова. Как-то она попросила, чтобы мы, каждый из нас, рассказал ей наизусть одно стихотворение, которое ему нравится и которое он хорошо помнит. И я ей Есенина "Отговорила роща золотая..."  прочитал. И она удивилась весьма. А потом, иногда, на уроке так увлечется, так увлечется, а потом вдруг остановится, замолчит, задумается. Ни с того ни с сего подымет меня и говорит-  читай, дескать, Есенина. Я и читаю. Мне она нравилась. Была она необычная и не похожа на наших.
Потом и она ушла.
И больше уже живых учителей я не встречал.
Учительница литературы и учительница английского языка. Они были у нас, как  две залетные птички. Прилетели на миг и улетели.

Хотелось бы вспомнить еще один эпизод. Снова урок литературы. Но учительница другая. Не та, которая ставила единицы и не та, у которой голубые глаза горели,а, выходит, уже третья. И она мне вовсе не запомнилась. Как будто тряпкой с доски прилежный дежурный все стер. Только помню, что она нас не трогала. Кто-то ее и слушал, а кто-то, как и я, своими делами занимался.
Это был шестой класс, начало его, осень. Я сидел на предпоследней парте у окна и, скучая, посматривал,  как залетные воробьи клевали в школьном дворе спелую рябину. Солнышко светило мягко и нежарко. И я позавидовал воробьям. Потом, от нечего делать, открыл новый учебник литературы и стал его листать.  После портрета Некрасова и его "Кому на Руси жить хорошо", меленькими черными буквами(так выделялся в книге необязательный, дополнительный материал) рассказывалось о поэте Александре Блоке и приведено одно его стихотворение.

"..Вагоны шли привычной линией,
   Подрагивали и скрипели.
   Молчали желтые и синие,
   В зеленых плакали и пели.

   Вставали сонные за стеклами
   И обводили ровным взглядом
   Платформу, сад с кустами блеклыми,
   Ее, жандарма с нею рядом.

   Лишь раз гусар рукой небрежной,
   Облокотясь на бархат алый,
   Скользнул по ней улыбкой нежною,
   Скользнул и поезд вдаль умчало....

   Строчки показались мне совершенно удивительными. Ничего похожего я не
встречал. Я читал, читал и перечитывал и все мне было мало. Когда зазвенел звонок я помнил эти строфы наизусть. Что-то притягивающее, магическое было в этом чередование гласных "а","о", "е"  Я шел из школы, не разбирая дороги и повторяя про себя "Лишь раз гусар рукой небрежной..."

Один из моих школьных приятелей- Ленька Попов. Мы с ним часто слоняемся туда-сюда. Как уроки закончатся, через часик и выходим на улицу. И что-нибудь придумываем. Нам с ним никогда не скучно. В этот раз мы с ним вышли на нашу центральную улицу без всякой цели. Подошли к парку и уселись на скамеечку рядом со стадионом.
    А я в это время как раз только что прочитал данную мне на два дня толстую, зачитанную до дыр книгу, которая называлась так: «Парапсихология: реальность или вымысел» .Страшно увлекательная оказалась книжка.
Если вы не в курсе, то я в двух словах объясню: парапсихология- это передача мыслей на расстоянии. Американские ученые ее открыли, а наши, будто бы, провели исследования и подтвердили. Да, дескать, в самом деле, так. Мысли, оказывается, можно передавать на расстоянии. И вот я решил один из опытов провести сам. Тут мне как раз Лешка и был необходим. Я ему говорю:
-У тебя, Лешка, есть три копейки?
Он удивился. Откуда, говорит!
-Ну, ладно,- говорю я,- у меня есть две копейки. Тоже подойдет. Мы сейчас с тобой опыт проводить будем.
-Какой такой опыт?- загорелся Лешка.
-Сейчас расскажу- И я ему рассказал немного о телепатии. Он сразу просек о чем это я и навострил уши.
-Вот здорово!- говорит он.
-Сейчас я буду смотреть тебе в глаза и передавать изображение монеты. Монета будет лежать либо решкой, либо орлом вверх. А ты должен уловить мои сигналы, увидеть монету и сказать мне. Сказать как она лежит. Это,- добавил я,- и есть опыт.
Мы стали экспериментировать. И Лешка то угадывал, то нет. И нельзя было по нашему опыту сказать есть ли телепатия на самом деле.
-Так не пойдет,- говорю я Лешке,- научный опыт так  не делают.
-А как же надо?- спрашивает он.
-Нам надо посчитать количество попыток и количество удачных результатов. Если ты угадаешь больше половины, значит  телепатия существует.
Я смотрел Лешке в глаза пронзительным взглядом, пытаясь сколько возможно усилить передаваемое изображение. В конце концов, я утомился. И говорю-  хватит.
Мы подсчитали результаты нашего опыта. Удачных попыток оказалось больше, чем неудачных .
Но ненамного. Шестнадцать против двенадцати. Все же, мы сочли это хорошим результатом. И тем самым подтвердили результаты американских и советских ученых.

