С картинками здесь http://starboy.name/smpoem.html
Примечание. «Саломея — иудейская царевна, дочь Иродиады; впоследствии царица Халкиды и Малой Армении. Сохранились монеты с её изображением, датируемые 56-57 гг. На лицевой стороне монет изображён её муж Аристибул Халкидский с подписью ;;;;;;;; ;;;;;;;;;;;; («царя Аристобула»), на обратной — Саломея с подписью ;;;;;;; ;;;;;;; («царицы Саломеи»).
(Прославилась тем, что по наущению матери Иродиады в награду за свой танец перед Иродом попросила голову Иоанна Крестителя…)
(Саломея)
Иоанн Креститель хулил, поносил Иродиаду за «неверную» связь, за что поплатился головой, кою по приказу Иродиады кинули в отхожее (женское) место… И любят праведники совать свой нос, куда не следует, указывать пути в любовных делах, как будто сами разумеют пути божьи в подобных вопросах натуры (ведь и по законам иных вдовы отцов становились женами сыновей, потом братьев по старшенству, иные порой женились на своих сестрах)… И есть пророкам дело, кто с кем живет… Хотя, как-то сурово с Иоанном обошлись, но такова бывает властная женская месть своим хулителям сверхмеры (что тоже безнравственно)…
Итак, Саломея – дочь Иродиады, яблоко от яблони, своим очарованием и сексуальностью в танце подкупила власть, твердость слова, для того чтобы рассчитаться с хулителем… сексуальности… поборником (сомнительной) нравственности… Ну приглянулся Иродиаде боле Ирод, обладающий властью, хоть и брат мужа, ну так что ж?.. Мало ли чего в жизни не бывает, каких хитросплетений на почве сексуальности… Так нет, надо оскарблять, обличать… Это «пророки» любят… хлебом их не корми, дай чужие грехи пообличать по собственному усмотрению… Но так (жестоко) в конце концов сексуальность и власть отплатили за «нравственную» хулу…
P. S. Я бы назвал какой-нибудь особый сорт граната – «женский (детский) каприз Саломеи»… или просто «каприз Саломеи».
***
Саломея, чаровница,
Закружилась, завертелась;
Что же диве захотелось?..
Говорит звезда сия,
Молвит в танце, ворожа:
«Хочу голову Иоанна Крестителя,
Подайте мне ее на золотом блюде!»
И кружится, и несется,
И безумная смеется:
«Хочу голову Иоанна Крестителя,
Подайте мне ее на золотом блюде!»
***
раб Саломеи… и матери Ее Иродиады…
P. S. Интересно сравнить два перевода произведения О. Уайлда «Саломея»… http://starboy.name/salom.htm
Саломея http://starboy.name/html/sal1.html
Юдифь и Саломея http://starboy.name/html/uu1.html
Иродиада http://www.starboy.name/turcia/irad.html
***
Собор Софии, древний храм,
Отрада киевским князьям,
Для нас история хранит
И духом предков говорит.
Во мраке углубленная,
Святая в полутьме,
Икона чудотворная
Таится при свече…
Молельня с виду мрачная
Ивана Грозного Царя,
Резная плаха страшная
До наших дней дошла.
И вспомнятся картины,
Что запечатались в веках;
Как прежде, так и ныне
Живьем стоят в глазах;
Природы тайной провиденье
Незримо скрыто в глубине;
Свежо живое впечатленье,
Как пламя в полутьме:
Царю хлеб-соль подносят,
Он принимает дар рукой,
В сторонку люд отходит
С надеждой на покой…
И в те мгновенья роковые
Ударил колокол; доныне
Звучит его протяжный звон,
Он мукой Новгорода полн.
Иван, что зверь безумный,
Воскликнул: «Эх, руби!..»
Народа лик угрюмый;
И реки крови потекли…
Уныл и тих прилив валов:
Страдала тёмная река,
Дышала кровью у брегов,
С собою жизни унося…
На отуманенном мосту
Стоял у плахи Грозный Царь,
Кровавый призрак в старину,
России мрачный государь.
Когда раб божий подходил,
Он, вопрошая имена,
Главу свою к письму клонил,
И раздавался скрип пера…
И после казни он молился,
И имя каждого читал;
Пред богом в муке прослезился
И списки инокам подал:
«Молитесь в храме, чернецы,
Казненных души помяните,
Молитесь на помин души,
За них прощение просите!»
Была ошибка черница,
Иль то был свыше знак,
Те потеряли письмена
И поминали просто так.
Забыты бедные сыны,
Была сурова к ним судьба;
За упокой души
Их помяните про себя!
Княгиня Ольга
Во гриднице Ольга подле окна
Печальная грузно сидит;
Душа тяжкой думы о муже полна,
О Игоре, князе, грустит.
Воспомнила жизнь и счастье свое,
И слезы из глаз потекли у нее.
«На что же покинул меня, ты мой князь,
Оставил горлицу свою?
Одна мне отрада: мой сын Святослав,
Всем сердцем его я люблю!»
И взоры ее блуждали вдали,
Где вольные ветры гуляли в степи.
Доносят вдруг Ольге, что сами древляне
В ладии ко граду пришли;
Уставили землю своими шатрами,
На холмах огни развели.
«Нам с брега Днепра уныло волна
Доносит веселья их голоса».
И сердце у Ольги в груди колыхнулось
Неслыханной дерзости сей;
Гнетущими мыслями весть обернулась,
Что груди сдавило у ней.
И страшную мысль в душе затая,
Встает со скамьи неприметно она.
«Зовите послов, пусть придут сюда,
Пусть други несут их в ладье;
Их встречу радушно, открыты врата
На киевской, грешной земле!»
И тяжно всплеснула белой рукой,
И отроков верных вела за собой.
Свенельд и Асмуд — ее верные други
Вставали с мечами пред ней,
Колена склонив, воздев вперед руки,
С горячей любовию к ней.
Их верностью тронута Ольга была
И скромно сердца к себе привлекла.
Забывшись, в веселии праздном
В ладье восседали послы,
Богато украшены златом;
Их други к подворью несли.
Но с тяжкою думой в душе
Их Ольга встречала к себе.
Безмолвье храня на устах,
Дружина стояла вокруг;
Нарушив молчанья печать,
Княжна обвела взором вкруг…
И руку подняла без слов:
«Заройте сих заживо псов!
Пусть души их в тяжком томленье,
В могильной, ночной тишине,
Внимают тяжелым мученьям,
Предайте надменных земле!»
И други ладью ту кидали,
И сверху землей ее засыпали.
А Ольга в печали стояла,
Внимая страданьям людей,
В безмолвье, с отмщеньем взирая,
Как жертвы молили пред ней.
Но вот и последний в земле
Сокрылся со страхом на бледном челе.
«Отмщен ли мой муж или нет? -
В волненье спросила она.»
Был дан роковой ей ответ:
«Мне мало их крови, жена!»
И Ольга поникла кручинной главой,
И тихо к себе удалилась в покой.
Вот с запада вновь призывает послов:
«За вашего князя я замуж пойду!
И мыслит себе: доверчивых псов
Я вновь погублю!»
И мирно во гриднице, подле окна,
Воспомнив былое, забылась она.
Наутро к себе послов приглашает
Им молвит так ласково, нежно, любя,
В жаркую баньку сходить предлагает,
Притворной любовью в персях дыша.
И в бане доверчивых с пылу и жару
Она предает жестоко пожару…
Вот князя могила, надгробия холм;
Пред камнем склонилась княжна,
Под ним ее муж навек погребен,
О нем тосковала душа.
И тризну свершить над хладной плитой
Задумала Ольга с тайной мечтой.
В веселии праздном древляне сидят,
Дружно пируют за пышным столом;
Речи текут, очи горят;
Почиет Ольга их терпким вином.
Вдруг, заблестев, мечи обнажились,
Кровью горячей древлян обагрились…
Ольга, восстав, чашу подымет,
Взором обводит сие торжество:
«Пусть се коварство отмщением будет!»
Чаша клонится, льется вино…
И Ольга сбирает могучую рать,
Силой древлян идет покорять.
Жжет города повсеместно огнем,
Налоги тяжелые вводит,
Рубит главы не жалея мечом,
Как призрак в селения входит.
И стонут древляне у ней под рукой,
Молят пощады под княжей пятой…
Смерть гладиатора (вольная фантазия)
И он, как гладиатор, вышел на арену
под взоры жаждущей толпы…
Утро только занималось,
А нарядная толпа
Уж на улицах сбиралась,
Люди ждали торжества.
Войны старые и дети,
Танцовщицы и шуты,
Неимущие калеки;
Все за утро к цирку шли.
Рим от радости сиял,
Каждый житель в нем давно
Праздность зрелищ предвкушал,
Все уж было решено.
В нарядны палии и столы,
Пурпурно-яркие шелка,
Одеты гордые матроны;
Пестрела шумная толпа.
---
Кругом все веселились,
Напитки сладкие вкушая;
На смерть идущие томились,
Молитвой небо вопрошая.
Огни неровно колебались;
Подполье в страхе пребывало,
Ревели звери, волновались;
Все смерти страшной ожидало.
Вдруг света животворный луч
Блеснул огнем меж серых туч…
Над цирком Солнце восходило,
Дворцы и храмы золотило…
И в свете ласковых лучей
Матроны палии снимали;
И беломраморных плечей
Красу пред Солнцем обнажали.
А Солнце выше поднималось,
Любуясь дивным торжеством;
Заря над Римом занималась,
Пролившись ярко над холмом…
И вышел воин, блеск в очах;
Пульсация в крови;
Короткий меч в его руках,
И призрак Смерти впереди.
И завязался страшный бой;
В надежде жить, иль умереть,
Два война бились меж собой,
Но их обоих ждала смерть…
Колонн размерен дивный ряд,
Курились дымно алтари,
Богинь блистательных парад,
Горели пламенно огни…
Весталка юная одна,
Красу из скромности скрывая,
Стояла подле у столба,
На кровь восторженно взирая.
Хламиды белые, шелка
Ее блаженно покрывали;
Чудесно-черные глаза
При виде крови трепетали…
Блеснул стремительный зубец,
Поранил войну руку,
На теле проступил рубец,
Лицо изобразило муку…
Еще стремительный удар —
И на колени воин пал…
Толпа, взревев, рукоплескала,
Волной трибуна ликовала…
И в те мгновенья роковые
Зажглась восточная звезда;
Ее сияние доныне
Пролилось в темные века.
Блаженны одеянья,
Сурьмой подкрашены глаза;
Точь-в-точь как изваянье,
Царица к трону быстро шла…
Раздались радостные крики,
Ее приветствует толпа;
Счастливые сияют лики,
Из уст в уста бежит молва.
Царица, встав, подъяла руку...
Мгновенье чувства взволновало,
Затихло все, внимая муку,
Все в ожиданье пребывало…
Она приветствует людей,
Безумный взор ее блестит;
Толпа внимает страстно ей,
Царица смерть в себе таит...
В мгновенье взгляд метущий
Сердца к себе все приковал;
Один на смерть идущий
Пред смертью лишь мечтал
Своей ласкающей главой,
Кудрями к ней прижаться,
У ног Ее найти покой
И снам любви отдаться…
Помчалась быстро колесница,
Визжали острые ножи...
Два лучника, возница;
Блестели острые мечи…
Удар, и лязг, и крики,
И отуманенные лики
Падущих на песок,
И темной крови ток...
Муслин и тонкие шелка
Ласкали женщин плечи;
И крови сладкой пелена
Туманила их речи…
Царица с трона встала,
Вот ближе подошла
И перстом в землю указала,
Взревела буйная толпа…
Удар меча — и кровь
Затмила влагою песок...
И, будто колос подкошенный,
На землю воин пал;
Лишь взгляд его окровавлененный
Вокруг трибун блуждал...
От крови задыхаясь,
Он в муках страшных умирал...
И с уст его сорвались
Презренья полные слова,
Как приговор в тиши раздались:
«Будь проклята толпа!..»
Но с волнением царица,
Кровь завидев, трепетала,
Как безумная тигрица;
Все ж в руках себя держала...
Зазвучала вдруг труба,
Войны спешились; она
Взором трепетным блеснула,
Подалась вперед, шагнула...
Все исполнено очей,
Крики, кровь и лязг мечей —
Сердце все ее пленяло,
Все тянуло, волновало...
И вновь могучий воин пал,
Раздался муки страшный стон;
Лишь уходящий взгляд блуждал,
Молил о жизни он…
Но гордая царица
Поднялась с трона своего,
Взглянув с презреньем в лица,
Жизнь отняла его…
И воин пал к Ее ногам,
Противником сраженный,
Земным покорствуя богам,
Судьбою подкошенный...
Раскрылись Смерти ворота,
Оттуда двое появились,
С крюками два багра
В истерзанную плоть вонзились.
И лишь кровавый след
Остался на арене;
Символ блистательных побед
На праздной жизни сцене...
К**
Моя чудесная Царица,
Вы в свете — маленькая львица!
Я вам скажу: Вам так к лицу,
К златому царскому венцу,
На шкурах дорогих, мехах,
С томленьем страсти на устах,
Блаженно возлежать
И ничего не замечать…
- Ах, дайте мне ласкаться,
Ну, кроме шуток, без затей,
Устами нежно прикасаться
До ваших лапок и ногтей…
Ведь, право, между нами,
Я — подданный пред Вами!
К**
Я предан вам, я вам служу,
Взамен ничто я не прошу,
На вас работать мне отрада;
Ваш милый взгляд — вот вся награда!
Лишь им довольствоваться рад,
Он мне дороже всех наград!
К**
В безумстве юном счастлив был
С тоской смотреть на ваш плюмаж,
Край платья сзади подносил,
Всегда ваш верный юный паж!
Мой черный бархатный камзол,
Берет и шпага на бедре,
В глазах слеза — мой друг Назон
Прочел бы муку на челе.
***
Зачем ты плачешь, сердце?
Зачем терзаешь грудь?
Отрада лейся, лейся,
Уйми печаль мою и грусть!
***
Не поняла она влюбленных глаз,
Что взором душу целовали,
Из них струилась нежно страсть,
Они покорностью дышали;
Не поняла она влюбленных глаз,
Что сном и духом говорили,
Готовы были в пропасть пасть
И о любви в душе молили;
Не поняла она влюбленных глаз…
***
У Ваших ног и в Вашей власти
Я мучим вновь и вновь томим;
За что любовные напасти?
За что я Вами одержим?..
***
Скажи мне все, скажи, что ты меня не любишь,
Пролей на сердце терпкое вино;
Что ж, сердце, ты так плачешь и тоскуешь,
Тебе теперь должно быть все равно?..
Скажи мне все, скажи, что ты меня не любишь…
***
Меня пленял мой юный бред,
Я грезил в муках среди ночи,
Я целовал ваш легкий след
И ваши сомкнутые очи.
Волна любви накрыла нас,
Сплетенье ног, сплетенье рук,
Я утопал, не внемля вас,
Среди любовных сладких пут.
О Любимой
И вновь она передо мной
Блистает царственной красой;
Как прежде, вновь ее я вижу,
Люблю всем сердцем, ненавижу…
Она вся здесь: ее меха и сапоги,
Вот плечи чуть обнажены,
И страстен блеск в ее глазах,
И черный кнут в ее руках...
В едином, пламенном стремленье,
Как бурный, пенистый поток,
Она была всегда в движенье,
Не зная вовсе берегов…
Я помню все, мне не забыть
Ее струящуюся нежность;
Отрадно сердцем воскресить
Любви и муки бесконечность...
P. S.
Мне сердцу больно, жаль тебя,
Мое прекрасное созданье,
Мое наивное дитя,
Души моей очарованье…
Твоя душа была открыта,
Для всех возвышенно чиста,
Но часто горькая обида
Твои туманила глаза…
***
Море синее зыбилось,
С моря марево курилось;
Укреплений стройный ряд,
Чайки с криками парят...
На приколе, у причала,
Сонно лодочка стояла,
Отдыхала на волне,
В сей воздушной стороне.
Тихо скромница качалась,
Умиленно улыбалась,
Ждала милого к себе:
Где Хозяин мой, ну где?..
***
В потоке ветра дуновенья
Раб весь дрожит. Его томленье
Так душу сладко угнетает,
Горячей крови нетерпенье
Он в муке страсти потопляет.
Ведь раб он — и не смеет
На Вас взглянуть, до Вас коснуться,
Лишь в страсти тайно цепенеет,
Не смея даже встрепенуться…
Графиня
Графиня утром рано встанет,
Еще поля хранят туман,
И на прогулку выезжает,
Развеять сладостный дурман.
На ней классический костюм,
Перчатки черные, меха,
Струится свежестью парфюм,
Господства блеск, щелчок кнута…
Своей бестрепетной рукой
Возьмет коня за буйну гриву,
Смиряет вольно под собой,
Как будто плачущую иву…
Да вдруг забористо хлестнет…
А тот от радости заржет,
И счастлив сам, когда она
Меж бедер жмет его бока…
Любимой
Я Вас люблю такою,
Белой костью, кровью голубою;
Взором полным нежной страсти,
Я пленен, я в Вашей власти!
Перед грозой
На небе тучи заходили,
Как великаны, вдоль грядой,
Повсюду мраком обложили,
Ненастьем бури грозовой.
Запенит вдруг девятый вал
И у подножья диких скал,
Взметнув под небо тучи брызг,
Как буйный зверь сорвется вниз.
Я внемлю, мощная Киприда,
Твоим призывам роковым,
Когда одной рукой полмира
Предашь раскатам громовым.
Взойди, восстань из поднебесной,
Яви величия печать,
Красой возвышенно прелестной
Заставь весь мир у ног дрожать!
***
К моим ногам, мой раб надменный,
Под иго сладкое мое,
Свободным духом окрыленный,
Пади под тяжкое ярмо!
Передо мной главой согбенной
Смиренно свой недуг сноси,
Покорный, преданный, презренный,
Молись, безмолвствуй и терпи
Бесчестье, страх и униженье,
Господства твердую пяту,
Страдай в душе без сожаленья,
Покорствуй боли и кнуту!
Ты блеска раб, твое молчанье
Приятно милой Госпоже,
Опущен взор, в членах дрожанье,
Служи всегда смиренно мне!
***
В слезах восторга льются пени,
Текут восторженно стихи,
И я клоню мои колени
Перед богиней красоты.
Она ж с надменной простотою,
С презреньем смотрит свысока,
И насмехаясь надо мною,
Глядит в печальные глаза,
Что ловят каждое движенье,
Ее восторг и чудный взгляд,
И данью верной поклоненья
В душе как идол свято чтят!
***
Как бога легкое дыханье,
Иль лани быстрой трепетанье,
В воображенье иногда
Являлась призраком она.
Отняв насильственно покой,
Воздушна, призрачна, легка,
Пленяя взор своей красой,
Скользила смелая стопа…
Оставь, любовник молодой,
Забудь все чаянья души,
Твой мир убогий и простой,
Ты не достоин красоты.
Иди, ступай на берег томный,
Перескажи печаль волнам,
Для глаз людских рукой нескромной
Любви воздвигни идеал.
Ангел ночи
На колеснице золотой
Олимпа вышнего богиня
С небес явилась предо мной,
Как дуновение, незримо.
В смятенье ночи грозовой,
Объятый бурными страстями,
Стою как ангел неземной,
И меркнут очи перед вами…
***
Я видел римлянку младую,
Ее ресницы и глаза,
Тунику красно-золотую,
Востока дивные шелка.
Надменно властвуя, она
Стопою зрелой выступала,
Смугла, прекрасна и горда;
Пред нею сердце замирало…
Чем недоступней, тем сильнее
К себе влекла, к себе звала,
И, тая, сладостно слабея,
Я умирал, боготворя…
***
Заплатим вольному безумству,
Вкусим запретный, сладкий плод,
Дадим расцвесть иному чувству,
Скрепим надеж живой оплот!
***
Прекрасным телом молода,
Она – само исчадье ада,
Ее убийственна краса;
Неоценимая утрата…
***
В Ней жизнь клокочет и кипит,
Наружу бьет любви ключом,
И сердце пламенно горит,
По венам кровь бежит огнем.
В движеньях стройная нога
Свободно, вольно выступает,
Точена, быстра и смугла,
Зовет, томит, собой пленяет…
Разлука
— Да полно мой любовник страстный,
Оставь меня и не терзай!..
— На миг единый, сладострастный
Во власть любви себя отдай!
— Не понял ты: все позабыто,
Прошли года; волной все смыто,
Все чувства стерты суетой,
Я не люблю тебя, герой!
Уж нету в сердце у меня
Того пьянящего огня,
Не суждено нам вместе быть…
Он пал к ногам ее молить…
— Ну что ж, так выслушай меня…
— Оставь, я не люблю тебя!
Напрасны все твои моленья,
Они не тронут сердца вновь,
К тебе питаю я презренье,
Забыта прежняя любовь!
— О горе мне! но почему?
Я без тебя с тоски умру!..
Ты помнишь сладкие часы,
Когда Амуром вдохновлены,
Порывом страстным окрылены,
Вкушали таинство любви?
Мгновенья сладкие текли;
Мы их с тобой не замечали,
Под миртом, в сладостной тени
О мире в неге забывали;
Забыть не в силах это ты!
— Да, все я свято берегу,
Но миг единый не вернешь,
Забудь меня!
— И ты уйдешь?!.
— Оставь меня, оставь мечты,
Мы в этом мире розно шли,
Нас соединил единый миг,
Но он протек, давно забыт;
Напрасны горести, моленья,
Не воскресят они любви,
Не нужны сладостные пенья,
Друг другу стали мы чужды!
— Остановись, не уходи, прошу…
Один лишь взгляд… и я умру!
— Послушай, полно! — и ногой,
Его толкнув перед собой,
Она уходит прочь… Он одиноко
Страдает томно и глубоко…
***
В минуты горести, сгорая,
Предав себя на волю гнева,
Неиствуй, яро сокрушая
Оковы жизненного плена!
Иль нет! Попробуй успокоить
Необоримый пламень духа,
Себя на радости настроить;
Ведь гнев души – что ада мука!
К**
Жестоко Вами я подавлен;
Томясь под вашею пятой,
Я побежден, но не отчаян,
Ведь гений мой всегда со мной.
Неверность Женщины пленяет,
Всесильно чарами манит,
Жестоко, сладко подчиняет,
О ранге самки говорит.
***
Мне в детстве мама говорила:
«Андрей, мне страшно за тебя!»
И взоры тихо отводила:
«Бля…ей ты любишь без ума!..»
Любви волшебной чародей
Помешан сладостной мечтой,
Красой волнительных плечей,
Господством дамы молодой.
Но в чем виновен я – не знаю,
Я всей душой влюблен в тебя;
На чувства живо уповаю;
Ведь в этом рок мой и судьба.
***
Витийствует бубен; шаман одурелый
Сплетает молитвы в стихи,
Пылает огонь во тьме леденелой;
Неистовый танец души…
***
Будто пчелка золотая,
Своих рук не покладая,
С кипой, ворохом бумаг
Вы могли б судить и так:
«Кто таков сей молодец?
Он совсем еще юнец,
Нет ни денег, ни почета,
От него одна морока.
Хоть умен он и красив,
Но душою — мазохист! -
Не чета он мне, не пара,
Пусть хоть просит до упада».
Притча
Сижу я и думаю, кем бы я вообще хотел родиться, кем бы хотел быть в жизни, перебираю разные варианты, - это прямо как в фильме «Ослепленный желаниями» (на его месте я бы девушку-Дьявола взял себе и сопли не жевал, как Кай взял себе Снежную Королеву… ну или Она его взяла… и удостоила великой чести подносить Ей хрустальные туфли и обувать Ее...) И вот понял я, что родился тем, кем хотел бы... Представил: прежде чем явиться на свет, пришел я к Богу, а Он меня и спрашивает: «Ну, Андрей (дадим тебе такое имя), кем ты хочешь быть, чего достичь?» И предлагает разные варианты... Я смотрю на Него и говорю: «хочу вот такую жизнь и таких творческих успехов, а Бог на это: - Ну, тогда придется, Андрюша, стать тебе садомазохистом…» Что ж, пришлось согласиться и нести сей крест…
***
Я мазохистом был рожден,
От Матери-Природы
Пороком сладким награжден,
Не по моей так было воле,
Угодно было так Природе.
Ну что ж!.. Ее за это не виню,
А от души благодарю... за то,
Что смог любовь узнать,
Во всей красе ее познать;
Благодарю за то,
Что подарила мне она
Счастливый краткий миг, за то,
Что счастия предела я достиг...
То было мне не по летам,
Но счастия того
От всей души желаю вам!
***
Должен ли я оправдываться перед людьми за свое рождение?
Я могу лишь доказать, что я достоин быть.
О, люди, уже ли я на свете недостоин жить?
Ваш страшен суд и приговор: казнить!
С мольбой, склоняясь, смущая гордые сердца,
Я вопрошаю небо: за что, за что мне жизнь дана?..
***
Многие не смогут принять моей философии - в силу собственной природы. Когда я умру, люди скажут: посмотрите, как он низко пал, как он унижен, он стремился возвыситься, но платил за это великим унижением – вот награда; и что ж, они в чем-то будут правы, (за все приходится платить)...
***
«И вот она, склоняясь, поникает
Любовницей смиренной перед ним»
(Шекспир)
В ночи заветная струна
Звучала тихо; нега сна
Покои дивы покрывала.
Ей сладость слез напоминала
О той далекой стороне,
Где ночью темной при Луне
Ее томила сладко мука:
Когда у дома, близ крыльца,
Она ласкала нежно друга,
За то не требуя венца.
Мечтанья грустно навевали
Былое в тишине;
И годы юны проплывали
Пред взором будто бы во сне...
Привстав, она рукою провела;
К подушке сонница прильнула;
И в грудь ей воздохнула
Томленье полная Луна...
Мечтаньям дива предалась
И сном тихонько забылась...
Вот спит. Вдруг видит сон:
Как будто трепетный огонь
Воспыхнул в ночи и погас;
И чей-то нежный, томный глас
Шепнул ей ласково слова:
«Ты спишь, о, юная моя?..»
И к ней спустился Сатана...
Она в волненье встрепенулась;
Кричать хотела... вдруг запнулась.
В его объятиях трепещет,
Голубкой чувствует себя
И рвется, крылом хлещет...
Но силой он ее смиряет;
Лишь только полная Луна
На ложе страсти проливает
Сиянье; девы грудь полна
Любовной муки, неги сна...
Она средь ночи быстро дышит;
И прерывает вздохи стон;
В тумане все; она не видит;
Лишь только жертвенный огонь
В волненье зыбко угасает
И холод ночи навевает...
Падет с девицы одеянье,
Она покорна и смирна;
Язвительным огнем лобзанья
Ласкает тело Сатана,
И в ночи слышны содраганья...
Ночная страсть
Мороз и ветер; снег кружиться
И в лунном свете серебрится,
И жжет... и тает на губах...
И бьется сердце в упоенье,
И рвется юная душа;
Я весь дрожу... от возбужденья,
Целуя милые уста...
Ночь темней, мороз крепчает;
Юный месяц в облаках
Тихо по небу гуляет.
Рвутся кони удалые,
Сани быстрые летят;
На морозе щеки девы
Алым пламенем горят.
Прелесть, юное созданье,
Для любви ты рождена,
Чтоб познать томленья страсти,
Чтоб греха испить сполна!
Я вдыхаю с упоеньем
Аромат твоих волос...
Так пахнет роза, любви цветок
Средь ночи, посреди снегов.
О чудо! Вольная небрежность —
Грудь твоя бела, как снег,
Согрета теплым мехом,
В волненье трепетном дрожит,
Затянутая туго, дрожит,
Как трепетный бутон,
И наливается упруго...
Лицом к твоей груди я припадаю
И жмуся потесней;
Рука моя скользит
По белой тонкой коже,
А под рукою — страсть дрожит!
Но что же с ней?..
Она... она огнем объята,
И под шубкой дорогой
Вся дрожит моя царица,
Будто робкая синица,
Вся трепещет и горит,
Нежной страстью изнывает,
От истомы замирает,
И в объятия ко мне
Смело мне себя вверяет...
Я ж не в силах превозмочь
Бурной страсти опьяненье —
Я целую с упоеньем
И ласкаю с вдохновеньем...
Рвутся кони удалые,
Сани быстрые летят;
На морозе щеки девы
Алым пламенем горят.
И она уже не стонет,
И она уже устала,
В сладкий сон погружена,
После бури отдыхает,
Прелесть юная моя!
Ночные горы
Ночь. Как великаны громоздясь,
Вершины снежных гор
Восходят к звездным высям,
Теряются и меркнут в синеве.
Внизу, меж них, глубокие озера стали
И мирно дремлют в хладном сне;
Зерцала их не колыхнутся
В ночной, морозной тишине.
Пастух небес, туманный месяц,
Что одиноко бродит в вышине,
Печально смотрит в воды те...
Седой туман спустился с гор —
Все стало призрачно, воздушно,
Все замерло, заснуло мертвым сном,
Заледенело в царстве том.
Снега покойно дремлют…
Ее величество Зима,
Царица холода и льда,
Там правит властью безраздельной.
И часто по ночам одна
С вершин тех гор
Глядеться любит в зеркала
На пышный свой убор:
Сама — бледна лицом;
Глаза — как две звезды сияют;
Глава увенчана венцом,
Что хладным льдом сверкает,
Пушистый плащ на ней,
Что нежно согревает;
В руках — нетленный скипетр —
Символ могучей власти
Средь ясных звезд мерцает.
С вершин застывших гор
На образ чудный свой
Она глядится в гладь озер...
Я ею очарован, я ею околдован,
И хладной цепью к ней
Навеки я прикован;
Я вечный пленник царства льдов!
***
Колышет ветер тонкий палий,
Златой каймой блестит наряд;
Нубиец черный перед кралей
Колени клонит невпопад…
За моря дымной пеленою
Вдали сокрылся отчий дом;
В пыли, под женскою стопою
Главой склонился в прахе он…
***
Кресты вдоль дороги –
Томятся рабы;
Господство владыки,
Крепость руки.
Стыдливая дива
Склонилась у ног,
Слезами молила
Железо оков.
Жестокость и слава,
Кровь на крестах,
Безжалостность нрава
В римских глазах.
***
Я жизнь бы отдал лишь за то,
Чтоб рядом быть подле Нее,
Питать Ее губительную страсть
И надо мной мучительною власть.
***
Люблю твои горящие глаза,
Текучие, волнительные речи,
Муслин тончайший и шелка,
Ласкающие плечи.
Я обжигаюсь красотой
Чувствительной и нежной,
Любуюсь женской простой
И мучусь мукой бесконечной.
***
Перед собой я вижу очи
Темней осенней ночи,
Что светят, словно две звезды,
Среди полночной темноты.
Я с упоеньем яд их пью,
Немею, сладостно дрожу…
Не уж-то я сошел с ума,
Ужели страстью болен я?..
***
Нет для меня мучительнее чувства -
Узреть возвышенность искусства;
И сознавать свою ничтожность,
Бессилье, жалость и порочность.
***
Прохладой, тайной затмевает
Восточной неги будуар;
Желанье пламенно алкает
Любви палящей жаркий дар.
Ее раздастся сладкий глас;
Она явится в тишине,
Развеяв пряди темных влас,
Со шпагой острой на бедре;
Ее, подобную Поппеи,
Я взором к сердцу привлекал,
Невольно, сладостно слабея,
Как ангел в очи целовал…
Отдайся, милая Диана,
Чаруй любовью неземной;
Твой темперамент атамана
Желанно властвует над мной.
***
Он перед Нею колени склонил,
Голову в ноги к Ней опустил,
Став собачонкой, послушной Дианкой,
Верной Хозяйке, покорной служанкой.
***
Буйство цвета, буйство красок;
Все в безумстве утопало;
Чародейство страшных масок
В тьме кружилось, танцевало…
***
Во сне и наяву
Молюсь я в пламенном бреду:
«Оставьте, призраки, оставьте!
Не надо, душу не терзайте!»
Ах, в кубке у меня горячий яд,
Горячий яд любви!
Пьянящее безумие менад,
Огонь их пламенной крови!
***
О, дай же, боже, дай мне жить!
Страдать и прежде как любить!
***
Главой печальною поник
Пьеро в любви и поэтик.
***
Бунтарский дух; что ищет он?
К каким пределам он стремится?
Мечтает он гореть огнем,
С Природой воедино слиться.
На счастье, что несет покой,
Он смотрит свысока; его судьба
Пылать, как жертвенный огонь,
И жизни жертвовать себя.
***
Жрица верная Киприды
Чар таинственных полна;
Ножка юной Эвтебиды*
Стройна, гладка и бела...
Златых волос поток
На плечи упадает;
Лукаво вьется завиток,
Приятно гладит и ласкает.
В глазах коварная искринка
Мелькает быстро, как стрела,
Что детская хитринка,
Предвестница огня.
Уста как розы Артемиды
Желаньем рдеют и горят;
Пурпурно-белые хламиды
К себе взывают и манят.
Под платьем, на бедре,
Кинжал у ног Ее висит,
Сияя в злате, серебре,
Отчаянно блестит.
Ее ступает ножка мягко,
Стопою давит черепок;
Томится воин сладко;
Коварен прелестью Восток.
*коварная героиня, погубившая отважного война, друга Спартака...
***
Нет, что не говорите мне, друзья,
Но женщина – посланник ада;
Она приветлива, мила,
Но погубить вас будет рада.
***
Ах! Царица, что за диво!
Темновласа и смуглива;
Бровь черна; глаза Востока,
Воплощение порока.
***
Бесстыдство, откровенность
К себе влекут неодолимо;
В них есть особенная прелесть,
Природы дикой сила!
Венере Каллипиге (прекраснозадой)
Прекрасная Венера, тобой навеки очарован,
Твоей небесной красотой воображеньем околдован!
***
И льнут шелка к твоим коленям,
И льнут колени нежно к ним;
Не внемлешь ты моим моленьям,
Не внемлешь ты стихам моим.
Ах, как мечтаю я главою
К твоим сандалям прикоснуться,
У милых ног найти покой,
Прижаться к ним и в них уткнуться.
***
Невинной прелести дитя,
Любви печальное созданье,
Для мук душевных рождена,
Себя предав на истязанье.
***
Живая, подвижная, страстная,
Тонко-прозрачный на теле покров,
В любви ненасытная, властная,
Женщина, дыханье веков.
Дикие маски, вино, карнавал,
Смех и веселье; чертоги, огни,
Жертва у ложа всесильным богам,
Во имя безумной любви.
Трепет, мольба у гибких стоп,
Поверх скользящий взгляд,
Слабость, соблазн, желанье, порок;
Юноша смерти уж рад.
***
Лицо пред Смертью онемело;
Джисацу – твой смертельный рок;
Достигнув крайнего предела,
Переступил любви порог.
Из вены кровь ручьем струится,
Мгновенья жизни унося,
В глазах отчаянье светится,
Забвенью предано дитя…
***
Кругом бескрайние поля,
Пушистый снег на древах,
Дорога мерзлая долга
Вдоль глыб оледенелых.
Красавица румяна, моложава;
Гарцуя, смотрится лукаво,
Подтянута, тонка, изящна,
Темна, томительно прекрасна.
Костюм из черного сукна,
В тумане серебрится мех,
Улыбка озаряет прелесть рта –
Богиня утренних утех.
Рука в перчатке, кисть бела,
Блестят подковы, гибкий кнут,
Как демон ласковый мила,
Ее боится хитрый плут.
Фетиш
***
Невольница, умирающая от страха и возбуждения, когда ее касаются руки господина…
***
Плеть, ласкающая тугую, белую грудь девушки, испуганно замирающую глазами…
***
Женская обувь на высоких каблуках, промокшая в дождливую погоду и впитавшая в себя запах желанных ног…
***
Небрежно брошенные колготки неверной; чуть терпковатый запах ее пота – это возбуждает!
***
Ее кружевные трусики – это уже развратно. Хотя, если обнажить разврат, очистить от того, что его окружает, то он становится страшно привлекательным, так, что перехватывает дыхание…
***
Перчатки, хранящие знакомый, связанный только с ней, запах. Сердце начинает биться сильнее при мысли, что они были настолько близки к ней, плотно облегая ее кисти, которых едва в мечтах можно коснуться поцелуем – иначе магия очарования растает…
***
Гребешок вобрал в себя аромат ее волос. Мне всегда нравилось вдыхать этот аромат в себя, всей грудью, – голова кружится от счастья…
***
Дрожащий мех, ворсинка к ворсинке, он хранит запах ее тела, он насквозь пропитан ее жизнью…
***
В детстве я берег черную ручку с белым колпачком любимой мной одноклассницы. Я редко дотрагивался до предмета, боясь осквернить ее касания. Эта дешевая ручка – она была для меня бесценна!
***
Побудешь с любимой женщиной, пропахнешь ее духами; потом приятно вспоминать о ней…
***
Каждая вещь, которой коснулась она хотя бы взглядом, становится бесценной.
***
Она, как козочка, может бегать, скакать, но, рано или поздно, ей придется подчиниться мужскому естеству, ибо женское возьмет свое…
***
Служанка, с замиранием сердца смотрящая на камышовый хлыст…
***
Серебряная шпора на дамском сапожке.
***
Удар испанской трости.
***
Холодный клинок касается души…
***
Цветок, напоенный ядом…
***
Черный нарцисс – цветок Сатаны.
***
Элегантная молоденькая горничная, говорящая Хозяйке: «Да, мадам!» или «Мерси!» и почтительно кивающая головкой…
***
Молодая хозяйка, отчитывающая служанку за то, что та плохо прибралась и плохо вычистила обувь… (как говорят люди: «Ты у меня языком все вылижешь…»)
***
Воспитание горничной.
***
Жизнь английских аристократов; жизнь слуги в доме английских аристократов.
***
Лакей зубами поднимал с пола доллары, которые разбрасывал его молодой хозяин…
***
…гостниничная прислуга для белых людей…
***
Голос француженки.
***
Эмоции итальянки.
***
Разрез испанки.
***
Загорающая шведка… (беленькая…)
***
Что женщина попросит… разбейся, но исполни…
***
В поисках черевичек для хозяйки…
***
Сапожки русской дворянки…
***
У ног немки… просто быть…
***
(Анна Мар) «Порабощение другим, не похожим на тебя существом».
***
Девчонку волокут за волосы…
***
Немецкое приветствие – удар кованым сапогом по лицу.
***
Немецкая овчарка (ласково и строго) у ног милиционерши: «С собакой на границе…»
***
Безупречная сексуальность.
***
«Женою побежденный, оказался в плену».
***
Половая тряпка у женских ног…
***
Руки в боки, сидя на лице…
***
Умолять женщину борца, пыхтя, страдая под Ней…
***
Глубокое подчинение.
***
Высокое господство.
***
В балете много чувственной эротики…
***
Когда невеста одевает своему избраннику на палец кольцо, в этом есть что-то эротичное…
***
«Назначила свидание во сне».
***
Прохладные бедра древнеримской женщины…
***
Английская секретарша.
***
Аристократка… с человеком на цепи…
***
Спесь знати.
***
Английское господство.
***
На коленях перед аристократами за ужином.
***
Аристократический снобизм.
***
Высокомерная англичанка
Среди аборигенов
Индии и Египта…
***
Английская леди… в белом шарфе…
***
Быть подданным английской Королевы…
***
Раб арабки…
***
Раб восточной Женщины…
***
рабыня у ног Султана.
***
В колониях аборигены на коленях пред господствующими иностранцами.
***
Низший класс на коленях перед высшим.
***
Непреклонная бескомпромиссность.
***
Девушка класса стюардесс.
***
Долго стоять на коленях перед англичанкой…
***
Целовать ее туфли…
***
Прохладность леди…
***
Служить мальчиком на побегушках у настоящей леди…
***
Поцеловать ручку двери у ее кабинета…
***
Состоять на посылках у ее детей…
***
Мадам, горящая собаке: «Служить!.. Стойку!..»
***
Элегантные австрийки в коричневых, кожаных сапогах… почти как англичанки… (ведь конный спорт и в Австрии развит…)
***
Интеллигентные, легко поддающиеся воспитанию лошади…
***
Кони, под наездницей покорно склоняющие колени перед зрителями…
***
Собака на поводке у Императрицы…
***
«Бордельный мальчик»:
«Невольник бандерши капризов,
Слуга покорнейший б…ядей,
Я знаю в качестве сюрпризов
Одни побои в жизни сей».
***
Некрасов:
«Люди холопского звания
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказание -
Тем им милей господа».
***
В знак своей покорности и преданности молодой холоп в буквальном смысле целовал пятки княгине, а также ее сапоги для верховой езды… P. S. В то время как он поддерживал ей стремя, той нравилось плетью прижать его лицо к своему сапогу…
***
Одна по духу царственная особа, когда я заходил в дом, сидя в кресле с серьезным видом, говорила: «Вх-о-ди, х-о-лоп!»
***
Девушка на велосипеде.
***
Носочки пионервожатой.
***
(Стоптанные) тапки девчонок из соседней палаты (в больнице, в пионерлагере)…
***
Помыть девчонкам тапки…
***
Тонкие следки на женской ножке…
***
Чересчур властная мать-еврейка.
***
Темный еврейский деспотизм.
***
Как будто я рожден, чтобы стать духовным рабом еврейки…
***
Поцеловать менструальную кровь на белой материи…
***
Быть рабом иудейской царицы…
***
«Пряная еврейская красота».
***
Очарование восточной красавицы…
***
Блестящие восточные туфли скрывали ее стопы…
***
Арабская модница… закружилась самозабвенно…
***
Танец бедер…
***
В плену, в клети у восточной владычицы…
***
Ниц перед ее троном…
***
В качестве скамеечки для ее ног…
***
Под сапогом восточной деспотички.
