Матиас

Мой дух созрел для чистых наслаждений
С безмолвною душой о тайном говорит
Исчезла муть страстей и морок наваждений
И в сердце трепетно огонь любви горит

Поэзия веков мне открывает выси
Нетленной Красотой и тайнами маня
И боги в небесах как звёзды собралися
И улыбаясь смотрят на меня.

   Матиас

Приехал как-то в Таллинн я туристом.
"Шенгенку" взяв на целые три дня.
Дивился я тому, как всюду чисто,
И близко всё не так, как у меня.

Дома, как замки, ратуша седая,
Бойницы отражают Солнца свет.
Шумит Рийккёги в преньях заседаний,
Гнут правые своё, а левых - нет.

Здесь Мати Унт когда-то жил, и Крейцвальд,
"Калевипоэг" что запечатлил.
Здесь юденфрай был при фашистских немцах,
Что их народ советский разгромил.

Вот горельеф, на нём - стоит эсэсман,
Десницей стиснул "Шмайссер"- автомат.
И уж куда девался, - неизвестно,
Тот злополучный Бронзовый Солдат.

Кто не почил в АрхипелаГУЛАГе,
Тот Независимость добыл своей стране.
Колышет норд над славной Тынисмяги
Штандарты, где с коронами трёхлев.

Едва ли здесь я побываю боле!
Не накопить на визу за всю жизнь.
Но - для меня поёт сегодня Поле,
Что песнею прогнало коммунизм.

Стемнело. С моря бриз пахнул холодный.
Я в хостел шёл брусчатой мостовой,
Чужак, страны наследник инородной,
Союза уроженец...

И - что же? Словно в Андерсена скасске,
Забрёл во мгле неведомо куда.
Мне заблужденье было тут в развязке,
Сияла только в небесах звезда.

Закрыты двери у домов огрядных,
Нет телефона, хоть - куда звонить?
Повсюду те же чинность и порядок,
Что поколенья в них вложили жизнь.

"Ау! Ау! Прошли здесь где-то лю-у-ди!" -
Себя не помня, взвыл я Фарадой.
И вдруг - о чудо! Ни возьмись откуда,
Навстречу шёл мне парень молодой.

Пиджак на нём был лёгкий белоснежный,
С плеча свисала связка аксельбант.
Он подошёл и улыбнулся нежно,
Как будто был товарищ мне и брат.

Сошлись в пространстве наши параллели,
Как колея, идущая на Мост.
Растерянно пробормотал я: "Тере!",
Не зная сверх того и с Гулькин-Нос.

Фонарь зажёгся синим светом тусклый
Над улицей, где встретились мы с ним.
"Я заблудился здесь" - уже по-русски
Сказал я языком родным своим.

"Ты заблудился? Правда? Очень странно!" -
Лицом сама серьёзность, он сказал.
И из молчанья сизого тумана
Слегка блестели серые глаза.

Взошли на небосвод, сверкая, звёзды.
И как отсюда я теперь уйду?..
"Пойдём ко мне. Сегодня слишком поздно.
А поутру - к трамваю проведу".

Как странно мне, лишь Метерлинк бы понял,
В момент тот было, когда шёл вослед
Тому, кто был как ангел в небе горнем,
Что мне явился средь кромешных лет.

Мы молча шли кварталом за кварталом,
Что схожи были, словно близнецы.
Я думал, волочась за ним устало:
"А говорят, эстонцы - подлецы!.."

"Пришли" - сказал он мне, остановившись
У старого добротного крыльца.
Всех языков слова тут были лишни,
И подошёл бы только слог Отца.

Открыл он дверь ключом с резной бородкой,
Пред мной её со скрипом отворил.
"Свет не включай. Здесь нелады с проводкой" -
На чистом русском он проговорил.

"Вверх до конца, налево и направо.
Дверь у стены, она незаперта".
Шёл винтовой я лестницей коряво,
Во тьме не видя ровно ни черта.

Зажечь бы не мешало тут огниво,
Как жёг его в кино Олежек Даль.
Наверняка, по стенам здесь - картины,
Зовущие в неведомую даль...

Портреты кёнигов эстонских, знати прежней,
Придворных дам, вассалов, королев,
О коих память не сумел и Брежнев
Стереть, сменил которого трёхлев.

У двери я застыл, внутрь не решаясь
Зайти перед хозяином своим.
А он сказал негромко, улыбаясь:
"Входи...". И я вошёл туда за ним.

"Сейчас включу огни святого Эльма!" -
Он, усмехнувшись, чиркнул коробком, -
И свет лучины озарил мне келью,
Что сохранил потомкам старый дом.