  Мы сидели на скамеечке и поглядывали на футбольное поле, на котором обычно проводились матчи местной команды и на котором проходили также ее(команды) тренировки. Но сейчас поле пустовало.
Лешка, маленький щуплый белобрысый, неизменный приятель и сотоварищ мой, сидел рядышком и я подумал, как хорошо, когда у тебя есть друзья. И еще я подумал, что зря так наезжаю на школу. Ведь, если бы не школа, то и с Лешкой бы мы не познакомились и не подружились. Да и еще и Вовка Кармазин хороший парень, и мой напарник по рисованию: Вовка Калужин.  Ведь это все мои школьные друзья.
Я так растрогался, что моя мысль пошла дальше. И я даже не только о школе подумал с удовольствием, но и об учителях. И они показались мне вполне даже ничего. А при воспоминании об учителе химии, которого мы нещадно третировали и которого за глаза пренебрежительно называли Шуриком  я подумал, что мы сами дураки и обижаем хорошего человека. Ни за что ни про что. А потому нам надо не сетовать, а на самих себя оглянуться.
Такие благочестивые мысли приходили мне в голову, как вдруг на поле бодро выбежали футболисты нашей городской футбольной команды. В черных трусах и в ярких красных майках с гордой надписью "Спартак".  Я сразу забыл про школу и глазами стал выискивать на поле главную достопримечательность команды-  центрофорварда  Бутусова. У него на левой ноге, на колене была  белая повязка и говорили, что левая нога у Бутусова смертельная. И бить ей ему нельзя...
Бутусов и его команда ничего не показали. Они бегали, как весенние, только что проснувшиеся мухи и ничего с противником поделать не могли, куски дерна отскакивали от еще влажного майского поля. Эти куски заляпали игрокам и трусы и яркие майки.
 В отсутствии старания игроков упрекнуть было нельзя. Бегали они много. И толкались изрядно. Но за мячом не поспевали. Мы с Лешкой за них болели, и криком их подбадривали, но они пропустили три штуки и даже знаменитый бомбардир ничем им помочь не мог.
 Это был уже солидный дядька, и, поняв неизбежность поражения, вовсе уже не бегал, а стоял на дальнем фланге, вроде как покуривал. Но вдруг мяч отскочил к нему, защитники соперника, видимо не заметив его, дали неточный пас. И он, не спеша, убрал сначала одного защитника, потом второго и под острым углом к воротам пробил несильным резаным ударом. Мяч угодил в самый уголок и затрепыхался в сетке. А Бутусов, не изображая никаких эмоций, лениво поплелся на свое место. Мы с Ленькой кричали, радуясь тому, что наш кумир забил такой классный гол даже и без использования своей «смертельной ноги». Но наши все равно проиграли. Игроки, обливаясь потом, грязные от черноземной грязи, отправились в раздевалку.
  А мы с Лешкой остались на скамеечке. Солнце пригревало. Мы сидели, посматривая, как ветер теребит молодые клейкие листики тополей. Никуда идти не хотелось.
 Я любил приходить на стадион. И, как я теперь понимаю, не только и не столько из-за футбола. Мне нравилось просто сидеть на скамеечке и посматривать, наблюдать.
  Прежде всего, мне нравилось огромное свободное пространство. В те годы, я бы не смог это так сформулировать. Но мне нравилось пространство везде. И когда я стоял на высоком обрыве речки  Байгоры и смотрел на раскинувшееся на том берегу село Песковатка с разрушенной красной церковью вдалеке, и на железную дорогу, которая вилась тонкой ниткой еще выше церкви и по которой нередко проходили груженые составы. Я любил ходить на лыжах по снежной целине, в которую превращалось огромное огородное поле возле реки, о котором я Вам рассказывал. Зимой это пространство как будто еще больше расширялось и по нему мы, с кем-нибудь из друзей, без лыжни уходили далеко-далеко в сторону Кузовского леса. Однажды в изрядный мороз в одной из таких прогулок я отморозил палец, который потом нарывал и болел, и который я смазывал вонючей мазью.
Мне нравились  пространства и в те времена, когда мы с дедушкой на мотоцикле ездили на рыбалку по разбитым ухабистым нашим дорогам. И однажды завернули на какой то скудный хутор. Отдохнуть. На хуторе была пасека. Пасечник, одноногий мужчина, ловко управляющий  костылями, вынес мне миску липкого пахучего меда и кружку молока. И еще кусок белого хлеба. Я поел и решил пройтись, пока дедушка обедал с хозяином и вел с ним разговоры. У дедушки было тут четыре улья, за которыми присматривал пасечник. И у нас в чулане всегда стоял гречишный мед в больших флягах из под молока. Мы в детстве мучились без сладкого, но мед я не любил.  Перекусив, я решил размять ноги. Тропинка вела в поле. Огромное поле цветущей гречихи. Пчелы то и дело пролетали мимо , пот выступил на лбу, а я смотрел на это бескрайнее поле и не мог насмотреться  ..Картинка гречишного поля стояла у меня перед глазами, а я вдруг обнаружил, что сижу на лавочке со своим другом Лешкой, который терпеливо ждет, когда я посмотрю на него. Футболисты давно ушли. А на дальней меньшей стороне стадиона виднелся народ  и мы пошли туда смотреть.
  То был урок физкультуры у семиклассников. Они стояли около прыжковой ямы и смотрели, как их товарищи прыгают. И мы с Лешкой присоединились к зрителям.
  Я и сам любил прыгать. Это единственный вид спорта, который у меня получался- прыжки в длину. Прыгали на отметку. И были здесь ребята, которых я часто видел в школе, но с которыми не был знаком. Здесь была и Ленка, девчонка, которая мне нравилась уже второй год. Прыгала она неплохо, но и без блеска. При ее виде я напрочь забыл о прыжках. Это была необыкновенная девочка. Другой такой в школе не было. И я уже второй год на нее засматривался. Конечно, засматривался просто так.  У нее были светлые волосы связанные в хвостик и удивительно нежная заразительная улыбка.
Я познакомлюсь с ней в десятом классе. Когда в школе будет проходить вечер посвященный дню учителя. Но об этом я, если и расскажу, то отдельно, не сейчас.
  Насмотревшись на красавицу, я вернулся к наблюдению за прыгунами. Некоторые ребята прыгали толково. И техника у них была. Где-то в район пяти метров. Учитель физкультуры с помощью ученика замерял рулеткой результат и записывал его в синий блокнотик.
Учителя физкультуры звали Федор Иваныч. Это был крепкий мужчина с красным квадратным лицом, невысокого росточка. Он был настоящий энтузиаст и вел физкультуру, кажись у всей нашей огромной школы. Как он умудрялся это делать никто не знал. Казалось, он в школе и днюет и ночует. Когда я говорил о редких светлых пятнах среди учителей, к этим светлым пятнам смело можно было отнести Федора Иваныча. На вид он казался строгим и никогда не улыбался. Но что-то в нем такое было… Нестрашное. И народ к нему тянулся, сам не ведая почему.
  Федор Иваныч организовал в нашей школе секцию баскетбола и все вдруг так полюбили баскетбол, что от желающих играть и тренироваться никакого отбоя не было. И я тоже записался в секцию и от всей души полюбил эту чудесную игру. Но на секции народу было много, а спортзал  маленький и вдосталь наиграться было невозможно. И от того многие из нас страдали.