***
Ниц под ее туфлей…
***
Поцеловать камень, которого касалась нога Клеопатры…
или
Поцеловать камень, на который ступала стопа Клеопатры…
***
Малахитовый браслет – подарок Хозяйки медной горы.
***
В Петербурге в Зимнем дворце стоять на коленях в комнатах немецкой царицы, точно Ее холоп…
***
Страх слуги, вынужденного по высокому повелению доставить дурные вести повелителям, которые, скорее всего, за это его казнят…
***
Она (слуге): - Чтобы я от тебя слышала только: «Да, моя Госпожа», «Слушаюсь, моя Госпожа», «Будет исполнено, моя Госпожа».
***
Многие итальянки или испанки могли бы заставить меня выполнять их капризы…
***
«Мальвина, в сущности, законченный образ BDSM-госпожи; видится объявление: «Строгая госпожа Мальвина ждет богатеньких буратин. Теперь я займусь вашим воспитанием, будьте покойны (с)».
***
Ученик оросил слезами туфли своей любимой учительницы…
***
Ангел любви прикорнул у ног Венеры…
***
Поклонение своей Покровительнице.
***
Учительница перед барчуком – почти в качестве прислуги.
***
Черные глаза арабской женщины в белом балахоне…(как я на них падок!..)
***
Напряжена и изогнута – подобно Луне!
***
Приятно быть достойным чистой ненависти, она возвышает; от нее всего один шаг до любви...
***
Я понял: сауна – это такая игра: кто кого пересидит: ты камни, или они - тебя. При этом ты рискуешь стать одним из них…
***
«От Заката до Рассвета»: Темная красивая женщина: «Я не сделаю тебя вампиром, я превращу тебя в своего раба, и ты будешь слизывать собачье дерьмо с моих ног...», парень: «Нет, спасибо! Я уже был женат!» (Квентин Тарантино известный фетишист...)
***
В женской гимназии в наказание одна девочка запрягает другую в одноколку, заставляя взять поводья в зубы и бегать по кругу…
***
Воспитательница заставила одну девочку (съевшую невозможную еду за другую), чтобы ее стошнило… а вторую – съесть все это…
***
Девочка на коленях, сложа руки перед собой, как перед иконой, просила строгую и жестокую воспитательницу-директриссу детдома, чтобы та взяла ее к себе домой, хотя бы в качестве прислуги… она бы все, все для нее сделала… но только бы жить в доме…
***
Молодой аристократ кончиком шпаги, приставленной к горлу, велит слуге опуститься на колени перед его (лукаво улыбающейся) пассией, юной аристократкой…
***
Дворянин, острием шпаги заставивший наглеца-холопа склониться перед своей спутницей... Довольство женщины…
***
Своим чистым носовым платком, склонившись, вытереть Даме сапоги… (носить с собой предупредительно платок для такого случая, желая угодить, когда придется).
***
Женщина роняет платок… дабы мужчины кинулись к Ее ногам поднимать… Ну не самой же Ей наклоняться?!.
***
(фото в парке)... стоя на одном колене перед Дамой XVIII века, одетой в нарядное придворное платье и положившей руку на голову склоненного (пажа)... поцелуй руки Покрвительнице... (веет от этого слова какой-то теплотой, теплокровием... вперемежку с господством...)
***
Нет ничего более захватывающего, чем господство одного человека над другим, не ограниченное никакими институтами, глаза в глаза...
***
В тюрьме надзирательница своим телом прижала полунагое тело женщины к железной решетке… так, что маленькие грудки той уткнулись в холодные прутья…
***
Полные груди, скрываемые под тонкой, прозрачной тканью, прижались к другим прохладным грудям, полнее, теснее…
***
Если бы я стоял перед красивой и строгой надзирательницей (еще и в эсэсовской форме), то у меня бы «встал» (на нее и ее строгость…) Хотел бы я посмотреть на ее реакцию… Наверное, меня бы наказали…
***
Нордическая госпожа: черная форма, черный галстук (перчатки и хлыст не обязательны), белая рубашка, светлые волосы (можно и темные)…
***
Немецкий офицер подвел его и поставил на колени прямо перед эсэсовкой… (в знак почтения и повиновения); а в знак покорности и преданности необходимо было поцеловать ей руку, сжимавшую черные перчатки… и сапоги… (при более близком знакомстве – колени и туфли…)
***
Иерархия в школе… среди детей…
***
Школьное воспитание в качестве власти Учительницы… (надоедливые и чрезмерно пекущиеся о своих детях родители, общество – как мешающие факторы полному осуществлению этой власти)…
***
Учительница в наказание за провинность поставила ученика в угол на колени… на горох… перед всем классом…
***
Затаенный страх девочки при взгляде на деревянное место наказания… розгами…
***
Детский страх перед родительским наказанием… за проступок… острое переживание вины…
***
Страх перед наказанием воспитательницы в детском саду…
***
Мальчишка, выпоротый крапивой…
***
Девочка, высеченная прутьями…
***
Строгая классная дама.
***
Хозяйка поставила слугу перед собой на колени, на горох…
***
В наказание строгая мадам попросила свою служанку выставить полусогнутые руки перед собой, ладонями вверх, и стала бить по ним хлыстиком. От каждого удара девушка сжималась от боли, но не смела убирать рук…
***
Нацистская хозяйка, которой рабы отстроили замок… плантаторша…
***
Колониальная Америка…
***
Великий колонист Джон Смит – личный слуга, раб наложницы султана Трагабизанды.
***
Кубинская поэзия с оттенками кофе и сигар…
***
Черных рабов не видно в ночи, идеальный раб – раб невидимка, чьи ощутимы только услуги. Невидимая прислуга…
***
Африканская Луна,
Пена белая… песок…
Ночь… чернее чернота,
Негра белый ряд зубов…
***
Белая женщина в белом платье, белых перчатках, белой шляпке, с белым зонтиком - относительно африканца…
***
Черный раб, играющий на флейте подле ног белой обнаженной Госпожи...
Примечание. Я представляю себе, родился я африканцем (или же рабом), пребываю в благодушии, радуюсь жизни, полагая, что я такой замечательный, самый самый, и вдруг оказываюсь среди белых людей и открываю для себя, что они мой род, моих предков использовали в качестве своих рабов. Да к тому же нахожу, что во многом они превосходят меня и даже где-то смотрят с некоторым, пусть скрываемым, презрением, словно на человека второго сорта. Какие чувства начинаю испытывать я по отношению к ним и по отношению к себе? Не чувствую ли я себя униженно? Не начинает ли у меня немного сводить между ног? Ибо они – мои господа, хозяева… Словно они одним своим существованием требуют от меня почтительного отношения, преклонения, служения… Я в душе протестую, начинаю презирать их, может быть, задирать… ибо я ощущаю себя в чем-то ниже их, неловко, уязвимо, может быть, даже обезьяноподобно, и ничего не могу поделать с этим… А они в ответ (или просто так) могут еще и издеваться надо мной, дразнить… В общем, неравенство бывает не так уж и приятным. Но таково наше бытие в этом мире…
***
Подчиняясь, заниматься любовью с хозяйкой, которая втайне продала тебя в рабство… Он целовал ее босоножки, а глаза его спрашивали: вам же должно нравиться чувство власти надо мной?!. (потом она сожалела, а он в душе молил: не продавайте меня!.. но купля-продажа – признак владельца, для которого зачастую на первом месте стоит собственная выгода…)
***
Хозяйка заключила в подполье, в погреб… жить под ее полом…
***
Высеченная, девочка пробуждала свою госпожу тем, что, встав на колени перед ее ложем, старательно лизала ее пятки… а после принималась за трудную (каждодневную) работу на нее…
***
Он стоял на коленях перед каретой… где находилась Она, Королева…
***
Белые рабы несут африканского владыку…
***
Бородатые мужики держат на своих спинах трон хана…
***
Характер восточного деспота.
***
Самодовольство султана, могущего любую наложницу из гарема пустить дорогой сладострастия…
***
Красавица ножкой в открытой яркой турецкой туфле наступила на шкуру убитого льва, распластавшегося перед Ней ниц на полу…
***
Крепкий, здоровый клык-член, терзающий Ее меж пышных восточных округлостей… и Ее танец живота, сидя на нем…
***
Стыд девственной невольницы перед Султаном…
***
Войти в нее, крепко прижать к себе, и никуда не отпускать…
***
Уверенно ощущать меч в ножнах…
***
Обитель, где воспитываются юные прелестницы, так притягательна, - словно курятник!
***
Поцеловать голые девичьи коленки…
***
Девичьи пятки…
***
Принесение женщины в жертву сексуальному божеству… Приапу – овладение Ею на алтаре-ложе наслаждения…
***
Презрительно-надменная усмешка маркизы, посмотревшей повелительно на своего бедного конюха…
***
Ласково навязываться своей Хозяйке… точно кот, трущейся о Ее ноги…
***
Уткнуться носом садистке в бедро…
***
Власть Женщины возбуждает меня неотвратимо, хочется такой обладать…
***
Насадить садистку на свой клык…
***
Далила – виноградная лоза, гибко обвившая и задушившая непобедимого богатыря Самсона… Растаяв в Ее неутомимых ласках, растопленный Ее невинными слезами, став жертвой Ее коварного предательства, Самсон был ослеплен, закован в цепи и вынужден, как раб, остриженный и потерявший свою мужскую силу, постоянно вертеть мельничные жернова… Далила же, мучимая любовью и совестью, пришла навестить своего героя любовника, словно госпожа его жизни и смерти, милостиво погладив его рукой по щеке и поцеловав… Целый день над Самсоном смеялись любопытные, плевали на него, выливали помои и всячески измывались… Так благодаря Далиле герой оказался в позорном плену. Такова власть и коварство Женщины!..
***
Мудрость, хитрость и коварство восточной женщины, Фатимы… И почему восточные женщины такие умные? Или потому что сама Шахерезада была такой, или коллективное народное творчество Востока таковой Ее видит?..
***
Если женщина тебя другому предпочла – ты унижен; если спас тебя мужчина – ты унижен.
***
Могущественный герцог Чезаре Борджия острием шпаги заставил слугу опуститься на колени и просить прощения у своей сестры Лукреции…
***
Во власти женщины.
***
- О, пощади, Женщина! – воскликнул плененный Ее красотой…
***
Ему хотелось сказать соблазнительнице: - Пощади меня, Женщина!..
***
Мадам Вонг.
***
Японская Госпожа…
***
Поцеловать сзади со спины пятки, сидящей на них женщине-японке...
***
Под тапочками у японки… отдыхающей после купания в естественной ванне на свежем горном воздухе…
***
Быть рабом изощренной преступницы... боятся Ее ядовитых шпилек…
***
До смерти бояться своей Хозяйки...
***
Наставница.
***
Госпожа-эсэсовка.
***
Гордая римская госпожа.
***
Струсившие римские солдаты на параде в женских платьях…
***
Корчится в муках, как пришпиленный червь… Страшно подумать, что также умирали и люди… в адской агонии… на колу… в течение нескольких дней…
***
Быть шутом Королевы, - с бубенцами в комичной маске, - с Ее позволения…
***
Кланяться по мановению Ее руки…
***
Пажи, сидящие в каменном мешке, в сторожевой башне, - за недобросовестное исполнение своих обязанностей и за нерадивое служение своим госпожам.
***
Почтение женщине в качестве кунилингуса.
***
Когда он сильно обиделся на Нее, она заставила его опуститься вниз и доставить Ей удовольствие.
***
Злая волшебница превратила его в пса, который отныне верно служил Ей, моля глазами вернуть ему прежний человеческий облик.
***
Звери на службе у людей.
***
Сдувать пыль с туфель испанской Инфанты…
***
(фильм «Белоснежка и охотник» (2012 г.)… кто-то заметил: вроде, зеркальце говорило, что Белоснежка должна быть красивее Королевы, но… роль Королевы сыграла самая красивая американка… среди готическиого стиля…)
Черная Королева поставила охотника (главного героя) перед собой на колени (и в таком положении) заставила служить Себе…
P. S. Если Королева была одинока на вершине своей Власти, то кто удовлетворял Ее сексуально?.. рабы… или она выбирала себе мужчину на время, а затем казнила его…
***
На коленях перед Владычицей пресмыкаться в пыли…
***
Магия Власти истинной Домины и сила инстинкта раба – раб сам ползет к Ней, точно кролик, мышь – к удаву… дабы служить… жертвенно…
***
Русская Госпожа… P. S. Да, из всех Госпожей разных национальностей самыми возвышенными и чувственными являются русские…
***
Первоклассная арийка, вылизывающая на пляже от песка шлепанцы русской Домине… получая ими слегка по лицу… ревностно дрожащая в страхе и трепете перед Ней…
***
Английская аристократка, прибывшая на лимузине и вылизывающая русской Госпоже сапоги…
***
Испытывать страх, трепет и удовольствие перед крутой Начальницей…
***
Страх пойти на кожу для Ее сапог…
***
Пить из дамской туфли – что это за ритуал?!.
***
Женская ножка в босоножке.
***
Реклама (женской) обуви: «Сладостное порабощение».
***
На высоком каблуке кольцо – символ женской власти…
***
Ее острый каблук наступил ему на ладонь… изысканная боль…
***
Он сжал зубами Ее каблук власти, уткнувшись лицом в подошву туфли…
***
Каблуком отдавила яйца… или носком…
***
Ножки всевозможных «эсэсовок», строгих Женщин.
***
И все же самые красивые ножки - ножки фигуристок…
***
Пушкина упрекали за то, что он отметил «женские ножки» в «Евгении Онегине»… а теперь посмотрите вокруг, на улице, особенно летом… Сколько щеголяет сексуально-привлекательных женских ножек!..
***
Женщины-товарищи из ОГПУ, НКВД, не могут не нравиться!
***
Заниматься с ними любовью – словно испытывать адскую пытку (изласкался бы весь!)
***
Милиционерша в черных перчатках… и черных сапогах…
***
Его взгляд прикован к ее сапогу…
***
Женщина-прокурор… это сексуально!
***
Стерва – мечта мазохиста!
***
«Затачивает каблук под каждого мужчину».
***
Быть под сапогом у женщины…
***
Острый женский каблук… с железной набойкой…
***
Французский каблук…
***
Мазохист… но не подкаблучник…
***
«Первый подкаблучник – муж английской королевы, второй – муж Маргарет Тэтчер».
***
Цитата: «У любимой женщины и под каблуком уютно».
***
Подкаблучник – стойку(о) держать(ся) под женской пятой…
***
Блондинка поставила туфлю с открытой пяткой на край столика… и он взял снизу ее шпильку зубами… под корень… подкаблучник! (а я-то смеялся над блондинками, над анекдотами про них…)
***
Он заискивал перед Ней, потому что боялся ее парня…
***
Власть женщины через мужчину…
***
На человека, униженного ее мужчиной, женщина смотрит свысока, испытывая даже некоторое презрение…
(из афоризмов о женщинах)
***
«Женщина на высоких каблуках смотрится гораздо лучше, чем мужчина – у нее под каблуком».
***
«Мех для дамских шуб снимают с самцов… и самок…»
***
«Женщина похожа на ангела, пока мужчина не обнаруживает дьявольского блеска в ее глазах».
***
«Недостаточную глубину мысли женщины восполняют иными глубинами».
***
«Чтобы залезть мужчине на шею, женщине нужно сначала опереться на его плечо»
***
«Женщины мастерски владеют искусством перевязывать раны – почти так же, как искусством наносить их».
***
«В кокетстве молодых девушек много садизма», - говорят люди в возрасте».
***
«Больше всего страданий способна причинить любимая женщина».
***
«Тот, кто рассказывает что-либо женщине при условии сохранения строжайшей тайны, - обыкновенный садист».
***
«Комсомолки-энтузиастки, с распростёртыми коленками встречавшие гостей, прибывших из стран Азии и Африки, только-только освободившихся от ига проклятых колонизаторов» (Владимир Контровский, повесть «Последний офицер»).
И далее:
***
Слуга вавилонской блудницы.
***
Раб Мессалины.
***
Сарматские царицы.
***
Служанка у ног генеральши.
***
Почтительность солдата перед женой генерала.
***
Девчонки военных.
***
Отношение колонизаторов к местным аборигенам.
***
Господская воля… колонизатора.
***
Сапоги, шагающие по чужой земле.
***
Девушка, рожденная в господском доме.
***
Львица – солнечный лидер, доминант.
***
Стерва-модница в школе.
Примечание. Как-то шел я задумчиво по улице, проезжает мимо машина вперед, потом сдает назад, открываются двери и выходят две девушки, К. и Н. Я узнаю, это девушки, с которыми мы тусовались в юности, К. я сильно любил, она была этаким лидером-модницей, Н. хотела встречаться со мной, но была, как бы это сказать, несколько грубовата, ей бы в тюрьме женщин строить, она была самой крутой из девчонок, вечно какие-то разборки вела... Когда она захотела со мной встречаться, я почему-то отказался, ребята шутили: она как раз для тебя… Наверное, она немного обиделась на меня, хотя мне она и нравилась где-то… Увидев их, я воскликнул: - О, Н.! А К. выходит и говорит: - Какая Н., К.! Я: - Да, К… Она была этакой Королевой и знала, что я ее сильно любил… К. пригласила меня на день рождения, но я так и не пошел, что старое ворошить…
***
Поклонение жене хана.
***
Смотреть на Королеву, свою Владычицу, только снизу вверх…
***
Жена китайского мандарина.
***
Жена японского феодала, Госпожа.
***
Крестьянин гнет спину перед женой японского феодала…
***
Гейша оставила свои туфельки у входа…
***
Японка, кормящая попугая…
***
Сэппуку на песке, на берегу моря, на восходе Солнца…
***
Англичане чрезвычайно надменны и заносчивы. Как это по-английски: недоумевая, хозяйка поворачивает голову на замечание лакея, и его попытку вступить в разговор господ – людей из высшего класса – высокомерно осаждает: «Слугам надлежит молчать, пока их не спросят…»
***
Немецкая Госпожа, говорящая с акцентом.
***
Французский прононс.
***
Влиятельная Барыня.
***
Властная Дама.
***
Чёрная Графиня.
***
Восточная Царица.
***
Шахматная Королева.
***
Покориться чёрной Королеве…
***
Принцесса Кнута.
***
Трепетать перед женщиной, обладающей властью…
***
«Светская дама, считающая, что в наши дни слуги ни на что не годятся…» (хлопая в ладоши: «Слуги!..»)
***
Быть послушной, неотделимой тенью Хозяйки… тенью, лежащей у Ее ног…
***
Поцеловать сафьяновые, с загнутыми носами, туфельки турчанке…
***
Покарали по воле турчанки…
***
Кара по воле пиратки… (какой-нибудь Грэйс О’Молли…)
***
Гордость мах не может не привлекать.
***
«Мужицкая, холопская простота грубо унижает».
***
Дворовый холоп склонился перед юной барыней…
***
Хозяйка и конюх… в конюшне… чтобы помнил, кому целовал сапоги…
***
Королева и пастух…
***
Трагизм иронии шута.
***
Она – Королева, спала с Королем, а он, он был шутом… с бубенцами подле них…
***
Юноша, точно Ее любимый пудель, целовал Ее белые стопы после пробежки по росистой траве…
***
Строгая стервозная немка, сидя на диване, за волосы взяла парня и насильно приблизила к своим (грязным) ступням, утыкая их ему в лицо, при этом рукой била его по щекам, заставляя вылизывать ей пятки, ругаясь по-немецки, будто он плохо старался…
***
Как приятно было бы обладать эсэсовкой, гладить Ее ноги в сапогах вдоль по чулкам, под черную юбку… и вонзать меж них свое копье…
***
Неловкость «недочеловека», стоящего перед эсэсовкой на коленях.
***
«Неловкость северного варвара, стоящего на коленях перед римской красавицей».
***
«Ревностный любовник, корчащейся у ног фрейлины, предложившей ему разделить с ней спелый плод, надрезав его наполовину отравленным клинком…»
***
Заниматься любовью с Лукрецией Борджиа, зная, что ты смертельно ранен (отравлен) коварной шалуньей…
P.S. «Шалунья Лукреция не отставала в смертоносной изобретательности от мужчин. В ее арсенале имелся специальный ключ от потайной двери к ее спальне. Этот ключ она вручала очередному надоевшему любовнику. Как только бедняга вставлял ключ в замочную скважину, его ладонь слегка укалывал маленький шип. Через сутки человек мирно умирал дома, а Лукреция получала в последнюю ночь с будущим покойником ни с чем не сравнимые сексуальные удовольствия».
***
Надменность Повелительницы, на глазах у которой отнимают жизнь…
***
Царица Содома и Гоморры.
***
Повелительница желаний.
***
Властительница грез.
***
Утонченная истязательница.
***
Истязаемый женщинами-чекистками…
***
Быть преданным проституткой…
***
Нерадивый слуга хорошо усвоил кнут и прах с ног патрицианки…
***
Незаживающие рубцы от кнута по Ее велению…
***
Пожизненное переживание клейма по Ее воле…
***
Заклейменный Ее тавром…
***
Связанная рабыня замерла под стопой Госпожи…
***
Иногда бедной девушке хотелось покориться английскому владельцу. Стыдливо трепетать перед его сапогами и кнутом. Помня, что высшие аристократы говорили не на французском, а на английском языке…
***
До недавнего времени высокопоставленный служащий, а ныне швейцар в гардеробе, подавая Даме манто, замешкался… и, получив от Нее властную пощечину… за небрежение… притих, покорно опустив глаза… перед Ней…
***
Его бывшая возлюбленная детства, удачно выйдя замуж и став аристократкой, при встрече с ним - нищим оборванцем - снисходительно подала… кинул ему своей белой рукой… монету…
***
Приехав купить во владение землю, она гуляла босиком по песку вдоль берега реки… а затем он своими волосами отряхивал ее стопы…
***
Дети богатеньких родителей постоянно унижали ее… она даже превратилась в нечто вроде служанки у их лидерши, - как всегда, эдакой красивой, дерзкой, циничной стервы… которую, впрочем, бедняжка считала своей подругой и перед которой унижалась… во всем и всегда смотря Ей в рот…
***
В близи склонившегося холопа внутреннее сознание аристократки своей принадлежности к высшей касте…
***
Он подобострастно целовал руку властительнице, от которой зависела его жизнь…
***
Победитель ставит свою ногу побежденному на грудь… на горло…
***
Кёнигин, уверенно стоящая над народами… символично – на человеке, лежащим под Ее стопами…
***
Туфелька беловласой шведской Королевы… из прошлых веков…
***
Корабельный колокол: дзинь!..
Канатов натяг тугой,
Льдины плывут… стынь…
Холодно, ветер морской…
***
Северных земель кокетка,
Белозубая, беловолосая шведка,
В дождь, снег и ненастье
Стокгольма королевская пассия.
***
Блондинка была одета в коричневые, кожаные сапоги, на Ее руках лоснились коричневые элегантные английские перчатки, ноги облегали темные трико – классический наряд наездницы… в руках же она играла спортивным хлыстом для верховой езды…
***
На графине черное классическое гофрированное платье, с белыми кружевными манжетами… в руке она сжимает плеть…
***
Стройностью взывая, дева (предательски) мечом пронзила войну грудь… холод стали смешался с возбуждением в крови… помедлив, Ее белая рука выводила клинок, и в Ее взгляде отражалось удовольствие…
***
Подойдешь к молодой иве, скажешь: «Прости меня, красавица!» – и топором ее… «А что делать?..»
***
Плачущий в небе ягненок в цепких когтях орла… безжалостность хищника…
***
Беркут вонзил когти и, с силой сжав жертву, терзает ее…
***
Когда зверь побеждает жертву, он взбирается на нее лапами, подминая под себя…
***
Поцеловать лисе лапку…
***
Поцеловать волчице лапу… и завалить ее за шею…
***
Человек, затравленный волками… неотступно влекомый в лес волчицей-самкой…
***
Даже в волчице я почуял женщину…
***
…агония и боль оленя, пораженного на охоте стрелой амазонки… смертельный трепет перед Ней…
***
Истекая кровью, умирающий, скулящий зверь, раненый стрелой Короля…
***
Заботливые и ласковые руки женщины-врача… (всегда хотел их поцеловать!..)
***
Сладость мухи, попавшей в паутину… к пауку…
***
Еще живая, приколотая бабочка в детском альбоме…
***
Самоудовлетворение женщины, наблюдающей пытку…
***
Просить Ее о пощаде… это все равно, что встать на колени перед поднявшейся, распустившей капюшон, огромной коброй и молить Ее о снисхождении, милости… когда смерть неумолима…
***
Смертоносный клинок в женской руке…
***
Повешенный у ее ног…
***
Удар холодной саблей…
***
Дикая ярость.
***
Цыганка с длинным кнутом.
***
Деспотизм дамского хлыста.
***
Деспотизм мужского хлыста.
***
Дрессировщица.
***
Куры клюют подле Ее ног ячмень, рассыпанный Ею…
***
Жесткий переплет.
***
Железная клетка… в воде… с человеком…
***
Строгость надзирательницы.
***
Человеческая конура.
***
Человек-скамейка.
***
Позволение… разрешение… снисхождение…
***
Удовольствие от умаления.
***
Удовольствие от просьбы.
***
Сексуальность унижения.
***
Сексуальность боли.
***
Сексуальность господства.
***
Сексуальность рабства.
***
Властелины секса.
***
Порно звезда.
***
«Пытка надеждой».
***
Цокот каблучков…
***
В платяном шкафу любовницы, в темноте…
***
Мужское тщеславие перед женским капризом.
***
Наездница в амазонке.
***
Человеческая кляча.
***
Лошади любят своих наездниц.
***
Хлыст и перчатка.
***
Элегантность английской аристократки.
***
Женский юмор (против мужчин).
***
Раб наездницы; ее воспитываемая лошадь…
***
Что применяется при воспитании лошади? Ласка, уход, хлыст, наказания, узда, шпоры, верховая езда…
***
Когда она ступала из кареты, он превращался в скамейку для Ее ног…
***
Классовость господства.
***
Пара, занимающаяся конным спортом… господским спортом…
***
Хозяйка в сапогах из коричневой, замшевой кожи и в таких же перчатках стояла на крыльце; парень лежал на ступеньку ниже и смотрел снизу вверх на Нее…
***
Она поставила свою ногу в черной туфле на высокой шпильке перед его лицом… со словами: «Целуй!..»
***
На поводке у Госпожи коленопреклоненные животные с мужскими телами и звериными головами…
***
Цирцея… неудивительно, что мужчины подле Нее превращались в животных (она их превращала): во львов, волков, (похотливых) козлов, свиней…
***
Наседает округлостями на лицо…
***
…острые иглы возбужденной садистки… расстегнутый халатик… сила ее бедер…
***
Боль от ее сигареты…
***
Вкус пепла…
***
Безмолвно вдыхать пущенный ею дым…
***
Отхлебнуть от бокала, пригубленного ею…
***
Вкус губной помады с ее губ…
***
Запах женских туфель…
***
Надушенный шарф возлюбленной…
***
Созерцание сексуальности… ее проявлений…
***
Неуловимая тонкость отношений… (между мужчиной и женщиной)…
***
Тонкости унижения, его оттенки… а равно обратной стороны медали – превосходства…
***
Щекотка пером.
***
Гордость полячки.
***
Вольный приказ.
***
Непреклонная требовательность.
***
Отрезвляющий удар.
***
Немецкая гордыня.
***
Классика: черно-белая форма!
***
Вышколить в школьной форме.
***
Пощечина от немецкой госпожи.
***
Унижение от непонимания чужого языка.
***
Удовольствие от изучения немецкого языка.
***
Немка с белыми, как снег, волосами…
***
Раболепие.
***
Щиколотки в чулках – между кроссовками и джинсами... или туфлями и брюками…
***
Для меня, как говорится, что для нищего, женская щиколотка и пятка - эротичны…
***
Служанка поставила ногу немки в башмачке себе на лицо со словами «Meine Herrin»…
***
Стоять на коленях перед прибалтийкой… и просить прощения… любя…
***
В замке Снежной Королевы, в ледяном зазеркалье, перед Ее троном на коленях на ледяном полу стоял Кай…
***
Языком мести пятки Снежной Королеве… хотя язык может прилипнуть, ибо пятки у Нее – ледяные…
***
Дыхание Снежной Королевы – стынет кровь… как на морозе… промораживает…
***
Кровь стынет от страха.
***
Леденящий кровь ужас.
***
Бесчувственное холоднокровие.
***
…агония жизни и смерти… на лютом морозе… борьба с окоченелостью…
***
«Сколь ужасно страдание, столь ужасно наслаждение».
***
Светленькая девушка
В форме медсестры
Так привлекательна!
***
Светленькая девушка
В форме стюардессы
Так привлекательна!
***
Светленькая девушка
В морской форме
Так привлекательна!
***
Светленькая девушка
В ми(по)лицейской форме
Так привлекательна!
***
Светленькая девушка
В эсэсовской форме
Так привлекательна!
***
Женщина-товарищ
В форме НКВД
Так привлекательна!
***
Стоя на коленях
Перед бизнес-леди…
Плохо себя вел…
***
Хозяйка повелела:
- Стойку!
И он поднял лапы…
***
Женская красота –
Страшное искушение, пытка,
Издали – вдвойне…
***
Притягателен запах
Женских волос… (вдыхаю…),
Хочется Ее всю…
***
Женщина сидела
На его лице,
Как паучиха…
***
Череп врага…
Царица глядит на
Его поражение…
***
Сжатая силой,
Словно эмбрион…
Властное проникновение…
***
Темные заросли
Сада любви…
Тайное желание…
***
Небесная фея:
Англичанка-стюардесса
В синей юбке…
***
Женские ножки,
Классические чулки,
Черные туфли… (поправляет рукой вдоль ноги, дабы не было зацепок…)
***
Светлые волосы,
Голубые глаза,
Стюардесса в небе…
***
(эротично)
Чувство власти
Над склоняющимся
К ее коленям…
***
Гречанка,
Застегивающая
Сандалию…
***
Римлянка
Со служанкой
За утренним туалетом…
***
Камеристка помогает
Своей госпоже
Подстегнуть чулки…
***
Кромка чулка,
Плотно облегающая
Юную ножку…
***
Притягательная магия
Потаенного…
Черноволосья…
***
Вонзить копье
В распустившийся бутон
Сладострастья…
***
(разметавшаяся, нагая)
Небрежно брошенные
Платье, чулки, туфли…
Бездна сексуальности…
***
Свобода и прохлада
Полных грудей
Под ситцем…
***
Лежать в автомобиле
У ее ног,
Под сандалиями…
***
Эсэсовка в Освенциме,
Чёрная госпожа
Жизни и смерти…
***
Целовать руки
Эсэсовке…
За еду…
***
У ног турчанки
Молить прощение,
Будучи невинным…
***
Повезло Шахрияру:
Обладать Шахерезадой
Сказочными ночами…
***
Женское тело
В турецкой бане,
В белом пару…
***
Золотая рыба
Нежно проскользнула
Меж ее бедер…
***
Эстетика эротизма.
***
Королева белоногая заставила его лежать у своих ног…
***
Коленки эсэсовки.
***
Поцеловать сапоги эсэсовке…
***
Хозяйка в ванной (Frau im Badezimmer)
***
Я бы полюбил ее (и целовал) в самое самых…
***
Быть в ду’ше ее прислужником…
***
Перед ней, перед ее банными тапочками…
***
Американка.
***
Вот так вот влюбишься в американку и будешь целовать Ее белы ноженьки…
***
Блондинка с дикого Запада.
***
Поцеловать и вылизать Ее запыленные ковбойские сапоги…
***
(к конному спорту) Эх, был бы я конем… и была бы у меня прекрасная Хозяйка-наездница в классической амазонке с хлыстом, которая ухаживала бы за мной, кормила, воспитывала… и лаской, и плетью… ездила бы верхом… кланяться заставляла… я бы ее любил и был бы предан Ей… как верный друг… старался бы, подчинялся, слушался… или был бы черным строптивым жеребцом, которого бы она смиряла… и уздой… но в любом случае, все, все бы на соревнованиях сделал… для победы… пусть даже бы загнала меня…
***
С удовольствием пошел бы в рукопашный бой для женщин: «женская самооборона», нападал бы на них, играя роль насильника, а они бы меня бороли, садились сверху, прижимая…
***
В воздушном одеянии, развеваемым ветром, она прогуливалась вдоль решеток, за которыми, во мраке прозябая, томились заключенные…
***
Бархатной южной ночью, сливающейся с блестящей, темной гладью воды, сидя на палубе парохода, плантатороша, чьи ножки в туфлях возбуждающе выглядывали из-под легкой юбки, попивая прохладительные напитки, с видимым интересом и сладострастием наблюдала за наказанием провинившихся негров…
***
Ее вызывающая, резкая красота и настрой отрезвляюще подействовали на него, словно его на морозе окотили ледяной водой…
***
Я - черный раб, работающий на плантации сахарного тростника. При виде белой хозяйки, часто прогуливающийся с зонтом, я падаю ниц. Между нами пропасть.
Я – белая госпожа, наследница-владелец этих человекообразных рабов, больше похожих на обезьян, падающих в моем присутствии ниц. И все же, какая между нами разница!
***
Присутствие господства – как присутствие белой леди, как колыхание и дуновение аромата Ее (белого) платья… перед которым рабы опускаются ниц…
***
Как гласит народная поговорка «Чувствовать себя, как белые люди…»
***
Смирение перед господами после наказания… перед их волей, часто ветреной и капризной...
***
Раб, при виде господина или госпожи, прогуливающихся по садику, смиренно склонялся, вставая на колени…
***
Стоя перед ней на коленях, он понимал, что никто, никто не в состоянии сейчас защитить его от ее произвола и своеволия…
***
Смертельный трепет… перед властью, способной отнять жизнь: на коленях перед императрицей, поддерживаемый под подбородок рукой, сжимающей (надушенные) перчатки… и хлыст…
***
Царица сидела на троне, перед нею на коленях стоял раб, униженно держа в зубах плеть… для наказания за провинность…
***
(она) - Ты что, хочешь, чтобы мне из твоей кожи сделали сапоги?!.
***
Заставила поклоняться своей тени…
***
Римская госпожа возлежала на ложе, раб сидел подле нее, они беседовали…
***
Он ел с ее рук…
***
От Агриппины я бы не отходил…
***
Агриппина не просто Женщина, это власть в женском обличье…
***
Женщина давит ногами Диониса, давит, являя вино…
***
Люди – боги для животных, что возлежат на их шкурах… ступают по ним…
***
Обладать гречанкой в белой тунике…
***
Порой и мне неотступно нравится сексуальность элегантной, неброской, скромной девушки…
***
Тереть коленку и сандалию ваяния Музы Талии, прося Ее…
***
Учить и воспитывать (сексуально) у стены…
***
Строго наказанный раб вернулся к своим хозяевам…
***
«Блистательные фаворитки» (Анри де Кок): замечательная книга, где-то в духе СМ… про Фрину, Мессалину, Феодору… и иных… Представьте унижение от непонимания латинского языка, от непонимания приказа; одному рабу по воле вольноотпущенника - будущего любовника Мессалины - за прелюбодеяние с ней выжгли на лбу клеймо его хозяев, дабы не превозносился в гордости своей; после поднесенного вина о волосы другого раба императрица вытирала свои пальчики, брызгая капли вина на вольноотпущенника – знак расположения римской женщины; иных фигляров и рабов заставляла подчиниться своей страсти (говорили, «когда знаменитый римский актер Мнестер, желая сохранить верность своей возлюбленной, отважился не подчиниться, Мессалина загнала его в свою постель кнутом…»), я уже не говорю о том, что принять или не принять ее расположение граничило со смертным приговором… и многих, а, в конце концов, и саму ее, необузданные страсти увлекли в пропасть…; под дворцом Феодоры же находилась тюрьма, куда она спроваживала своих врагов на вечное томление и смерть; правда, многое, видимо, автором вымышлено и приукрашено, но все равно очень занятно… про женщин-губительниц и повелительниц сердец…
***
Интересно, как должен относиться к миру ребенок, рожденный рабом от родителей, находящихся в рабстве, с молоком матери впитавший рабские реакции и сознание того, что он рожден служить чужим, высшим людям?!.
***
…юноша, со связанными руками, влачился за колесницей, которой гордо правила римлянка… сие действие означало, что он был пленен Ею… отдан Ей в полон… (рабства и любви…)
***
Матрона, восседающая на костяном кресле…
***
Он шел за Ней и нес коврик для Ее ног…
***
Зажав меж ног голову пасынка, мачеха высекла его, как своего раба…
***
Ученику, который грыз ногти, учительница, поднеся к его лицу руку, предложила погрызть Ее ногти… а так же ученику, который постоянно совал пальцы в рот… предложила свои…
***
(Сон) – Ну что же ты стоишь?.. – спросила грузинская девушка… И парень упал ниц и стал целовать ноги совсем еще юной грузинской княжны, в шальварах, запыленных по горным дорогам… на виду у Ее подруг…
***
(Понуждение) Мне нравится, когда женщина заставляет удовлетворять себя… (хотя это и вовсе не свойственно ей…)
***
Женщина сквозь чулки ощущала холод его ладоней и теплоту его губ…
***
Сделать элегантной мулатке массаж ног… быть под ее началом…
***
Раб Женщины Вождя индейского племени…
***
Стараться по Ее воле, мыть горшки и т.п…
***
Королева бриллиантов…
***
Женщина престижа… до иголочки…
***
Порабствуй перед Женщиной… обнаженной в бане…
***
Слезы, боль, власть… познание нетронутого цветка…
***
Китайская Императрица. Слуга с опахалом…
***
Индианка-Госпожа.
***
Девушка, в которую он был тайно влюблен, накрасив ногти, попросила его застегнуть Ей сандалии… (это была моя возлюбленная)
***
Деловая фефа, которую он имел неосторожность оскорбить, плюнула себе на сапоги и заставила его вылизать…
***
После бурной ночи, находясь рядом со своим любовником, дерзкая девушка ударила коленом по лицу провинившегося и стоящего перед ней на коленях парня… и затем велела поцеловать ее коленки…
***
Хозяйка, рукой в перчатке плетью под подбородок поднимала головы юношам и девушкам и смотрела в зубы, выбирая… себе здоровых слуг… в собственность…
***
С мольбой и смирением смотреть на женщину, требующую вас наказать…
***
Умереть от руки любимой Женщины – верх блаженства!
***
Униженно просить у женщины прощения…
***
Припасть к коленям молодой ведьмы.
***
Поцеловать руку жестокой садистке.
***
Чесать Ее пятки зубами…
***
Она била его ножкой по лицу…
***
Жгучие блондинки… или брюнетки – обжигающая сексуальность…
***
С волеизъявления дам, он подошел к ним, сидящим и говорящим между собой, опустился на колени и, доставая портсигар, предложил: «Дамы, не хотите ли закурить?..»
***
Нет места более эротичного, чем женская раздевалка…
***
В раздевалке завязывать девчонкам кроссовки… коньки… http://starboy.name/picture/devi2.html
***
Нижнее белье спортсменок… победительниц олимпиад…
***
Быть шестеркой первой модницы… богатой сучки, держащей нос кверху… носить за нее сумки… (как говорится: я тебе пяткой в нос, а ты мне носом в пятку…)
***
В спортзале запах женской доминантности...
***
Не могут не нравиться зэчки, наглые, смелые, дерзкие…
***
Девчонки-хулиганки-садистки.
***
(Маяковский)
«Засадила садик мило,
Дочка, дачка, водь и гладь,
Сама садик я садила,
Сама буду поливать».
***
Сад наслаждений.
***
Садик инструментов.
***
Блестящий ланцет.
***
Хирургия жертвы.
***
Пленение в паутине.
***
Тугая вязка.
***
Туго перетянутая веревкой щель…
***
Острый, болезненно-крепкий бандаж…
***
Безвыходность.
***
Томление в плену.
***
Вивисекция тела.
***
Безжизненная механика.
***
Выкручивание волокон.
***
Засада.
***
Устремиться… и переломать ноги…
***
Попасть в болото… и увязнуть… (отчаяние, страх, смятение, томление, боль, смерть).
***
Зажатый между домами…
***
Очутиться в длинной тесной трубе… не в состоянии пошевелиться…
***
Проснуться в гробу… под землей…
***
Свалиться зимой… в глубокий колодец…
***
Попасть на минное поле…
***
Лесные ловушки… во Вьетнаме…
***
Руки, несущие свободу…
***
Негритянка и белый работорговец.
***
Негритянка и белый господин.
***
Сексуальная рабыня.
***
Бесконечная боль от огня…
***
Война – кровожадный танец насилия, гремучий пир крови.
***
Меня вдохновляет «Катюша» и ее музыка, сеющая ужас и смерть…
***
Карнавальный маг, оставляющий после себя выжженную пустыню…
***
Жертвы питают царей.
***
Запретные плоды Аида.
***
Игра черепами…
***
Женщина, удовлетворяющая себя черепом…
***
Королева, украшающая черепами врагов подножие своего трона...
***
Чувство красоты мучительно.