Но удивленью - не было предела.
Кругом - последней техники слова:
Аргона лампа в потолке блестела,
Компьютеров стояло целых два.

К стене прикноплен, вымпел группы "Сконто"
Звал по-литовски в "Саюдис" вступать.
Обоев белый снег евроремонта,
И раскладная у окна кровать.

"Неужто свет, - спросил я, - отрубили?
Брат старший вновь натиснул на реле?"
"Да нет... Он есть... Но без него - так мило,
Как-будто мы одни на всей Земле!

Ты будешь пить?" - "А что?" - "Ликёр есть, бренди,
И "Чивас", и вермонт, и даже джин..."
Я как пират был с шлюпа "Свята Ведьма",
А он стоял пред мной, как Хокинс Джим.

Я вспомнил "Via Regia", Лансмяэ,
Те мызы, перелески и котов,
Он улыбался, словно Аасмяэ,
Я внутренне был ко всему готов.

"Читал однажды в книге я старинной, -
Её создал маститый твой земляк, -
Что лучше нету водки витаминной,
А нет её - что ж, подойдёт коньяк".
 
"Хм. Интересно. надо поискать мне...
Я в Турку брал, как помню, сувенир".
Я сел на бильце мягкое кровати,
А он - достал полштофа и открыл.

Две рюмки старых во мгновенье ока,
На скатерти поставлены, звеня,
Наполнясь до краёв слезою горькой,
Влились - одна в него, одна - в меня.

"Теперь рассказывай, откуда, кто ты?" -
Серьёзно он мне задал тут вопрос. -
"И как тебя в эстонские широты
Попутный ветер в город мой занёс?".

Чего таиться мне? Ему, как сыну,
Поведал я про шахты, байраки,
Про бедную вдовицу-Украину,
Где жил все эти годы нелегки.

Политики я избегал касаться,
И про историю - совсем не вспоминал.
Его прадед, быть может, дрался в "братьях",
А прадед мой их по лесам гонял.

"Украина?" - он удивился очень. -
"Знакомое названье для меня.
Деревня есть с таким названьем точно,
Что стала пеплом от войны огня".

Я вспомнил ту деревню Украина,
О ней я в третьем классе прочитал
В той книге, что вторая мать дарила,
О тех, Ивана подвиг кто приял.

"А ты?" - спросил я. - "Я - фотограф местный.
Снимаю свадьбы и похорона.
Работа не скажу, что интересна,
Зато мне денег платят до хрена.

Люблю ходить в театр наш знаменитый,
Купаться в море, плавать, загорать,
Бродить, камней разглядывая плиты,
У замков... Всё так просто не сказать...

Ты куришь?" - "Да". - "И я курю, но редко.
Сегодня - можно. Выйдем на балкон".
Рукою двинул он пустую клетку,
Где кто-то жил когда-то, невидом.

Туман пред нами завихрился хмуро.
Он, чиркнув спичкой, мне её поднёс.
Тянулся хлад с незыблемого Муру,
Что значило по-русски - "воды слёз".

Стояли мы, и дым вдыхали молча.
И вдруг из тьмы раздался чей-то крик.
Не по-эстонски, не по-русски, впрочем.
Я глянул вниз - внизу стоял старик.

"Ну как, ребята, уж достроен Таллинн?" -
Внезапно понял я его язык.
"Да нет, отец! Мы вообще развалим
Его, чтоб не звучал твой больше крик!".

"Ох, дети..." - буркнул он и растворился
В холодной мгле средь каменных домов.
Окурок струйкой дыма истончился,
Вернулись мы. Защёлкнулся засов.

"Ну, будем спать. Вставать нам завтра рано.
Ложись к стене, а рядом лягу я" -
Он на мгновенье улыбнулся странно.
Прошёл мороз по коже у меня.

Чернела ночь в окне, как в грубке уголь.
Сев на кровать, сказал он пару слов:
"Когда-то ночевал здесь Тихий Мюргель,
Принц Лихулы и дальних островов".

Я лёг. Он - рядом. Глаз сомкнуть не мог я.
Энергий били светлые поля.
Подушка согревала изголовье,
И чуть касался он плечом меня.

Не видел снов глухой я этой ночью.
Его дыханье слушал, затаясь.
Назло границам, визам, всяким прочим,
Со мною рядом был мой светлый князь.

А утром...
Мы молча встали, не смотря в глаза.
В молчанье закурили сигареты.
А за окном лила вовсю гроза.

"Пора в дорогу. Виза на исходе.
Пошли, проводишь, коли есть резон". -
"Конечно". Облачась по непогоде,
Занёс он надо мной свой чёрный зонт.