Бывает, человек делает совсем не то, что задумал. Бывает он совершает самые неожиданные поступки.
  ...На следующий день- а была как раз суббота- мы договорились встретиться с Лешкой у моего дома. И пойти на речку. День обещал быть теплым и мы намеревались и искупаться и потусоваться.
   Когда мы проходили мимо школы, я заметил, что форточка на одном из окон открыта настежь.
Мы подошли ближе и увидели, что это форточка спортзала. Ее, видно, забыли закрыть. Когда уборщица мыла полы она её открыла, а когда уходила, закрыть ее забыла. Школа не работала. Мне пришла в голову шальная мысль. А ну, говорю, Лешка, поддержи меня. Я взобрался на высокий карниз окна, ухватился за раму и всунул голову в форточку. Как-то мне удалось втиснуться в форточку и благополучно спуститься в зал. Я подставил стул и рукой втянул в спортзал и своего друга. Так мы совершили противозаконный поступок, без разрешения проникли в школу.
   ...Мы с Лешкой играли целых четыре часа. Мы были мокрые от пота. Но все никак не могли утолить баскетбольный голод. Как красив, как совершенен баскетбольный мяч, как метко он летит в кольцо, как натягивает сетку, а потом проваливается вниз. Как гулко и упруго он отскакивает от дощатого пола, как медленно вращается в полете. Как слушается он твоей руки и твоего взгляда при ведении, как удобно ложится в твою ладонь при броске.
  Мы не попались. Слава богу, никто нас не заметил и мы как забрались в спортзал так из него и выбрались. И даже форточку за собой закрыли. Мы с Лешкой были вполне счастливы.
 Но надо было умыться и попить. Пить хотелось необычайно. Мы двинули к площади перед парком, где у нас было свое тайное местечко.
  Нередко мы играли на стадионе в футбол. И, набегавшись, мечтали только об одном- вволю, всласть напиться. И один великовозрастный десятиклассник, видя наши метания, сжалился и надоумил.В трехэтажном доме, который, как подкова опоясывал площадь, на втором этаже в длинном как труба коридоре был кран и раковина. И любой кто знал, мог сюда придти и умыться или попить. И вода здесь была необыкновенно холодная и вкусная. Хотя сам коридор, холодный  сырой и темный, мог навести на мрачные мысли. Но мы его вовсе не замечали и не замечали склизкий дощатый чуть подгнивший пол. И не понимали, что коридор этот относится к бесконечно длинной коммунальной квартире.
Мы только пили чудесную воду и босые снова сбегали вниз на свет, на солнце и садились на лавочку в сквере, расположенном в центре площади. Этот сквер нам был по душе, поскольку обсажен был кустарником барбариса и мы любили жевать кислые его листочки. Четыре скамейки были расставлены по кругу и сегодня ни одна из них не была занята. В центре стояла большая ваза с мелкими цветочками, может быть петуньями, а, может, с ноготками.
   Чрез три года в день пятидесятилетия октябрьской революции вместо вазы здесь поставят огромные серп и молот. Вроде как символ октябрьской революции. И сквер потеряет и уют свой и свою притягательность, но тогда я буду учиться уже в десятом классе и у меня будут совсем другие заботы и мне будет не до этого безвкусного фанерного памятника.
   А сейчас я сижу на скамеечке со своим другом, но думаю о своем. Я думаю о том, как бы побыстрее закончить школу и уехать отсюда и начать настоящую интересную жизнь. Такую, какой живет мой дядя, Володя, студент Московского Энергетического Института. Мне кажется, что моя нынешняя жизнь, на самом деле - не жизнь. А только подготовка к жизни. А настоящая жизнь начнется позже. И я стану настоящим физиком, как Ломоносов, или настоящим поэтом, как Лермонтов. И думаю я об этом совершенно серьезно, наивно полагая себя  равным этим великим людям, как будто они такие же, как я и как те, кто живут со мной на одной лестничной клетке. 