***
Женщина, как цветок, - по-настоящему раскрывается только вблизи мужчины…
***
Первобытная женщина-самка… с диким инстинктом продолжения рода…
***
Бьет мужчину за то, что не принес с охоты убитого зверя…
***
Недовольная лишает его интимной близости…
***
Наказанный охотник спит у холодного входа в пещеру…
***
В набедренной повязке садится сверху, сжимая его сильными бедрами, и душит, любя, насаживаясь и терзаясь о его клык…
***
Дикий, звериный секс с первобытной женщиной…
***
Скоблит камнем (пемзой) Ей пятки…
***
Под шкурой согрелся Ее телом…
***
Всю ночь находился между Ее ног, неотступно стараясь…
***
Быть послушником Эммануэль… Ей бы понравилось…
***
(Из Эммануэль) … Она наклонилась над столиком с обнаженной грудью, невинно спросив: - Сколько чайных ложек предпочитаете?!. (зайти от возбуждения…)
***
К воплощенной Эммануэль. Власть Образа. «Приветливый с прессой, на площадке Делон практически не разговаривал с Кристель, ясно обозначив, что они вовсе не коллеги и между ними пропасть. Более того, он даже отказался встать перед ней на колени, как того требовал сценарий, и сделал это только после того, как продюсер пригрозил ему неустойкой. Строптивость Делона приводила Сильвию в ярость: «Я бы томно сбросила туфельку, подняла бы ногу, согнув ее в колене, поставила бы ему на голову и покрутила бы пальцами на макушке преклонившегося мужчины. В шутку, играя на публику, я бы его раздавила». Однако Делон вовсе не желал быть «раздавленным»: «Если я что-то и ненавижу в женщинах, так это показное смирение».
…Алан, ее первый муж, полагал, что женился на нежной, покорной, слабой женщине, случайно попавшей в беду. А получил неуравновешенную, сексуально невоздержанную наркоманку, которая требовала преклонения и закатывала истерику по любому поводу.
Когда Сильвии было 11 лет, ее отдали в католический интернат. Девочка проведет много бессонных ночей, прежде чем привыкнет к жестоким нравам пансиона для благородных девиц. Не слишком состоятельную тогда Кристель будет обижать то, что ее соученицы разъезжаются на уик-энд в родительских лимузинах, в то время как она чапает в родной Утрехт на электричке. От матери-наставницы Марии Иммакулаты Кристель вынесет главное правило своей жизни: «Неси себя высоко. Людям не нравятся те, кто валяется на земле.» В интернате она была примерной ученицей, поэтому после окончания школы Сильвию отправили в протестантсткую семенарию в Сиднее.
Уже в школьном возрасте тело будущей Эманюэль будоражит воображение мужчин. «Что значит быть красивой? Моему телу дарят все больше и больше комплиментов. Ко мне пристают на улице, мне свистят вслед, меня внимательно разглядывают. Я чувствую желание других, но еще не свое. Концентрировать желание – это власть над другими. Я обнаружила свое влияние».
Сильвия Кристель была главной страстью и чуть ли не официальной любовницей французского президента Валери Жискара д' Эстена. Никто из подруг президентов не действовал так открыто, как это делала Сильвия Кристель. Их роман начался задолго до того, как д'Эстен стал хозяином Елисейского дворца. Однако ни победа на выборах, ни рождение четвертого ребенка от законной супруги не изменили их отношений. О романе президента с "Эммануэль" знали все. Сильвия часто выступала в роли хозяйки официальных приемов и сопровождала своего покровителя во время зарубежных турне. И все это - несмотря на то, что ни актриса, ни глава государства не были друг другу верны.
«Что значит быть звездой? Это должно быть похоже на то, как я жила с 1974 года. Если ты звезда, ты никогда не бываешь одна, вокруг всегда антураж. Мой маленький двор сформирован из шофера-охранника, следящего за моим белым «Кадиллаком», гримерши, которая мне льстит и находит меня свежей даже после бессонных ночей, парикмахерши, которая ничего не делает, так как я пострижена под мальчика, прессекретарши, которая говорит на нескольких языках и которую принимают за меня, личного референта, личного тренера, личного фотографа».
«У меня несколько недостатков. Самый большой, что я не могу сказать «нет». Я говорю «да» всем интервью, всем журналам, радио и телевидению, всеобщему вниманию во всех его формах, впечатлению того, что ты в центре, что ты самый интересный собеседник. Это булимия, которую питает страх потерять к себе внимание».
В 73-м у Сильвии было все это. Она порхала с дискотеки в клуб, из клуба — на вечеринку с очередным ухажером-миллионером.
«Я приглашена подняться по лестнице Каннского кинофестиваля. Хуго меня сопровождает. Номер в «Карлтоне» великолепен. Сегодня мы катались на яхте с мировыми продюсерами. Мое вечернее платье только привезли. Оно великолепно: голая спина, шелковая вуаль». Когда она подходит к заветной гламурной лестнице, то она слышит из толпы: «Смотри, эта та самая шлюха, которая играла в «Эмманюэль»! И еще: «Тебе не стыдно трахаться голой?!!».
Кристель продолжает много пить и постепенно переходит на кокаин. Она говорит про себя: «У меня была печень докера и нос, остекленевший от кокаина». Поначалу все только возбуждает. «Кокаин кажется инверсией наркотика, супервитамином, некоей модной субстанцией, не особо опасной, но дорогой, топливом, необходимым, чтобы остаться в постоянном ритме... Я все время «пудрю» себе носик». Игры с кокаином доводят ее до состояния близкого к «острой паранойе».
Нанюхавшить кокаина, она вдруг «зрит» Клинта Иствуда, который пришел... убить ее. Кристель вызывает полицию, которая не находит в доме ничего, кроме... 10 грамм «коки». Стражи, пожалев ее, предлагают выкинуть кокаин в унитаз... или ехать в участок. Только когда полицейские достали наручники к ней возвращается чувство реальности. Но дозы растут, и в другой раз у нее открывается сильное кровотечение из носа. Когда она не сможет его остановить, врачи извлекут из ее носа осколок стекла, который она вдохнула вместе с белым порошком.
В последствие Кристель увлекалась рисованием, в одиночестве нюхала кокаин, никогда не отказывалась от интервью и… делала, что хотела…
Кристель: «Я честно пыталась перестать быть Эммануэль. Я снялась в 50 фильмах, но ни один из них не стал таким знаменитым, как «Эммануэль». И я подумала, что стоит не избавляться от нее, а использовать этот образ. Я благодарна ей. Даже если бы я и пыталась бороться с Эммануэль, это было бы бесполезно, всё равно она сильнее…»
***
…томленье духа, грусть… после расставанья с любимыми людьми… после праздника… возвращение в одиночество… когда вся картина мира меняет ценностную окраску… мир переоценивается… раскрашивается иными тонами изнутри… тонкое ощущение трагизма… преходящего и уходящего мира… переживание сего…
***
Зрители довольны, когда дрессировщица ставит диких зверей перед ними на колени и наступает острым каблуком на шеи... http://starboy.name/addisp/dr.html, http://starboy.name/picture/drs.html
***
Покорно поцеловать (белую) руку садистке…
***
Носом уткнуться в Ее сапог (в месте подъема)…
***
Польская аристократка
В черном костюме
Для верховой езды…
***
У трона польской Королевы… или даже… у трона польской красавицы…
***
Раб новой элиты…
***
Девочка-лидер в классе, диктующая на свое усмотрение правила и имеющая свиту, вынужденную подчиняться Ей… и те, кто становятся Ее жертвами…
***
О женщинах…. Отведать женского (африканского-негритянского, эфиопского, малазийского, филиппинского, индонезийского, мексиканского, бразильского, тайского, китайского, японского, монгольского, грузинского, еврейского, турецкого, персидского, французского, итальянского, испанского, индийского, английского, немецкого, русского, украинского, молдавского и т.д. – всех народностей) сочку…
***
Древко, истекающее соком
В томленьи
Женской ласки…
***
Вершина гениальности –
В любви,
Легкое безумие…
***
Проникновение в бездну,
Потеря сознания,
Невыразимое…
***
На вершине оргазма:
Между небом
И землей…
***
Обнаженная гурия
Из серебряного кувшина
Обливается водой…
***
По лепесткам роз
На каменной дорожке
Ступают Ее ступни…
***
Средь лимонных деревьев
В солнечных лучах
Гуляет Она…
***
Сладким соком
Груши налились,
Перси гурии…
***
Ее тело похоже,
Расширяясь к низу,
На спелую грушу…
***
У фонтана
Девушка с лютней
Грустит…
(написано мной на итальянской шопинг-карте для дам, где Дама и изображена с сумкой для покупок):
***
Поэт – вассал прекрасной Дамы.
***
«Подчиняясь приказам амура, становится пленником своей госпожи».
***
Жена феодала.
***
Госпожа двора.
***
(у балкона ночью в саду)
Сей куртуазный пилигрим,
Дитя Прованса,
Поэт, философ, мим
Ослушался приказа,
И госпожою был наказан
Побыть смешным у дам во мненьях
И пред балконом на коленях
Стоять, моля, обязан.
***
Что соловьи поют в кустах
Лишь о Весне, лишь о Любви!
Поэты с песней на устах
Сеньор и сеньорит рабы.
Да прославляют узы рабства
В плену прекрасных, милых дам,
Надеждой чувств своих гордятся,
Любовь не делят пополам*.
*К неразделенности и возвышенности любви…
***
Прощения прошу у Дамы на коленях
И восстает все существо мое;
С собою в низменных бореньях
Я признаю возвышенность Ее…
***
Надменная, знатная Дама*
Меня заставляет страдать,
Подобно невеже-вассалу
Пред Ней на коленях стоять.
*надменная знатностью Дама
***
Я умаляюсь пред Нею,
Верно страдая, как пес,
Камню подобно немею,
Взгляд опуская и нос*…
*к Ее началу, где ему и место…
***
Раб ханши.
***
На цепи у грузинской княжны…
***
Грузинка в черных чулках...
***
Еврейка ножку поставила ему на лицо…
***
Еврейка-воровка… черная, прожженная, с косичками… красивая… чертовка…
***
Еврейка-Госпожа.
***
Еврейка-рабыня.
***
Дань раба своей Хозяйке… (умно придумано… в виде службы, денег, здоровья, интеллекта, пота и крови…)
***
Покорно платить дань.
***
Быть рабом красивой садистки, Ее желаний…
***
Сильными руками нежно делать Ей массаж ступней…
***
Мыть ноги Хозяйке… и пить эту воду…
***
Его слезы орошали Ее стопы…
***
Уткнуться лицом в сапоги Хозяйки…
***
Девушка чулком играет с котенком...
***
Госпожа хлыстом играет с обезьянкой…
***
Умный кот у ног своей Госпожи… (ластится…)
***
Эротика в стиле ретро.
***
Обнаженная белая женщина прячется в зелени...
***
Купается в пене (водопада), словно лебедь...
***
Рукой в перчатке слегка душит голубя…
***
Подтягивает чулки, стоя на шкуре медведя…
***
Давит ножкой голову тигра...
***
Лебедь копошится меж ног обнаженной нимфы…
***
Слуга коброй держит перед Ней стойку…
***
Приятный коктейль, когда нежность сплетается с насилием…
***
«Любовь и боль неразлучны, как прекрасные губы, увенчанные поцелуем».
***
Женщина неистово в сладострастии прижимала череп к своей промежности… - сексуальная власть над смертью…
***
В соитии самка полностью отдается, растворяется... в забытьи; мужчина же берет, владеет…
***
После ночи, проведенной с Господином, она служила покорно, не поднимая глаз, в стыде…
***
Слуге надели на шею хомут – символ женского лона и того, что он порабощен лоном своей Госпожи, - полонен, - точно животное, в силу инстинкта и обстоятельств находящееся у Нее в рабстве…
***
Муки и унижения жены-царицы, у царственного мужа которой рождаются дети от прекрасных любовниц-аристократок…
***
Унижайте женщин за то, что они унижают любящих их. Женщины, с мужчинами поступайте также (унижайте мужчин за то, что они унижают женщин, любящих их).
***
Изменить с его женщиной, а потом убить на дуэли, - не жестокий ли это жест мужского превосходства?!.
***
Дьявольская уловка творчества: пусть этому беззаветно влюбленному поэту цинично изменит его возлюбленная и тогда вся его иллюзорность мира рухнет.
***
Мой совет: не влюбляйтесь и унижайте влюбленных, хотя они и сами себя унижают.
***
Аристократичная, утонченная, она бросила ему монету на пол со словами: «И не забывай, холоп, кому ты служишь!»
***
Ударив его наотмашь рукой по лицу, она произнесла: «Ты еще смеешь что-то говорить, раб?!. На колени!..»
***
Раб, принадлежащий Хозяйке, должен платить Ей дань, плату раба, ибо его труд, пот, кровь, здоровье, ум, тело и душа – все – все принадлежит Ей, - он весь целиком… а она им владеет… и распоряжается, как собственной вещью…
***
К Гераклу Омфала обращалась не иначе как «мой раб», и по утрам он вынужден был чесать Ее пятки зубами…
***
Актрисе, наводящей туалет, сидя за столиком перед зеркалом, поцеловать туфли, отороченные мехом, задники и пятки…
***
Вот и мне так иногда говорили: «Мы уезжаем на бал, а ты здесь убери-прибери и т.д. по списку…»
***
Если бы древние амазонки на время обратили меня в рабство, наверное, я был бы благодарен им…
***
Быть слугой (прислугой) в доме богатой американки…
***
За мизерную плату с полной самоотдачей работать на бизнес-вумен…
***
В первый раз на работу меня взяла женщина в серебристой шубке и на серебристом «Мерседесе»… что очень стильно смотрелось в зимнюю, вьюжную погоду…
***
Иногда мне хотелось, чтобы меня поработила какая-нибудь (американская) бизнес-леди…
***
Сидя за рулем, она, будучи в шортах, раздвинула ножки, прижав его лицом меж них… чтобы просто пребывал там…
***
Деловой начальнице… он ходил за сигаретами, чистил обувь…
***
Сексуальность элегантной, деловой женщины…
***
Ее стопы, обтянутые чулками…
***
Туфли-лодочки…
***
Женские следки… подкладки в туфли… подследники… для обуви…
***
Поношенные женские туфли… чулки…
***
Целовать между ластовицы…
***
Уткнуться носом в пятки Хозяйке…
***
Уткнуться Ей между чулок…
***
Уткнуться в тапочки любимой…
***
Верноподданнически припасть к Ее стопам… между стоптанной туфлей и пяткой…
***
Приникнуть лицом к Ее стоптанным без задников туфлям поцелуями…
***
Целовать пятки иностранкам… и меж ног…
***
Если человек лижет кому-то пятки, значит, он готов и служить, как верный пес.
***
Она возлежала… он склонился перед Ее белыми стопами и старательно лизал Ей пятки… На что она приговаривала: «Вот так, молодец, верный пес!..»
***
Склонившись перед Ней ниц, он подполз, положив свою морду на Ее туфли… умоляя… (как в кино про собаку и проводницу, не хотевшую ее пропускать…)
***
Собака норовит засунуть свой нос под юбку к женщине…
***
Пес, поджав хвост, подполз к хозяйке… зная, что накажут…
***
После наказания поцеловать руку Хозяйке, - в знак повиновения и признания Ее власти…
***
Интересно, команда: «К ноге!» - это для кого?!.
***
Трепет подчинения, - перед кастой аристократов.
***
Трепет подчинения, - перед (высоким) рангом.
***
Есть такие люди, которые никому никогда не кланяются.
***
Римское господство.
***
Гордая походка глубоко оскорбленной Королевы.
***
Непокорность цыганки.
***
Ненависть турчанки.
***
Жестокость полячки.
***
Польская аристократка…
***
Раб светской львицы.
***
Дикий молодой бог.
***
Желание… и повиновение ему…
***
Наказание желанием…
***
Изысканная жестокость женщины.
***
Грубое сексуальное насилие.
***
Ласковое сексуальное насилие.
***
Сладость унижения.
***
Сладость боли.
***
В момент соития человек перестает быть человеком.
***
Звериные ласки… потискать, покусать, пощипать, помять…
***
Как меняются лица людей в момент сексуального экстаза? Трудно представить?.. Это их подлинная природа…
***
Красиво, когда девушки целуются… нижними губами…
***
Ускользающая невинность…
***
Тайное страдание.
***
Седовласая строгость.
***
Снегурочка – маленькая Снежная Королева!
***
Если полюбить злую волшебницу, то она становится добрее!
***
Соблазнительно-пугающий вид крови…
***
Женская борьба… (кто проиграл, тот сексуально подчиняется…)
***
Дикая сексуальность.
***
Охота на людей.
***
Иго человеческой субъективности.
***
Унижение из тщеславия.
***
Власть куртизанки.
***
Уроки послушания.
***
Дисциплина для девочек.
***
Господские ласки.
***
Римский господин.
***
Тяжесть рабского положения.
***
Страдание под господской сандалией.
***
Поцеловать (женское) кольцо Власти…
***
Мадам Чеушеску.
***
Зачастую борьба за власть принимает смертельные формы (что свидетельствует о ее не вполне божественном происхождении).
***
Страх (и преклонение) перед (красивой) женой Берии…
***
Госпожа, светловолосая прибалтийка, худощавая, жестокая, со снайперским настроением…
***
В форме прислуги встал пред сапогами господ на колени…
***
Поротый на конюшне…
***
Заставить долго стоять на коленях…
***
Любая девушка может позволить завязать ей обувь из тщеславия…
***
Они будут любить его за то, что он их презирает.
***
Что такое Смерть? Поцелуй небытия…
***
У нас всегда есть возможность умереть.
***
Одинокий, темный цветок самоубийства. Не расцветай?..
***
Жестокость жизни – в силе желаний и невозможности их удовлетворить.
***
Птицы вопят, пронзенные в сердце Венерой…
***
Предсмертный крик, умирающего в ненависти…
***
Бессилие перед владыкой, отнявшим любовь…
***
Муки Катулла, кто вас испытал?.. Любовь Проперция, ты мне знакома!
***
Аристократизм вселяет чувство господства над людьми.
***
Римский господин, закаленный войной, высеченный, словно из кости, уже одним своим видом внушал рабам необходимость беспрекословного подчинения и повиновения, преданности и (даже где-то страстного) служения… под страхом наказания и смерти. Его супруга-госпожа вызывала, внушала подобные ощущения… При этом проявлялось постоянное подчеркивание твоего рабского положения и своего возвышенного, господского...
***
Дворцы римской знати.
Примечание. «Atrium – закрытый внутренний двор в средней части древнеримского жилища, куда выходили остальные помещения. В центре атриума был бассейн (имплювий), над которым оставлялось отверстие (комплювий) для стока дождевой воды. Главным украшением атриумов служили деревянные бюсты предков, размещенные по небольшим шкафам (armaria), которые развешивались по стенам. Бюсты эти покрывались расписанными восковыми масками, сделанными по гипсовым слепкам с покойника, и соединялись между собою гирляндами таким образом, что в общем они представляли собою целое родословное дерево. Против входных дверей атриума помещался иногда очаг, где домашним божествам, ларам и пенатам, приносились в жертву вино и фимиам. Слово атриум значило, по-видимому, первоначально дом, на что указывает самое название, означающее место черное (ater), закоптелое от дыма очага, который, как центр домашней жизни, должен был находиться в главной части дома. В этом случае он был не что иное, как большая крытая комната, в потолке которой было, вероятно, отверстие для выхода дыма. Комната эта служила помещением для всей семьи; здесь против дверей стояло супружеское ложе, а подле него прялки рабынь, вместе с которыми работала сама хозяйка; в этой комнате собирались домочадцы и чужие, а потом и клиенты. Затем, по мере развития богатства и роскоши в народе, к атриуму стали прибавляться другие помещения и выработались вышеуказанные формы. После покорения Греции, когда у римлян появилась любовь к художественным произведениям, атриумы стали богато украшаться статуями и колоннами из драгоценных мраморов.
Тот же помпейский дом был сразу проникнут и эллинским духом. Ни в чем так ярко он не проявляется, как в чудных перестильных двориках – маленьких кусочках природы, заключенных внутри самих домов и представляющих как бы небольшие садики, либо цветники с фонтанами и нимфеями, мраморными рельефами и бронзовыми статуэтками богов, свежим, незапятнанным воздухом и прохладной тенью от цветущих деревьев и кустов… нередко наверху дома устраивался солярий; зимой сюда выходили днем, чтобы погреться на солнце и полюбоваться видом; летом — чтоб насладиться вечерней прохладой. Здесь устраивали иногда беседку, украшенную вьющимися растениями.
После Пунических войн и первых походов на Восток жилище римлян в последний раз претерпело изменения: у них появилось желание строить себе такие же дома, как у побежденных ими народов.
В греческом доме, значительно измененном и усовершенствованном на Востоке, где с ним познакомились римляне, их поразил больше всего обширный двор, ярко освещенный и окруженный портиком или перистилем, на который выходили все комнаты; именно этот перистиль они и захотели воспроизвести в своем жилище. Но из уважения к старине они сохранили также и прежний атриум.
Атриум подвергся изменению меньше всех других частей дома. Дело ограничилось тем, что ведущий в него коридор был поднят на несколько ступеней над уровнем земли, а наружная дверь получила архитектурные украшения. При входе посетителя встречало ворчанье собаки, которая оскаливала на него зубы; иногда живую собаку заменяла мозаичная фигура с надписью «берегись собаки». Но в любом случае раб-привратник наблюдал за входившими; чтобы он не мог покинуть своего поста, его приковывали к стене.
Вся внутренняя жизнь семьи сосредоточивалась теперь в перистиле. Это было обширное открытое пространство, окруженное со всех сторон портиками с колоннадой. Посредине помещался виридарий с корзинами цветов, с редкими кустами, с бассейнами, в которых держали дорогую рыбу. Занавеси или шторы, протянутые между колоннами, защищали эти галереи от солнца и делали их приятным местом для прогулок.
Под старым Римом предполагается не лишь город Рим античной эры, но и все завоеванные им страны и народы, входившие в состав колоссальной Римской державы от английских островов до Египта. Римское искусство высшее достижение и результат развития старого искусства. Его создавали не лишь римляне (либо италики), но и древние египтяне, греки, шины, обитатели Пиренейского полуострова, Галлии, старой Германии и остальные народы, покоренные Римом, время от времени стоявших на более высокой ступени культурного развития.
В художественном мастерстве, непременно, господствовала древнегреческая школа, зато на формы искусства в каждой провинции Римского страны влияли местные традиции. В особенности большой вклад в создание римской культуры внесли греческие колонисты в Южной Италии и Сицилии, их богатые города были центрами научной жизни и художественной культуры античности.
С распространением римского владычества на Грецию и эллинистические страны в Рим проникли утонченность и роскошь эллинистических городов. Приток богатств из завоеванных государств в течение IIII вв. до н. э. Изменили нравы римлян, порождая посреди господствующих классов расточительство. Ввозились в большом количестве именитые греческие статуи и картины греческих мастеров. Римские храмы, дворцы превратились в собственного рода музеи искусства.
Во всем старом мире римская архитектура не имеет себе равной по высоте инженерного искусства, обилию типов сооружений, богатству композиционных форм, масштабу стройки. Римляне ввели инженерные сооружения (акведуки, мосты, дороги, гавани, крепости) как архитектурные объекты в городской, сельский ансамбль и пейзаж.
В республиканский период сложились главные типы римской архитектуры. Суровая простота жизненного уклада в условиях неизменных жестоких войн нашла отражение в конструктивной логике монументальных инженерных сооружений. В них ранее всего проявилось своеобразие римского искусства.
На начальном этапе развития римское общество состояло из двух основных сословий — патрициев и плебеев. Согласно наиболее распространённой версии о происхождении этих двух основных сословий, патриции — это коренные жители Рима, а плебеи — пришлое население, обладавшее, однако, гражданскими правами. Патриции были объединены сначала в 100, а затем в 300 родов. Первоначально плебеям запрещалось вступать в брак с патрициями, что обеспечивало замкнутость сословия патрициев. Кроме этих двух сословий, в Риме существовали также клиенты патрициев и рабы.
С течением времени социальная структура в целом заметно усложнилась. Появились всадники — лица не всегда знатного происхождения, но занимавшиеся торговыми операциями (торговля считалась недостойным патрициев занятием) и концентрировавшие в своих руках значительные богатства. Среди патрициев выделялись наиболее знатные роды, а часть родов постепенно угасала.
После выделения из рода знатных патриархальных семей к патрициям стала относиться лишь родовая аристократия, предки которой когда-то составляли царский сенат. Принадлежность к родовой аристократии можно было получить по праву рождения, а также путём усыновления или награждения. Это право терялось по смерти или из-за ограничения в правах.
С конца VI века до н.э. патриции превратились в господствующий класс — сословие Римской республики; экономической основой их могущества было исключительное право на пользование общественной землёй (ager publicus).
После включения плебеев в состав римского народа и уравнения их в правах с патрициями (к началу III века до н. э.) верхушка патрициев, или патрициата, и плебса, слившись, образовали нобилитет.
В Рим также начали стекаться люди различных национальностей (прежде всего греки), не обладавшие политическими правами, но игравшие важную роль в жизни общества. Появились вольноотпущенники (лат libertinus — либертин!), то есть рабы, которым была дарована свобода».
P. S. «По выражению Аристотеля, раб представляет собой лишь «живое орудие», одушевлённую собственность, вьючный скот (на языке римского права — res, то есть вещь). Рабы обычно используются как рабочая сила в сельскохозяйственном и другом производстве, в качестве слуг, либо для удовлетворения иных потребностей хозяина. Вещный характер раба, прежде всего, выражается в том, что все продукты рабского труда становятся собственностью владельца; зато и забота о прокормлении и о других нуждах рабов лежит на хозяине. Раб не имеет своей собственности, он может распоряжаться лишь тем, что господин пожелает дать ему. Раб не может вступать в законный брак без разрешения господина, продолжительность брачной связи — если она дозволена — зависит от произвола рабовладельца, которому принадлежат также и дети раба. Как и всякая составная часть имущества, раб может стать предметом всевозможных торговых сделок.
Раб не является субъектом права как личность, как человек. Ни в отношении к своему господину, ни в отношении к третьим лицам раб не пользуется никакой правовой защитой как самостоятельное лицо. Господин может обращаться с рабами по своему усмотрению. Убийство раба господином — законное право последнего, а кем-то другим — рассматривается как покушение на имущество господина, а не как преступление против личности. Во многих случаях за ущерб, нанесённый рабом интересам третьих лиц, также несёт ответственность хозяин раба.
Просматривается аналогия раба (как вообще пленника) с заключенным. Тем не менее, разница между рабом и заключённым есть, и существенная. В античную эпоху рабство являлось основой экономической жизни общества. Раб, в отличие от заключённого, не осуждался судом, а просто захватывался по «праву сильного», либо становился таковым за долги, а также рождался, как сын или дочь раба. Заключённые осуждаются судом, имеет право на судебную защиту, на опротестование приговора. Причём в цивилизованных странах большинство заключённых — это действительно люди, изоляция которых от общества необходима в целях его безопасности. То есть, важен не сам труд заключённых, а их изоляция. Дети заключённых не являются заключёнными в современном обществе.
Пленные во все времена становились «заключенными — рабами» без всякого суда.
Рабство появилось и распространилось в обществах, перешедших к сельскохозяйственному производству. С одной стороны, это производство, особенно при примитивной технике, требует весьма значительных затрат труда, с другой — работник может произвести существенно больше, чем необходимо для поддержания его жизни. Пользование рабским трудом стало экономически оправданным и, естественно, широко распространилось. Тогда и сложилась рабовладельческая система, просуществовавшая многие века — как минимум, с античных времён до XIII века, а кое-где и дольше.
В этой системе рабы составляли особый класс, из которого обычно выделялась категория личных, или домашних рабов. Домашние рабы всегда находились при доме, прочие же работали вне его: в поле, на строительстве, ходили за скотом и так далее. Положение домашних рабов было заметно лучше: они были лично известны господину, жили с ним более или менее общей жизнью, до известной степени входили в состав его семьи. Положение прочих рабов, лично мало известных господину, часто почти не отличалось от положения домашних животных, а иногда бывало и худшим. Необходимость удержания больших масс рабов в подчинении привела к появлению соответствующей юридической поддержки права владения рабами. Помимо того, что сам хозяин обычно имел работников, чьей задачей был надзор за рабами, законы сурово преследовали рабов, попытавшихся бежать от хозяина или взбунтоваться. Для усмирения таких рабов широко применялись самые жестокие меры. Несмотря на это, побеги и восстания рабов были нередки.
По мере роста культуры и образованности общества среди домашних рабов выделился ещё один привилегированный класс — рабы, ценность которых определялась их знаниями и способностями к наукам и искусствам. Существовали рабы-актеры, рабы-учителя и воспитатели, переводчики, писцы. Уровень образования и способностей таких рабов нередко значительно превышал уровень их хозяев, что, впрочем, далеко не всегда облегчало их жизнь.
Труд, вынуждаемый страхом наказания, сам по себе неуспешен и непроизводителен: даже физическую силу рабы не прилагают к делу и наполовину. Все это подрывало институт рабства. Новые хозяйственные отношения, которые в различных государствах обусловливались различными причинами, создали новый институт крепостничества, породив новое состояние несвободных, прикреплённых к земле и поставленных под власть землевладельца крестьян (личная зависимость, поземельная зависимость), которые, однако, при всей ограниченности своих прав, не являются уже собственностью владельца.
Считается, что человек находится на положении раба, если в его отношении выполняются три условия:
1. Его деятельность контролируется иными лицами с помощью насилия или угрозы его применения.
2. Он находится в данном месте и занимается данным видом деятельности не по своей воле и лишён физической возможности изменить ситуацию по собственному желанию.
3. За свою работу он либо не получает оплаты вообще, либо получает минимальную оплату».
Против реального трудового рабства! В нравственной жизни человечества рабство, безусловно, имело и имеет крайне вредные последствия. С одной стороны, оно приводит к нравственной деградации рабов, уничтожая в них чувство человеческого достоинства и стремление к труду на благо себя самого и общества, с другой — отражается неблагоприятно на рабовладельцах. Давно известно, что для психики человека крайне вредна зависимость подвластных от его каприза и произвола; господин неизбежно привыкает исполнять все свои прихоти и перестаёт владеть своими страстями. Распущенность становится существенной чертой его характера.
Во времена повсеместного, широко распространённого рабовладения рабство оказывало разлагающее влияние на семью: сплошь и рядом рабыни, едва выйдя из детства, принуждались удовлетворять сексуальные потребности господина, что далеко не способствовало хорошим супружеским отношениям. Дети господина, находясь в постоянном соприкосновении с рабами, легко перенимали пороки как родителей, так и рабов; жестокость и пренебрежение к рабам, привычка ко лжи и безответственности прививались с детства. Конечно, встречались отдельные исключения, но они были слишком редки и ничуть не смягчали общего тона. Из семейной жизни разврат легко переходит в общественную, как особенно рельефно показывает античный мир.
Вытеснение свободного труда рабским приводит тому, что общество делится на две группы: на одной стороне — рабы, «чернь», в значительной степени состоящая из людей невежественных, продажных, проникнутых мелким, эгоистическим честолюбием и постоянно готовых поднять гражданскую смуту; на другой — «знать» — кучка богачей, возможно, образованных, но при этом праздных и развратных. Между этими классами — целая бездна, что является ещё одной причиной разложения общества.
Ещё одним вредным последствием рабства является обесчещение труда. Занятия, предоставленные рабам, считаются позорным для свободного человека. С увеличением масштабов использования рабов возрастает число таких занятий, в конце концов всякий труд признается позорным и бесчестящим, а наиболее существенным признаком свободного человека считается безделье и презрение к какой бы то ни было работе. Воззрение это, будучи порождением рабовладения, в свою очередь поддерживает институт рабства, да и после упразднения рабовладения остаётся в общественном сознании. Для реабилитации труда требуется, затем, большое время; до настоящего момента такое воззрение сохранилось в отвращении некоторых слоев общества ко всякой хозяйственной деятельности».
***
Колоннады и статуи вдоль отделанного цветным мрамором атриума. (Вот так дома и надо строить!)
***
На коленях на мраморном полу...
***
Я рыдаю по древнему Риму…
***
Дворцы петербургской знати...
***
Перед Дворцом Царицы, перед Ее балкончиком, как подданный смотрю снизу… осталось лишь, сняв шапку, встать на колени на каменные, холодные ступени, и покорно стоять, ожидая Ее появления наверху…
***
Повелительница тайных желаний…
***
Когда белотелая графиня поднялась из ванны в голубом атрии и прошлась по мраморному полу… он целовал Ее мокрые следы на полу…
***
Глубоко вдохнуть Ее следы…
***
Графине представили молодого человека, как поэта, подающего надежды… Она смерила его взглядом: - Но это же мой крепостной!.. Отведите его к моему конюху, пусть он научит его ухаживать за моими лошадьми!.. и, подавая, держать стремя… или нет, для начала лучше нарядите его в лакейский кафтан, пусть встречает гостей и прислуживает им!.. и повела веером…
***
Усевшись на диван и выставив ножки, графиня сказала лакею: - Не перечь мне, делай, что велю!.. Встань на колени… Вот так!.. Голову под юбки!.. И слушайся…
***
Отказывая ему и предпочитая другого, она сказала: «Ну а то я вновь поставлю тебя на колени!..»
P. S. После Ее ночи с другим, он во сне целовал Ее стопы… и ужасно мучился…
***
Удовлетворять потребности господ.
***
Быть на запятках, ходить в холуях…
***
Высокомерный взгляд на окружающих людей только как на собственную прислугу (обслуживающий персонал).
***
Держать глаза не выше ботфорт Хозяйки.
***
Удар хлыста по сапогу…
***
Власть человека над лошадью… на морозце…
***
Верный слуга.
***
Беспрекословное подчинение.
***
Крепостные слуги, чистящие в передней барские сапоги и женские туфли… А во время обеда, стоящие за столами барчуков, отгоняя мух…
Примечание. Из биографии А. С. Пушкина. «Пушкину было лет семь, когда он в первый раз попал в деревню. Ему все здесь нравилось — просторы полей и лесов, старые клены и липы в саду, первые дни поздней осени и ясное, прозрачное утро зимы...
Нравились ему крестьянские ребятишки, деревенские хороводы, песни, пляски. Но он видел, что жили деревенские дети не так, как он и его родные; избы у них были маленькие, дымные, грязные, и одеты они были по-другому — не так, как он сам, брат Левушка, сестра Ольга. У сестры Ольги были красивые кисейные платьица, открытые башмачки с бантиками; она училась танцевать. А дворовые ребятишки чистили в передней барские сапоги, ходили в лес по грибы и по ягоды для барского стола; с ними ходил часто взрослый слуга, который заставлял их петь, чтобы они не ели ягод. Во время обеда эти дети стояли за барскими стульями и ветками отгоняли мух: никто не спрашивал их, голодны ли они, да никому и в голову бы не пришло посадить их за барский стол. Ведь это были крепостные дети, которых в любое время можно было продать, обменять на щенка, котенка.
Не раз, конечно, слышал маленький Пушкин и от няни и от дворовых людей рассказы о самодурах-помещиках, которые засекали насмерть крепостных детей.»
Примечание. Из Биографии И. А. Крылова-баснописца. «Как-то Андрей Прохорович с сыном был у богатого помещика Львова. Там собралось много гостей. Ванюша декламировал стихи, играл на скрипке, изображал кого-то в небольшой пьеске. Гости удивлялись его способностям, говорили, что его непременно надо учить. Львов предложил Андрею Прохоровичу присылать к нему в дом Ванюшу, чтобы он учился вместе с его детьми. Отец с радостью согласился.
У детей помещика Львова были французы-гувернеры, к детям ходили учителя, которые обучали их разным наукам, и мальчик Крылов научился у них многому. Но немало обид и унижений пришлось пережить ему в барском доме. Здесь он впервые понял, что такое неравенство: учителя часто пренебрежительно относились к сыну мелкого чиновника, которого учили из милости; взрослые давали мальчику понять, что он неровня их детям. Случалось ему иногда исполнять и обязанности казачка — прислуживать за столом хозяевам и гостям. Приедут, бывало, гости, а кто-нибудь из хозяев скажет: «Ванюша, подай в гостиную поднос с чаем»,— и Крылов ловко исполнял поручение, в то время как хозяйским детям таких поручений никогда не давали.
Маленький Крылов был очень трудолюбив. Старательно и упорно учился всему и особенно усердно занимался итальянским и французским языками и для практики пробовал переводить. Случайно попалась ему тоненькая книжка знаменитого французского баснописца Лафонтена. Мальчик принялся переводить басню о тростинке и дубе, которая ему очень нравилась, но этот первый его опыт оказался совсем неудачным…»
***
(Анна Алексеевна) Оленина (прохладная, голубоглазая, светлолокая), русская Госпожа, Дворянка... (в кою был влюблен Пушкин, но получил отказ из-за неимения достаточных средств и неблаговидной репутации в высшем свете)… Госпожа, у которой в усадьбе Приютино частенько бывал близкий мне, по душе, одинокий сирота поэт Гнедич, посвятивший Ее семейству много стихов).
Оленина казачьему офицеру (из Ее дневника):
"Потом мы разговорились о свете, о молодежи нашей, которую я бранила. Рассказывала ему, смеючись, как делают куры ("делают куры" - ухаживают (от французского faire la cour - "прислуживать", давшего и русское выражение "строить куры" - волочиться, ластиться, заигрывать) и как весело обходиться холодно и приказывать своим "рабам", которые ловят малейшие ваши желания...
"Мне кажется, что свет Вас немного избаловал, Анна Алексеевна, и что Вы любите всю эту пустую услужливость Ваших молодых людей, она испортит Вас".
"- Не бойтесь, я уже привыкла к этому и не свернуть мне так скоро голову! Завтра посмотрите, как я обращаюсь с ними..."
*в Приютино собирался цвет русской культуры...
P. S. Немного об Олениной… http://starboy.name/olenina.htm
«На гробе Матери», Гнедич
http://www.starboy.name/iran/matmogil.htm
Памятнику Николаю Оленину в Приютине – 200 ЛЕТ
http://www.starboy.name/iran/pamztpriut.htm
***
Примечание. «…Сохранились сотни писем Екатерины и Потемкина друг другу, составившие отдельный том «Литературных памятников». В основном это короткие записки влюбленных, которые они писали по несколько раз в день, когда из-за дел не могли остаться наедине. Императрица писала больше и ласковей, придумывая для любимого десятки шутливых и нежных прозвищ – «родная душенька моя», «дорогой мой игрушоночек», «сокровище», «волчище», «золотой мой фазанчик» и даже «Гришефишенька». Потемкин был более сдержан и называл Екатерину исключительно «матушкой» или «государыней». Свою любовь он проявлял иначе – заставлял слуг, доставивших записку, стоять на коленях, пока он пишет ответ».
***
Слуга стоял на коленях подле Потемкина с болью в коленях и одной мыслью: «Господин пишет письмо Повелительнице земли русской…»
***
Наверное, мне понравилась бы Зинаида Николаевна Юсупова (урожденная Нарышкина)… в ее мистическом дворце…
Примечание. «Род князей Юсуповых теснейшим образом связан с российской и мировой историей. Его исток - в VI в. нашей эры, когда жил пророк Мухаммед. Эмиры, калифы и султаны с царской властью, чьи имена встречаются на страницах сказок Шахразады, а владения простирались от Египта до Индии - все предки Юсуповых».
Примечание. «Испанская инфанта Элалия в своих мемуарах писала о ней: «Княгиня была очень красивой женщиной, она обладала такой замечательной красотой, которая остается символом эпохи».
Феликс восхищался матерью не только как самым родным человеком, но и как необыкновенной красавицей: «Моя мать была очаровательна. Со стройной талией, тонкая, грациозная, с очень темными волосами, смуглым цветом лица и голубыми глазами, блестящими как звезды, она была не только умна, образованна, артистична, но исполнена самой обаятельной, сердечной доброты. Ничто не могло сопротивляться ее очарованию. Ничто не могло сопротивляться ее очарованию. Далекая от того, чтобы тщеславиться своей необычайной одаренностью, она была сама скромность и простота. «Чем больше небо вам дало, - говорила она нам часто, - тем больше вы обязаны перед другими. Будьте скромны, и если имеете в чем-то превосходство, старайтесь не дать это почувствовать тем, кто менее одарен».
Говорят, она была так добра, так снисходительна и ласкова ко всем, что один деятель искусств пожелал быть рядом с ней хоть последней ее свиньей…
Правнучка княгини, Ксения, которая родилась в Париже в 1942 году, весной 1991 года впервые перешагнула порог дворца Юсуповых на Мойке, дом, в котором прошла жизнь многих поколений Юсуповых, а в 1994 году она, стоя на парадной лестнице дворца, на правах хозяйки встречала гостей «Петербургских сезонов», которые открывались большим рождественским балом. В этом же году осенью в полуразрушенном фамильном храме Спаса Нерукотворного Образа в Подмосковье она присутствовала на литии - православном церковном обряде очищения от скверны, которой были подвергнуты храм и могилы предков. В северном пределе этой усадебной церкви сохранилось пять семейных захоронений.
В своем интервью она говорила те слова, которые, наверное, могла бы сказать и Зинаида Николаевна: «Я безумно люблю Россию, мой родной Петербург, который считаю самым красивым городом на земле, чувствую себя частичкой своей родины. Мои родители никогда не отказывались от русского гражданства и не хотели принимать иностранное. Они так и умерли…»
P. S. А Распутин Александру Федоровну называл мамой… и отзывался о ней с самыми теплыми чувствами… (в пику воспоминаниям Феликса http://starboy.name/yusupov.htm («Воспоминания Феликса»), http://starboy.name/rasputin2.htm («Распутин о себе»).
P. S. Зинаида Николаевна «с жаром вступилась за славу Пушкина» после его смерти… и досадовала, что Пушкин ничего так и не написал ей в альбом; на что поэт Федоров решил восполнить этот пробел:
Б. М. Федоров
З. И. Юсуповой:
«Восторгом мысль моя согрета:
Вы были дивный идеал,
Когда любимого Поэта
Ваш голос славу защищал.