Ожили улицы, дождя приемля влагу.
Машины, люди, смех, улыбки, шум...
Мы в Кадриорге поклонились Флагу,
Исполнены своих неслышных дум.

Вот и трамвай вдали, за поворотом.
"Как звать тебя хоть?" - "Мати. Матиас".
В груди заныло сердце отчего-то.
Когда, в какой вновь свидимся мы час?

"Черкни свой телефон. Я эсэмэску
Тебе, доехав, напишу, что жив..."
Мне вспомнилась рассказка Ионэско,
Ох, Костя, равновесие держи!..

"Мобильного вовеки телефона
Я не имел. И мэйла тоже нет.
Живу, что та белёсая ворона,
Хоть мне уже почти что двадцать лет.

Лишь адрес дам тебе. Пиши мне письма.
Я буду ждать. И помнить про тебя".
Швырнул норд-ост на нас охапку листьев.
Ругнулся я сквозь зубы про-себя.

Сложил листок исписанный он вдвое,
Его я всунул в мятый ксивник свой.
Меня он тронул за плечо рукою,
Коснулся губ моих своей щекой.

"Не говори: "прощай", лишь - "до свиданья!",
Каким захочешь, языком скажи.
Я буду это помнить в ожиданьи,
Которое продлиться может - жизнь.

Я за тебя молиться буду в церкви,
И ставить свечи в здравие твоё..."
Стоял он, словно Матиуш тот Первый,
Вернувшийся из Треблинки кругов.

В карман он руку тут засунул нервно,
Монету вынул, десять старых крон.
"Держи", - сказал. - "Все перешли на евро.
И прошлое растаяло, как сон".

Я, чуть не плача, руку прочь за спину
Занёс, швырнул монету в тихий пруд.
"Примета есть. Вернусь, коль будут силы.
И, может, навсегда останусь тут.

Не забывай ты...
Ты спас мне жизнь, как рыцарь, как святой!
И днём, и ночью жду тебя я в гости!.."
Трамвая дверь захлопнулась за мной.

Гремел трамвай среди страны развалин,
Меня и Мати выпустившей в свет.
Со мной прощался мудрый Vana Tallinn,
И знал я, что назад дороги - нет.

Весь самолёт рыдал я, губы грыз я,
И Бога, слёзы сквозь, благодарил,
Что мне помог пройти мытарства визы,
И, как награду, - встречу подарил.

Летели облака в холодном ветре,
Квадратами поля испещрены...
Где, на какой версте иль километре
Опять друг друга встретим снова мы?..

Сошёл в Жулянах я с воздушной лодки,
В генделик первый-встречный побежал,
Купил бутыль палёной русской водки,
И залпом выпил. И не заедал.

Мне было плохо так, как niedze przezde.
С Патона в Днепр я броситься хотел...
Но вспомнились мне белые одежды,
И словно тихий ангел пролетел.

Я улыбнулся, слёзы утирая,
И рассмеялся. Солнышко взошло.
Коль здесь не встретимся, пускай тогда хоть в Рае
Нам снова будет с ним вдвоём тепло!

Свой взгляд я обратил на север-запад,
Тринадцать румбов ветра перечёл.
И появилась мысль о светлом завтра,
И застучало сердце горячо.

Так ликовал, наверное, Шевченко,
Когда ягнята пас в тринадцать год.
"Да брось ты! Ну подумай хорошенько!
Ведь он тебя теперь там вправду ждёт!"

И в поезде я трясся восемь восемь,
Столбы километровые считал,
Достал тот лист. И ровный чёткий почерк,
Глазам своим не веря, прочитал:

"     .      .      .      .      .      .      .      .      .      .
.     .      .      .      .      .      .      .      .      .      .
.     .      .      .      .      .      .      .      .      .      .
.     .      .      .      .      .      .      .      .      .     ".

Я понял всё. И, позабыв про отдых,
Я сел в купе, последнем и пустом,
Достал блокнот свой с тризубом "Свободы",
И вырвал белый из него листок.

Писал, забыв про языковых правил,
Причастий, видов, чисел и родов.
И бросил лист тот в Киевской Полтаве,
В конверте с "25 ЧАЭС годов".

Скурил я за ночь пачки три "Памира".
Не мог уснуть опять, огнём горя.
Вставал рассвет над этой частью мира.
Синь золотая полнила заря.

Изрезал я ножом вагонный столик,
Две буквы резал рядом: "М" и "К".
"Азарову щелбан продует поляк!
Мы встретимся, - я знал, - наверняка!"

Я смог уснуть лишь в кособокой хате,
Домой когда добрался, чуть живой.
И снился мне всю ночь весёлый Мати.
И по-эстонски говорил со мной.

11-12.7.2011
"Чайка"