Прошло пятьдесят лет. Целая жизнь. И вот я уже почти старик и для чего-то вспоминаю то время. Хотя, казалось бы, что его вспоминать. Было и прошло.
Нет у меня давно той сентиментальности, чтобы охать да ахать, да восторгаться. Нет у меня и писательского честолюбия- дескать напишу, пусть меня народ читает.
Не в этом дело.
А хочется мне разобраться. Хочется осмыслить. Те, кто пишут стихи могут меня понять. Нередко так бывает: напишешь стихотворение и не поймешь его смысл. И начинаешь читать его и перечитывать, пытаясь понять. И только тогда доходит до тебя его смысл.
И в жизни так же. Долгие годы проживешь и не понимаешь. Не понимаешь, как прожил, что с тобой происходило. С толком ли прожил?
Есть хорошее выражение:  детство- родина нашей души. Оно выглядит излишне красивым, но смысл его глубок.
 Откуда взялась душа, которая живет в тебе и действует за тебя и пишет за тебя, мы не знаем.
Где-то в раннем детстве родилась она и потихоньку росла, набиралась сил, крепла.
И эта самая душа- лучшее, что в тебе есть. И, если должен ты быть чему-то или кому-то благодарен, то лишь тому, кто давал твоей душе жизнь.
И, если с этой точки зрения взглянуть на школу, а именно с этой точки зрения и надо смотреть, то многое увидишь иначе. Многое оценишь иначе.
Да, не от школы рождалась твоя душа. Не школе обязан ты детским счастьем.
Душа рождалась от природы, от ласки случайной, от светлого лица человеческого. От доброго слова. От бога.
 Но, можно было либо удержать рожденное, либо его разрушить.
И в том и состояло великое счастье детства, великое чудо и главное событие жизни, что душа не только была рождена, но и была удержана.
И школа вместе со всем, что с ней было связано, душу твою удерживала. И не давала ей, хрупкой и уязвимой, умереть.