Ценя и мысль, и выраженье,
И чувства пламенной мечты,
Вы сами были вдохновенье
И чистый гений красоты.
Хоть мимолетно Вы касались
Струн лиры Пушкина златой,
Их звуки в сердце отзывались,
Чаруя, властвуя душой.
Вот лучший лавр его могилы.
О, если б он услышать мог,
Кто был его защитник милый,
Покров бы смертный он расторг...
Он возвратился б снова миру;
Душою Гений не угас;
Но Вам бы — посвятил он лиру,
И все звучал бы он — о Вас!..»
***
Примечание. Пушкина назначили камер-юнкером – низшее придворное звание, комнатный слуга императора… камер-лакей…
Примечание. А. С. Пушкин (Н. Б. Юсупову):
«От северных оков освобождая мир,
Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,
Лишь только первая позеленеет липа,
К тебе, приветливый потомок Аристиппа,
К тебе явлюся я; увижу сей дворец,
Где циркуль зодчего, палитра и резец
Ученой прихоти твоей повиновались
И вдохновенные в волшебстве состязались.
…Один всё тот же ты. Ступив за твой порог,
Я вдруг переношусь во дни Екатерины.
Книгохранилище, кумиры, и картины,
И стройные сады свидетельствуют мне,
Что благосклонствуешь ты музам в тишине,
Что ими в праздности ты дышишь благородной.
Я слушаю тебя: твой разговор свободный
Исполнен юности. Влиянье красоты
Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты
И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой.
Беспечно окружась Корреджием, Кановой,
Ты, не участвуя в волнениях мирских,
Порой насмешливо в окно глядишь на них
И видишь оборот во всем кругообразный.
Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной.
В тени порфирных бань и мраморных палат,
Вельможи римские встречали свой закат.
И к ним издалека то воин, то оратор,
То консул молодой, то сумрачный диктатор
Являлись день-другой роскошно отдохнуть,
Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь».
***
Я буду счастлив, если хотя бы одна женщина, ныне живущая на свете (или после), своею рукой положит цветы на мою могилу…
Примечание. Пусть какая-нибудь женщина назовет своего ребенка Андреем или Александром, или Алексеем, это будет мне отрадно...
***
Друг Женщин вечный,
Любезен буду им,
И век мой скоротечный
Пусть будет дар живым!..
***
Благородные натуры в страдании прекрасны (поэтому именно на их долю часто и выпадают страдания).
***
Мы постоянно лукавим с собственной природой (а чаще всего и не понимаем ее). Но и Она зачастую лукавит с нами…
Сорванная роза
Цветы наиболее просто и ясно выражают волю Природы.
Окрапленая утренней росой, белая роза благоухала в саду. Она распустилась у прозрачного источника, близ тени ивовых дерев. Ее аромат вселял в окружающие растения, деревья, цветы желание жить, - ее расцвет был танцем во мраке небытия, чудом, борьбой жизни и смерти, волей Природы.
Приосененная шелестом густой листвы, где запутался прохладный ветерок, тая, она покоилась под утренним небом, на котором еще был виден бледный серп молодого месяца…
Мальчик встал рано. Красота и совершенство розы не давали ему спать всю ночь. Он грезил цветком. Подойдя к розе, он долго, как завороженный, глядел на нее, не смея оторвать глаз. Затем рукой тронул влажный стебель и почувствовал, как у него в руке заструилась жизнь. Сжав пальцы, в одно мгновенье, он сорвал цветок – роса упала на траву… Сознание мальчика пронзила боль цветка, жизнь которого была насильно прервана. Почему он сделал это? Из-за невозможности улучшить цветок, от собственной слабости, или от ощущения власти над жизнью и смертью?..
На самом деле, цветок не достигает никогда предельной формы совершенства, он постоянно меняется - днем и вечером, в солнечную и дождливую погоду, спокойно цветет или гнется в борьбе с порывистым ветром, - он разный, и каждый раз он необыкновенен по-новому, его бытие – в области метаморфоз прекрасного...
Роза была неподвижна в руке: она не могла ни кричать, ни стонать, ни дергаться, ее воля была парализована, она совершенно не могла воспрепятствовать собственной смерти. Ее абсолютное бессилие возбуждало мальчика. Он достал иголку и медленно проткнул ею стебель. Цветок не шелохнулся, казалось, он молчаливо терпел боль. Мальчик любовался, как цветок умирал на его глазах. Он оторвал один лепесток, затем другой. Роза теряла свою красоту. Где теперь ее прелесть? Она улетучилась, как дым. Оборвав все лепестки, он бросил голый стебель на грязную дорогу. Заморосил дождь, и мальчик побежал домой… А одинокий цветок так и остался осиротело лежать на мокрой, разъезженной дороге…
***
Однажды в детстве мальчик услышал легенду, как один парень, поймав кошку, забрался ночью на крышу высотного дома, закатал ее в огромный снежный ком и столкнул с крыши. Почему-то это впечатление ясно отпечаталось в его сознании. Он никак не мог понять, как можно такое сделать?!.
***
Весенний ветер. Майская зелень. Цветущая черемуха. Мальчик поднялся в горку с реки. В кулаке он держал маленькую рыбку, пойманную в садок. Он сжимал ее в ладони так, что она, хрустя, раскрывала жабры и выпучивала глаза, жадно глотая воздух. Мальчик сжимал медленно, все сильнее и сильнее, испытывая при этом какой-то восторг, прямо сексуальное возбуждение…
***
Сатана в марте, превратившись в кота, подкрался к своей возлюбленной и начал ласково царапать ее лапой...
***
Каждый раз, когда она уходила к своему любовнику, она снисходительно и надменно протягивала мужу руку – для поцелуя…
***
Унижение любовницы перед женой из-за нестабильности своего положения… и одновременно ощущение превосходства над ней…
***
Женщина в отчаянии встала на колени перед любовницей мужа в надежде вернуть его… властность превосходства любовницы…
***
В глубоком поклонении застыть на коленях перед обнаженной Женщиной, точно перед изваянием…
***
Символично: вокруг Женщины фаллосы. Женщина-Царица восседает на троне, а вокруг Нее мужчины с вставшими, торчащими фаллосами, готовые служить… Женщина любого может взять… за фаллос и повести, куда Ей будет нужно…
***
Ромашка Доминантности. Рабы вокруг, точно лепестки ромашки, пали ниц перед царящей в центре Госпожой, сидящей на высоком троне, словно Богиня в сердцевине… и повелевающей сонмом окружающих Ее рабов, самой Природой предназначенных, прирожденных Ей в служение…
***
В полутемном зале танцующие девчонки наслаждались своими рабами-попугаями, танцующими на коленях вслед за ними, не отрываясь, губами припав к источникам жизни меж их ножек… чувствующие, знающие запах каждой…
***
Уткнуться носом в Ее бюстгальтер…
***
Поклоняться драгоценностям Женщины, служащим для Ее украшения…
***
Чем благороднее камень, украшающий Женщину, тем благороднее он влияет на Нее, так и с рабами…
***
Ухаживать за украшениями Женщины достойно раба…
***
Целовать Ее руки, ноготки, подтягивающие чулок…
***
Богатые американцы в Доме держали русскую прислугу… на нижнем этаже, в коморке для слуг, - дабы подчеркнуть относительный приоритет материального над духовным… (для обострения отношений)
***
Побыв слугой, хаузкипером в американском богатом доме… прислугой у американской Леди… писатель Эдуард Лимонов окреп в убеждениях… национал-большевизма… врага капитализма… (книга «История его слуги»)
***
Копаться с лопаткой в клумбах рядом с Госпожой, угождая Ей во всем… садить кусты, послушно поддакивая…
***
Лидия Ивановна Кашина и Есенин, богатая помещица и бедный поэт-крестьянин… P. S. Любовь бедного поэта к богатой помещице… есть в этом что-то по-матерински-покровительственное, некое социальное неравенство, при котором поэт, при всем его таланте, стоит ниже, находясь как бы в подчинении…
***
Русская Царица Алекс и бедный поэт Есенин…
***
Великая Княгиня удостоила своим вниманием нижний обслуживающий персонал, прислугу, в коей состоял и поэт Есенин вместе с садовниками, конюхами, полотерами, истопниками, ныне ставшими санитарами, с которыми на службе у царской четы и старался поэт…
***
У ног царицы Тамары… (поэт Шота Руставели, написавший «Витязь в тигровой шкуре» и подносящий поэму Ей…)
***
Раб у ног любовной четы…
***
Мыть полы к приходу Домоправительницы, чтобы ступала Она своими ножками по чистому полу, убирать пыль, чтобы дышала чистым воздухом…
***
Мыть (с мыльной пенкой) диски у автомобиля Госпожи, стоя на коленях целовать их, ведь она ездит на этом авто… у дверцы встречать Госпожу распростертым ниц… приятно ухаживать за Ее вещами...
***
Получать эстетическое удовольствие от Женского Доминирования…
***
Обувать гейш…
***
Прислужник куртизанок.
***
Педикюрщик.
***
Арес (бог войны), посещающий Афродиту (богиню любви), втайне от Ее мужа Гефеста (ремесленника, кующего и монету) … тайная связь войны и любви, воина и женщины… мужественности и женственности...
***
Женщина, положившая ногу на мужское бедро…
***
Женщины македонян… Олимпиада…
***
Вынужденный склониться к ногам Победителя…
***
Девушка – тайский боксер…
***
Из испанцев: «Я казни жду, целуя сталь кинжала».
***
Королева попирает голой ножкой королевскую мантию, шубу из горностая…
***
Женщина из лимузина…
***
Девочка с завистью смотрит на стройность белых ног балерины…
***
Ножки девушки в прозрачном роднике…
***
Поутру собирать росу… в туфельку принцессы… и пить…
***
Быть под шлепанцами у Ники, получать ими по лицу за нерадивость, за неумение отряхивать с ног песок…
***
Достойный застегивать сандалии Богини Ники…
***
И вообще я часто заслуживаю негодования: «Раб, как ты разговариваешь, - как ты смеешь так разговаривать, - с Госпожой?!.» (после чего хочется стать ниже травы, тише воды, пасть ниц, просить прощения и быть наказанным).
***
Зачастую, когда раб не занят, он должен ждать… когда Госпожа отдыхает, развлекается… такова его доля…
***
Французский Господин в черных сапогах наездника… с хлыстом…
***
Госпожа со своим любовником-Господином подъехали на вороных конях, возвращаясь с лесной прогулки… ожидая, раб стоял на коленях, готовый облобызать от грязи сапоги своих Господ… что и исполнил… затем же он прислуживал им в гостиной, спальне…
***
Из французских придворных наблюдений (Ф. Герре о Марии Луизе): «эта блондинка была подобна замороженному шампанскому, которое, едва оттаяв, сулит много удовольствий».
***
Темные чулки с поблескивающими звездочками… на ножках Королевы… и вдоль ножек, - словно плавная, ласковая рука Женщины, - скользящая страсть выше, теряющаяся в глубинах, темноте... доступной лишь Королю…
***
Женщина в зеркало глядит, как поклонник замирает, глядя на Ее ножки в чулках…
***
Японская Госпожа… якудза-ки… темная сила… (http://starboy.name/franc/a.html О-рен-Иши, она мне очень нравится, очень мне по душе… О-рен-Иши); о японском «ки» читайте отдельно…)
P. S. Я так и знал, самая красивая сцена на снегу из американского фильма «Убить Била» (2003 г.) взята из японского фильма «Госпожа кровавый снег» (1973 г.), «Госпожа Кашима», «Юкио – метель из преисподней», «Принцесса – метелица из ада», «дитя преисподней, дитя дьявола», - даже имена у героинь похожи О-рен-Иши и Госпожа Кашима. Ну и на американский манер притянута победительница какая-то американская пустышка в этом фильме (как будто режиссер взял Ее за большие ступни, как фетишист, хотя в «Криминальном чтиве» она ничего…) Да и очень красивая японская музыка взята из японского фильма… А Госпожа Кашима мне нравится, я интуитивно правильно угадал, кто Главный герой и кто близок мне...
Я влюблен в Японию и японок…
Примечание. Вначале фильма «Убить Билла» главный герой (видимо, словами автора, Квентина Тарантино) говорит: - Нет, я не садист, я глубокий мазохист… и стреляет из пистолета в свою любимую… Фильм «Доказательство смерти» в том же духе, с сексуальным подтекстом, с западом на женские ножки, женским доминированием, ну и с неотъемлемой жестью автора, конечно…
Из той же серии (Квентина Тарантино)
«Криминальное чтиво»:
«От заката до рассвета»:
(*она хотела заставить его слизывать собачье дерьмо с Ее ног… но он ответил, что был уже женат…)
«Бесславные ублюдки»:
«Доказательство смерти»:
(Примечание. Крайняя девушка справа чем-то напоминает Нику…)
Примечание. Фетишист Тарантино обычно снимает фильмы про необычных, выдающихся крутых монстров, про крутость в различных ипостасях. Это мне близко… здесь мы наблюдаем проявление из глубинной смеси сексуальных отклонений и стремления к превосходству. Только жаль, что все у него не поднимается выше каких-то массовых убийств.
***
«Нырять за жемчугом…» (делать куни)
***
Припасть к гроту наслаждений… источнику радости и жизни… горя и печали… страсти и смерти…
***
Эскимосский поцелуй… носом – в низ…
***
Пробороздить...
***
«Нагнулась в ритме трясогузки».
***
Раскрыть девчонку, как гранат, как персик сочный, без косточки в лоне…
***
«Клитор – миртовый бутон».
***
Госпожа над «веспасианом»…
***
Прислуживать Госпоже в древнеримской бане…
***
Служить виночерпием за столом у Госпожи…
***
Госпожа чистила апельсиновые корки в рот рабу…
***
(глотать) козявки Госпожи (грязь и пыль, застреваемые в носике)
***
Она чистила ушки мягкой ваткой на палочке, а он облизывал ватку и глотал…
***
Поцеловать пилочку от Ее маникюра и педикюра…
***
Нищий у ног богатой барыни…
***
Черная рабыня у ног восточной Женщины…
***
Элегантный слуга держит зонт над Господами…
***
Слуга с зонтом от Солнца для Дам…
***
Пьеро низко кланяется перед (Госпожой) Мальвиной, едва целуя Ей руку…
***
Женская ревность… из-за умения других женщин нравится мужчинам… своего рода женское превосходство…
***
Подлизываться к любимой Госпоже… снизу…
***
Надменный взгляд из-под ресниц…
***
Женщина по-господски, вальяжно возлежащая на шкуре тигра…
***
Зеленоглазая ведьма.
***
Рыжая-огненная... Владычица зари… восходящего Солнца…
***
Агриппина на вилле в окружении домочадцев и рабов…
***
Покорно лизать пятки Агриппине…
***
На коленях вымаливать прощения у Агриппины…
***
Девочка, услужливо подающая персик…
***
Маскарад… в древнем Риме…
***
Изменница под маской… острие женского коварства…
***
Социальное неравенство влюбленных…
***
Королева пчел… (пчела – символ власти Наполеона)
***
Аллах есть, Мухаммад есть… А где же Повелительница исламского мира?!. Возможно, это Амина (мать Муххамада)... Мухаммад: «рай находится под ногами мамы»...
***
Настоятельница монастыря.
***
В глазах трудно прочесть, почерпнуть глубины женской души… мужской еще труднее…
***
Рабыня турецкого Господина.
***
Рабыня гарема.
***
Английская леди в гареме Султана.
***
Султанша дивана.
***
На Востоке
Ночи роскошествуют,
Ночи взывают,
Ночи полны соблазна,
Как Женщина…
***
Красота Женщины, сама Женщина – загадка?!.
***
Повелительница сердца султана.
***
Ползти к ногам Женщины и умолять, чтобы Она позволила быть Ее рабом…
***
Ее пронизывающе-повелительный взгляд…
***
Я знаю, я рожден, чтобы служить Женщине, чтобы быть Ее рабом…
***
Я достоин лишь целовать пыль подле Ее ног…
***
Сверкая пятками, дразнит-дерзит…
***
Служить босоногой деревенской девчонке, собирающей яблоки в саду…
***
Девичьи стопы, мнущие росистую траву…
***
Женщине достаточно лишь захотеть, чтобы я встал перед Ней на колени…
***
Страстно лизать пятки Королеве…
***
Быть под копытами Ее коня…
***
Ее иссиня-ледяной взгляд… словно колючий снег… словно снежная пыль от айсберга…
***
Шуба – кожа пушистого зверя – украшает Женщину, придавая Ей нечто хищное, от повелительницы… вперемежку с истинно женским господством над дикой силой зверя…
***
Меха, греющие щечки, греющие ручки… и холодные, сверкающие, переливающиеся бриллианты…
***
Княгиня Тьмы… Марго…
***
Готесса.
***
Женщина в горе-трауре прекрасна…
***
Черная вдова.
***
Самки гиен… настоящий Матриархат…
***
Преданный взгляд собаки… снизу… на свою Хозяйку…
***
Дерзкая деревенская девчонка…
***
(сексуальная) острота женской власти.
***
Дворовый раб Помещицы…
***
Гордость Графини.
***
Сеточка-вуаль на лице.
***
(Черная) вдова у гроба мужа…
***
Раб царицы Клеопатры.
***
Глубокая (как ночь) еврейка.
***
Белая рубашка и черный галстук эсэсовки.
***
(Она) наслаждается пением птички в золотой клетки…
***
Старуха-служанка у девочки…
***
Обнаженная красавица купается в морских бликах…
***
Эрот прильнул к груди матери-Венеры…
***
Лебедь голову склонил к лону богини Любви, покорившись…
***
Пребывать в изножье богатой Дамы… в особняке у камина…
***
Властный взор тигрицы на тигра…
***
Госпожа кончиком пальчика ножки указала (в)низ… пасть ниц…
***
Стоя на лице мужчины… свободная Женщина… статуя Свободы…
***
Власть Далилы над Самсоном… безгранична…
***
Перед ложем Далилы на коленях лизать Ее стопы… ведь Она так хотела видеть Самсона в оковах, слабым, беспомощным, униженным перед Ней; одной любви Ей было мало…
***
Победительница Самсона, Женщина-покорительница мужской силы…
***
Отрезающая волосы… лишающая мужской гордости…
***
Раб Далилы.
***
Навсикая – повелительница раба Одиссея.
***
Амазонка-лучница.
***
Раб амазонки.
***
Поверженный воин под стопой амазонки, холодное острие копья у его шеи…
***
Спартанка.
***
Тонкая кожаная полоска опоясала Ее тугую грудь…
***
Сексуальное напряжение…
***
Обнаженное бедро спартанки…
***
Бегущая спартанка сверкающая бедрами…
***
Голобедрая спартанка… мечта спартанца...
***
Служить пьяным вакханкам… в страхе…
***
Лобызать стопы юной вакханке, набегавшейся по горам…
***
Погружаться в воду с головой под пятой, сидящей на краю бассейна девушки, подвластно движению Ее ножки… (может и утопить…)
***
Королева шезлонга.
***
Наступила каблуком на бампер дорогого авто…
***
Надменная в мехах…
***
Натягивающая чулки…
***
Доминирование ножкой.
***
Хозяйка яхты.
***
Королева корта.
***
Принцесса ракушки.
***
Цветочная цыганка.
***
Женщина-Оса.
Примечание. Фрэнсис Мэйес, женское доминирование среди пчел и ос, «Под Солнцем Тосканы» (вот такие вот американцы мне нравятся):
«Эд говорит:
— Ты глазам своим не поверишь, когда заглянешь в улей, — рассказывает он. — В сильную жару десятки рабочих пчел стоят у входа, машут крылышками, охлаж¬дая свою королеву.
— Радости жизни королевы пчел сильно преувели¬чены. Она только откладывает яйца, все откладывает и откладывает. Она совершает один брачный полет, и он дает ей достаточно плодовитости, чтобы до конца своих дней поселиться в улье. Рабочие пчелы — сексу¬ально недоразвитые женские особи — живут лучше всех. В их распоряжении поля цветов, где можно ка¬таться с боку на бок. Представь себе возможность сколько угодно кататься с боку на бок, например, в розе.
Женская особь осы проникает в развивающийся цветок внутрь фиги. Оказавшись внутри, она погружает свой изо¬гнутый игольчатый яйцеклад в завязь женского цвет¬ка и откладывает яйца. Если ее яйцеклад не может до¬стать до завязи (у некоторых цветков длинные пести¬ки), она все же оплодотворяет цветок фиги пыльцой, которую собрала за время своего перемещения. Если перевоплощение действительно реально, я не хотела бы вернуться на землю осой этого вида. Если женская особь не может найти подходящего гнезда для откла-дывания яиц, она обычно умирает от истощения вну¬три фиги. Если смогла — осы выводятся внутри фиги, и все самцы рождаются без крыльев. Их единственная функция — секс. Они вырастают и оплодотворяют женских особей, потом помогают им проложить тун¬нель и выйти из плода, а сами умирают. Самки выле¬тают, получив достаточно спермы, чтобы оплодотво¬рились все их яйцеклетки. Насколько это аппетитно — знать, что каким бы ароматным ни был вкус фиги, каждая, по сути, является крошечным кладбищем бескрылых самцов осы? Или, может быть, чувственность этому фрукту придает ароматизатор, в который пре¬вращаются эти самцы, растворяясь после своей корот¬кой сладкой жизни.
Я чувствую, что вросла в местный быт; моя «американская жизнь» кажется далекой и нереально-призрачной. Странно, что мы все оказались тут. Мы родились в одной стране, а осели в другой. Мы чувствуем себя тут совершенно как дома, хоть мы и не такие загоре¬лые, хоть мы и американцы. Мы могли бы остаться тут, стать коренными жителями. У меня отрастут во¬лосы, я буду учить местных детей английскому, ездить на «веспе» в город за хлебом. Представляю себе, как Эд, оседлав маленький трактор, обрабатывает землю на террасах. Представляю, как он разводит небольшой виноградник. А еще мы могли бы изготавливать пи¬тательный отвар из мелиссы. Я смотрю на него, но он наливает вино. Я слышу, как наши голоса разносятся по всему дому, летят над долиной, эхом отдаются сре¬ди холмов. (Stranieri — иностранцы — так нас называ¬ют, но в итальянском это слово имеет оттенок «чу¬жие», от которого веет холодом.)
Ковш Большой Медведицы — отчетливый, как точки-тире азбуки Морзе, а Млечный Путь, так краси¬во называемый по-латински - via lactia, похож на бес¬конечный подвенечный шлейф, сотканный из звезд. Лягушки выключаются все сразу, как по команде. Эд выносит vin santo — святое вино — и тарелку бисквит¬ного печенья, которое испек утром. Теперь ночь всту¬пила в свои права. Тишина. Луны не видно. Мы го¬ворим и говорим. Ничто не прерывает нас. И с неба падают звезды.
Я думаю, в крови итальянских художников есть такой микроб, который побуждает их писать Иисуса и Марию.»
***
Служанка свадебного платья… тайно влюбленная в невесту…
***
Пудель на задних лапах… перед Хозяйкой…
***
Снежный барс… у Ее ног…
***
На примерке туфель…
***
Ножка покупательницы, примеряющей обувь в обувном магазине… кокетливая…
***
Нимфетка на качелях…
***
Поцелуй женских панталон…
***
На коленях перед Ее корсетом...
***
Ножка нимфы на камне у ручья… доминирование жизни над вечностью (смерти)…
***
Клоунесса.
***
Солдафон, тупо смотрящий на обнаженные женские ножки…
***
Доминирование напротив зеркала… Женщины над собой…
***
Жалкий взгляд побитой собаки…
***
Прислужник (Ее) кресла-трона.
***
Королева пня.
***
Обитательница хижины.
***
Поцеловать грудь Хозяйки… (нежно коснуться устами, словно материнской груди…)
***
Лиса вокруг белой шейки… пушистый зверек умер ради красоты Женщины… и Ее гордого господства…
***
Шкура убитого тигра подле Ее кровати… где небрежно брошены туфли…
***
Царственно прохаживается по шкуре убитого медведя… голой ножкой наступая на его голову…
***
Стрелка, зацеп на чулке…
***
Вызывающая обожании юного любовника…
***
Тысячи склоненных голов… перед Ней… словно головки склоненных цветов перед своей Повелительницей-Солнцем…
***
(быть) осликом между Ее ног…
***
Госпожа Кошка.
***
Зверинец и цирк, где животные – люди, а дрессировщица – Госпожа…
***
Точеная статуэтка.
***
Гуттаперчивая гимнастка.
***
Девушка на шаре. Весь Мир под Ее ногой…
***
Поэт был облачен в лакейскую ливрею и поставлен новой русской на колени у парадного входа дворца служить: встречать гостей и ухаживать за их обувью…
***
Поэт читал Ей свои стихи, стоя перед Ней на коленях, в окружении Ее гостей… творческий раб…
***
Поцеловать гладкошерстые лапы львице…
***
Женская обувь из кожи животных… людей… удобная и надежная…
***
Девушка натерла себе ножки ремешками от сандалий, так что раб заботливо и нежно лизал язычком Ее ранки…
***
Служить девочке.
***
Служить девчонкам.
***
Шестерка девчонок.
***
Раб девчонок.
***
Трусильщенюх.
***
Босоногая каратистка.
***
Лизать девчонкам пятки. Делать им массаж…
***
Нюхать девчоночьи носочки, целовать…
***
Приподнятая от пола пяточка девочки, сидящей за столом над уроками…
***
Дамская ножка под столом, - для поцелуев…
***
Восточная Царица ножкой попирает мягкую шкуру убитого медведя… греет в шерсти…
***
Сидеть в ногах Госпожи, притихнув…
***
Служить для утех Госпожи и Ее подруг… в остальное время работать… Раб должен работать…
***
(доминирующая) Женщина: мужчины – наши рабы, дети…
***
Носить именное клеймо раба… Владелицы…
***
Владетельница рабов… Рабовладелица…
***
Наездница… на лице…
***
Холоднокровная душительница… во власти Ее цепких рук…
***
Мучиться под Ее колготками…
Учитесь, девчонки. Пишет студентка: «…Я два дня назад опять поссорилась со своим парнем. Поругались в пух и прах, а он даже не извинился (хотя сам был во всем виноват). Привык, что я сама прибегаю к нему мириться, звоню, подхожу в универе (мы учимся в одном универе, только на разных курсах и факультетах), извиняюсь или делаю вид, что ничего вообще не произошло. Вот сволочь. Хотя я сама виновата, дала ему повод (и не один) думать, что со мной можно поступать как угодно, я все равно потом сама приду.
Но на этот раз все будет по-другому! Он за все получит сполна! Не подойду, не позвоню, вообще общаться с ним не буду, пока не извиниться! Буду нарочно попадаться ему на глаза, шутить, смеяться, разговаривать со всеми, только не с ним. Дам ему понять, что я вполне счастлива и без него. Пусть пострадает! А когда, помаявшись, подойдет ко мне и предложит помириться, напомню, из-за чего мы поссорились, и потребую: "Проси прощения!".
Попросит, еще как попросит! При всех попросит (буду требовать, чтобы просил громко, чтобы все слышали). А я молча выслушаю его извинения и оправдания и когда он закончит, гордо так скажу: " На колени!". И небрежно так пальчиком на пол у своих ног укажу.
Встанет, куда деваться. А я подержу паузу, типа думаю, а потом с милой улыбкой скажу: "Одного раза мало. Теперь проси прощения за все те обиды, которые ты наносил мне раньше. На коленях! Начинай!!!".
Вот так вот.
Ох, как я над ним поиздеваюсь! Будет неделю передо мной на колени падать! Еще и на улице поставлю, в лужу! Пусть помучается! Доведу до слез, только потом прощу!
Я его за все проучу! Потом будет меня на руках носить и пылинки сдувать! Хватит надо мной издеваться, я не его игрушка.»
Учебник для Амазонок. Фрагмент из рассказа. Речь идет об обществе людей с жесткими матриархальными отношениями:
«... – Видишь ли, у Амазонок много условностей в отношениях. Согласно их этикету мужчине следует проявлять к женщинам ммм… определенное почтение что ли. Амазонкам импонирует почитание, восхищение и покорность. Естественно они понимают, что чужаки могут вести себя иначе, поскольку просто не знакомы с их устоями. И на этот случай у них тоже сложились определенные правила. Посторонних они или берут в плен, или игнорируют, если первое невозможно. Таким образом, мужчины для них существуют только в двух ипостасях либо свои, либо пленники, все остальные – бесполые существа. А если их заинтересует кто-то из чужаков, как ты, например, то его следует перевести в одну из этих двух категорий, чтобы нормально с ним взаимодействовать. Пленник им сейчас не нужен, в нашей стране они не в том статусе, когда могут себе это позволить. Да и ни к чему им пленник они хотят сорвать куш покрупнее. Однако и своим мужчина тоже не может стать, если не ведет себя соответствующим образом. Следовательно, если ты не найдешь с ними общий язык, то тебя просто напросто выставят какой бы ты там ценной рыбкой не был.
- Понятно, что я должен делать? Как мне стать своим.
- Некоторых пленников принимали в племя, если те проявляли покорность. Я могу описать тебе ритуал приобщения, который мужчина проходил, чтобы стать своим. Он должен был выйти на середину зала и сесть на пол. Ноги поджаты под себя, руки на коленях, голова опущена, глаза смотрят в пол перед собой. Если в течение минут десяти к нему никто не подходил, значит быть и дальше ему пленником. Однако чаще всего какая-нибудь из женщин решала его испытать. Она приближалась к нему, поднимала его голову за подбородок и смотрела в глаза. Прочитав в них почтение и готовность принадлежать ей, она предоставляла ему возможность как-нибудь заслужить свое поручительство. Если женщина оставалась довольной, она брала мужчину себе. Акт приобретения заключался в том, что она на него писала, словно бы помечала его таким образом. Становясь ее мужчиной, пленник одновременно становился и членом племени…»
***
Карта: Раб.
***
Клеймо: Раб.
***
Девчонка ему, сидящему у Ее ног, написала на лбу фломастером: «Раб», дабы другие девчонки знали и использовали его как раба, в том числе сексуального…
***
В пионерском лагере служить девчонкам… ночью в палате, перебегая от кровати к кровати, на коленях всю ночь согревать своим дыханием их стопы… (стирать, драить, убираться, быть шестеркой для девчонок…)
***
Девчоночий раб…
***
Стоять с цветами на коленях у Ее кровати всю ночь… смотря на Нее, как она, нагая, разметавшись на постели, чуть прикрытая, сладко дремлет… вдыхать аромат, исходящий от Нее, созерцать брошенные рядом чулки, туфельки… и не сметь шелохнуться… раб-стойка…
***
Телохранитель – раб – раб тела, на котором постоянно сосредоточен…
***
Белые рабы несут черную пантеру – африканскую владычицу – в паланкине…
***
Змея – хозяйка недр, женских глубин…
***
«Быстрее, бегом, рысачок!.. Тьфу!.. Стой!.. Иноходью…», - погоняла хлыстом девица-Домина молодого раба, сидя верхом… своим женским началом у него на шее и зажимая меж своих бедер в эластичных трико его голову…
***
Рысак стоит на коленях, закусив удила, в готовности везти Госпожу, одетую в эластичные трико и черные сапоги, с хлыстом… Участие Женщин в бегах рысаков на выносливость, скорость… Все сделать, из сил выбиться, чтобы Госпожа победила, - замылиться, загнаться…
***
Бега на рысаках-людях…
***
Загнать рысака…
***
Рысак, пасущийся у ног Госпожи… на чистом воздухе глоток свободы…
***
Страх под Госпожой, меж Ее бедер, под Ее началом…
***
Осанка Госпожи и рысака, что строго затянут, подтянут и натянут, подготовлен для служения меж стройных ног в трико…
***
Рысак под седлом, Госпожа в седле…
***
Рысак, запряженный в двуколку, погоняемый кнутом…
***
Встречать Госпожу у крыльца, лбом уткнувшись в нижнюю ступеньку…
***
Природа послала пчелку (женского рода) дабы прогнать отдыхающего плутня-раба на работу (ведь пчелы сами большие работницы)…
***
Танец полуобнаженной Женщины с быком (тавромахия)… Ритуальный танец, имеющий сексуальный подтекст… символ плодородия…
***
Женщина, перед свадебной церемонией купающаяся в реке, уносящей Ее невинность…
***
И в древности Женщина-Хозяйка руководила хозяйством и штатом рабов…
***
Подчинение младшего брата старшей сестре… подчинение старшего брата младшей сестер…
***
Таскать каштаны из огня для любимой… Госпожи…
***
(смех сквозь слезы)
Слёзы клоуна на арене –
Нет ничего на свете нелепей,
Клоун должен смешить людей,
Он же плачет под маской от жизни потерь.
***
Пьеро встречает Госпожу Мальвину с низким поклоном…
***
Наступила на цветок… цветы рады умирать у Нее под ногами…
***
Придавила стебель, перекрыла жизненный сок, раздавила лепестки…
***
Рабски уткнуться в бедро Госпоже… прижаться щекой, - высшее счастье…
***
Петербургские Дамы гуляли по дворцовому парку в роскошных платьях девятнадцатого века и обсуждали своих рабов…
Снежная Королева
http://www.starboy.name/sund/snezjnaya.html
http://www.starboy.name/turcia/sneg.html
Примечание. Первое в мире (ледяное) зеркало разбил злой тролль (Сатана), острые осколки-льдинки которого разлетелись по всему Космосу, и тот, кому такой кусочек попадал в сердце и душу, начинал видеть мир в зло-искаженном виде, часто садомазохистском (но не только). Не избежал этой участи и Кай, что привело его в чертоги Северного Сатаны, царство Снежной Королевы…
***
Снег упадает, мирно кружится;
Иней на Солнце в лучах серебрится.
День был морозный с утра за окном;
Зимняя сказка царила кругом.
Сани бежали, полозья скользили,
По ветру хлопья бурно кружили.
Белая шапка, шуба из снега,
В белых санях сидит Королева.
Тонкие пальцы, пушистый наряд.
Женская слабость в серых глазах.
Словно звезда в тумане светит,
Все серебром вокруг леденит.
Но женщина эта из плоти и крови;
Любовь и тепло в Ее чувственном взоре.
И тот, кто Ее посмеет обидеть,
Тому бела света вовеки не видеть!
Поцелуй Снежной Королевы (Северного Сатаны)
Тайна белая — снежинка,
Будто легкая пушинка,
В темном небе закружилась
И на землю опустилась.
Кай взял в рученьку стекло
Да взглянул через него...
И снежинка, как звезда,
Вся в размерах подросла.
«Герда, подь скорей сюда,
Глянь, какая красота!
Погляди-ка, как хитро,
Все здесь правильно, равно;
Тонких линий череда;
Тайна жизни — красота!»
И, как матка над пчелами,
Королева над звездами.
Белый иней на ресницах —
От морозов серебристых.
Взгляд мерцающих очей,
Что сияют средь ночей.
Но она душой добра,
Много в ней любви, тепла.
Много тайн Природы знает,
Грани мира постигает,
И живет в краю далеком,
В замке белом, одиноком,
Средь пустынь, сиянья льдов,
Где снега кругом — покров!
................................
В белых царственных санях
Дива куталась, сидела:
Седой волос, блеск в очах,
По двору в санях летела...
Кай веревкой ухватился,
К саням сзади прицепился,
И помчался как шальной
По скользящей мостовой.
Обернулась вдруг девица,
Блеском холодно сверкнула,
Улыбнулась, подмигнула,
И пустилась... Только лица
Закружились перед ней,
Пред красавицей моей…
Кай с испугу ухватился,
В сани ручками вцепился,
Оторваться уж не мог, -
Таков был ему урок.
Сани за угол свернули,
Вьюги холодом дохнули;
Снег пушистый повалил,
Всю дорогу застелил...
А девица все моргала,
Будто другу своему,
В сани Кая призывала
Пересесть прям на ходу…
Все быстрее закружилось,
Потемнело и покрылось
Непроглядной взору мглой;
Не видать перед собой
Кроме снега ничего:
Все кругом белым бело!
Каю страшно; он дрожит,
Будто суслик, замерзает,
В санях маленький сидит,
Ничего не замечает,
На пустыню лишь глядит...
А она, знай, припускает
По сугробам, по холмам,
По заснеженным полям...
Долго, коротко ль они
Средь заснеженной земли
На конях чудных скакали,
Наконец в пустыне стали.
И из белых, из саней,
Встала дива. Перед ней
Снег улегся. Стало тихо.
Ах, она была красива!..
И высока, и стройна,
Ослепительна бела;
Ручкой белою взмахнет —
Снег кружится и падет
К ней под ноги... А она
Мягко ножкою ступает;
Путь ей вьюга устилает...
Кони вдруг посторонились...
Королева, встав, прошла,
Сладким голосом рекла:
«Славно, Кай, мы прокатились?..
Кай, мой милый, ты замерз,
Посмотри на синий нос!
Ну, скорее, уж давай,
Ко мне в шубу полезай!
Я тебя собой согрею,
От морозов отогрею;
Посмотри, совсем озяб,
Или, Кай, ты мне не рад?..»
И она его с собой
Рядом в сани усадила,
Что укутала в сугроб,
В свою шубу погрузила...
«Ну, чего же ты молчишь,
Мерзнешь все еще, малыш?..»
И его к себе прижала,
В лоб устами целовала...
Кая вдруг всего насквозь
Ледяной прошиб мороз;
И чело его бледнело,
Смерть на нем запечатлела
Свой холодный, бледный лик...
Вздрогнул Кай и к ней приник,
К белой женщине прижался,
В шубу кутался, ласкался...
И ему уж хорошо,
Стало радостно, тепло...
Но опять он замерзает,
Но она отогревает:
В шубу кутает его...
«Что, согрелся, милый мой,
Хорошо ль тебе со мной?..» —
«Да, краса, твои меха,
Как пушистые снега,
Ароматны и теплы,
Полны неги и любви!..» —
«Ах, малыш, мне одиноко,
Я живу одна далеко.
Будь со мной! я подарю
Тебе дивную страну,
Где кругом одни снега,
Царство холода и льда!
Будем вместе дружно жить,
Буду я тебя любить!» —
Так она ему сказала,
Плеткой вдарив, поскакала...
«Королева, подожди,
Санки не забудь, возьми!» -
Лишь успел Кай прокричать,
Как она пустилась вскачь...
И мальчишку прямо в лоб,
Проявив свою любовь,
Снова хладно целовала,
А ему так жарко стало...
Что уже про всю семью,
Про домашних и родню
Он навеки позабыл —
Поцелуй так сладок был!..
«Ладно, Кай, не буду я
Больше целовать тебя,
А не то в такую бурю
Я до смерти зацелую!»
Кай глаза свои поднял:
Да! он раньше не видал
Столь красивого лица:
В нем — всей жизни красота!
Взоры полные ума,
А глаза?.. глаза?.. глаза?..
Уж ее он не боялся,
К ней сильнее прижимался...
И она его, как мать,
Стала крепко обнимать...
Кай поведал ей, что он
Знает числа и закон,
Как слагаются они;
Говорил ей обо всем,
Знал он меры и длины;
А она лишь улыбалась,
Головой ему кивала
Да по небу быстро мчалась,
Вихрем небо покрывала...
Снег кудрявый повалил,
И пока Кай говорил,
То ему вдруг показалось,
Что совсем он мало знает,
Но она ему расскажет...
Буря выла и стонала,
Словно песни распевала.
И они над городами,
Над морями и лесами
Мчались по небу в санях,
Разгоняя снежный прах...
И с мрачнеющих небес
На поля, на холмы, лес
Звезды холодно взирали
Да в сиянии сверкали…
И средь звезд, своих сестер,
Полумесяц молодой
Свет-сиянье проливал
На пустынные долины,
На высоких гор вершины…
Кай всю ночь не спал, сидел,
Зачарованно глядел,
Лишь под утро задремал,
К Королеве в ноги пал,
К ним головкою примкнул
И тихонечко заснул...
***
На Царице Зимы сияла блеском ледяным корона, как будто россыпью брильянтов, усеянных вдоль головы, и месяц, словно ночью взошедший в небеса, влюбленный, тонкий, венчал Ее собою. И бледностью лица она была прекрасна, что зимняя денница. Струился холод из очей ее… Олени, рога склоняя, вились у ног ее. К стопам ложились вьюги. На троне ледяном Царица гордо восседала, покоясь в державном торжестве. В руке морозный посох воздержала. Пушистая, из снега, шуба ее туманно покрывала. Кай замер перед ней, не смея вымолвить и звука, и в прах склонился ледяной, повергнув ум к ее стопам…
В царстве Снежной Королевы (под властью северного Сатаны…)
Средь сестер своих прекрасных,
Звезд мерцающих и ясных,
Полумесяц над снегами
Ходит в северном тумане…
Чертоги Снежной Королевы;
О, бог меня храни!
Из вьюг у замка стены,
Из ветра окна сложены.
Зал пустынных ровный строй
Протянулся в тьме ночной;
А вокруг метель кружит
И порошит и вертит...
Замело; ни зги не видно,
Одиноко и пустынно.
И, конечно, никогда
Здесь веселья не бывало.
Всюду только лишь снега;
Все в покое пребывало.
Драк, попоек и пирушек,
Женщин, шуток, погремушек,
Балов, ряженых девиц,
Милых женских, ярких лиц
Вам не встретить никогда
В царстве холода и льда.
Только вьюги завывали...
Посреди пустынной залы
Было озеро; оно
Было треснуто; зато
Все кусочки, что кристаллы
Были ровны; и они,
Что брильянты гранены,
Чудно бликами сверкали...
И на озере на том
Возвышался льдистый трон.
Королева отдыхала,
Временами, здесь, на нем,
И, бывало, говорила,
Что под троном у нее
Тайну озеро хранило;
Ведь оно наделено
Было разумом; и то
Было зеркалом ее…
Королева в нем читала,
Тайны мира постигала.
Был у ней чудесный дар,
Ворожба волшебных чар:
Посох белый, не простой,
Силы страшной, колдовской.
Все вокруг себя она
Превращала им в снега;
До чего лишь докоснется,
То уж в глыбу обернется...
Бедный Кай пред ней сидел,
Весь замерз и посинел.
И лицо его бледнело;
Ведь ему она велела
Из кусочков белых льда
«Вечность» выложить, тогда
Уж ему пообещала
Пару новеньких коньков
И свободу без оков.
Голова его трещала...
Долго Кай один сидел,
Думал, думал... поседел;
Слово то не получалось,
Как головка не старалась...
P. S. Ныне я выложил это слово и достиг вечности, и это слово «Бог»… (дал определение в сочинении «Воля к превосходству»), - (молодец, Сатана!..) И ране у Кая сложилось само собой слово «вечность», и это слово было «Любовь»… Ну а вечность противоположностей прилагается: «Ничто» и «Ненависть». За это я получил свободу от Снежной Королевы… и полюбил Ее…
Примечание. Это про меня…
Сатана http://www.starboy.name/turcia/sati.html
Родственники Деда Мороза… (*смеется*)
Иногда вместо слова Сатана я употреблял Сантана, или Санта… Снежная Королева, без сомнения, родственница Деда Мороза, он – ее «добрый» родной дедушка, а она – его дочка… от «Снежной Бабы». Затем Снежная Королева порождает Снегурочку (внучку Дедушки Мороза) невесть от какого «Снежного Человека»! И маленькая Снегурочка становится подружкой Кая… (вместе детям веселее играть в ледяном королевстве!) Когда Снегурочка подрастет, то сама станет Снежной Королевой, а Кай… Сатаной… но уже просветленным Ангелом, ибо поцелуй Герды родил в нем свет… и сделал просветленным любовью…
Примечание. Дед Мороз – Сатана. «Есть несколько славянских мифов, которые, так или иначе, описывают прототипы близкие к нашему символу зимы и Нового года. Дед Мороз изначально был связан с периодом зимнего солнцестояния, он повелевает холодом, снегом, льдом, темнотой и, соответственно, ночью, звёздами, луной, ночным небом и всем, что с этим связано. К его богатствам относят всё, что связано с ночью, звёздами и льдом по внешнему подобию, например: серебро, алмазы и жемчуг. Изначально этот персонаж представлял собой владыку мира тьмы и предков, он не был добрым по определению, но и злым его назвать нельзя, он просто «холодный» волшебник. Даже в наши дни некоторые старики из северной глубинки на вопрос о Деде Морозе ответили бы: «Это наши предки». Когда-то встарь была традиция - одаривать, задабривать дарами предков на Новый Год, позже названная Колядованием. Маски и ряженые - духи предков, хозяева домов угощали ряженых, благодаря этим предков за их заботу о живущих и «задабривая» их заранее. Б компании ряженых всегда имелся старшой - Дед, он не мог разговаривать, олицетворяя грозного древнего духа - волшебника Мороза. Таким образом, Дед Мороз, это - владыка вод во всех их проявлениях (снег, иней, лед, пар, вода); - владыка ночи и ее атрибутов - звездного неба, луны, полярного сияния, мрака; - владыка серебра (символа луны, лунного света, магии, сакрального знания); - владыка мира предков и Дед, то есть прапредок.
Но согласно мифам существует и множество прототипов Мороза, это и Позвизд (бог ветра, подземного мира), и Троян (бог луны и ночи), и даже Белес, приведший изначальный мир жизнь. Также в мифах Мороз женат на Снежной Царице, дочери Мары и Кощея, связанны) есть дочь - Снегурочка. Вот этот персонаж вообще известен только у славянских народов, традиции нет персонажа-женщины, сопровождающего основного дарителя и волшебника. По поводу происхождения Снегурочки существует 3 версии: это - образ дочери застывших вод. Откуда бы не появилась эта девушка в белых одеждах, но, и стар, и млад в смертного, она осталась с ним и весной, когда солнце пригрело, она растаяла.
В восточнославянской мифологии Мороз — существо уважаемое, но и опасное: чтобы не вызвать его гнев, обращаться с ним следовало осторожно; прося не губить урожай, его задабривали; им пугали детей. Но наряду с этим он выступал и в функции приходящего в Сочельник Деда (умершего родителя, предка). Елочный персонаж тем самым получил синонимически удвоенное имя. Введение в составную его часть термина родства свидетельствует об отношении к Деду Морозу как к старшему в роде, что, возможно, и спровоцировало признание за ним по-родственному близкой его связи с детьми.
День Карачуна (Спиридонов День) - самый короткий день в году и один из самых холодных - 22 декабря, день зимнего солнцеворота. Именем Карачуна называли и само явление зимнего солнцеворота и связанного с ним праздника.
Смерть всегда являлась принципиально значимым явлением в жизни человека, в т.ч. и первобытного. Потому доисторическая религия формировалась, прежде всего, вокруг наиболее сложных, непонятных и критических ситуаций - смерти, рождения и пропитания.
По некоторым данным, Карачун - сезонный бог из свиты Велеса. Так или иначе, Карачун связан со смертью (белорус, корочун - внезапная смерть в молодом возрасте, злой дух, сокращающий жизнь; рус. карачун - смерть, гибель, злой дух). Эта его ипостась отразилась и в поговорках: «пришел ему карачун», «жди карачуна», «задать карачуна», «хватил карачун». Природные явления зимы невольно ассоциируются у человека со смертью: природа как будто умирает, мир холоден и покрыт ночной тьмой. Более того, зимой была очень высокая смертность населения и скота. Соответственно, все, связанное с негативными явлениями зимы, также приписывалось Карачуну: он студил землю и укорачивал дни. Зимние погодные явления олицетворялись его прислужниками: медведем-шатуном и волком.
В старину зима ассоциировалась со знаком планеты Сатурн. Сатурн представлялся в виде старца с длинной бородой и косой в руках. В отдельных случаях коса меняется на большой посох или жезл власти, которым Сатурн управляет Смертью. Так что в период зимнего солнцестояния этого персонажа также было необходимо задобрить. В мистериях друидов присутствовал жрец, одевавшийся в Сатурна. В жертву божеству приносилась девственница, привязывавшаяся в мороз к дереву, где и замерзала, что свидетельствовало о том, что жертва принята. Так появилась знакомая нам... Снегурочка, в сопровождении которой приходит на праздник наш Дед Мороз.
Так что Дед Мороз изначально не был положительным, добрым персонажем (вспомните хотя бы некрасовскую поэму "Мороз Красный Нос"). Интересно, что у индейцев навахо сохранились легенды о Великом Старце Севера, а это - одно из имён... дьявола.
Появление Деда Мороза с мешком подарков также истолковано не совсем верно. Да, это мешок. Но не с подарками, а с жертвоприношениями, которые Великий Старец Севера, символ Смерти, не дарит, а собирает с людей… Но все же приходит Новый год и Природа от глубокой ночи, льда и холода поворачивает к свету, теплу и урожаю… поэтому Дед Мороз и дарит подарки…»
Примечание. Нашел параллели: «Согласно верованиям древних славян, Мороз женат на Снежной Царице, дочери Мары и Кощея, правителей подземного царства. У них есть дочь Снегурочка… Ее дед (Дед Мороз) обитал в ледяной избушке в стране мертвых».
P. S. Когда я был маленьким, всем детям подарки дарил Дед Мороз, а я хотел, чтобы мне подарки дарила Снежная Королева, хотя Ей это и не очень пристало, но… (Кстати, функции Снежной Королевы почти такие же, как у Деда Мороза, – покрывать все снегом, вьюгой, морозить и леденить…)
Примечание. «Отличие Деда Мороза от Санта Клауса» http://starboy.name/santa.htm
***
(Русский Дед Мороз vs Санта Клаус, точнее, против коммерциализации и использования Его (святого и для детей тоже) образа…)
Санта-Клаус – оккупант,
Санта-Клаус – коммерсант,
Он торгует кока-колой,
Для детей отравой полной.
Он в Америке рекламой
Создан красным и лукавым.
Санта Клаус – гном и клоун,
Мелок он, смешон и полон,
Он – очкарик простодушный,
В колпаке, для всех послушный.
Да с кудрявой бородой,
Невесть царственной какой,
К детям лезет сквозь трубу,
Дарит всякую муйню…
Санта Клаус – просто шут,
Он торгаш, хитрец и плут.
Он не русский Дед Мороз,
Не прихватит хладом нос.
И Снегурки, как на зло,
Нет в подмоге у него.
Примечание. Параллели. Дед Мороз против Санта Клауса – Сталин против Гитлера – Генерал Мороз против Нордмен(а).
Примечание. «Австрия объявила войну Санта-Клаусу». «В Австрии и некоторых районах Германии набирает сипу общественная кампания, направленная против седовласых новогодних старцев. Противники Санта-Кпауса утверждают, что этот персонаж был создан рекламщиками "Кока-Колы", а его участие в рождественских гуляниях противоречит праздничному духу.
Самый большой рождественский рынок Вены предлагает своим посетителям любые новогодние игрушки, шары, печенье, тут есть все, кроме Санта-Кпаусов. Их можно повстречать только в одном месте - на наклейках "Нет Санте", которые расклеены просто повсюду.
Представитель городского совета Вены заявил, что отказ от образа Санта Клауса является основным требованием к лотошникам, которые торгуют на одном из самых больших рождественских базаров Европы.
"Санта - создание англоязычных наций. Люди, которые хотят увидеть его, могут отправиться в Америку, я уверен, что "Кока Кола" будет довольна",- говорит пресс-секретарь мэрии.»
Примечание. В моем детстве под пышной, зеленой елкой из лесу, с красной звездой или пикой нам макушке, у меня был «настоящий» дед Мороз, в белой, снежной шубе до пола, с седой бородой до пояса, в круглой, вытянутой вверх шапке, с величавым посохом, - точно боярин Зимы. И рядом Снегурочка, светловолосая, русская девушка-красавица, в бело-голубой шубке с серебряными снежинками и в теплых рукавичках… И почти каждое утро на протяжении нескольких недель я находил под елкой интересные подарки. Утром, только просыпаясь, еще затемно, я сразу же бежал под елку… Иногда днем и вечером заглядывал туда... Радости моей не было предела, когда я там что-нибудь находил… И с дедом Морозом у меня было некое таинство общения… (пока старшая сестра не разрушила всю таинственность происходящего…)
Примечание. Сила мифа: (в здравом уме и трезвой памяти) ООН постановило с 1984 г. полагать Лапландию официально провозглашенной «Землей Деда Мороза». (На что не пойдут… ради политики и экономики; похожее положение и с религией, если массам необходимо, то, значит, это надо использовать в своих целях). У нас же постановили считать родиной Деда Мороза – Великий Устюг (там хоть «настоящий» Дед Мороз – русский – со Снегуркой). А вообще по уму родиной Деда Мороза необходимо считать самую морозную точку на планете, какой-нибудь Полюс Арктический (где находится наша станция «Восток»). Да и Новый год праздновать в ночь на 21 декабря, когда самая длинная ночь и самый короткий день, когда совершается поворот от самой глубокой точки Зимы к Лету.
Примечание. По сути, год – это период вращения Земли вокруг Солнца, и если мы хотим выбрать день Нового года, то эта точка должна находится на пути вращения Земли вокруг Солнца, для Северного полушария более всего подходит 21 декабря… для южного – наоборот, 21 июня… (Солнце не отпускает Землю со своей орбиты и все возвращается на круги своя…) У многих народов Новый год приходится на день весеннего равноденствия… Навруз…
Кстати, ВОВ началась 22 июня в 4 часа утра, то есть с наступлением времени к Зиме… в день летнего равноденствия… (свастика – солярный, солнечный, знак, символизирующий вращение к свету, тогда как у нацистов этот знак, выбранный в качестве символа партии, указывал на вращение в противоположную сторону, то есть, к зиме, ко тьме… и здесь совпадение не случайно)
Новогодние картинки (интересна Снегурочка):
И далее по Теме:
***
Меня безжалостно пленили,
Затем жестоко изменили,
И я, как пес, у ваших ног
В томленьи грусти изнемог.
***
В обличье лебедя лесного,
Кусая клювом, бья крылом,
Под сенью дуба молодого
Упал как тень на воды он.
То был могучий демон ада,
Его краса была без меры;
Забившись, сердце было радо
Склонить пред ним колени.
Его застигнута рукой,
Тотчас голубка онемела,
Под темным, перистым крылом,
Дрожа от страха, сладко млела.
Излияние служанки
При Вас невольно я немею,
Молчу, пылаю и слабею.
Откуда в Вас такая сила,
Что волю всю Вам подчинила?
Красой своею Вы горды,
Она от бога Вам дана,
Надменны, ласковы, милы,
Я боготворю Вас, Госпожа!
***
Я вижу Вас: на Вас наряд
Наездницы, - как будто на парад.
И черный хлыст у Вас в руках.
Поставив ногу между ног,
Нажмете с силой; Ваш сапог
Уткнется в налитую плоть.
Ваш сильный взгляд, глаза в глаза,
Вы превращаете меня
Для Вас в послушного раба.
***
Я смотрю на кошку: шерсть у нее дымчатая, гладкая, очень красивая, вся переливается темно-светлыми тонами, как дорогая шубка, ворсинка к ворсинке, и каждая ворсинка подрагивает, блестит. Но у кошки сломана передняя лапка, она носит ее, едва приподняв, полусогнутую, и постоянно прихрамывает. Она так пуглива, всего боится и убегает сразу, как только увидит незнакомца. Я ее сразу полюбил, с первого взгляда. От жалости к ней чуть не заплакал и сразу вспомнил садистов, мучающих животны… очень захотелось поиздеваться над ними… P. S. Правда, кошка – хищник, она и сама птице крыло сломает…
Лошадь и мальчик
Было жаркое лето. Утомленный палящим Солнцем, я вышел за деревню, где моему взору открылось переливающееся бликами, словно расплавленным золотом, иссини-темное озеро… Оно стояло под горой. Земля и небо сливались в единой картине. Залюбовавшись озером, я поднялся на горку и внезапно увидел, как на меня на всем скаку несется лошадь… Мгновенье я стоял в нерешительности, наблюдая, куда же она мчится, но, видя, что она летит прямо на меня, дрогнул – и побежал…
Я мчался быстрее ветра, но вдруг споткнулся и упал, поднял голову – и увидел, как лошадь, остановившись на скаку, поднялась надо мной на дыбы, свечою, вот-вот готовая ударить меня копытами. В этот момент перед моими глазами промчалась моя жизнь. Прижавшись к земле, я замер, - лошадь скакнула в сторону… Видимо, она была удивлена моим поведением…
Позднее я узнал у ее хозяина, что ей бывает скучно, поэтому она любит поиграть. Резвая, молодая кобылица, она была прекрасна и непокорна. Хозяин жаловался, что никак не может объездить ее, что она прытка и неподвластна кнуту...
Я гладил, целовал ее, кормил с ладони. Я полюбил ее сильно. И она полюбила меня.
Каково же было мое горе, когда я пришел к ней - и узнал, что ее больше нет. Я вспомнил, как расчесывал ей гриву и хвост, как ухаживал за ней, а она в ответ мотала головой… сильная, здоровая, налитая жизнью, дикая и непокорная кобылица… Я упал на землю и залился слезами…
***
Над белым озером есть храм,
В убогой келье, за решеткой,
Слышна молитва небесам,
Исполнен взор печали кроткой…
Маркиза
Над белым озером есть храм,
Там колокольный слышен звон,
Чиста молитва небесам,
У самых стен могильный холм.
Обряд венчания, невеста
Склонила долу дивный взгляд.
Народ толпится, нету места,
О ней лишь только говорят.
Прислужник – мальчик чернокудрый,
Что богу душу посвятил,
Постиг наук язык премудрый,
Он шлейф невесте подносил.
Она, склонившись, вдруг взглянула
Лукаво; в тот же миг
Меж ними искра промелькнула;
Он, покраснев, пред ней затих.
Запал невольно взор прекрасный
В монаха душу молодую,
Как ветер семя в день ненастный
Кидает в борозду сырую.
Томленье сердце напоило
Еще неведомым вином,
Ему всю душу отравило,
Он мыслит только об одном.
Маркиза вечером блистает
В театре, опере, на пире,
О бедном юноше не знает,
Она звезда в подлунном мире.
В монастыря глухой темнице
Тоскует праведный монах,
Лукавый взор ему приснится…
Ее зовет в невинных снах.
И так он быстро угасает
Средь темных стен монастыря,
Не пьет, не ест, бледнея, тает,
Его погублена душа…
Над белым озером есть храм,
Там колокольный слышен звон,
Чиста молитва небесам,
У самых стен могильный холм.
Порождение страха
Незаметно опустилась ночь. Росы пали на густые луга. Передо мной одинокая поляна. Кругом темный лес. Вглядываюсь в черноту… становится жутко. Как будто там таится что-то неведомое, таинственное… Болотная гать, туман, пустота… Средь мокрых кочек торчат сухие, обгоревшие деревья, нависают как крюкастые руки ведьм. Но на поляне тихо. Только лишь легкая, ночная мгла плывет над травами... Прямо передо мной, в центре поляны, возвышается молоденькая березка… Вдруг у меня зазыбилось в глазах, березка тает, превращаясь в невесомое облако. И вместо него уже стоит молодая девица, стоит вдалеке. Но вот она передо мной и цепкой рукой сдавливает мне горло… Ее холодные, острые, как бритва, ногти впиваются в белую плоть. Я содрогаюсь, кровь пульсирует наружу, я умираю…
***
Да, я мечтал, что когда-нибудь в лесу меня поймает болотная кикимора, и, затащив к себе в болотное царство, будет мучить и сексуально измываться, а я буду делать все – все, что она от меня потребует! Равно я мечтал и о Хозяйке медной горы, что закует меня в глубоком подземелье, а сама иногда будет наведываться ко мне, иссохшему, замученному, но с великой радостию целующему Ее руки при каждом появлении…
***
В нее проникнуть, истомить,
Сжимая плечи, подчинить.
Покорность чистого созданья
Пьянит неистово сознанье.
Невольница
Мечетей башни в синеве,
Дворцы почили в полусне,
Вдоль белых стен необозримо
Легла бескрайняя пустыня;
Над всей пустыней лишь одна
Магометанская Луна…
Прекрасен град Востока,
Размерен дивный ряд колонн,
Молитва древняя пророка
Под утро нарушает сон…
Его роскошные серали
В прохладах мрака и тиши
Невольниц ласковых скрывали,
Лилея дивные красы.
Средь них невольница одна,
Как утренний туман бледна;
Она из северных земель
В гарем была занесена,
Ничто не мило было ей,
Ни шелк, ни блеск камней,
Ни красота всего Востока,
Ей снилась только лишь свобода…
Вот снится сон ей, как она,
Открыв запретные врата,
Ступает вольно, вдаль глядит,
Под небом море сонно спит,
И пеной лунной серебря,
Во мраке гулкая волна
На брег нахлынет одинокий,
Душа влюбленная одна,
Над нею звезды; мрак глубокий
С небес взирает молчаливо,
Кругом кусты, вокруг все тихо,
Дрожит розарий на ветру;
Воображение в бреду
Чертит дворцовые мечети,
Веков великие предтечи;
Среди роскошных колоннад
Фонтаны бьют, прохладный сад,
Невольник дремлет на посту,
Гашиш курится благовонно,
Упал туман, все наяву,
Краса невольницы покорна…
***
Венерины округлости
От глаз сокрыли Ее девятые врата,
Но суть моя невидимо
Устремлена туда…
***
Мечтаю я,
Чтоб руки белые
Обвила ты вокруг меня
И, глядя с нежностью,
Душила бы меня…
***
Глядя на зевающих туристов, тупо уставившихся на произведения искусства, или стадами гуляющих по зеленой травке, мой развитый не по летам друг говорил: «Посмотри на это романтическое быдло!» Неприятно… Но действительно, дай Бог, только единицы из них способны глубоко, по-настоящему проникнуться духом истории. Не стоит обижаться на моего друга, ибо бывают ситуации, в которых каждый из нас оказывается в обезличенном стаде.
***
(Как инстинкты могут не ограничиваться БДР – безопасностью, добровольностью, разумностью…)
Примечание. (Об Эльзе Кох) «Жизнь с Карлом, однако, не складывалась. «Перспективный» партиец оказался на самом деле мало того что садистом, так еще и гомосексуалистом. Особые склонности мужа вроде бы должны были Эльзу раздражать, однако она просто не обращала на это внимания, и каждый жил так, как ему нравилось - Карл насиловал заключен¬ных мужского пола, а она открыла в себе удивительное стремление к власти. Узники боялись свою фрау Эльзу, госпожу комендантшу, гораз¬до больше, чем господина коменданта. Она была изобретатель¬ной женщиной. Для заключенных она придумывала самые разные трудности: могла заставить драить двор лагеря зубными щетками, могла самолично отхлестать хлыстом, без которого она на лагерный плац и не выходила, могла приказать приве¬сти молодого и красиво¬го узника для сексуаль¬ных развлечений — ей нравилось унижать, нра¬вилось, что ее боятся, нравилось внушать чув¬ство ужаса и влечение одновременно. Выжившие в Бухенвальде рас¬сказывали с содрогани¬ем, что их ведьма завела себе белого коня, на ко¬тором объезжала лагер¬ные угодья и хлыстом поправляла поведе¬ние несчастных. Нередко она появлялась не на коне, а пешком и с огромной овчаркой, которую с милой улыбкой отпускала рвать тела узников, нередко не только до увечий, но и до смерти. Специально, чтобы заключенным их положение стало тягостнее, она появлялась перед своими «расово нечистыми мужчинами» в плотно обтягивающих свитерах и невероятно коротких юбках и со мстительностью улыбалась, когда видела, как это на них действует. Жалости узники у госпожи Кох не вызывали никакой. При любом нарушении, которое она считала значитель¬ным, их просто отправляли умирать. Недаром на воротах Бухенвальда было написано: «Каждому свое». Свое получали узники, свое брала и Эльза. Именно тут, в Бухенвальде, у нее завязалось несколько романов с эсэсовцами…»
Майн Кампф
Когда смотришь на эту книгу в черной обложке, то она неотвратимо привлекает взгляд, ее замечаешь из тысячи. Она, как черный обелиск, выдается вперед. Берешь ее в руки – и страшная демоническая сила проникает в душу, полностью завладевая ею. Испытываешь состояние ужаса. В мгновенье ока сознание наполняется кровью и муками миллионов людей, чувствуешь их дыхание, предсмертную агонию, переживаешь их боль. Пепел печей… Миллионы, миллионы истерзанных душ. От этого яда рассудок охватывает безумие. И среди всего этого мрачного кровавого хаоса слышна правильная немецкая речь…
***
Поэзия Смерти, сколь бы она не была величественна и прекрасна (а скорее низка, ибо смерть низка, примитивна), оставляет после себя в душе осадок. Это голос совести, голос Бога. Жизнь противится материи подобной поэзии, ибо жизнь противится Смерти!
***
Полумрак, дым, ослепительный свет, словно блеск мечей… шахматный транс… Танцпол ломится в полумраке. Парни в черных футболках и брюках танцуют, с ножами, словно волки в преисподней. Сатанинское воинство…
***
Мальчик смотрел на женщину темными, покорными глазами, полными любви и готовности исполнить любое ее желание. По велению ее кисти он встал на колени и, сжимая ее бедра руками, нежно, со страстью, стал целовать ее между ног, в черноволосье…
***
Хрупкая, гордая, гибкая, но не сломленная. Податливые, тающие в мужских руках, плечи. Взять ее крепко за руки, за запястья, прижать лицом к простыне, пусть задрожит от счастья, пусть сладко рыдает…
Любимые фрау и фройляйн
Черная, классическая форма, туфли на каблуках, белые чулки, напряжение стройных, сильных ног. Четкость линий. Она была настоящей женщиной: утонченной, изящной, подтянутой, словно тетива лука.
О, эти немецкие фрау и фройляйн, имеющие дух порядка и рациональности! Что может быть прекрасней ваших рук, несущих господство! Им можно только повиноваться, их можно только целовать…
***
Когда я только начинаю думать о немках, мой пульс начинает биться чаще, кровь оживает; говорить же о них я могу лишь возбужденно, с придыханием; все мое (сексуальное) существо отзывается на их (пусть идеализированный) образ, который вынужденно подчиняет своей воле…
***
Юноша-грек сидел у ног римлянки и красил Ей ногти… Ему хотелось на свободу предаться своим любимым занятиям, но он вынужден был подчиняться воле свой молодой хозяйки. Видимо наслаждаясь собой и чувствуя, что юноше уже порядком поднадоело это служение, римская госпожа высокомерно сказала: «Вы – греки, предаваясь наукам и искусствам, изнежились, стали утонченными и женственными, свободными и недисциплинированными, и потому римляне завоевали вас, превратив в своих рабов…» На что юноша поднял глаза и ответил: «Зато греческая культура преобразила Рим, причем, в его высших формах…»
***
Нубиец, пав ниц перед царицей, смотрел на ее сандалии и ощущал ее могущество: он знал, что сейчас она может сделать с ним все, что ей угодно: заточить в подземелье, отдать на растерзание диким зверям, распять на кресте; для этого было достаточно только одного мановения ее руки…
***
Порабощенные народы испытывают комплекс неполноценности по отношению к своим поработителям, к тому же развивающих и усиливающих у них рабские черты по отношению к себе, а в себе – господские…
***
Когда она входила, то велела своим рабам опускаться вниз, дабы они встречали ее, стоя на коленях…
***
Нечаянно уколов свою госпожу-матрону, рабыня стояла на коленях, смиренно опустив голову, как бы всем своим видом являя полное повиновение; на что хозяйка рукой за подбородок приподняла ее голову и, поглядев ей прямо в глаза, хлестко ударила по щеке… и ту залила краска стыда… но она ни смела ничего ответить, возразить, а лишь должна была покорно сносить сие унижение…
Прекрасная незнакомка
Элегантная дама в черном вечернем платье, с декольте, в лакированных туфлях и темных чулках. Белая кожа ее лица и рук. Аромат духов и наэлектризованный мех. Стук каблучков о паркетный пол… Она подошла к юноше, лицо ее чуть дрогнуло, но осталось холоднокровным. Она наотмашь ударила его по щеке и велела встать перед ней на колени, у ее ног… Да, есть в этом что-то возбуждающее – так, что сводит зубы, - оказаться в полной власти незнакомой, совершенно чужой и прекрасной женщины, так безжалостно господствующей над тобой, - как остро это переживание! Не то, чтобы быть обнаженным перед эсэсовкой, перед врагом, но тем не менее…
Измена
Как рука противника, затянутая в черную перчатку, пронзает вас шпагой, — и вы чувствуете, как холодное острие врывается к вам в сердце; как холодная змея вползает к вам в душу, — так приходит измена, — и густая, что терпкое вино, кровь начинает мутиться местью…
Средь ясной ночи, обвернутая багряным покрывалом, с горящими, как две звезды, южными глазами, она запела... И песнь ее была дерзкой, и от этого голос ее дрожал... Победно слетали с ее сухих губ звенящие в воздухе звуки, потрясая ночную тишину, — звучала гордая, непокорная песнь Кармен, звучала порывисто и смело... сквозя изменой… О! как страшен был этот напев! Он взывал к любви и крови! От него сердце пронзала острая боль!
Он подошел к ней и... как жжет яростное Солнце с блещущих небес, как рассекает ночь сверкающая молния, так в его сознание ударили ее слова... И голова его пошла кругом, и в венах закипела кровь, и он стал задыхаться, а ноги его сделались ватными, и он уже был не в состоянии пережить следующего мгновения…
Девушка в мужском наряде
Она была одета в мужской наряд и чем-то походила на гвардейца, что-то было в ней мальчишеское, шаловливое. Черные глаза из-под крылатых ресниц блестели каким-то неизъяснимым светом. Поистине, она обладала шармом юной похотливой чертовки, но вместе с тем была так смела и отважна, что ее смелость просто покоряла всех. Она свободно изливала свои чувства, была откровенна в своих желаниях и никогда никого не стеснялась — что-то было в ней откровенно естественное, что притягивало и покоряло.
Татары
Горят огни в подлунном мире,
Шатры разобраны в долине;
Плывет багряная Луна,
К войне взывая духов зла…
Примчались кони; уж писцы
Царю доносят: «Здесь гонцы!»
Та весть как тень среди полей:
На Русь идет Девлет-гирей.
Иоанн, садический герой,
При жизни названный «мучитель»,
Подъемлет посох грозовой,
Руси плачевной вседержитель…
Своей рукою дерзновенной
Склонив предателя к огню,
Жестокой местью вдохновенный,
Поджарил бороду ему…
Бренча, кудесник скажет быль;
Сирени первые побеги,
Из-под колес взмывает пыль,
Скрипят походные телеги…
Любви стыдливая чета
Сокрылась в поле у ручья,
Вдруг слышат конский топот,
Телег походных гулкий грохот…
Идут татары мрачным станом,
Как саранча ползут на Русь,
Града великие тараном,
Осадой долгою берут.
Жестокой славой одержимы,
Мелькают злобные главы;
Огнем горит земля под ними,
Повсюду трепет, страх, мольбы.
За ними пленных вереница,
Что ручек, в пыли ползет,
Не пролетит над ними птица,
И зверь меж них не прошмыгнет.
Толпятся кони шумно в храме,
Кругом порезаны тела,
Сидит старик в глубокой яме,
Дымит кровавая река…
Князей кладут на землю ровно,
Наверх дощатые полы,
На них столы, скамьи – и вольно
Гуляют, пляшут до зари.
Воздвигли на кол мудреца;
В слезах, в траве, нага, помята,
Босая девка у крюка;
Березами распята…
И подошел Девлет к Москве,
Пред ним зашлась огнем она,
Пожара отсвет на челе,
Молила каждая щепа…
Смолой шквырчат свежо’ брусы’,
Одежда в пепел истлевает,
На головах горят власы,
Огонь в объятья завлекает…
Сгорело все почти дотла,
Людишек в дыме передохло…
Была запружена река,
Тела толкали вниз проворно.
Угрюмо Кремль над рекой
Стоял от дыма почернелый,
Скорбя над мертвою водой,
Как будто старец погорелый.
Девлет бросает вызов грозно:
«Что заяц бегаешь, Иван!
Стыдись! Царя то недостойно,
Я Русь мечу, огню предам!»
К себе он брата призывает,
И с глазу с ним один на глаз,
Десницу гордо подымая,
Дает таков ему наказ:
«Мощь гнева моего обрушь
На русичей несчастные главы,
Все города их, храмы рушь,
Насилуй, режь, топи в крови!..»
И выйдя, меч Девлет-гирей
Подъял бестрепетной рукой;
В колодках князь подле дверей
Воззвал смиренною мольбой…
Секира страшная блестит,
Удар, как серп, главу разит…
Кровавый след лишь на траве,
Сочится кровь в сырой земле…
Пред ханом в муке Царь трепещет,
Челом о землю низко бьет,
Своих же мучает и хлещет,
Ему на волю отдает.
Рабам уже готовят цепи,
К ярму склоняются главы,
Русь на коленях выше меры
Под игом хановой пяты…
Горят огни в полночном стане,
Пасутся вольно жеребцы,
Гуляя в призрачном тумане;
Телеги брошены в степи…
***
В руках его клинок,
Как молния, блестит,
Изящен, тонок,
Будто женский стан,
Он смерть в себе таит.
И тверд, неумолим,
Что юный месяц серебрится,
Один его удар – и кровь
На белый мрамор заструится…
***
Венера мне оковы подала
И усмехнувшись, приказала:
Надень, и до скончанья дней носи,
Удел твой: быть рабом любви!
***
Темный демон, демон страсти,
Дама пиковая масти,
Ставлю верно на тебя,
Знаю: ты судьба моя!..
Нерон и Поппея
Желанье разум ей затмило,
Томленье в персях затая,
Поппея быстро и стыдливо
На ложе страсти прилегла…
- Нерон, мой лев, возьми меня,
Со мною будь силен и нежен,
Целуй, ласкай, люби меня,
Будь страстен, необуздан и безбрежен!
Склони главу ко мне на грудь,
Приляг, и разом позабудь
Печали все и все невзгоды,
Страданья, муки и тревоги, -
Забудь про все, отдайся мне,
Я – рай небесный на земле!..
Нерон, как пламень возбужденный,
Стянул покров с нее тихонько,
Любовной силой окрыленный,
Груди касается легонько,
Ей в персях пламя пробуждает
И с влажных уст ее внимает
Бальзам любви целебной силы…
Она глядит, взор мутно-милый
Скользит, лаская мукой нежной,
Неотвратимой, неизбежной…
В мгновенья сладостные те
Потух огонь на алтаре…
Прохладен ветер; ночь тиха;
Трещит цикада у окна…
Страсть
Темна краса безлунной ночи;
Лаская нежною рукой,
В томленьи замирают очи;
Он никнет к ней своей главой...
Небрежно ласки расточая,
Объятый страстью роковой,
Кровать неистово качая,
Срывает пояс золотой…
***
Нерон, любовник сладострастный,
В тунику власти облачен,
Надменный, гордый и прекрасный,
Взошел звездой на небосклон.
Темны покои; в полумраке
Вдоль стен горящие лампады.
Пурпур. На ложе костяном
Поппея дремлет сладким сном…
***
Большие темные глаза дрожат во тьме... глядят слезами... я слышу плачь… как каплют слезы!..
Любовница и жена
Поппея, гордая красой,
В душе притворно негодуя,
Велит Октавии младой,
Перстом богатым указуя,
Пред Нею на колени пасть
И у колен, с мольбой, пасуя,
Ей смирно руку лобызать...
Волненье в персях затая,
Октавия, стыдливое дитя,
Перечить наглости не сметет,
Стоит глядит и вся бледнеет;
В душе, борясь, смиряет муку,
И со слезами на глазах,
На мрамор на колени пав,
Сопернице целует руку…
Лекарство от равнодушия
Глубокой ночью, вздрогнув от того, как хлопнула дверь, он открыл глаза. «Это пришла она! – пронеслось у него в голове». Он лежал, думал, но не вставал с постели, он ждал, что она заглянет к нему. Но его жена сразу прошла к себе. Через четверть часа, не вытерпев, он решил заглянуть к ней. Приоткрыл дверь в ее спальню… Молоденькая женщина лежала ничком на кровати. Волосы распутаны. Коротенькое, кружевное платье чуть задралось. Были видны ее тонкие белые трусики, худенькие ножки в ажурных чулках. Она даже не сняла туфли, так и уснула, полупьяная, пропахшая табаком вперемежку с духами. Он смотрел на нее, жадно пожирая глазами, и ему было бесконечно больно, она была покорна другому. Он заботливо снял с нее туфли и прикрыл ее одеялом. В это проявлялась его любовь. Наутро, покорный, не в силах побороть своего чувства, он целовал ее ноги и просил прощения…
Измена мужу
Кристоф сидел в своем рабочем кабинете с задумчивым видом, глубоко погрузившись в чтение. Его кабинет походил на старую библиотеку. Резные шкафы из красного дерева были уставлены старинными книгами в позолоченных переплетах. Кристоф склонился над историей Германии, но никак не мог сосредоточиться, удержать мысли и направить поток сознания в нужное ему русло. Все его мысли были о жене… Уже давно перевалило за полночь, а ее все не было. Кристоф ходил по комнате, пил кофе, курил и постоянно думал о ней. Она была моложе его лет на десять, еще довольно молодой красивой женщиной. Их браку было пять лет. Кристоф не находил себе места, он ждал. Его воображение уже нарисовало все самое плохое, что могло произойти с ней. Стрелка часов медленно и мучительно передвигалась по циферблату старинных настенных часов. Тяжелый маятник, чуть поскрипывая, отсчитывал секунды. Кристоф непрерывно, напряженно думал: она ему изменяет... Он не был уверен, но по неуловимой мимике, по изменениям в ее поведении он невольно угадывал эту истину. Ее измена сквозила в ее изменившейся эмоциональной реакции, в интонации, с какой она разговаривала с ним в последнее время. Его жена стала немного раздражительной, вспыхивала по любому незначительному поводу. Они жили уже достаточно давно, чтобы изменения не остались не замеченными. Но к чему их можно было приписать? Измене? Тому, что у нее появился новый мужчина?.. «Конечно же, тот был молод, силен, красив, остроумен» - Кристоф рисовал себе мужчину во всем превосходящим его, - и сам не хотел в это верить, а потому всячески убеждал себя в противном, думая, что это все злая игра его болезненного воображения. Тем не менее, все эти размышления сильно удручали его. Он ждал и мучился, мучился и ждал. Злость, ненависть, гнев рождались в его душе, но он сдерживал себя, успокаивал и постоянно обдумывал, что же он сейчас скажет жене: набросится ли на нее с вопросами, будет кричать и махать руками, или тихо спросит и сделает вид, что ничего не произошло, или затаит молчаливый упрек? Но сколько бы он не пытался предположить, как поведет себя при встрече с ней, он все равно знал, что получится не так, как он себе представлял. Ему делалось дурно. Но, как разумный человек, умеющий контролировать свои эмоции, он начал искать причины ее измены в самом себе, - в результате чего погрузился в мучительный, изводящий нервы, самоанализ. Он критиковал себя, нашел себя совершенно непривлекательным, неостроумным, уже не молодым, занудным. От этого он стал противен себе. Но он любил ее, любил сильно и потому ревновал. Ревность съедала его. Ведь его жена была умной, красивой женщиной, бывшей всегда в центре внимания, умеющей блистать в свете. Она привлекала к себе блеск восторженных глаз поклонников разного пошиба. Это и так всегда мучило Кристофа, но теперь особенно. Да, он умел истязать себя ревностью. Конечно, в последнее время у них не ладились отношения: она заметно отстранилась от него, стала холодна, более независима. В ней больше не было той сердечной теплоты, к которой он привык, проводя с ней долгие зимние вечера вблизи камина за бокалом вина. Да, она стала скрытной, отвечала уклончиво, с неохотой, стараясь упрекнуть, пристыдить его за сам вопрос. Игра ее слов наполнялась тонкой, саркастичной ложью. Да, она стала другой! Он больше не мог доверять ей. Он вспомнил, как она приходит, садится, - ему никакого внимания, - красится, прихорашивает себя. Двигается отчужденно, говорит как будто ее здесь нет, не замечая его, и он понимает, что не узнает своей жены.
Устав от утомительных размышлений, Кристоф допил кофе, сел в кресло и раскрыл газету, но опять осознал, что совершенно не может сосредоточиться. Он встал, нервно прошелся по кабинету. Взвинтив свои нервы до предела, он не мог успокоиться, он утратил то внутреннее, душевное равновесие, которое было присуще ему, как спокойному, уверенному в себе мужчине. Он был уязвлен, страшно ранен тенью сомненья, и эта рана ныла, все сильнее и сильнее давая о себе знать. Страдало его мужское достоинство, самолюбие. А что самое болезненное для мужчины? Конечно, неверность! - Он жертва, - больно и трудно осознавать себя жертвой, но Кристоф не мог ничего изменить, его боль усиливалась от собственного бессилия, от невозможности стать другим, сделать так, чтобы его любили. Он вынужден был принять все так, как есть.
Сейчас он спрашивал себя: «Почему ее нет? Где она? Она обещала задержаться у Честоров. Но почему она не торопится домой? Видно ее ничто не тянет сюда. А может она вовсе и не у Честоров?» - и он живо представил ее в объятиях другого мужчины. Голова его закружилась, ему стало дурно, он почувствовал, что теряет равновесие, и плавно опустился на диван. Чем больше проходило времени, тем сильнее возрастала его тревога и невозможность успокоить себя. Наконец внизу скрипнула дверь. «Это она, она!» - пронеслось у него в голове. Он страшно разволновался. Что он скажет ей? Как предстанет перед ее очами? Он брал себя в руки, пытался сдержать, напустить рассудительный вид, он успокаивал себя: «Все хорошо! Все хорошо! Ничего не произошло! Я абсолютно спокоен!» Он знал, что не должен показать своего волнения, своей слабости перед ней. Пасть духовно перед женщиной было невыносимо унизительно для него.
Вероника открыла дверь полтретьего ночи. Стряхнула дождевые капли с накидки. Сняла ее. Поставила зонтик. Скинула свои высокие французские сапожки. Распустила волосы. Она была воодушевлена, ее темные глаза сияли. Сегодня она в первый раз отдалась любимому мужчине. Ее переполняло, она чувствовала невесомость, как будто ее поступок вознес ее над землей, освободив от всех условностей и ограничений. Она была вне себя, испытывая легкое головокружение. Это было каким-то вдохновленным безумством. Но она изменила мужу… «Ну и пусть! - думала она, - я свободна и счастлива!» В этот момент она чувствовала свое превосходство над подавленным ею мужчиной. Ее сердце колотилось. Сознание было полно незабываемых, сладостных мгновений, проведенных в объятиях любимого, сильного человека. Сейчас ей совсем не хотелось попадать под пристальный, вопрошающий взгляд мужа, который бы оценивал ее, пытаясь заглянуть к ней в душу. Сейчас во всем: в ее глазах, в ударе пятке о туфлю, в том нескрываемом волнении, которое переполняло ее, – во всем чувствовалась влюбленная и счастливая женщина, - от него не ускользнуло бы ее состояние, она не смогла бы скрыть от него измены. Пытаясь казаться естественной, раскованной, делая вид, как будто ничего не произошло, она бы обязательно выдала себя. Ибо в такие моменты, меняя свое поведение, становишься неловким, - и все, ты уже раскрыт, тонкая паутина догадки загоняет тебя в сети. Но сейчас ей было все равно. Она была счастлива. Глаза ее светились зыбким, нервным блеском, она вся горела, растрепанная, промокшая. Скинув домашние туфли с усталых ног, она босяком, ступая по медвежьей шкуре, прошла к камину… В этот момент она была необычайно красива: длинные, темные волосы, влажные, естественные, свободно падали на ее плечи; тонкие чулки упруго облегали прелестные ножки, подчеркивая их стройность; серое, шелковое платье, доходившее почти до колен, говорило о простоте ее вкуса. Да, все в ней было естественно и просто! У нее была природная женская красота. Под платьем, слегка открывающим ее белую грудь, чувствовалось тугое, женственное тело, которое излучало сексуальность, - его ловкие движения завладевали взглядом, а формы увлекали за собой. Свет счастья, идущий из глубины ее души, разливал по ее телу будоражащий, омолаживающий элей. Она вновь чувствовала себя молодой, полной сил; в ее душе в этот ненастный, осенний день, цвела весна, и птицы счастья слетали к ее рукам. Мгновенья, проведенные с любимым мужчиной, преобразили ее, заставили вновь почувствовать себя настоящей женщиной, открыли ее суть. Она цвела как бутон, обрызганный утреней росой.
Помедлив, она сняла влажное платье, чулки, оставшись только в нежно бжевых трусиках и кружевном лифе, и, заломив руки за голову, прогнулась вперед, подаваясь чуть к огню. Ее чувственное тело, налитое здоровьем и молодостью, зрелое, сильное тело настоящей женщины светилось сексуальностью, звучало мелодией жизни… Кокетливо полюбовавшись собой у трюмо, она накинула теплый махровый халатик и, не желая встречаться с мужем, решила незамеченной проскользнуть в свою спальню, находящуюся на первом этаже их шикарного дома. Но Кристоф подобно тени стоял наверху, на балкончике, и все это время наблюдал за ней, незаметно, словно подглядывал. В какой-то момент они встретились глазами, - и она тут же, невольно и быстро, отвела свой взгляд в сторону. Кристофу было достаточно этого, чтобы увидеть, что Вероника изменила ему. Глаза ее блестели, - он чувствовал свечение, исходившее от всего ее тела, - сейчас она была женщиной, женщиной, выполнившей свою миссию. Она была немного пьяна, свободна, раскована. Эта гремучая смесь помутила рассудок Кристофа. Он больше не владел собой. Как будто огненная, темная лавина сорвалась в его душе и двинулась, завладевая всем его существом. Он почувствовал слабость, дурноту. От его жены не ускользнула эта перемена. Она интуитивно уловила, что он понял ее измену, но это не только не смягчило ее, а наполнило какой-то безжалостной гордостью, гордостью победителя над побежденным… Он стоял перед ней и виновато смотрел вниз. Не она, он был виноватым, - удивительная перемена! - с ее же стороны это был неосознанный акт, акт мести, сейчас в ней говорила ее порода. Она приподняла голову, вздернув слегка подбородок, стала тверда, ее переполняла уверенность в своей правоте. Кристоф пал. Ему оставалось только подчиниться ее уверенности, принять ее правоту и жалко ретироваться. Он готов был пасть к ее ногам. Чувствуя это, Вероника только сильнее утвердилась в своей правоте, прямо до надменности и резкости. Ее холодность и презрение подавили Кристофа, в его глазах появилась теплая нотка мольбы. Он смотрел на руки жены, на ее стопы, - и взгляд его делался покорным. Не в силах ничего спросить, он неловко, выдавливая из себя слова, пожелал ей спокойной ночи и ушел в свой кабинет, хлопнув дверью... Тщетное недовольство. Женщина же, затаившись, не обращая на него никакого внимания, во власти мучительно счастливых грез, прошла к себе в спальню, разделась и легла в кровать, по углам которой из темного лакированного дерева были вырезаны четыре ангела любви, у ног которых сидели ласковые собаки, символы преданности и верности. Вероника лежала, погружаясь в волны воспоминаний, вновь и вновь переживая свое недавнее экстатическое состояние, и так и заснула, сладко улыбаясь…
Закрыв дверь в кабинет, Кристоф сел в кресло, опять погрузившись в мрачную задумчивость. Он был вне себя. Его воображению живо нарисовалась картина, как его любимой женщиной, ставшей уже его неотделимой частью, без которой он уже не мыслил своего существования, обладает другой, чужой мужчина. Он видел, как тот гладит ее своим руками, целует, а она рада, рада как женщина и самка, отвечая ему искренне, неподдельно, своей дрожью, слабостью и покорностью… его силе. Она, послушно тая в его объятиях, отдается ему: раздвигает перед ним ноги, обхватывает ими его тело. Он обладает ею, берет ее самое интимное, самое сокровенное… проникает в нее… Кристофу стало невыносимо. Своим счастьем она жестоко поставила его на колени и теперь сладко спала, ничего не зная о его муках… Кристоф готов был кусать локти, лезть на стены, ему было больно, и самое страшное в этом было то, что он не мог никуда спрятаться, скрыться от этой боли, которая сидела в нем, в его душе. Тогда ему казалось, что будь эта боль физической, он бы с бОльшим мужеством и терпением перенес бы ее, но эта была душевная боль, лишающая его воли, способности мыслить и адекватно оценивать ситуацию. Жизнь теряла для него всякую ценность.
Сейчас в его воображении сиял образ жены, гордой, счастливой, возвышающейся над ним в своем счастье. Кристоф был сломлен: он не мог подавить укоренившееся в нем чувство любви и еще больше возросшее чувство привязанности. За годы их совместной жизни он прикипел к ней настолько, что уже не мыслил без нее своей жизни. Он готов был согласиться на все, только бы она была с ним, он готов был даже принимать ее любовника у себя дома. Вероника же, жестоко переступая через его чувства, невольно превратила его в раба. Теперь он любил ее как преданная собака и, придавленный чувством ревности и невозможности избавиться от своей привязанности, терпел ее свободу…
***
Из-за глубокой и безответной влюбленности в своего мужа Карина очень страдала. Не в силах побороть свои чувства, она постоянно оказывалась на коленях перед его любовницами, на уровне их бедер. Они спали с ее мужем, и потому господствовали над ней; причем отдавались ему с такой головокружительной легкостью, на которую она не была способна. Она же из-за своих переживаний не спала ночами и все время представляла его в объятиях другой, постоянно страдала от ревности и была, как собачонка на коротком поводке, чувствительная и мечтательная. Да, ей не хватало легкости в жизни, - ее любовь была тяжела…
***
Мальчик склонил колени перед девочкой, как перед возлюбленной богиней. Ласкаясь стройных ее ног, он умереть готов был за нее. Влюбленность сделала его послушным…
***
Почему яблоки из чужого сада вкуснее? Почему чужие жены привлекательнее? Не говорит ли в нас первородный инстинкт завоевателя?..
К***
Я чувствую, тайная страсть живет в тебе, глубоко протекает, ты же боишься ее пробуждения. Возьму я волшебную флейту, изолью из нее магию лунных звуков, искушая, воззову к твоей природе…
Экскурсовод
Великий Новгород. Стены древнего Кремля. Я слушал с интересом женщину-экскурсовода и чувствовал, как она благородна, достойна, горда. Она была неброско одета: серая шубка, черные узкие перчатки, кожаные сапоги, светлые чулки. Губки тонкие, слегка подкрашенные. Движения четкие. Ей было за сорок. Она была профессиональным историком родного края, являясь хранителем непокорного духа Новгорода. В каждом ее слове светилась любовь к своему родному краю. И я с умилением слушал ее. Пред этой женщиной я чувствовал себя полным ничтожеством, испытывая прямо сексуальное возбуждение перед ее непреклонностью и высокомерием. Она меня заворожила. Я был влюблен, я задыхался, я тянулся к ней, стараясь хоть как-то самоутвердиться и зарекомендовать себя в ее глазах. Я смотрел на нее подобострастно, но с истинной, бескорыстной любовью, я был счастлив, просто счастлив лицезреть достойную женщину, стоящую духовно выше меня (по крайней мере, в моих глазах). Она была строга, даже безжалостна, в первую очередь к тем, кто, не успев приехать, как сразу побежал искать буфет (такие часто, еще представление не кончилось, встают и суетно торопятся в гардероб, даже не отдав должное артистам). Мне было стыдно за них, за себя, за то, что я с ними. Я старался изо всех сил оправдаться, но выставил себя полным неучем, обнаружив, насколько я необразован. Дух мой пребывал в крайнем смущении и неловкости. Я помню, как она надменно посмотрела на меня, с удивлением, в котором сквозило негодование. В этот момент мне хотелось целовать ей руки. Я опустил глаза. Прикажи она мне сейчас стряхнуть снег с ее сапог, я бы, переступая через себя и испытывая крайнее наслаждение, подчинился бы ей. Ни на шаг я не отходил от нее, постоянно заглядывая в глаза, ловя каждое слово из ее уст. Я следил за ее губами. Мне хотелось целовать их. Эта женщина в одночасье просто завладела моей волей, всем моим существом. Я благоговел, я таял, словно воск вблизи огня. Мне было даже противно настоящее мое положение, но это ничто, ничто по сравнению с ней. Плевать на унижение, плевать на заискивание! Что-то несгибаемое и твердое было в ее характере. С первых ее слов, с первых жестов она заинтересовала меня. Но в отношении меня она была холодна и равнодушна, как, впрочем, и ко всем. Она смотрела на нас не то, чтобы на стадо необразованных баранов, но с легким презрением и равнодушием. Причем, своим поведением многие из нашей группы оправдывали подобный взгляд, еще более утверждая ее в превосходстве над нами. Мы были перед ней, как малые дети перед учительницей, которая искренне пытается показать нам все красоты великого города, но испытывает легкое разочарование и от того – безразличие, видя, что многие не способны проникнуться ее духом. Когда она быстро говорила, то казалось, что ее острый ум ничто не могло смутить. Удивительная находчивость, в любой ситуации. Она говорила, и ее язык, как бритва, явно и безжалостно клеймил наше невежество. Скорее всего, это проистекало от того, что ей приходилось вести много групп, и она уж устала от постоянного потока неучей. Признаюсь, перед ее соображением и памятью я чувствовал себя полным невеждой. Удивительное положение, невыгодное, но я ничего не мог поделать, я мог только стараться заслужить хоть каплю снисхождения с ее стороны. И действительно, ее откровения поразили меня. Вот это женщина, я мечтал о такой! Да простит меня, не знаю кто, но я хотел тут же (в фантазии) повалить ее на снег и овладеть ею…
***
…крупная, высокая, со стройными длинными ногами, в туфлях на высоком каблуке, с открытой пяткой… Она была в белом платье в черный горошек, развевающемся на ветру… У нее было роскошное, молодое тело, от которого веяло настоящей Женщиной, даже чем-то материнским… Пареньа страстно припал к ее белым коленям… И она, ласково погладив рукой его по голове, спросила: «Знает ли он, какова бывает власть женщины над мужчиной?..» (Да, бывали моменты, когда ради глотка ее любви и тепла… он готов был забыть все на свете, что для него было дорого…) - с этим женщина слегка раздвинула свои коленки, давая возможность ему припасть к ее темному лону…
***
Иногда мне так хотелось превратиться в леопарда – чтобы дьявольски привлекательная, светская львица посадила меня на поводок и прогуливалась со мной повсюду, стуча каблучками своих туфель… А когда бы она садилась, то я послушно бы ложился у Ее ног…
***
Страх вперемежку с возбуждением, - находясь в концлагере завязывать ботинки Ирме Грёзе… боясь поднять (на нее) глаза… Ирма Грёзе – созвучно с «гремучей змеей»…)
***
(эпизод из моей жизни) Однажды я шел по осеннему, промозглому лесопарку и вдруг невзначай увидел двух целующихся женщин. Заметив меня, они смутились; одна, дерзко взглянув на меня (видимо, уязвленная моим присутствием), спросила: «А не боюсь ли я гулять по лесу один?..» Бросая вызов, я спросил в ответ: «А вы что, хотите меня убить?..» Она игриво посмотрела на меня и промолвила: «Нет, мы тебя изнасилуем…» На что я ответил: «А вдруг мне это понравится?..» Уже совсем развеселившись, она сказала: «Молодец…» В это время вторая, гордо отвернув голову к реке, сжимала сигарету в темных перчатках и не переставала курить…
***
Ведьма в бешенстве была,
Развеяв темные власа,
Своими цепкими руками
И на подковах сапогами
Пытала верного раба;
А он в слезах ее молил,
Но демон был неумолим...
***
Королева Тьмы, перед которой покойники распластались ниц…
***
Зажав голову пажа меж своих панталон, маркиза высекла его…
***
Ноги Царицы, отдыхающие на подушечке… после утомительной ходьбы…
***
Он лежал вниз лицом, женщина сверху села ему на шею и так долго держала меж своих лядвей в темноте под платьем, пока не вспотела внизу…
***
Целовать Ее белые лядвии…
***
Сексопильная негритянка
Темными зарослями
Села ему на лицо,
Потомив под собой…
***
Уткнуться лбом в пятку восточной женщине…
***
Любовник Шахерезады.
***
Уткнутся носом любимой в животик…
***
(Она) сидя на софе: - Молодец, пёсик, неси в зубах чулки и тапочки своей мамочке!..
***
Когда дамы ужинали при приглушенном свете, ему велели голому встать на пьедестал и не сметь шелохнуться в течение длительного времени, изображая статую…
***
За шторкой кареты таилась графиня, ощущая муки наказываемых по ее воле… Она была повелительницей садизма, находящейся как будто по ту сторону от мира сего…
***
Тавр – выжженное клеймо на лбу раба за побег – по воле его господ – как отличительный знак собственника и его собственности.
***
Узловая плеть с железными шипами в Ее цепких руках, рассекающая до кости его кожу, сдирая кусками…
***
Барыня с плетью…
***
В саду в беседке галантный поцелуй девичьей руки…
***
Девочка гладит кудрявого барашка…
***
На Кавказе черноволосая девушка с желтым зонтом от Солнца в шлепанцах стоит у стены… (кокетка)
***
Дикая танцующая кавказская девчонка с копной темных волос… Маугли…
***
Жестокость Природы: козленок прыгает на солнечной лужайке рядом со своей мамой… и не знают, что из лесу за ними наблюдает голодный волк, готовящий им боль, кровь и смерть, чьим мясом вскоре он будет лакомиться, волк, на чьих острых зубах будут скрипеть их кости… Так Природа заранее подготавливает палачей и их жертвы… Что в этом всем?..
***
Обезьяна, инстинктивно царапающая когтями… Дикие звери…
***
Аллигатор.
***
Акулы-людоеды-убийцы… отрезанные руки, ноги… и море крови… под Солнцем в прозрачных водах… средь красивых маленьких рыбок и кораллов…
***
Хозяйки морей… океанов… (водных) стихий
***
Маленькие рыбки плывут рядом с грозной хищницей, видимо, в симбиозе находя защиту и питание…
***
Агрессивная молодая акула…
***
Холоднокровие в искусстве смерти.
***
Перевариваться в желудке у акулы… находясь, словно в коконе и слизе, в желудочном соке, своей болью, своей жизнью, собой удовлетворяя ее… голод… P. S. Покалеченное тело, мучительная смерть – за ее жизнь…
***
Власть женщины, могущей отправить на корм рыбам… страх и преклонение перед ней… Ее удовлетворение…
***
В крепких, смертельных объятиях питона… мертвым, стянутым, обволоченным и перевариваемым в коконе его желудка…
***
Такой красивый, с цветной раскраской, питон, прячущейся в джунглях средь листвы… Не знал я еще тогда, что это мой питон, что мне суждено стать его жертвой… что буду сам принужден Его взглядом покорно ползти в его пасть… ползти… дабы быть объятым его могучими кольцами и задушенным в угоду его голоду, утробной пустоте… Жертва… питона…
***
Представьте, вы плывете по поверхности глубоких вод, барахтая ногами и руками, словно дитя, изображая лакомую жертву, вы находитесь далеко от берега, и тут появляется она… акула, оттуда снизу, из толщи вод, из глубокой бездны, скользя бесшумно, подобно тени, призраку смерти, быстро, неотвратимо, приближаясь к вам, заметив и учуяв вас издали, повинуясь силе инстинкта голода и охоты, не знающая страха, холоднокровная убийца с черными, безжизненными глазами, точно пустотами ничто, которую нельзя ни умалить, ни упросить, чтобы она вас не убивала и не ела, с острыми плавниками и грубой чешуей, с большими белыми зубами, готовыми на куски рвать вашу плоть. При виде ее приближения вас охватывает паника, настоящий ужас перед неизбежной мучительной смертью. Ваша горячая лакомая кровь застывает в жилах. Не вытерпев, в самой близи от нее вы начинаете беспомощно отбиваться руками и ногами, которые острые зубы режут на куски. Вы в болевом шоке, бьете обрубками, окрашивая воду своей теряемой кровью, издаете душераздирающие крики, шлепаете по воде, захлебываетесь, но вас зубами тащат под воду и решительно, жестоко заставляют умереть. И никто на берегу, наблюдая за происходящим с ужасом, включая ваших родственников и близких, чуть ли писая в штаны, не может помочь вам, благодаря бога за то, что не оказались на вашем месте, что находятся на берегу… А если еще и акула в группу купающихся людей впилится, будет кружить вокруг, - вот они голенькие, сладенькие, беззащитные, визжащие, продукты цивилизации, кусай, рви зубами, убивай и ешь… Дикая Природа… Правда, акуле можно еще и кулаком по носу дать, ну да ей людские кулачки – только потеха против огромной, зубастой, жаждущей вас полностью поглотить пасти… И здесь только охотник* и знания (ну или счастливый «случай» Природы) еще могут спасти вас. В этом заключается еще одно значение мужского (ну и, конечно же, очень важны технологии, ибо они стоят многих жизней людей и подчас могут сыграть решающее значение в выживании).
Примечание. Пасть акулы – один из ликов (божественной) Природы. Еще одно напоминание всем религиям буддийского толка, что жизнь – жестокая борьба (за выживание, питание и размножение; ну и, конечно, за проявление и распространение своего могущества, силы, превосходства через преодоление препятствий). Из этого положения берет начало феномен почти всех человеческих войн, это лежит в основание войн. (где когти и зубы хищников заменяет оружие).
Акулы – дикие твари – холоднокровные, безжалостные убийцы, оставшиеся на достаточно низком, устойчивом уровне эволюции. Архаика Природы. Где в целом на Земле довольно хищников, которые жаждут насытиться вашей теплой кровью и вкусной плотью, для которых вы – всего лишь корм, корм для низших, приспособленных тварей, получивших от Природы свои способности, силу, зубы и когти, чтобы царапать, рвать и есть. И еще удовольствие размножаться и расти… (правда, люди с промышленной необходимостью уничтожают множество акул, как и вообще многих животных… Ну а если человека сравнить с акулами, то человек, - некоторые из них, - окажется намного более жестокой, страшной и изощренной тварью).
P. S. И я барахтался в темно-синих водах с маской в глубине у рифовых скал, и даже не знал и не думал, что в Красном море водятся акулы, так хотя бы острый нож взял с собой…
*Когда я сказал, что необходимо охотиться на волков и акул (да и вообще на львов, дабы показать, что человек – царь зверей, даже более, можно было бы сказать, царь Природы, но…), женщины запротестовали, говоря, что у последних есть маленькие волчата и акулята (вот оно детско-женское представление).
Из рыб меня один раз покусала в кровь большая щука, я неправильно взял ее, когда поймал, и она меня хватанула своей зубастой пастью… Вообще первую щуку я поймал на спиннинг в семь лет, тащить ее мне помогал отец (но щука по сравнению с акулой – это маленькая рыбка).
Примечание. Раз в плохом настроении в Египте я спустился поесть, какой-то смуглый парень развлекал девушек плоскими шутками на ломанном русском языке и назвал мою девушку Наташей. Я ему объяснил: «Слышишь, какая она тебе Наташа?!. Я же не зову вас неграми (или турками, где само слово «турок» в России уже звучит как обличение в невежестве)», ну или Ахмедами всех подряд. К людям, тем более, которых не знаешь, изначально следует относиться с уважением.» Все это свидетельствует о низком культурном уровне и неуважении к имени как таковому, вообще незнакомого им человека. Девушки сказали, что у них возникло такое ощущение, что я просто его сейчас убью на месте, что я злой… Тот убежал и больше никогда не подходил…
P. S. Хотя я встречал очень интересных, порядочных, честных, образованных, развитых, знающим много иностранных языков, настоящих египтян, считающих себя потомками тех, древних египтян, которые бы в жизни себе такого не позволили и которые открещивались от всей этой слащаво навязчивой братии…
***
Загорелый в Египте я почувствовал себя меднотелым египтянином…
***
Львы - львица и лев соответственно - покоятся у ног королевской четы, Изабеллы Кастильской и Фердинанда Аргосского на их саркофаге, - где-то это эротично!..
***
Втирать оливковое масло в ноги… пятки… Госпоже…
***
Прижаться к обнаженной любимой… дуть ей в спинку… войти в нее, крепко обнять и нежно поцеловать…
***
Уткнуться носом любимой садистке под мышку…
***
…вынуждено опуститься на колени и покорно склонить голову, открывая белизну беззащитной шеи… для смертельного удара шпаги или топора…
***
Змея в виде шарфа обвилась вокруг шеи женщины…
***
Колдовская женщина с картами – Дама пик…
***
Повелительница крыс.
***
Сексуальность раболепия.
***
Молоденькая девушка, понравившаяся мне, попросила помочь донести Ей чемодан, заигрывая со мной, со словами: «Я по вашим глазам вижу, что вы хотите нести мои вещи…» Я же испытал перед ней нечто вроде раболепия и одновременно сладостное возбуждение…
***
Раб испанской Королевы.
***
Эмансипированные испанки, в сапогах, пьют, курят…
***
Под каблуком у испанки…
***
Дама в темных узорах…
***
Прислуживать маленькой жестокосердной инфанте…
***
Инфанта с иголками в красной подушечке – для слуг…
***
К сказке «День рождение инфанты». Доля шута – служить потехой для господ, и потом, подобно несчастному карлику уползать в свою нору и плакать наедине, кляня судьбу. Да, аристократы извечно держали подле себя подобные создания для развлечения и собственного увеселения. Это жестоко! И как говорит жестокосердная инфанта мертвому уродцу: «А теперь ты должен встать и танцевать для меня!» И его бьют по лицу надушенной перчаткой, посылая за «мастером порки и кнута». А инфанта вопрошает: «Почему это он не будет танцевать для меня?» На что придворный отвечает: «Потому что у него разбилось сердце». На что, презрительно скривив губки, инфанта ответила: «На будущее, впредь, пусть те, кто приходит со мною играть, не имеют сердца». И убежала прочь…
P. S. Над сказкой «День рождение Инфанты» я глубоко плакал в душе. Все же, как жестока жизнь в своем неравенстве! Мне казалось, что я тот самый уродливый карлик перед испанской инфантой и ее двором… (по крайней мере, перед своей госпожой-садисткой я себя таковым ощущал и еще чем-то обольщался, ибо она мне очень нравилась; в подобном положении оказался и Звездный мальчик в своей сказке…)
***
Сознанье смерти, страх неволи -
Здесь безысходность вся слита,
Мгновенье муки, точка боли,
Вас нет, вы только призрак дня.
***
Они купаются в ночных росах, прячутся в ночной мгле; их глаза дрожат от страха и блаженства; их жизнь находится на грани. Пусть Солнце обжигает их кожу в последний раз. Пусть они приникнут к Земле, возбудив в ней движение соков, пусть Земля подарит им свое молоко. Сознание, что это их последний день жизни заставит пережить их то, что не смогли бы они прожить в течение нескольких лет. Напоите их страхом выше меры - и они будут, как овечки, лобызать вам руки; они будут благодарны вам за то, что все еще живы. Ласково, кротко, словно дети, будут льнуть они к вашему подолу. Подарите им наслаждение в момент смерти, смешайте его с болью – и они будут счастливы умереть…
***
Злость суки. Они будут кусать ее ляжки, пусть вкус ее лядвей тает у них на устах. Пусть оближут ее соленые пальцы, высосут грязь из-под ее ногтей. Эти руки мешали кровь с костями, а затем услаждали уста свои адским напитком. Она вяжет их по рукам и ногам; вязкость ее рук леденит. Перед ней они чувствуют себя обнаженными, как перед врагом. Их сердца у нее в руках. Холод и тепло ее ладоней. Пусть ноги ее топчут живые трупы, пусть прах их въестся в ее глаза. Иглы из ее рук пустят им кровь. Пусть прочувствуют боль и наслаждение. Это же вдвойне мучительно – чувствовать ее наслаждение! Нет! Нет! Ее руки оплетут их шеи, ее ноги сплетутся с их ногами, пусть они умирают возбужденными. Неужели это безумие? Нет! Это всего лишь кровавый пир. Мучительно ее губы будут касаться их уст, а волосы, словно пакля, вызывая резь в животе в момент агонии, касаться их лиц. Она вырвет из их душ молитву. Их слезы своим теплом будут ласкать ее руки…
***
Интересно, что должен испытывать мужчина, если ему смерть несет ослепительно красивая женщина?..
Стремление к смерти
Удивительно, как в мире все устроено! Обернувшись назад, иногда можно уловить роковые мгновения жизни. Обычно принимаешь решения, не до конца осознавая последствия, находясь в неопределенности, точно в чаду, но только потом осознаешь последствия своего выбора… Я чувствовал демона, ледяного как ночь, неуклонно, холоднокровно манящего меня к смерти и не мог противиться ему. Очарованный, обольщенный, я стремился к собственной гибели. Под невинным цветком таилась адская пропасть. В роковую минуту рядом со мной оказались мои друзья, добрые духи, которые неимоверными усилиями удержали, уберегли меня. И что же это был за демон, манящий меня? Демон подлости. Этот демон часто становится причиной гибели многих людей. Он всегда был моим кровным врагом. С первых мгновений взаимное нетерпение и презрение пронизывало наши сердца. Этот демон порожден ощущением злобы от зависти. Если человек открыто выходит против него, то получает нож в спину. После, не оказавшись в его лапах, я услышал слова: «ты сделал свой выбор!» - Жуть!..
Влечение к смерти неумолимо, безжалостно, холодно; его сила – как зов пропасти, трудно удержаться и не бросить туда взгляда. Невозможная тяга. Тоже бывает с наркоманом во время ломки. Тоже и с неизбежным стремлением к собственной гибели; ибо отказ разумен, но привносит ощущение малодушия – это коварная, тонкая дымка над темной гладью, готовой поглотить вас, это холодный туман в ночных горах, над мрачной расселиной. Холод и бессмертие. Трудно устоять против этого демона. Соблазн дуэли велик; и если останешься в живых, ты станешь другим.
По существу, сама жизнь есть растянутое, неумолимое стремление к смерти, шаг за шагом, капля за каплей, бесповоротно и неотвратимо, затягивающая воронка…
***
(К Ней…)
Группа крови моя
Ни к кому не подходит,
Я останусь не понят ни кем;
Но прильнул бы я, утонул бы я
Между белых твоих колен…
P. S. Ну хоть еще некоторые женщины могут снизойти до удовлетворения моих желаний…
***
Виноградины грудей твоих
Мне приятно пощипать,
Влагой, лаской уст своих
Их поглубже пропитать…
***
Захотел вкусить экзотики,
К наливной груди припасть;
Но неловко, показно, эротики
Уж чурается младая мать.
***
Заныли сладкою тревогой
В болезненной душе моей
Ее надменность (недотрогой
Казалась мне она теперь),
Ее желание помучить,
Послаще истязать меня,
К рукам попреданней приручить,
Заставить изнывать, любя.
Чтоб всей душой, открывшись полно,
Глядел ей в рот, боготворя,
За нею следуя покорно,
Я отказался от себя;
Чтоб ущипнуть меня больнее,
И я от этого был рад,
Пред нею радостно слабея,
Клонил колени невпопад;
Чтоб я с глубокою печалью,
С тоской мечтал к руке припасть,
Отмечен смертною печатью,
У ног желал бы изнывать, -
То было тонким воспитаньем
Души доверчивой моей,
Неизъяснимым истязаньем,
До дрожи мозга и костей…
Ласкать ее влюбленным взглядом,
За все всегда благодарить,
Все вперемежку – с раем, адом,
Ее я должен так любить!
Но, может, взор глубокий мой
Хоть ныне раз утешен будет
Ее господскою рукой,
И уж вовек не позабудет
Того мучительного счастья,
Надежды, муки, слез, всевластья;
И в кровной жизни круговерти
Душою будет с ней до смерти.
***
Чего ж я, пасынок унылый,
Предаться так хочу душе иной?
Сегодня целый день постылый
Брожу в тоске наедине с собой.
Спешу исполнить приказанья,
Все сны мои пересказать,
Виденья, тайные мечтанья, -
Все без утайки передать.
Примите ж, Госпожа Алиса,
Плоды души доверчивой моей,
Ах, был бы ныне я Парисом,
Вам отдал б яблоко теперь!
***
(Навеяло одним из моих любимых образов…) Виктория была уже зрелой женщиной, но имеющей, по подобию известных актрис, одухотворенных сексуальностью, довольно привлекательный внешний вид (соотвествующий, видимо, и внутреннему миру). У нее были пепельные волосы, выразительные черты лица и серые, отсвечивающие зимней мглой, глаза. Одевалась она всегда превосходно, впрочем, скромно, классически. По стилю ее одежды и манере вести себя сразу можно было заключить, что она принадлежала к элите общества. Всегда собранная, немного строгая, она держала себя с подчеркнутым достоинством аристократки, хотя ее видимая холодность и сдержанность где-то были результатом таившихся страстей...
***
Она стояла вся такая тонкая, высокая, в черном костюме, на голове ее был темный головной убор, вуаль сеточкой прикрывала ее лицо, - магия утонченного очарования. Она была строга и горда, немного надменна. Мужчина ласкался к ней, она же гладила его по щеке своей худой, тонкой рукой в черной перчатке, которую он со страстью, находясь в каком-то исступлении, целовал. Вдруг женщина невольно, быстро согнула руку в кулак и слегка отстранила от его лица. Он растерялся, но обнял женщину, крепко прижал к себе… она оставалась холодна, отстранена, даже немного отвела голову в сторону; и лишь на одно мгновение, как будто облако, тепло промелькнуло на ее бледном лице, и тут же исчезло…
***
Иногда она чувствовала себя птичкой, попавшей в когти, но ей было мучительно приятно находиться в этих когтях…
***
Жестокие игры… Опасно быть в полной власти одного человека, подчиняться ему во всем, - легко можно выйти на грань жизни и смерти…
***
Вот думаю: поймают меня, будут допрашивать, мучить мукой нескончаемою, издеваться по-всякому, наконец, умертвят. Но дух мой выпорхнет и будет жить вечно… И здесь бессильны палачи!
***
Розы, умирающие от холода на морозе… бедные лепестки, с тонкими темными прожилками, трепетно подрагивают от холода… смоченные слезами… оледенели… и вянут… сердце обливается кровью… но у Госпожи не повернулась рука обернуть их бумагой, отнять у них красоту и возвышенность трагичного зрелища; горячее Ее дыхание лишь на мгновенье подарило им надежду… цветы ослабли в Ее теплых руках; им суждено было остаться здесь навсегда, на улице, в ознобе, под музыку завывающего ветра, осыпаемыми снегом, тающем на влажных лепестках… и уносящем их жизни… Лед и кровь, борьба за жизнь… красота, ускользающая в небытие…
Разговор с самим собой
Как тихо-тихо дремлют воды,
На землю пала незаметно Ночь,
Еще закат, темнеют своды,
Моя возлюбленная дочь,
Денница, крылья убирая,
Еще светла в преддверьях рая,
Но Ночь крылом своим пахнула,
Свой темный бархат развернула,
Погас закат на полотне…
Я вновь мечтаю при Тебе;
Воспомнил призраки былые,
Что притаилися в душе,
И так невидимы доныне
Явились мне в ужасном сне;
Я знаю, дети провиденья
Моей природой рождены,
Вы архи-архи наважденья,
Вы соли темной глубины.
Явитесь мне в воображенье,
Предайте сладким мукам ада;
Отрадно тайное мученье,
Оно за радость мне награда.
Я знаю, что в сия пустынях,
В сия долинах и краях,
Над адской бездною, в пучинах,
Я счастлив буду лишь в слезах…
Есть мука в самом наслажденье,
Как завязь где-то в мирозданье,
Вся сладость горя, сожаленья, -
Се плата есть за пониманье.
Но жизнь, но в этом – жизнь,
Так длись же… длись и длись,
Мучительно и больно,
Я все готов теперь стерпеть,
Свободен дух, как призрак, вольно
Теперь могу я умереть,
Потомкам знанья предвещая,
Чтоб каждый день, чтоб каждый час,
Все проживали, забывая,
Что жили люди уж до вас,
Чтоб вам отмерен был глубокий
Познанья праведный удел;
Но лишь блеснул я, ясноокий,
И пал, оставив вам задел…
Госпожа Смерть и Госпожа Жизнь
Тихая ночь; кладбище; дуновения холодного ветра колышут последнии листья на обнаженных ветвях… Чистое небо, ясная Луна… переплетенные ветви деревьев вырисовываются на темном небосклоне… Безжизненный лунный свет затопляет кладбищенские ограды и кресты… во всем чувствуется особая энергетика… как будто тленное сияние разлилось вокруг… земля отходит мертвым паром… Раб склонился у ног Госпожи Смерти, являющей сосредоточие темных сил. Он преклоняется перед Ней, как перед невидимой тенью, с рождения сопровождающей всякую жизнь… Над ним Ее коса купается в ярком свете Луны… Власть Смерти несомненна, над всем, что возникает, ибо рано или поздно оно погрузиться в Ее материнское лоно, рождающее и поглощающее все... Под Ее ногами шуршат сухие опавшие листья, тленьем и прахом касаясь Ее стоп… Ее власть берет свое… Все бояться Ее, но неумолимо, повинуясь року, несут свои жизни в Ее объятия…
А какой предстает Госпожа Жизнь? Это зрелая, добродетельная женщина, немного строгая, но всегда снисходительная и справедливая. Она гуляет по цветущим весенним садам в белоснежном облачении; Она – заботливая мать; да, много в Ней доброго и светлого, но и много потаенного, - ничто естественное Ей не чуждо (ибо не просто во чреве Ее зарождается жизнь). Госпожа Жизнь сознательна и порядочна, может наказать и приласкать, - это женщина с большой буквы. Гуляя по садам, наполненными весенними звуками и трелями, вдыхая вешнюю прохладу, она своими босыми стопами приминает молодую траву… Она же – плодоносная Церера… гуляя по Осени (что таит, несет в себе уже мелодии Госпожи Смерти)… Но более всего она любит Лето и страшится Зимы… Да, я всегда полагался на мнение подобной женщины и прислушивался к Ней, чтобы жить...
***
Пришел Наполеон… и затрепетали, зашелестели, словно осенние листья, троны Европы…
***
По устланной красной материей дорожке Император взошел по пяти ступеням на трон. Он был в белых трико и черных ботфортах, ворот его куртки был поднят вверх, глаза горели, темные волосы обрамляли волевое лицо. Покоритель народов, завоеватель мира, он поднял руку – и вся окружающая его толпа, некогда непокорная, пала ниц, в пыль, пресмыкаясь перед Его троном. Рядом же, у подножия, он поставил вокруг себя на колени побежденным им царей, приковав их цепями, как верных своих псов…
***
Сапоги Власти: главы ордена крестоносцев, Гитлера, Сталина, Наполеона, великих Царей... кавалергардов... и т.п.
Пирамида Лилит
Золотистый Геспер взошел на вечерний небосклон, над темно-плещущем морем… и погрузился мимо восходящей Луны в ночную пучину, …
Утром он (Геспер) добрался до пустынного места, где, средь быстро несущихся облаков, под небом, возвышались две величественные пирамиды... похожие, словно две капли…
На самой вышине одной из них виднелся трон Люцифера. Представ перед ним, Геспер увидел блеск гордых глаз властителя, находящегося на вершине мира. Люцифер был в белых трико и ботфортах. Родная кровь… разве мог Геспер не любить его… и глаза его были покорны, преданны и благодарны…
Пирамида брата воплощала собой все страдания и муки человеческие, с возрастанием коих сама возносилась до небес. Приглядевшись, Геспер понял, что сотворена она была из чистой человеческой кости. Люцифер же восседал, положив руки на подлокотники трона – в виде живых людей, стоящих на коленях по бокам. А попираемый его ногами пьедестал был украшен резным сонмом маленьких людей – народами – символом Человечества. В своем величии он был страшен и прекрасен!
После Геспер спустился и подошел к пирамиде Лилит, находящейся немного ниже пирамиды Люцифера, но также уходящей под несущиеся облака. Она восседала наверху на троне, в болооблачных одеждах, с обручем на голове, - апогеем Луны…
Перед подножием пирамиды, пресмыкаясь, в пали лежали покоренные народы… и Геспер упал, уткнувшись лицом в песок, перед первой ступенью в основании…
Затем, поднявшись, он оказался лежащим перед ступенями Ее трона, не смея взглянуть выше Ее туфель… О том же, чтобы поцеловать их, он не мог и мечтать... Лилит сказала ему, что он всегда будет лежать в прахе у Ее ног и желать Ее, покорно мучаясь от своего нестерпимого желания, становясь Ее рабом, и вместе с тем будет все более и более любить Ее… Но тем он и будет счастлив!..
Вихрь воображения в мгновенье вскружил ему голову… Роскошные ложи Лилит и Люцифера в полумраке, огни горят, пурпур… Прислуживая, Геспер наполнял чаши вином и нечаянно пролил, виновато взгляд подняв… Его тут же заставили высечь, у них на глазах… смеясь… и вместе с тем снисходительствуя…
После Лилит и Люцифер велели Гесперу пасть ниц на террасе роскошного дворца, позволив целовать свои следы… Сами же прогуливались, наслаждаясь ветром, доносимым с близлежащего внизу морского побережья, где волны мрамор колыхали…
Белооблачные боги, взвешивающие мир в своих руках, они были превосходны! Пресмыкаясь перед ними, о большем Геспер и мечтать не смел! Такова была их благодарность…
Вот так семейка!
P. S. Все это мне напоминает извечный любовный треугольник: Пьеро, Арлекина и Коломбины…
P. S. Шел я, шел и дошел… Понять все хотел, понять высшее – и сам не знаю, как очутился здесь. Кто-то скажет: сумасшедший! Да, хорошо сумасшествие – путь моей природы, характерный символизм. А делал ли я выбор? Делал в пользу добра, но почему-то шел темными тропами и был увлечен ими. Шел и пришел к пирамидам…
P. S. Воображение во многом превосходит реальность! Но и реальность не уступает воображению…
Геспер
***
Летняя картина (развейте свое воображение, додумав самостоятельно): новой служанке Хозяйка определила место на нижнем, цокольном этаже вместе с другими слугами...
Утром, когда Хозяйка выходила на балкон после сладкого сна, Ее взору открывались бескрайние плантации тростника с трудящимися на них рабами. Эта картина доставляла Ей глубокое удовлетворение… господства. Еще при утреннем тумане она садилась пить кофе на возвышающейся террасе, смотря за их работой...
Ее новая служанка прислуживала Ей наверху, пока та была одна. Но скоро должен был вернуться из дальних военных странствий Ее муж, что возвращался домой с мыслями о жене, которая с любовью покориться ему, как женщина покоряется мужу…
Две крайности: война и любовь, мужественность и женственность – только в их взаимном антагонизме и слиянии способно родиться нечто необыкновенное, возвышенное…
***
Зимняя картина: Госпожа выехала покататься верхом на лошади… Среди зимнего паркового леса она красовалась в белых трико и черных сапогах, с хлыстом… погоняя скакуна, который, фырча, гарцевал по только что выпавшему снегу…
Моя страсть – Царица ада
Воплотившись повелительницей ада, точно призрак, обретший плоть, женщина воссела на костяной трон… при этом велев своему слуге пасть ниц… И он склонился… перед Ее красотой, соблазном, пороком, искушением… Он покорился Ей в своей страсти, он покорился своей страсти… Ласково рукой захлопнув ошейник на его шее, она приковала его к подножию своего трона, рядом у своих ног: «так будет надежнее, дабы он никуда не делся, дабы служил и подчинялся…»
***
…нежный любовник склонился к ногам Лукреции, таким белым, с благоухающей кожей, обутым в туфли, отороченные мехом, и… обнял их… Ласковой рукой женщина взяла клинок и приставила холодное острие к открывшемуся Ее взору затылку юноши… кровь теплой волной, возбужденно, ударила Ей в голову…
***
Напряжена, готовая к прыжку,
Подобно ласковой пантере,
Зубами вгрызться злостно в плоть;
Амур уж плачет по Венере…
***
Черт перед месяцем на высокой горе,
Взоры подъял к необъятным высям,
Как будто один на пустынной скале,
Предался о мире тайным мыслям…
***
Море спокойно, переливается лазурью на Солнце… Но откуда? Начинается буря, и шквал грядет, и мраком все занесено; разверзлась бездны пасть… как зыбок, неустойчив мир! Переливается из края в край…
P. S. И под звуками эоловых арф таится адская пропасть…
***
Представьте набережную в ненастье… бьются холодные волны о гранит… и представьте озверевшего, дикого пса, бьющегося в ярости на цепи… жаждущего мести… где не дай бог случайности разомкнуть сдерживающую его цепь…
***
(Из сна: Я катался в надувной, огромной, как одноэтажный корабль, голубой и прозрачной лодке, точно на надувном матраце: корабль быстро летел по волнам, когда загорелые люди сидели в ней, словно по пояс в воде… Вообще часто мои сны являлись мне некоей реальностью…)
Покоренные Луной
Пели, танцевали они, носились по горам с зажженными факелами, в лесах любви предавались без меры, глядели в чистые источники, любуясь отражением жизни, смеялись как дети, но, наконец, устали и ласково покорились тихому свету Луны…
***
Я переживаю себя каким-то фантастическим, сказочным героем; мне никак не отделаться от представления, что жизнь - это что-то в высшей степени необычное…
***
Благословенны те мгновения, когда мир перестает быть простым и понятным; тогда человек начинает понимать всю свою несостоятельность, а это уже залог успеха.
***
В моем сознании какой-то неясный образ вырисовывается в темноте… глушь, лес, осенней ветер… одиночество… какая-то зеркальность человеческой тени и ночи, только очертания – деревьев, кустов, холмов, озера – все врезается в сознание, резцом вычерчивая свои контуры; сознание бытия наполняет, сводит с ума переживанием какой-то фантастичности окружающего… взору открывается неисчерпаемое многообразие мира… в нем можно тонуть, не достигая дна, зачарованно, заговоренно… человек – это водоворот, вовлекающий бытие в себя, как мощный торнадо (ну или слабый ручеек), но временами все меняется и оказывается, что человек сам вовлечен в водоворот бытия… так или иначе…
***
Глаза у нее были блестящие, ясные, широко открытые, как при ярких отсветах пожара, наполненные безумным страхом, одержимости, как будто маниакальный демон рвал ее изнутри, но она терпела эту боль, - что-то подобное испытывал спартанский мальчик, когда лисенок терзал его внутренности, - мучительная и одновременно сладостная пытка, которую невозможно терпеть; невыносимое состояние на грани, и эта жертвенность одухотворяет окружающий мир, изнутри, освещает магически сильным сиянием, в свете которого хочется закрыть глаза, что бы не видеть, не переживать этого кошмара…
Она сжала, стиснула зубы и терпела, дрожа, безумие топило ее рассудок; все ее члены были охвачены дрожью… и не было спасения, как в бушующей океанской бездне… мрак… ревущий ураганный ветер, холодный блеск и пена мутных вод… могучие, закручивающиеся валы, вырастающие из темных глубин, словно демоны ада, вырывающиеся из преисподней… падают, как горы, в ясных отблесках тусклого фонаря… скрип и вой… это рассудок, что теряется, тонет, захлебывается под натиском ледяных волн… нет спасения, нет!.. надежда медленно угасает, последний вздох Бога, на грани бытия…
Девушка понедельника. Властная, агрессивная, в тайне одержимая насилием и сексом, в сущности – Люцифер. Белоногая, тонкокожая, любящая плотно облегающую одежду, ядовитые цвета, красные или черные туфли, высокие, острые каблуки; стервозная, с взрывным характером, имеющая собственную лошадь (и властолюбивая с ней); требовательная к окружающим, где требование одно – только подчинение, без компромиссов; увлекающая натура; зарабатывающая достаточно, чтобы иметь собственную прислугу; недовольная (и мной), ибо Ей не дали окружающие со мной сойтись ближе… (а я желал…) Ох, был бы это союз…
***
Магия и сила обаяния. С такой силой женского обаяния я еще в жизни не сталкивался: одна улыбка девушки, один неотрывный взгляд – и я уже не мог оторвать своего… у меня аж воспрянуло все естество…
***
Украинска дива
Блудна и стыдлива,
Добротна славянка,
Бела и заманка.
Посвящается одной моей Верхней – Леди
(навеяло фильмом «Принцесса и нищий»):
Обращенный в раба гордой Принцессой
…Принцесса просит пред отцом
За то, что хам смеялся,
За то, что бросил в грязь лицом
И долго потешался,
Надув капризно губы,
Сего простолюдина, наглеца,
Немедля ни минуты,
Привесть… и обратить в раба.
Чтоб он во всем Ей подчинялся,
Не смел перечить воле,
Не поднимая глаз, старался,
Играя шутовские роли.
Пред Ней во всем унижен был,
Без средств к существованью,
Ей поклонялся и молил,
Страшась негодованья.
Команду б знал – «К ноге!»,
Готов был быстро исполнять,
С веселой маской на лице
Губами к туфлям припадать.
На кухне б слугам помогал
И у стола б в прислуге
Лакеем скромно состоял,
Ей подавая блюда.
У трона б подле ног сидел,
От грязи чистил сапоги,
Не выше ног Ее глядел,
По вечерам читал стихи.
Смотрел бы только снизу вверх,
Из рук Ее еду бы брал,
Животным был бы человек,
Ее в повозке бы катал.
И подгоняемый кнутом,
Послушно гавкал бы, как пес,
В заботе только лишь о том,
Что Госпожу свою он вез.
Зимой б на холоде стоял,
Господской воле повинуясь,
Скульптуру бы изображал,
Заледенев, на дом любуясь.
Чтоб пятки по утрам чесал,
Когда принцесса пробуждалась,
И руку б смирно целовал,
Когда б та властью наслаждалась.
В зубах бы тапки подносил,
Смотрел, заискивая, в рот,
И слово каждое ловил,
По службе полон был забот.
За наказания – благодарил,
Смиренно стоя на коленях,
Иль, лежа ниц, боготворил
С своею гордостью в бореньях.
К Ее следам бы припадал,
В них носом плотно утыкаясь,
Рабом себя переживал,
Чтоб в душу рабство бы впиталось.
Чтоб угождал бы Ей во всем;
Что та изволит приказать,
Не мешкая, бежал бегом
Хозяйки волю исполнять.
Во всем бы Ей повиновался,
Не смея глаз своих поднять,
Пред Нею в страхе пресмыкался,
Готовый обувь лобызать.
Меж ног с зажатой головой
Отведал бы Ее хлыста,
Иль тряпкой был бы половой,
Знал место бы раба.
У ног Ее, как пес, лежал
В ошейнике, на поводке,
В зубах бы повод свой держал,
Что был б зажат в Ее руке.
За прегрешенья – бит кнутом
С оттяжкой… до костей;
Да нарядить его шутом –
Для развлечения гостей.
И на охоте б вместо пса
За дичью для Принцессы,
Чтобы бежал подле Ее коня,
Как гончая по лесу.
Послушно б стремя Ей держал
И под угрозой плети
Покорно б спину нагибал,
Иль был скамьею при карете.
Ухаживал бы за Ее конем,
В конюшне сам бы спал,
Работал на Нее бы днем,
А по ночам от ран страдал…
И так бы до скончанья дней,
Как верный пес Ее, служил;
В заботе и трудах о Ней
Все время жизни проводил.
Чтоб окончательно стал раб,
Униженный до самого предела,
Чтоб ненавидя, был бы рад,
Служенья знал бы дело.
И так скончался б в рабской доле,
Другой по жизни лишь служа;
Плиты могильной подле дома
Касалась бы Ее нога…
Так гордая принцесса повелела,
И в тот же миг Ее слуга
Отправился скорей в деревню,
Дабы доставить Ей раба.
Король и челядь возмутились,
Но пред Принцессою смолчав,
Ее желанью подивились,
В негодованья омут пав.
Похоже Саломея у отца
Просила голову Иоанна,
Ведь обещание Царя –
Закон для подобающего сана.
А здесь простого наглеца
Капризной волей женской
Рабом содеять до конца
В угоду прихоти надменной…
***
Твоя любовь Ей лишь польстила,
Но ветреницу не пленила,
Хоть ты главу свою сложи,
Она, возможно, вспомнит от души.
И Ей милей уж бравый кавалер,
Веселый, с лихо усом закрученным,
Но и он лишь страсти удостоится, ей-ей,
Хотя, возможно, в браке счастлив будет
заключенном(ым)...
***
В час вечерний на монсарде
Одиноко среди звезд
Прогуляться по террасе,
Бросить взгляд на пропасть… мост...
***
Нарцисс на берегу возрос,
В воде собой залюбовавшись,
В себя влюбившись, перерос,
Наедине с собой оставшись.
***
Передо мной письмо З.А. Волконской («царицы муз и красоты») на французском языке, почерк аккуратный, красивый, правильный; испытываю перед ним трепет, и совершенно не могу прочитать ни строчки, чтобы понять, ибо не знаю французского. Это приводит меня в совершеннейшее расстройство; чувствую себя перед ее аристократическим образом крестьянином, невеждой, чурбаном, достойным такого мучительного унижения… и все сильнее и сильнее постигаю необходимость образования и воспитания!
***
Сонм призраков слетается на мои желания: как вороны ждут они свою добычу, что проворные акулы, влекомые к жертве, пираньи, шумно вспенивающие воды, или - шуршащие пауки в банке, которые уже почуяли запах крови: они сразу здесь, стремительные, из какой бездны вы рождены мною?
Неужели я всегда хотел быть жертвой; между жертвой и палачом я выбрал первое, моя натура выбрала. Много тех, кто презирает жертву; не знают они ее высшего счастья! Знаю тех, кто, соприкоснувшись с ее глубиной, сказали: хотим стать жертвой! Но не всем еще дано...
***
К аристократизму. У нас в России аристократизм в XIX веке имел свои особенности. Аристократы говорили на французском языке, так, чтобы холопы не могли понять даже то, о чем ведут речь господа; это сильно унижало; или секли безбожно за любую провинность. Причем, женщины, как и в древнем Риме, были более изобретательны в разного рода жестокостях.
Но почему люди так стремятся принадлежать к числу аристократов? Этому понятию имманентна обостренная дихотомия господство-подчинение, выше-ниже. Опять же, превосходство является сущностью аристократизма, его альфой и неразрывно связано с избранностью. Аристократизм порождает нетерпение, надменность, высокомерие, резкость, противопоставление. Все это естественным образом смиряет гуманизм, человеколюбие, уважение. В противоположности аристократизм достигает своей высоты и полноты.
Аристократизм также трагически уносит жизни многих людей – высота чести требует жертв. Первоначально же аристократами стали те, кто силой завоевали и подчинили других. Аристократизм основывался на праве силы, силы духа; но без денег тоже аристократу не обойтись, иначе унизительно; аристократизм требует превосходства во всех отношениях. Но в самом этом понятии уже содержится классовое противоречие; ибо избранные необходимо противопоставляют себя остальным…
***
Богатые и знатные люди одним своим существованием внушительно требуют от иных по отношению к себе поклонения и служения; не случайно уже в доме у себя они заводят прислугу, вынужденную за них делать всю низкую работу, способны уволить и оставить без куса хлеба, если те нестарательно, недобросовестно и без должного рвения выполняют свои обязанности по обслуживанию их. И это есть власть одного человека над другим чистой воды. Где требовательность хозяек бывает особенно мучительна, стервозна. Слуги же естественно и неизбежно называют их «хозяевами», «своими хозяевами», чувствуя уже в звучании сего некоторую свою униженность, подчиненность, нахождение во владении своих господ, выражая тем и некоторую слитость с ними, взаимозависимость.
***
Девушка стояла босыми пятками на лестнице вверху и поливала цветы на даче… парень лез снизу, глядя ей под юбку, а потом лбом и носом уткнулся ей в пятки… и так замер…
***
Ныряя в бассейне, он плыл за девушкой, смотря в воде, как она толкается ногами, словно обхватывает спину любовника, сокращая мышцы возле трусиков…
***
Маленькая девочка, с прямой, как шест, спиной, катилась по улице в модных (на колесиках) кроссовках, а старая бабушка, задыхаясь, бежала, поспевая за ней, и неся ее сумку…
***
Как это звучит: «Прикуси свой язык, он тебе еще пригодится… чтобы лизать мне сапоги», - так говорит один воин другому в защиту своей женщины, тем унизив его перед собой и перед своей избранницей, - мол, будешь нашим слугой.
***
Вассалы преклоняются и заискивают перед любовницей короля.
***
Женщина эротично сидела нога на ногу в короткой юбке… слуга приблизил лицо, где кромка чулка обхватывала ногу и, поцеловав бедро, ткнулся носом… рабское послушание Женщине…
***
Раб подполз к ней и головой уткнулся под ее шпильку, - тем выражая нижайшее расположение и подчинение…
***
Он попросил соизволения принести ей в зубах тапочки и, смиренно встав на колени, сделать ей массаж ступней… Что она снисходительно позволила…
***
Люди склонны к эксплуатации других людей, как только у них появляется возможность использовать непреодолимое положение нижестоящих и преимущества ради получения собственной выгоды. В мире же царит неравенство, располагающее к эксплуатации…
***
Богатство и власть обладают магией сексуальности…
***
Встречать гостей, стоя на коленях в парадной сиятельной графини…
***
Состоящий в штате прислуги сеньоры, владеющей обширными землями, и работающий на ее полях…
***
Королева Испании сидела на троне, подлокотники которого опирались на резные головки рабов в чалмах…
***
Царства – что жемчуг в Ее короне… рабы – что камни в подножии Ее трона…
***
Великий тёмный Маг, павший ниц в пыль вместе с народом перед молоденькой восточной царевной Будур, не смея Ее лицезреть, когда Она отправилась в баню… восточный абсолютизм…
***
«Подлый народ», где бы он ни находился, падал ниц перед каретой Императрицы, смотрящей из-за шторки на склоненные главы, лежащие в пыли… Такова власть абсолютизма просвещенного!..
***
Рабовладение – это сексуально. Представьте разительно неравное положение аборигена-раба относительно своих господ, с чем он ничего не может поделать, хоть и очень хочет, но вынужден принимать подобное положение. К примеру, оказавшись в качестве прислуги какой-нибудь английской леди в колонии, или рабом на плантации… P. S. Клеймо, ошейник, цвет одежды – как отличительный знак принадлежности тем или иным хозяевам.
***
Когда Колумб приплыл в Америку, то местные аборигены пали ниц, решив, что это боги спустились к ним с небес. Колумбу и его команде было приказано не использовать местных в качестве рабов, но все равно так получалось, за что впоследствии его команда и поплатилась…
Примечание. «В бортовом журнале Колумб часто отмечает поразительную красоту островов и их обитателей - дружелюбных, счастливых, мирных. И уже через два дня после первого контакта в журнале появляется зловещая запись: "50 солдат достаточно для того, чтобы покорить их всех и заставить делать все, что мы хотим". "Местные жители разрешают нам ходить, где мы хотим и отдают нам, все, что мы у них просим". Больше всего европейцев удивляла непостижимая для них щедрость этого народа. И это неудивительно. Колумб и его товарищи приплыли на эти острова из настоящего ада, каким была в то время Европа. Они и были самыми настоящими исчадиями (и во многом отбросами) европейского ада, над которым вставала кровавая заря первоначального капиталистического накопления… "Когда белые господа пришли в нашу землю, они принесли страх и увядание цветов. Они изуродовали и погубили цвет других народов. . . Мародеры днем, преступники по ночам, убийцы мира." Книга майя Чилам Балам… Уже во второй экспедиции Колумба (1493 г.) испанцы использовали аналог гитлеровских зондеркоманд для порабощения и уничтожения местного населения. Партии испанских головорезов с натренированными на убийство человека псами, орудиями пытки, виселицами и кандалами устраивали регулярные карательные экспедиции с непременными массовыми казнями. Но важно подчеркнуть следующее. Связь этого ранне-капиталистического геноцида с нацистским лежала глубже. Народ таинос, населявший Большие Антиллы и полностью истребленный в течение нескольких десятилетий, пал жертвой не "средневековых" жестокостей, не христианского фанатизма и даже не патологической жадности европейских захватчиков. И то, и другое, и третье привели к геноциду, только будучи организованы новой экономической рациональностью. Все население Испаньолы, Кубы, Ямайки и других островов было поставлено на учет как частная собственность, которая должна была принести прибыль. Этот методический учет огромного, разбросанного по крупнейшим в мире островам населения кучкой только что вышедших из Средневековья европейцев поражает больше всего…»
Примечание. Церковь во многом (и у нас в России) служила господствующему классу, оправдывая рабство (а в общем - Государству). «Святые отцы проповедовали необходимость для рабов нести свой крест и безропотно повиноваться хозяевам. В колониальный период появляются различные варианты теории так называемого божественного предопределения рабства негров. Извращая текст Библии, расисты утверждали, что негры – прямые потомки Хама, Каина и прочих отрицательных персонажей Священного писания. В своей фантазии они доходили до того, что объявляли негром даже змея искусителя.
К числу наиболее ранних и упорных мифов принадлежит миф о «проклятии Хама». Согласно ему, подчиненное положение афро-американского народа и система сегрегации отвечают божьей воле, нашедшей свое выражение в Библии. Фактически в ряду обоснований угнетения негров это не первый миф: поскольку само угнетение началось с работорговли и обращения негров в рабство и поскольку в результате этого африканец становится предметом собственности, самое раннее обоснование этого прибыльного промысла заключалось в отрицании существования у негров человеческих качеств.
Служители культа, особенно на Юге, в проповедях убеждали прихожан, и белых, и цветных, что над негром тяготеет божественное проклятие. Сам цвет кожи негра, по их мнению, свидетельствует о том, что если негр и человек, то человек второго сорта, созданный для повиновения белому человеку.
Среди расистских идеологов велись оживленные дебаты о том, была ли черная раса неполноценной по происхождению, в силу естественных причин, или же она стала таковой в результате длительной эволюции. Долгое время преобладала точка зрения, основывающаяся на Священном писании, что человечество, все его расы имели общее происхождение. Ее сторонники доказывали, что разделение на расы происходило постепенно под воздействием в первую очередь климатических и естественно-географических условий. Обретенные белой и черной расами биологические, психологические и иные различия объявлялись неискоренимыми.
Негры, по Нотту, принадлежали к самым варварским племенам земли, которые могли принести какую-то пользу цивилизации, только будучи обращенными в рабство. Антрополог-расист, любивший выступать в массовых аудиториях, стремился иллюстрировать свои доводы доступными примерами, особенно часто напоминая слушателям, что у негров не было даже собственного алфавита.»
P. S. Обидно, вот так вот родишься, и будет тебя держать в клетке и эксплуатировать «доброе, цивилизованное» человечество.
Примечание. (Из статей о рабстве) «(Американская) рабовладельческая система имела психологический и одновременно физический характер воздействия. Рабов приучали к дисциплине, вновь и вновь внушали им мысли о собственной неполноценности и необходимости «знать свое место», считать черный цвет кожи признаком подчинения, испытывать благоговейный страх перед властью хозяина, полагать, что интересы хозяина являются своими единственными интересами. Достижению этих целей служили тяжелый труд, разделение семьи раба, убаюкивающее воздействие религии, создание разобщенности среди невольников путем деления их на полевых работников и более привилегированных домашних слуг и, наконец, вся сила закона и физическая сила надсмотрщика, угрожающие бичеванием, сожжением, увечьями и смертью. Виргинским Кодексом 1705 г. было предусмотрено расчленение заживо. В Мэриленде в 1723 г. был принят закон, предусматривавший отрезание ушей черному, поднявшему руку на белого, а за более серьезные преступления рабы подлежали смертной казни через повешение, а их тела следовало четвертовать и выставить напоказ.
Слуги — самая привилегированная часть рабов, “чёрная аристократия”. Среди них много мулатов, порой побочных детей плантаторов. Они ближе к белым хозяевам, перенимали их быт; лучше питались и одевались, были образованнее своих сородичей.
Крупный плантатор из Южной Каролины откровенно заявил: «Под совершенным пониманием между хозяином и рабом я подразумеваю следующее: раб должен знать, что его хозяин исключительно приказывает, а он беспрекословно подчиняется». Отношения между рабовладельцами и рабами чаще всего не были дружескими. Бывшие рабы признавались, что вовсе не считали своих хозяев «отцами», а видели в них эгоистичных людей, преследующих личную выгоду. Один из них вспоминал, что когда его владелец П.Камерон встречался с невольниками, спрашивал: «Чьи вы?» Они отвечали: «Мы принадлежим массе Полю». Камерон удовлетворенно говорил: «Хорошо», и давал мелочь. Доминирующим отношением рабов к хозяевам были подозрительность, обида, враждебность.
Невольники прекрасно понимали, что о них заботятся только потому, что они — дорогая собственность. Один раб передал слова своего хозяина: «Хорошо накормленный здоровый ниггер после мула — лучшее вложение капитала». Враждебность рабов порой переходила в ненависть, поэтому с отменой рабства многие из них ушли от своих хозяев, что те расценили как неблагодарность и даже предательство.
До сих пор в сознании россиян сохраняются черты‚ воспитанные крепостничеством‚ — неуважение к личности‚ своей и чужой‚ закону‚ привычка к покровительству‚ происходящие от отсутствия опыта частной собственности и свободного труда. Остаётся в силе русская пословица «от трудов праведных не наживёшь палат каменных». Общество бывших крепостных не может быстро превратиться в гражданское. Ему ещё долго придётся преодолевать последствия крепостничества‚ «выдавливать из себя раба»‚ по выражению А.П.Чехова.
Эта проблема столь же актуальна для чёрных американцев. С 1950-х гг. они начали борьбу за гражданские права, добились их признания и теперь не позволяют называть себя оскорбительным словом «негр», заменяя его другим — «афроамериканец». Расизм стал неприличен в обществе США, даже на Юге. Однако влияние рабства до сих пор сказывается, и не только в более низком уровне жизни и образования, но в сознании чёрных американцев. Немало их предпочитают социальные пособия самостоятельному труду‚ не видя в этом, в отличие от белых, унижения для себя.
Рабство и крепостное право‚ бесспорно‚ различные институты‚ как различны общества‚ в которых они существовали. Но принудительный труд‚ личная зависимость‚ бесправие‚ сближают раба и крепостного‚ воспитывая сходные черты в психологии и поведении.»
Примечание. Почему-то со временем мне все больше начинают нравится негритянки (ну понятно!) и… негры, когда я их вижу, то вспоминаю о Пушкине… И я понимаю, что вовсе не расист… А так у негров здоровые, сильные тела и большие, крепкие члены (для женщин очень сладостные)… Недавно встретил русскую женщину, уже в возрасте, идущую рядом с негром, который заботливо нес в двух руках полные авоськи…
Гений Луны
Юноша, пройдя сквозь лес, взобрался на вершину высокой горы. Ночь была тихая и теплая. Оказавшись на вершине, там, где огромная Луна висела прямо перед ним, он сел, приставил флейту к губам и начал играть… небесная, лунная музыка разлилась в округе… горы, леса, долины – все внимало его движениям души… Одинокая девушка, привязанная в лесу к дереву, с темной повязкой на глазах, услышала музыку – и сердце ее дрогнуло: играл ее возлюбленный…
***
Лунный мальчик…
Луиза Казатти («Венера Пер-Лашез»)
Находит сумрак; полновластная Луна
Висит, как яблоко, над тихою рекою;
Как будто смерть, маркиза холодна,
Глаза очерчены, сияют темнотою,
В атласном саване, покойница бледна,
Что призрак, с белой лилею, в гондоле;
К дворцу, скользя, виденьем подплывает,
Соперница Луны, в воображенье тает…
Не знаю, видели ль вы замки
Вампирш прекрасных, что будят по ночам,
Пустынных зал готические арки,
Где дивы-призраки гуляют там;
Пиров полночных страшны судеб парки,
Из небытия являясь жертвенным глазам;
Лишь только в полночи кровавая Луна
Взойдет над лесом туманно холодна…
Иль видели, как лунный свет стелится,
Неверно освещая хлад могил,
Среди крестов, оград, ложится,
Как будто прахом тленным; свет не мил
Живущим днем; моя глава клонится,
Покорна власти темных сил,
К Ее ласкавших жертв рукам,
Чтоб, очи сомкнув, равным быть богам.
Средь темноты Ее пиры наполнены огня,
Здесь оживали древние картины Рима,
В тунике белой, полночи звезда,
Она лозе была подобна среди пира;
От наваждения смыкаются глаза,
Пред них разверзся праздник мира.
Сорвав тунику средь полунагих рабов
Маркиза встала; пурпурный покров…
Интриг, борьбы всегда ей было мало,
В мгновенье ока, души в трепет повергая,
В ладони хлопнув, Луиза заставляла,
Меж пира красотой блистая,
Пред Ней плясать, царицей бала,
При том глядела, замирая…
И Ей в восторге все рукоплескали,
И взоры вниз, к стопам Ее смиряли…
Самовлюбленная краса и гордость всей округи
Она была надменна и мила;
Лаская взор, ее подруги
Стремились к ней; но все ж одна
Она бродила… завистливые люди
Во след смеялись Ей; была Луи горда!
Когда цветок прекрасный умирает,
С ним вместе мир горюет и страдает.
В садах Ее роскошных, утопая,
Средь райских птиц махровых роз цветы,
Раскрыв себя, цвели благоухая,
Вокруг кружились мотыльки,
Что облака, над всем порхая;
Кругом фонариков пестрели уголки.
И в сем саду - небес альков,
Была маркиза краше всех цветов.
Гепарды, львы, пантеры, змеи
Среди дорожек, у дверей,
Ее ласкались рук, коленей,
Служа защитой от людей,
И, может, средь земных волнений
Надежней были всех друзей.
Они, свои подставив гривы, хохолки,
Глядя в глаза, икали ласк Ее руки…
Бывало, Лу, забывшись, розы устилала
На черный бархатный ковер,
Свечу взяв в руки, умирала:
Ложилась в гроб; Ее безумный взор
Тускнел; она во мраке угасала,
Даря последний луч; дворца простор
Пред нею саваном навеки одевался,
И унося, в небытие терялся…
Отринут занавес, пролился свет Луны;
Луиза смотрит в зеркало, нагая,
В прохладе ночи, в забытьи,
Красуясь, ловко тело изгибая,
В объятья страстные любви
Себя на волю предавая,
Падет, забылась в тишине,
И спит дитя; лишь волны плещут в темноте…
Примечание. Серафима Чеботарь, «Луиза Казатти, живой пример»...
http://starboy.name/hindu/kazatti.htm
Песнь рабыни
Где моря гладь ложится ровно,
Смыкаясь с небом полюбовно,
Средь синевы прозрачных сфер
Мерцает тихо Люцифер…
Вода плескала о ступени…
У беломраморных колонн,
Предавшись утром сонной лени,
Рабыня внемлет говор волн.
Заутра арфа золотая
Была в ее младых руках,
Шелк струн рука перебирала,
Звук лился… пальцев гибкий взмах…
Касанье плавно тонких струн,
Слетали звуки звонко вдаль,
Как отголоски дальних лун,
Неся безбрежную печаль…
(это немного и о частичке моего существа)
Демон
Познанья жаждет демон ада;
Его пророчески слова,
Ему везде и всюду мало,
Он отрицанья дух и зла.
Людьми низвергнут; ибо сила
Его народы покоряет;
Он дух полуночи и мира,
Бунтуя, мощью низвергает.
Толкнет пятою этот мир,
Бессменно в космосе летящий,
И для богов наступит пир,
Умы неверные мутящий.
Неистов, легок, искушен,
Как вихрь над целым мирозданьем,
Порой угрюм, порой смешон;
Он одержим, творец, познаньем.
Что ищет он, к каким пределам
Его горящий смотрит взор?
Он враг границам, чуждый мерам,
Его слова везде укор.
Но дух пустыни страстно жаждет,
Тяжел, как камень, и глубок,
Отвергнут всеми, жадно страждет
Любви, но вечно одинок…
***
Дикарка на колеснице золотой,
До пят укутанная в восточный газ,
Сияя кудрями и свежестью младой,
Богиней ветреной явилась среди нас.
И праздничный народ, застыв от изумленья,
Не в силах скрыть, явил Ей поклоненье.
Как будто вдруг сандалией нескромно
Она в сердца людей незримо надавила,
Дерзка, коварна, вероломна,
Очаровала всех, собой затмила.
И юноши Ей в след рукоплескали,
Смеялись, говорили, тосковали…
***
Под ветром пальмы гибко гнутся,
Дождем омыты, листья рвутся…
Песочный пляж, пустынна ночь;
Нептуна любящая дочь
Ступает в волны, что к брегам,
Несясь вихрями по водам,
С наката бьются в пене белой
Средь мрака… лунно-индевелой
Бедняжке холодно и страшно;
Что нервы, молнии опасно
Рисуют яркий свой узор,
Являя темных вод простор...
И в хладном блеске, трепеща,
Она ступает, вся дрожа,
В пучину моря ледяную,
Как будто в склепа кладь сырую,
Закрыв и нос, и рот руками,
На время воздух задержав,
Смотря испуганно глазами,
Нырнула… воды взбунтовав,
И вот вздохнула уж в воде
Навстречу катящей волне,
И захлебнулась… и металась,
С томящей болью задыхалась,
Но воды жадно к ней втекли,
Ей члены все обволокли,
Она всем телом задрожала
И так в сознаньи умирала…
Магия Луны, влюбленный в Луну
1
Луна туманно-холодна,
Рассеяв томно рукава,
Что призрак-дива из могилы,
Над старым кладбищем взошла,
В одеждах белых, молчалива,
Была она совсем бледна.
Ее молитвой детских уст
Я безмятежно вопрошал,
Когда один, как дикий куст,
В сиянье у креста стоял…
2
Певец Луны велеречавый,
Над взморьем дольнем, безмятежным,
В покровах ночи тёмно-нежных
Сидел безмолвно у причала,
И в воды взоры обратя,
Царицу ночи миловал,
И взглядом долго вопрошал
О тайном смысле бытия…
Слово в защиту Ангела Тьмы и Света
Уже ли думаете вы, что Сатана – глупец
И злом одним готов стяжать себе венец?
Упорствовать во зле… в чем смысл?..
Зло ради зла – себе лишь на погибель!
На зло способен Сатана – но ради высшей цели,
Он дольней справедливости взыскует,
Да, много в нем превыше всякой меры,
Он высшим злом зло низшее бичует!
Наивны люди, ведь страшный Сатана
Небытие несет… но отпрыск бытия,
Светлее всех он, самый светлый Ангел,
И зло в его руке – то пламя, Прометея факел!
***
Прекрасна темной красотой,
Ее я видел в алом свете,
С волос волнующей копной,
Аристократкой в Назарете…
То Сатана против Христа,
Любовь и братство против власти!
То бесконечная борьба
Спокойной жизни с бурей срасти!
Как Венера становится во главе Пантеона…
Солнечная колыбель качается над взморьем,
В ней, почивая, сладко дремлет Ангел Света;
Звезда одна на изумрудном небе,
Мерцая, ласково светит ему у изголовья…
Прохладен ветер с берегов подножных,
Средь кипарисов на скале вознесся храм Венеры,
Туман рассеялся, прозрачен воздух утра,
Вдоль мраморных террас языческие боги…
***
Цветы ложатся
В лунном свете
Под ветром тьмы…
Но утро вновь –
Они в расцвете
Навстречу солнечной ладье…
***
В темных чулках и туфлях, покрытая темной вуалью, в накидке с капюшоном, женщина стояла на коленях, перед распятием, посреди старинной церкви, сквозь витражные окна которой пробивался слабый свет… Она каялась, молилась, но не в силах противиться сожигающей изнутри ее страсти, отдавалась Сатане…
***
Римский юноша, только что целовавший и ласкавший так страстно Поппею, стоял при свете ночной Луны, бросающей свой мягкий отсвет на его белую тогу, стоял, облокотившись на мрамор, посреди южной ночи, когда звезды так близки и многочисленны, когда особенно чувствуется, что значит жить – жить на Земле… благодаря всем сердцем окружающий Космос… и совсем, совсем не хотел умирать… Да, он любил подобные моменты...
***
Зарницы грозно ликовали,
Пожар на небе догорал,
Цветы в закате утопали,
А я под яблоней лежал…
***
Темная ярость, кипящая кровь,
Блеск закаленных мечей,
В битве раскроена косная бровь,
Грозно танцует Арей…
***
Примечание. В древности солдатам, потерпевшим поражение и попавшим в плен, отрезали уши и носы (в качестве наказания и унижения) и отправляли обратно на родину к своим. Варварский обычай диких народов.
Сююм-бике
Венцом ногайской всей Орде
В покоях дивного дворца,
Под взглядами мурзы Юсуфа, при отце,
То ль Солнце юга, то ль восточная Луна,
Цвела среди садов прекрасная бике*,
Тюльпану майскому подобна, зардевшая краса,
С улыбкой южной, румянцем на лице,
Затмила всех красой она.
В то время у эмира одного
Рос славный сын, джигит Кучак,
Среди степей и день, и ночь… его
Носил друг верный – аргамак.
Эмиры прочили: пойдет он далеко;
Встречался он с Сююм-бике не раз.
Несясь в степи на белом скакуне,
Кучака повстречала юная бике…
И, вскинув подбородок, плетью указует:
«Ко мне!» - на юношу надменно зрит,
Кучак ногайкой стражников бичует,
Но темный взгляд бике его разит,
Покорно он у ног Ее пасует,
Над ним степей Царевна говорит:
«А ты красив Кучак-оглан,
И дик, и смел, как юный хан!..»
Но браки крепки по расчету,
Сююм-бике взял Джан-Али
Венцом казанскому народу;
Ханум «любимой» нарекли,
Но позже, волю дав перевороту,
На трон Сафа-Гирея возвели.
О нем был горький плач Сююм-бике,
Когда стояли струги русских на реке…
Без края степь легла кругом,
Царица вдаль с волненьем зрит:
Края родные, отчий дом
Орды ногайской; путь пылит,
Кибитка став… бике бегом
В роскошных шароварах средь степи,
Пав на колени, бьет челом
Во свет аллаховой земли...
Но жизнь – страницы из Корана,
Круг подошел к иной черте,
Все проступило из тумана:
Сафа-гирей при смерти, на одре;
По воле славного Султана
На трон взошла Сююм-бике.
Когда она склонилась над письмом,
Вошел оглан; все мысли лишь о нем…
«Кучак, себя ты прочишь за меня?..», -
И женский смех объял светлицу…
«Безумец, ты кровью запятнал себя,
Схватить его и заточить в темницу!
Пусть будет утром отсечена его глава,
Того, кто смел предать Царицу!..»
Но сердце женщины полно любви,
Кучак свободен, посреди степи…
Но пойман был… ему далече
Уйти дружина не дала.
Стоял он гордо, молвив речи,
Пред троном Грозного Царя (1),
Не изменил Христу-предтече,
Алле был верен до конца…
Топор блеснул на утренней заре,
И с уст слетело лишь: «Сююм-бике…»
Восточной башни каменный оклад,
Ханум в окно сквозь реш глядит,
Скрывает башня дивный клад,
Печаль от глаз людских таит;
Перед лицом небесных врат
Царица в сердце говорит:
«За что, за что мне это все,
Алла, я ж женщина всего?..»
В Царя (1) покоях, на девичей стороне,
При царственной супруге несравненной,
Вся в золоте, нарядах и парче,
Ни перед кем не приклоненной,
О родине рыдала все ж Сююм-бике,
Как не покоила Царица правоверной.
Так в сердце чистом бьет родник,
Что глубоко любовь таит.
В монастыря глухой темнице,
Вдали от родины своей,
В Касимов-граде, от столицы
Далече жизнь ее теперь
Текла в печали и молитве
До самого скончанья дней;
Была она в монахини пострижена
И канула, что надпись на могиле не видна…
Однако живо до сих пор преданье
О высшем подвиге ханум,
Как непокорно, с содроганьем,
Меж створок башни ясный ум
Был просветлен воспоминаньем,
Последним отсветом печальных дум.
В выси в окне блеснул покров, –
Удар… и тишина… свобода от земных оков…
*Бике – Госпожа
Ханум - Госпожа
(1) Ивана Грозного
(сгинули они оба в путах Ивана Грозного)
Рысак с Госпожой… Гоголь, «Вий»: «Ходили слухи, что заездила она до смерти псаря Микитку, который потерял от панночки голову. «Один раз панночка пришла на конюшню, где он чистил коня. Дай говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка.»
Ведьма в гробу («Вием» навеяло…)
…В деревне умерла прекрасная девушка, и слух о ее кончине сразу же распространился повсеместно. Она была не такой как все, чуждой, ее почитали за ведьму, и где-то каждый вздохнул с облегчением. Только один… Сатана был безутешен…
Некогда на утренней зорьке она отправлялась гулять в луга или купалась в холодном лесном озере. А когда над лесом восходила полная и огромная Луна, отправлялась в чащу за травами, что в сию пору обретали свою наивысшую силу. Почему же ее считали ведьмой? Она просто родилась такой, необычной, а люди, не могущие объяснить свои беды не иначе как чьей-то злой волей, приписывали ей все, что с ними случалось дурного, словно она была источником их бед, злым гением. А она даже об этих людях и не думала, она просто была самой собой и стремилась к тому, к чему влекла ее природа. Она входила в этот мир и видела его под особым углом зрения, отличным от общепринятого. Ее стезя проходила, точно нитью, на которую нанизывают яблоки, только вместо яблок это были события, в которых она принимала участие. И это был ее – только ее – отличный жизненный путь! Ее жизнь, если можно так сказать, шла в разрез с жизнью общественной, и вместе с тем сливалась с нею. Ее интересовали те вещи, мимо которых многие проходили мимо или в упор не видели, или были чужды им и старались обойти стороной…
Но что же такое ведьма? Конечно, в обычном смысле – особа, которая с помощью колдовства стремится причинить вред. Но она не была таковой! Она была одинока, как кошка, и, не желая подчиняться другим, подсознательно, наверное, стремилась подчинять себе. У нее просто была иная эмоциональная и сексуальная природа – очень привлекательная, околдовывающая. Особая влюбленность во все темное и грозящее гибелью говорило в ней. Это был своего рода разговор со смертью, с тем, что стоит по ту сторону от видимой и осязаемой реальности, что противостоит ей и развивает, с тем, что является не только причиной гибели, но и невероятной плодовитости и роста (словно с растущей ночной Луной все растет лучше)…
…Зыбка озерная гладь, на горе перед озером стояла церковь, обветшалая от времени, покинутая. Только ее стены помнили былые времена: сколько душ прошло мимо них, - во время отпеваний и венчаний, во время служб… Рядом, поблизости от заброшенной церкви находилось старое родовое кладбище. Деревья шумели над ним. Тревожной и дождливой была пора. «И откуда в мире столько неуловимой и зыбкой поэзии, - думалось Сатане, стоящему подле креста в виде ангела?..»
Близлежащая церковь стояла пустой и одинокой, давно здесь не совершались службы, она была забыта, каменный пол покрылся мхом, кругом нависли паутины, до ноздрей доходил тлетворный запах плесени, ютящейся по углам… Сатана пришел проводить свою любовь в последний путь…
…Ведьма лежала в гробу в белых одеяниях, худая, стройная, с вороньими волосами и тонкими, еще хранящими красоту, губами, чистая, красивая, тихая, ослепительно прекрасная и бледная, словно та Луна, что тревожно скользила над облаками, временами появляясь и пропадая, и сейчас глядела в церковь сквозь высокое решетчатое окно. Темные ветви неистово качались снаружи. Надвигалась гроза. Дождь стучал по крыше. В щелях свистел и завывал ветер. Дверь хлопалась, как потерянная… Временами молнии рисовались на мрачном небе, в отсветах которых, словно из небытия рождался крест, смотрящий в вышнюю бездну… Гремел гром… Юный Сатана стоял на коленях на холодном каменном полу посреди церкви перед возвышающимся открытым гробом, где лежала она, его некогда любимая… ведьма… Он сжимал и целовал Ее холодные руки. Ему хотелось всем сердцем, всей душой, обливающейся внутри слезами, чтобы она ожила, чтобы вновь возвратилась, ибо она была так красива, так молода и так любима!.. Но все было невозвратно и трагично, ибо в гибели самой красоты заключен большой трагизм…
…Сатана стоял перед Ее онемевшем, мертвым телом, лежавшем в гробу, словно юный царь Пигмалион перед своей возлюбленной Галатеей (над которым сжалилась Венера и силой своей любви обратила ее к полнокровной жизни)… Он был страшнее грозовой тучи и плакал: пусть бы она поднялась в белом балахоне, во всей своей красе, величии и ужасе. Он бы обнял ее… Наивный, его природа говорила в нем, что он сможет победить зло, полюбив его, при этом, не став его заложником!
Но что значит мертвое тело, которое было некогда столь близко и дорого, что значит находиться вблизи него, говорить с ним? Все равно, что говорить с миром мертвых. Он сам, стоя сейчас на коленях подле Ее тела, держа его за руку, находился в том мире. Всё – вся окружающая его атмосфера, реальность, потусторонность, все его мысли, - все сошлось в едином – она мертва, мертва!.. В этот момент ударил гром, и стекло, разбившись от удара, осколками посыпалось на каменный пол… Холод с новой силой ворвался в церковь. Но ничто на свете не могло возвратить Ее к жизни, даже он был бессилен против кругообращения жизни и смерти, против его законов, он не мог воскресить ее тела... но он мог воскресить Ее дух и подарить ему почти вечность в этом мире...
Держа Ее за руку, он говорил то, что говорило его сердце, все, что изливало оно из своих глубин, все, что помнило о Ней... Но природа вещей, окружавших его, была неумолима, она как будто молчаливо, по ту сторону сожалела его горю, но ничем, ничем не могла помочь!..
Жизнь, некогда журчащая ручьем, навсегда покинула белое тело, лежащее прямо перед ним, оставила подобно тому, как божий дух сию храмину, словно рак-отшельник – свою пустую раковину… оставила на волю небытию, ибо ничто уже не могло противостоять его власти. Моменты тления и разрушения были уже близки и неизбежны…
Есть в смерти какая-то высшая тайна, даже превосходящая тайну рождения! Путь пройден, человека больше нет, но вместе с его смертью все то, что осталось после него, что не подвластно смерти, по силе смерти обретает новую силу жизни…
***
(Фетиш) В юном школьном возрасте больше всех на свете я любил свою одноклассницу, прямую, гибкую, активную девочку, речь которой лилась так ритмично и звучно, словно горошины танцевали по барабану; она была новенькой, но сразу же завоевала симпатии всего нашего класса, став первой, этакой отличницей-лидером с повышенным чувством собственного достоинства. Да, она всегда и во всем стремилась к первенству! В нее тогда были влюблены и мои друзья. Целый день до начала занятий, придумывая разные приключения на свою голову (учились мы во вторую смену), мы проводили с тем, чтобы быть рядом с ней и выясняли, кто круче… И, как сейчас помню, одну ее вещь – школьный портфель, классический, черный, кожаный, с белой каймой и двумя застежками… Когда один парень (наш конкурент) раз помог ей донести портфель до дома, над ним смеялись все пацаны, но где-то в душе, я думаю, каждый хотел сделать то же самое…
Примечание. Влюбленность сродни мазохизму. Лиля Брик и Маяковский.
«Лиля Брик — дочь Урии Кагана, присяжного поверенного при Московской судебной палате и члена Литературно-художественного кружка. Мать Лили — еврейка латвийского происхождения, училась в Московской консерватории, играла на фортепиано, писала стихи, устраивала у себя дома музыкальные вечера.
Лиля училась на математическом факультете Высших женских курсов, потом в Московском архитектурном институте, какое-то время в Мюнхене занималась скульптурой.
С юности одной из важнейших составляющих её существования стали яркие любовные романы. Их череда не прервалась и в 1912 году, когда московский раввин Мазе обвенчал Лилю с юристом Осипом Бриком.
Лиля Брик:
Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешить ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить, куда вздумается. Ну а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье.
Маяковский Лиле: «Ты не женщина, ты исключение».
Лиля Брик была для Маяковского абсолютным авторитетом:
- Не спорьте с Лилей. Лиля всегда права.
- Даже если она скажет, что шкаф стоит на потолке? – спросил Асеев.
- Конечно.
- Но ведь шкаф стоит на полу!
- Это с вашей точки зрения. А что бы сказал ваш сосед снизу?
Маяковский: «…на цепи нацарапаю имя Лилино/ и цепь исцелую во мраке каторги…»
Однажды Маяковский был с Лилей в петроградском кафе «Привал комедиантов». Уходя, Лиля забыла сумочку, и Маяковский вернулся за ней. Поблизости сидела другая знаменитая женщина тех революционных лет – журналистка Лариса Рейснер. Она печально посмотрела на Маяковского:
- Теперь вы будете таскать эту сумочку всю жизнь.
- Я, Ларисочка, эту сумочку могу в зубах носить, - ответил Маяковский. – В любви обиды нет.
А. Ваксберг: «Ни у кого, кроме недругов, разумеется, те – ни раньше, ни позже – не могли смириться с их образом жизни, не подпадавшим ни под какие известные до тех пор стандарты, даже литературные, и с добровольным «рабством», которое Маяковский сам на себя наложил – сознательно и добровольно».
«…Еще одна фраза, принадлежащая Татьяне: «Любите, и любимым будете». Тут же, рядом, записи красными чернилами, сделанные в Москве рукой Лили о том, что заказано ему (Маяковскому) купить для нее в Париже: «Рейтузы розовые 3 пары, рейтузы черные 3 пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся». И дальше: «Духи Rue de la Paix, Пудра Hubigant и вообще много разных, которые Эля посоветует. Бусы, если еще в моде, зеленые. Платье пестрое, красивое, из крепжоржета, и еще одно, можно с большим вырезом для встречи Нового года».
Читала ли Татьяна эти записи, знала ли про Лилины поручения? Может быть, не в деталях, но знала несомненно! Он честно рассказал Татьяне и про свою привязанность к Лиле, и про роль, которую та играла и играет в его жизни. И про машину тоже*. Татьяна помогала Маяковскому ее выбирать, ходила вместе с ним за покупками «Лиличке», была вынуждена терпеть повседневную Эльзину опеку». (прим. ред. *Лиля просила у Маяковского купить за границей автомобиль, причем, такой же как у ее нового любовника, «Форд», с подробным описанием его характеристик, что где-то претило Маяковскому, но он вынужден был подчиниться… хотя и купил другой…)
А. Ваксберг так описывает способности юной обольстительницы: "Туманивший разум эротический угар настигал даже тех, кто раньше был вполне равнодушен к каким бы то ни было женским чарам. Осознание магии, которой она обладала, не затрачивая при этом для своих неизменных побед ни малейших усилий, определило навсегда ее линию жизни, внушив – с полным на то основанием – убежденность в своем всемогуществе. Устоять перед ней так и не смог ни один (почти не один!) мужчина, на которого Лиля обращала свой взор".
Лиля имела какую-то мистическую власть - и над ним, и над мужем, и над всем, что ее окружало. Вот случай.
"На одном из заседаний журнала "Новый ЛЕФ", где председательствовала Лиля Юрьевна, Осип Брик начал отчитывать Пастернака за то, что тот напечатал стихотворение в каком-то другом журнале. Пастернак имел весьма жалкий вид, оправдывался совершенно по-детски и, казалось, вот-вот расплачется. Маяковский просил Пастернака не нервничать, успокоиться: ну, мол, нехорошо получилось, с кем не бывает. И вдруг раздался резкий голос Лили. Перебив Маяковского, она начала просто орать на Пастернака. Все растерянно молчали, только Шкловский не выдержал и крикнул ей то, что, по всей вероятности, думали многие:
- Замолчи! Знай свое место. Помни, что здесь ты только домашняя хозяйка!
Немедленно последовал вопль Лили:
- Володя! Выведи Шкловского!
Что сделалось с Маяковским! Он стоял, опустив голову, беспомощно висели руки, вся фигура выражала стыд, унижение. Он молчал. Шкловский встал и уже тихим голосом произнес:
- Ты, Володечка, не беспокойся, я сам уйду и больше никогда сюда не приду.
Он ушел, а Маяковский все так же молчал..."
Это молчал человек, обычно привыкший говорить. Хулиган, горлопан, легко усмирявший толпы разъяренных зевак. Никого и ничего не боявшийся, заставлявший краснеть и заикаться самых бойких острословов. Кроме... "Надо мной, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа". И еще: "Лиля всегда права", - так говорил он.
Лиля: «Когда мы познакомились, Маяковскому нравилось, что вокруг меня толпятся поклонники. Помню, он сказал: «Боже, как я люблю, когда ревнуют, страдают, мучаются».
Сам он всю жизнь не только не старался преодолеть в себе эти чувства, но как бы нарочно поддавался им, искал их. С особенной силой они вспыхнули теперь, когда он был от меня оторван».
Лиля (властно) теша свое самолюбие, опубликовала письмо Маяковского: «…Раньше, прогоняемый тобою, я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я это всегда говорил, всегда знал, теперь я это чувствую всем своим существом, все, о чем я думал с удовольствием сейчас не имеет никакой цены - отвратительно. Я не грожу и не вымогаю прощения… Ты одна моя мысль. Как любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду. Чтоб ты ни захотела, что б ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь, и в расставании сам виноват… Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы…». Как скажет Ваксберг по этому поводу: «Трудно представить себе более рабское, более униженное письмо… И за что он в том же письме несколько раз просит у Лили прощения? Ползает на коленях в надежде на милосердие…» (прим. ред. за измену, видимо). «Никто из Достоевских персонажей не впадал в подобное рабство», - так прокомментировал это письмо один современный поэт, и был безусловно прав.
В. Маяковский: «Ты сказала - чтоб я подумал и изменил свой характер. Я подумал о себе, Лилик, что б ты не говорила, а я думаю, что характер у меня совсем не плохой.
Конечно, "играть в карты", "пить" и т.д. это не характер, это случайность - довольно крепкие, но мелочи (как веснушки: когда к этому есть солнечный повод они приходят и уж тогда эту "мелочь" можно только с кожей снять, а так, если принять вовремя меры, то их вовсе не будет или будут совсем незаметные).
Главные черты моего характера - две:
1) Честность, держание слова, которое я себе дал (смешно?).
2) Ненависть ко всякому принуждению. От этого и "дрязги", ненависть к домашним принуждениям и… стихи, ненависть к общему принуждению.
Я что угодно с удовольствием сделаю по доброй воле, хоть руку сожгу, <а> по принуждению даже несение какой-нибудь покупки, самая маленькая цепочка вызывает у меня чувство тошноты, пессимизма и т.д. Что ж отсюда следует, что я должен делать все что захочу? Ничего подобного. Надо только не устанавливать для меня никаких внешне заметных правил. Надо то же самое делать со мной, но без всякого ощущения с моей стороны.<…> Целую Кисю».
Лиля: «Не раз в эти два месяца я мучила себя за то, что В. страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то. Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так».
Наверное, самым потрясающим талантом Лили Брик было умение дарить страдания. И не просто страдания - но страдания возвышенные. Такими их делала тоже она. То, что в любом другом исполнении было бы обыкновенным адюльтером, у нее превращалось в поэзию - в "любовь" или в "дружбу". Страстная и жестокая в любой страсти, она никогда не расставалась со своим "хлыстом". Видимо, взращенное Лилей стремление к трагичности чувств постепенно стало для Маяковского необходимостью.
То, что Маякоский страдал от разного рода "увлечений" подруги, ничуть не волновало его "гражданскую" жену, которая говорила: "Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи".
"Лиля – с безупречно точным расчетом, совершенно сознательно, чего и сама впоследствии никогда не отрицала, – шла на это (заставляя Маяковского страдать. – В.Б.), побуждая его столь мучительным образом приковывать себя цепью к письменному столу". (Ваксберг).
Сама же Лиля, по словам А. Ваксберга, "никаких уз не признавала и каждый раз считала своим мужем того, кто был ей особо близок в данный момент". Отметим, что таковых было немало!
Маяковский, при том, что женщин у него много, патологически ревнует Лилю и не оставляет ее в это время: прячась, часами караулит в парадной, пишет ей письма и записки, присылает цветы, книги и птиц в клетке. В ответ получает лишь краткие записки. 28 февраля 1923 они встречаются на вокзале, чтобы вместе поехать на несколько дней в Петроград. В купе Маяковский с ходу прочитывает Лиле свеженаписанную поэму "Про это" и рыдает у нее на руках.
Жить рядом с женщиной, которую все еще любишь, но которая не любит тебя, наверное, то еще мучение! Лиля рассказывала Маяковскому о своих новых отношениях и делилась подробностями, причиняя ему сильнейшую боль.
Трагедия двух людей из „треугольника“, которых Маяковский называл своей семьей, заключалась в том, что Лиля Юрьевна любила Брика, но он не любил ее. А Владимир Владимирович любил Лилю, которая не могла любить никого, кроме Осипа Максимовича. Всю жизнь она любила человека, физически равнодушного к ней.
Художник Нюрнберг: «Это была женщина самоуверенная и эгоцентричная. Маяковский, что меня удивляло, охотно ей подчинялся, особенно ее воле, ее вкусу и мере вещей. Это была женщина с очень организованной волей. И вся эта воля приносила, мне кажется, пользу творческой жизни поэта. Конечно, она не была Белинским, но она делала замечания часто по существу. Я был свидетелем, когда она делала замечания и он соглашался».
Они жили втроем в одной квартире, вернее вчетвером, как писал Маяковский в поэме
"Хорошо!":
"Двенадцать
квадратных аршин жилья.
Четверо
в помещении —
Лиля,
Ося,
я
и собака
Щеник".
Жили как друзья? Или Лиля с Володей — как любовники, а с Осей — как друзья? Или все-таки Лиля с Осей — как с мужем, а с Володей - как с любовником? Андрей Вознесенский, разговорившись однажды с Лилей, услышал из ее уст признание, которое повергло его в шок. Вот что вспомнила на старости лет бывшая муза поэта: "Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал".
Именно ей поэт писал: «Я люблю, люблю, несмотря ни на что, и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь». Именно ее он называл «Солнышко Самое Светлое». А Лиля Юрьевна благополучно жила со своим мужем Осипом Бриком, называла Маяковского в письмах «Щенком» и «Щеником».
Лиля Брик вспоминала:
«Совсем он был тогда ещё щенок, да и внешность была похожа на щенка: большие лапы и голова, и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря, на кого попало. Мы его прозвали Щеном, и в письмах он так и подписывался Щен».
Лиля Брик покончила с собой 4 августа 1978 г. на даче в Переделкине, приняв смертельную дозу снотворного».
Примечание. Доминирующий характер Лили Брик. Нарезка. «…Когда девочки были еще маленькие, мама повела Лилю с Эльзой в театр. На сестер большое впечатление произве¬ла волшебница, которая поднимала палочку, говорила «Кракс!» и превращала детей то в кошку, то в елку. Этот трюк особенно понравился восьмилетней Лиле.
— Эльза, принеси мне яблоко из столовой.
— Пойди сама.
— Что?!
Лиля брала отвалившуюся завитушку от буфета, под¬нимала ее, подобно волшебнице, и Эльза понимала, что сейчас прозвучит «Кракс!», что она превратится в котен¬ка, и сломя голову бежала за яблоком.
— Эльза, закрой занавеску.
— Не хочу.
— Не хочешь?!
Лиля хватала завитушку, и Эльза бросалась задергивать штору.
Конец этому рабству положила мама. Видя постоянно испуганную Эльзу, она выпытала у нее, в чем дело, и Лиле здорово влетело.
Каникулярные поездки были для нее полны приклю¬чений: тихонько выйдя из купе, где мирно спали мама и Эльза, она до поздней ночи флиртует с офицером в ко¬ридоре, сидя на ящике с копчеными гусями (!); от даль¬нейших поползновений кавалер отказался, лишь узнав, что Лиля — еврейка, и утешал ее: мол, для женщины это не страшно. Вскоре они приезжают в Тифлис, и ее атаку¬ет молодой татарин.
«Маяковский тех далеких лет был очень живописен, — вспоминал Давид Давидович. — Он был одет в бархатную черную куртку с откладным воротником, шея была по¬вязана черным фуляровым галстуком; косматился по¬мятый бант; карманы были всегда оттопырены от коро¬бок с папиросами.
Он испытывал огромную жажду ласки, любви, нор¬мального человеческого сочувствия и общения. Бесконечно одинокий, страдающий, несчастный — таким он был рядом со мной. Он сильно страдал без женской любви».
«Божественный юноша, явившийся неизвестно откуда», — сказала, узнав его, Ахматова.
(Лиля): «Это было нападение, Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты — буквально. И хотя фактиче¬ски мы с Осипом Максимовичем жили в разводе, я со¬противлялась поэту. Меня пугали его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Володя влюбился в меня сразу и навсегда. Я говорю — навсегда, навеки — оттого, что это останется в веках, и не родился тот богатырь, который сотрет эту любовь с лица земли.»
Однажды он попросил рассказать ему об ее свадебной ночи. Она долго отказывалась, но он так неистово настаивал, что она сдалась. Она понимала, что не следует гово¬рить ему об этом, но у нее не было сил бороться с его настойчивостью. Она не представляла, что он может рев¬новать к тому, что произошло в прошлом, до их встречи. Но он бросился вон из комнаты и выбежал на улицу, рыдая. И, как всегда, то, что его потрясало, нашло отра¬жение в стихах. «Вино на ладони ночного столика» — это из «Флейты»: ее мать поставила шампанское на столик в спальне в первую их ночь с Осей.
Маяковский ухаживал за Лилей бурно, безоглядно. Ему нравилось и то, что перед ним была дама, женщина другого круга — элегантная, умная, воспитанная, до конца непознаваемая, с прекрасными манерами, интересными знакомыми и лишенная всяких предрассудков. Когда ей хотелось, то «светскость» она приглушала ироничной богемностью: и эксцентричными клетчатыми чулками, и расписной шалью с лисьим хвостом, и варварскими укра¬шениями — смотря по настроению. Непредсказуемость была у нее в крови. Она была начитана не меньше Бурлюка, который был для него авторитетом, и в дальнейшем та¬ким же авторитетом станет для него Лиля.
Они ездили на острова, ходили гулять по Невскому — двое молодых и красивых, она меняла яркие шелковые шляпы, которые тогда были в моде, он же при бабочке и с тростью. Она заказала ему элегантную одежду и послала его к дантисту, ибо зубы его с юных лет были не в лучшем состоянии. Узнав об этом, Сонка запоздало взрев¬новала, ибо нравился он ей с теми зубами, что были у него раньше, и то, что Лиля сумела преобразить его, вызывало в ней досаду.
Лиля наложила запрет на выяснение отношений. А ее ре¬шение было непререкаемо и для Брика, и для Маяков¬ского. Всегда. «Почему лошади никогда не кончают с со¬бой? Потому что они не выясняют отношений», — по¬вторял Маяковский ее слова.
«Жена мне недавно про¬читала, что даже в далекой Японии писали: «Если эта женщина вызывала к себе такую любовь, ненависть и зависть — она не зря прожила свою жизнь».
Если ЛЮ нравился человек и она хотела завести с ним роман — особого труда для нее это не представляло. Она была максималистка, и в достижении цели ничто не могло остановить ее. И не останавливало.»
(из воспоминаний) «Маяковский лежал больной гриппом в своей малень¬кой комнате в Гендриковом переулке, — вспоминала Наталья Брюханенко. — Я пришла его навестить. У меня была новая мальчишеская прическа, одета я была в но¬вый коричневый костюмчик с красной отделкой, но у меня было плохое настроение, и мне было скучно.
— Вы ничего не знаете, — сказал Маяковский, — вы даже не знаете, что у вас длинные и красивые ноги.
— Вот вы считаете, что я хорошая, красивая, нужная, вам. Говорите даже, что ноги у меня красивые. Так почему же вы мне не говорите, что вы меня любите?
— Я люблю только Лилю. Ко всем остальным я могу относиться хорошо или очень хорошо, но любить я могу только на втором месте. Хотите — буду вас любить на втором месте?
— Нет! Не любите лучше меня совсем, — сказала я. — Лучше относитесь ко мне очень хорошо».
И она ушла.
Всем женщинам, которые ему нравились, всем — без исключения! — он рассказывал о Лиле, как он ее любит, какая она замечательная, и бывал раздосадован, когда они не хотели разделить его восторги.
Героини романов Маяковского отвечали ему взаимно¬стью, но всерьез связать с ним свою жизнь не решались. Они чувствовали, что страсти со стороны ЛЮ не было, но все же боялись возрождения их любовных отношений. Они понимали, что завтра у ЛЮ переменится настрое¬ние, она взглянет на него, и он уйдет к ней. К ней! Но она не бросала на него тот взгляд, которого он так ждал:
«Надо мной, кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа!»
Другой поэт, Пабло Неруда, зачислял ее в категорию тех редких людей, «благодаря которым становится воз¬можным расцвет идей и талантов. Наш XX век не был бы тем, чем он стал, без некоторых исключительных женщин, вокруг которых объединялись, воспламенялись и вдохновлялись лучшие люди эпохи».
В доме на Арбате к старым друзьям прибавились но¬вые, приятели Примакова — Якир, Тухачевский, Уборевич, Егоров... Под Новый злосчастный 1936 год Лиля устроила маскарад, она любила подобные затеи. Это была одна из черт ее дионисийского характера. Все были одеты неузнаваемо: Тухачевский — бродячим музыкантом со скрипкой, на которой он играл, Якир — королем треф, ЛЮ была русалкой — в длинной ночной рубашке цвета морской волны, с пришитыми к ней целлулоидными красными рыбками, рыжие волосы были распущены и перевиты жемчугами. Это была веселая ночь. Я помню фотографии, вскоре исчезнувшие в недрах НКВД, — все радостно улыбаются с бокалами шампанского, встре¬чая Новый год, который для многих из них окажется последним.
Примакова арестовали на даче под Ленинградом в ночь на 15 августа 1936 года; он тогда был заместителем ко¬мандующего Ленинградским военным округом. Это был первый арест в шеренге крупных военных. «Органы НКВД располагают сведениями о враждебной деятельности, осо¬бо опасных государственных преступлениях, измене Родине шпионаже, терроре!» Газеты пестрели шапками о «во¬енно-фашистском заговоре». По делу проходили восемь человек, в их числе Якир, Уборевич, Тухачевский...
Их всех расстреляли в июне 37-го года.
Лиля Юрьевна как-то сказала: «Ужасно то, что я одно время верила, что заговор действительно был, что была какая-то высокая интрига и Виталий к этому причастен. Ведь я постоянно слышала: «Этот безграмотный Вороши¬лов» или «Этот дурак Буденный ничего не понимает!» До меня доходили разговоры о Сталине и Кирове, о том, насколько Киров выше, и я подумала, вдруг и вправду что-то затевается, но в разговор не вмешивалась. Я была в обиде на Виталия, что он скрыл это от меня — ведь никто из моих мужчин ничего от меня никогда не скры¬вал. И я часто потом плакала, что была несправедлива и могла его в чем-то подозревать».
ЛЮ репрессии не коснулись, но она в страхе ждала ареста каждую ночь. А в 1977 году я с большими осторожностями принес ей эмигрантский «Континент», где она прочитала у Роя Медведева: «Просматривая подго¬товленные Ежовым списки для ареста тех или иных дея-телей партии или деятелей культуры, Сталин иногда вы¬черкивал те или иные фамилии, вовсе не интересуясь — какие обвинения выдвинуты против данных лиц. Так, из списка литераторов, подготовленного на предмет ареста, он вычеркнул Л.Брик. «Не будем трогать жену Маяков¬ского», — сказал он при этом». Может быть, диктатор не хотел дискредитировать поэта, совсем недавно поднятого им же на пьедестал.
…Так началось посмертное признание Маяковского. Но бум, который поднялся, стал, по словам Пастернака, вто¬рой смертью поэта, в которой он был неповинен. Пастер¬нак писал, что Маяковского принялись насильственно насаждать, точно картофель на Руси при Екатерине. Но для всех, кто любил Маяковского, «зеленая улица» его творчеству была очень по сердцу.
Лиля глубоко лично воспринимала обиды, наносимые Маяковскому. И была обижена на Пастернака за «кар¬тошку», хотя со временем внутренне с ним согласилась.
Работала «в стол», а поскольку рукописи не горят, то по прошествии времени сегодня публикуются ее воспомина¬ния или литературоведческие исследования.
Среди статей Лили Брик есть и та, где она вспоминает об отношении Маяковского к стихам других поэтов. Вот два небольших отрывка:
«Чужие стихи Маяковский читал постоянно, по са¬мым разнообразным поводам. Иногда те, которые ему осо¬бенно нравились: «Свидание» Лермонтова, «Незнакомку» Блока, «Гренаду» Светлова, без конца — Пастернака, иногда — особенно плохие: «Я пролетарская пушка, стре¬ляю туда и сюда». Чаще же всего те, что передавали в данную минуту его настроение, и легко было понять, о чем он думает, по тому, что он повторял без конца. Я знала, что он ревнует, если он твердил за едой, на улице, во время игры в карты:
Я знаю, чем утешенный,
По звонкой мостовой
Вчера скакал как бешеный
Татарин молодой.
И конечно, он бывал влюблен, когда повторял:
Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».
Это только небольшие отрывки из статьи. Если гово¬рить о вкусах самой Лили Брик, то она больше любила Лермонтова, чем Пушкина. Увлекалась Блоком, к его сти¬хам она возвращалась до конца жизни.»
Примечание. Из воспоминаний В. Полонской. Характеристика Маяковского и последние мгновения его жизни: «…При первом знакомстве Маяковский мне показался каким-то большим и нелепым в белом плаще, в шляпе, нахлобученной на лоб, с палкой, которой он очень энергично управлял. А вообще меня испугала вначале его шумливость, разговор, присущий только ему.
Я как-то потерялась и не знала, как себя вести с этим громадным человеком…
На (другой) раз Маяковский произвел на меня совсем другое впечатление, чем накануне. Он был совсем не похож на вчерашнего Маяковского - резкого, шумного, беспокойного в литературном обществе.
Владимир Владимирович, чувствуя мое смущение, был необыкновенно мягок и деликатен, говорил о самых простых, обыденных вещах.
У него был очень сильный, низкий голос, которым он великолепно управлял. Очень взволнованно, с большим темпераментом он передавал свои произведения и обладал большим юмором в передаче стихотворных комедийных диалогов. Я почувствовала во Владимире Владимировиче помимо замечательного поэта еще большое актерское дарование. Я была очень взволнована его исполнением и его произведениями, которые я до этого знала очень поверхностно и которые теперь просто потрясли меня. Впоследствии он научил меня понимать и любить поэзию вообще, а главное, я стала любить и понимать произведения Маяковского.
Я не помню Маяковского ровным, спокойным: или он искрящийся, шумный, веселый, удивительно обаятельный, все время повторяющий отдельные строки стихов, поющий эти стихи на сочиненные им же своеобразные мотивы,- или мрачный и тогда молчащий подряд несколько часов. Раздражается по самым пустым поводам. Сразу делается трудным и злым… Владимир Владимирович любил детей, и они любили приходить к "дяде Маяку", как они его звали.
Как я потом убедилась, Маяковский со страшным азартом мог, как ребенок, увлекаться самыми неожиданными пустяками.
Например, я помню, как он увлекался отклеиванием этикеток от винных бутылок. Когда этикетки плохо слезали, он злился, а потом нашел способ смачивать их водой, и они слезали легко, без следа. Этому он радовался, как мальчишка.
Был очень брезглив (боялся заразиться). Никогда не брался за перила, открывая двери, брался за ручку платком. Стаканы обычно рассматривал долго и протирал. Пиво из кружек придумал пить, взявшись за ручку кружки левой рукой. Уверял, что так никто не пьет и поэтому ничьи губы не прикасались к тому месту, которое подносит ко рту он.
Был очень мнителен, боялся всякой простуды: при ничтожном повышении температуры ложился в постель.
Вообще у него перемены настроения были совершенно неожиданны.
…О Западе Владимир Владимирович говорил так, как никто прежде не говорил со мной о загранице. Не было этого преклонения перед материальной культурой, комфортом, множеством мелких удобств.
Разговаривая о западных странах, Маяковский по-хозяйски отбирал из того, что увидел там, пригодное для нас, для его страны. Он отмечал хорошие стороны культуры и техники на Западе. А факты капиталистической эксплуатации, угнетения человека человеком вызывали в нем необычайное волнение и негодование…
Весной 1929 года муж мой уехал сниматься в Казань, а я должна была приехать туда к нему позднее. Эту неделю, которая давала значительно большую свободу, мы почти не расставались с Владимиром Владимировичем, несмотря на то, что я жила в семье мужа, семье очень мещанской и трудной. Мы ежедневно вместе обедали, потом бывали у него, вечерами или гуляли, или ходили в кино, часто бывали вечером в ресторанах.
Тогда, пожалуй, у меня был самый сильный период любви и влюбленности в него. Помню, тогда мне было очень больно, что он не думает о дальнейшей форме наших отношений.
Если бы тогда он предложил мне быть с ним совсем - я была бы счастлива.
В тот период я очень его ревновала, хотя, пожалуй, оснований не было.
Владимиру Владимировичу моя ревность явно нравилась, это очень его забавляло. Позднее, я помню, у него работала на дому художница, клеила плакаты для выставки, он нарочно просил ее подходить к телефону и смеялся, когда я при встречах потом высказывала ему свое огорчение оттого, что дома у него сидит женщина…
Однажды Брики были в Ленинграде. Я была у Владимира Владимировича в Гендриковом во время их отъезда, Яншина тоже не было в Москве, и Владимир Владимирович очень уговаривал меня остаться ночевать.
- А если завтра утром приедет Лиля Юрьевна? - спросила я. - Что она скажет, если увидит меня?
Владимир Владимирович ответил:
- Она скажет: "Живешь с Норочкой?.. Ну что ж, одобряю".
И я почувствовала, что ему в какой-то мере грустно то обстоятельство, что Лиля Юрьевна так равнодушно относится к этому факту.
Показалось, что он еще любит ее, и это в свою очередь огорчило меня.
Впоследствии я поняла, что не совсем была тогда права. Маяковский замечательно относился к Лиле Юрьевне. В каком-то смысле она была и будет для него первой… Лиля Юрьевна относилась к Маяковскому очень хорошо, дружески, но требовательно и деспотично.
Часто она придиралась к мелочам, нервничала, упрекала его в невнимательности.
Это было даже немного болезненно, потому что такой исчерпывающей предупредительности я нигде и никогда не встречала - ни тогда, ни потом.
Маяковский рассказывал мне, что очень любил Лилю Юрьевну. Два раза хотел стреляться из-за нее, один раз он выстрелил себе в сердце, но была осечка.
Владимир Владимирович очень много курил, но мог легко бросить курить, так как курил, не затягиваясь. Обычно он закуривал папиросу от папиросы, а когда нервничал, то жевал мундштук...
Пил он ежедневно, довольно много и почти не хмелел.
Только один раз я видела его пьяным - 13 апреля вечером у Катаева...
Пил он виноградные вина, любил шампанское. Водки не пил совсем. На Лубянке всегда были запасы вина, конфет, фруктов...
Был он очень аккуратен. Вещи находились всегда в порядке, у каждого предмета - определенное, свое место. И убирал он все с какой-то даже педантичностью, злился, если что-нибудь было не в порядке.
Раньше он совершенно спокойно относился к моему мужу. Теперь же стал ревновать, придирался, мрачнел. Часами молчал. С трудом мне удавалось выбить его из этого состояния. Потом вдруг мрачность проходила, и этот огромный человек опять радовался, прыгал, сокрушая все вокруг, гудел своим басом.
Мы встречались часто, но большей частью на людях, так как муж начал подозревать нас, хотя продолжал Яншин относиться к Владимиру Владимировичу очень хорошо.
Яншину нравилось бывать в обществе Маяковского и его знакомых, однако вдвоем с Владимиром Владимировичем он отпускал меня неохотно, и мне приходилось очень скрывать наши встречи. Из-за этого они стали более кратковременными.
Один вечер возник так: Владимир Владимирович, видя, как я увлечена театром, решил познакомиться с моими товарищами по сцене и устроил вечер, на котором были люди, в общем, для меня далекие. Организацию этого вечера Маяковский поручил Яншину. Заранее никто приглашен не был, и вот в самый день встречи мы кого-то спешно звали и приглашали. Приехали все поздно, после спектакля (люди, в общем, для меня далекие). Бриков не было, они были уже за границей. Хозяйничал сам Владимир Владимирович и был очень мрачен, упорно молчал. Все разбрелись по разным комнатам гендриковской квартиры и сидели притаившись, а Владимир Владимирович большими шагами ходил по коридору. Потом он приревновал меня к нашему актеру Ливанову и все время захлопывал дверь в комнату, где мы с Ливановым сидели. Я открываю дверь, а Владимир Владимирович по коридору заглянет в комнату и опять захлопнет ее с силой.
Мне было очень неприятно, и я себя очень глупо чувствовала. Тем более, что это было очень несправедливо по отношению ко мне. Тут же был Яншин. Мне с большим трудом удалось уговорить Владимира Владимировича не ставить меня в нелепое положение. Не сразу он поверил моим уверениям, что я люблю его. А когда поверил, сразу отошел, отправился к гостям, вытащил всех из разных углов, где они сидели, стал острить, шуметь... И напуганные, не знающие как себя вести актеры вдруг почувствовали себя тепло, хорошо, уютно и потом очень хорошо вспоминали этот вечер и Владимира Владимировича.
Часто он не мог владеть собою при посторонних, уводил меня объясняться. Если происходила какая-нибудь ссора, он должен был выяснить все немедленно.
Был мрачен, молчалив, нетерпим.
Я была в это время беременна от него. Делала аборт, на меня это очень подействовало психически, так как я устала от лжи и двойной жизни, а тут меня навещал в больнице Яншин... Опять приходилось лгать. Было мучительно.
Я все больше любила, ценила и понимала его человечески и не мыслила жизни без него, скучала без него, стремилась к нему; а когда я приходила и опять начинались взаимные боли и обиды - мне хотелось бежать от него.
У меня появилось твердое убеждение, что так больше жить нельзя, что нужно решать - выбирать. Больше лгать я не могла. Я даже не очень ясно понимаю теперь, почему развод с Яншиным представлялся мне тогда таким трудным.
Не боязнь потерять мужа. Мы жили тогда слишком разной жизнью.
Поженились мы очень рано (мне было 17 лет). Отношения у нас были хорошие, товарищеские, но не больше. Яншин относился ко мне как к девочке, не интересовался ни жизнью моей, ни работой.
Да и я тоже не очень вникала в его жизнь и мысли.
С Владимиром Владимировичем - совсем другое.
Это были настоящие, серьезные отношения. Я видела, что я интересую его и человечески. Он много пытался мне помочь, переделать меня, сделать из меня человека.
А я, несмотря на свои 22 года, очень жадно к нему относилась. Мне хотелось знать его мысли, интересовали и волновали его дела, работы и т. д. Правда, я боялась его характера, его тяжелых минут, его деспотизма в отношении меня.
А тут - в начале 30-го года - Владимир Владимирович потребовал, чтобы я развелась с Яншиным, стала его женой и ушла бы из театра.
Я оттягивала это решение. Владимиру Владимировичу я сказала, что буду его женой, но не теперь.
Я убеждена, что причина дурных настроений Владимира Владимировича и трагической его смерти не в наших взаимоотношениях. Наши размолвки только одно из целого комплекса причин, которые сразу на него навалились.
Я не знаю всего, могу только предполагать и догадываться о чем-то, сопоставляя все то, что определило его жизнь тогда, в 1930 году.
Мне кажется, что этот 30-й год у Владимира Владимировича начался творческими неудачами.
Удалась, правда, поэма "Во весь голос". Но эта замечательная вещь была тогда еще неизвестною.
Маяковский остро ощущал эти свои неудачи, отсутствие интереса к его творчеству со стороны кругов, мнением которых он дорожил.
Он очень этим мучился, хотя и не сознавался в этом.
Затем физическое его состояние было очень дурно. Очевидно, от переутомления у него были то и дело трехдневные, однодневные гриппы.
Я уже говорила, что на Маяковского тяжело подействовало отсутствие товарищей.
У Владимира Владимировича, мне кажется, был явный творческий затор. Затор временный, который на него повлиял губительно. Потом затор кончился, была написана поэма "Во весь голос", но силы оказались уже подорваны.
Я уже говорила, что на выставку писатели не пришли. Неуспех "Бани" не был хотя бы скандалом. И критика, и литературная среда к провалу пьесы отнеслись равнодушно. Маяковский знал, как отвечать на ругань, на злую критику, на скандальный провал. Все это только придавало бы ему бодрости и азарта в борьбе. Но молчание и равнодушие к его творчеству выбило из колеи.
Было и еще одно важное обстоятельство: Маяковский - автор поэмы о Ленине и поэмы "Хорошо!", выпущенной к десятилетию Октябрьской революции, - через три года не мог не почувствовать, что страна вступает на новый, ответственный и трудный путь выполнения плана первой пятилетки и что его обязанность: главаря, глашатая, агитатора Революции, - указывать на прекрасное завтра людям, переживавшим трудное сегодня.
(Песни, которые он не высказывал, отяжеляли его сознание. А агитационные стихи вызывали толки досужих критиков, что Маяковский исписался.)
И наконец, эпизод с РАППом еще раз показывал Маяковскому, что к двадцатилетию литературной деятельности он вдруг оказался лишенным признания со всех сторон. И особенно его удручало, что правительственные органы никак не отметили его юбилей.
Я считаю, что я и наши взаимоотношения являлись для него как бы соломинкою, за которую он хотел ухватиться…
Я уезжаю в театр. Приезжаю обедать с Яншиным и опаздываю на час.
Мрачность необыкновенная.
Владимир Владимирович ничего не ест, молчит (на что-то обиделся). Вдруг глаза наполняются слезами, и он уходит в другую комнату.
Помню, в эти дни мы где-то были втроем с Яншиным, возвращались домой, Владимир Владимирович довез нас домой, говорит:
- Норочка, Михаил Михайлович, я вас умоляю - не бросайте меня, проводите в Гендриков.
Проводили, зашли, посидели 15 минут, выпили вина. Он вышел вместе с нами гулять с Булькой. Пожал очень крепко руку Яншину, сказал:
- Михаил Михайлович, если бы вы знали, как я вам благодарен, что вы заехали ко мне сейчас. Если бы вы знали, от чего вы меня сейчас избавили.
Почему у него было в тот день такое настроение - не знаю.
У нас с ним в этот день ничего плохого не происходило. Еще были мы в эти дни в театральном клубе {25 февраля 1930 года В. Маяковский читал "Во весь голос" на открытии клуба театральных работников.}. Столиков не было, и мы сели за один стол с мхатовскими актерами, с которыми я его познакомила. Он все время нервничал, мрачнел: там был один человек, в которого я когда-то была влюблена.
Маяковский об этом знал и страшно вдруг заревновал к прошлому. Все хотел уходить, я его удерживала.
Он прочитал вступление к поэме "Во весь голос". Прочитал необыкновенно сильно и вдохновенно.
После того, как он прочел, несколько минут длилась тишина, так он потряс всех и раздавил мощью своего таланта и темперамента.
У обывателей тогда укоренилось (существовало) мнение о Маяковском как о хулигане и чуть ли не подлеце в отношении женщин. Помню, когда я стала с ним встречаться, много "доброжелателей" отговаривало меня, убеждали, что он плохой человек, грубый, циничный и т. д.
Конечно, это совершенно неверно. Такого отношения к женщине, как у Владимира Владимировича, я не встречала и не наблюдала никогда. Это сказывалось и в его отношении к Лиле Юрьевне и ко мне.
Я не боюсь сказать, что Маяковский был романтиком. Это не значит, что он создавал себе идеал женщины и фантазировал о ней, любя свой вымысел. Нет, он очень остро видел все недостатки, любил и принимал человека таким, каким он был в действительности. Эта романтичность никогда не звучала сентиментальностью.
Как-то мы играли шутя вдвоем в карты, и я проиграла ему пари. Владимир Владимирович потребовал с меня бокалы для вина. Я подарила ему дюжину бокалов. Бокалы оказались хрупкие, легко бились. Вскоре осталось только два бокала. Маяковский очень суеверно к ним относился, говорил, что эти уцелевшие два бокала являются для него как бы символом наших отношений, говорил, что, если хоть один из этих бокалов разобьется - мы расстанемся.
Он всегда сам бережно их мыл и осторожно вытирал.
Однажды вечером мы сидели на Лубянке, Владимир Владимирович сказал:
- Норкочка, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я хотел тебе написать стихи об этом, но я так много писал о любви - уже все сказалось.
Я ответила, что не понимаю, как может быть сказано раз навсегда все и всем. По-моему, к каждому человеку должно быть новое отношение, если это любовь. И другие слова.
Он начал читать мне все свои любовные стихи.
Потом заявил вдруг:
- Дураки! Маяковский исписался, Маяковский только агитатор, только рекламник!.. Я же могу писать о луне, о женщине. Я хочу писать так. Мне трудно не писать об этом. Но не время же теперь еще. Теперь еще важны гвозди, займы. А скоро нужно будет писать о любви. Есенин талантлив в своем роде, но нам не нужна теперь есенинщина, и я не хочу ему уподобляться!
Тут же он прочел мне отрывки из поэмы "Во весь голос". Я знала до сих пор только вступление к этой поэме, а дальнейшее я даже не знала, когда это было написано.
Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы
разбрасываю разломавши *.
{* В. В. Маяковский, Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. 10, с. 286.}
Прочитавши это, сказал:
- Это написано о Норкище.
Когда я увидела собрание сочинений, пока еще не выпущенное в продажу, меня поразило, что поэма "Во весь голос" имеет посвящение Лиле Юрьевне Брик.
Ведь в этой вещи много фраз, которые относятся явно ко мне.
Прежде всего кусок, который был помещен в посмертном письме Владимира Владимировича:
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид, -
начало "Любит? не любит?" не может относиться к Лиле Юрьевне; такая любовь к Лиле Юрьевне была далеким прошлым.
И фраза:
Уже второй
должно быть ты легла
А может быть
и у тебя такое
Я не спешу
и молниями телеграмм
мне незачем
тебя
будить и беспокоить
1928 г.
Вряд ли Владимир Владимирович мог гадать, легла ли Лиля Юрьевна, так как он жил с ней в одной квартире. И потом, "молнии телеграмм" тоже были крупным эпизодом в наших отношениях.
Я много раз просила его не нервничать, успокоиться, быть благоразумным.
На это Владимир Владимирович тоже ответил в поэме:
Надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие.
В театре у меня было много занятий. Мы репетировали пьесу, готовились к показу ее Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. Очень все волновались, работали усиленным темпом и в нерепетиционное время. Я виделась с Владимиром Владимировичем мало, урывками. Была очень отвлечена ролью, которая шла у меня плохо. Я волновалась, думала только об этом. Владимир Владимирович огорчался тому, что я от него отдалилась. Требовал моего ухода из театра, развода с Яншиным.
От этого мне стало очень трудно с ним. Я начала избегать встреч с Маяковским. Однажды сказала, что у меня репетиция, а сама ушла с Яншиным и Ливановым в кино.
Владимир Владимирович узнал об этом: он позвонил в театр и там сказали, что меня нет. Тогда он пришел к моему дому поздно вечером, ходил под окнами. Я позвала его домой, он сидел мрачный, молчал.
На другой день он пригласил нас с мужем в цирк: ночью репетировали его пантомиму о 1905 годе. {В марте - начале апреля В. Маяковский участвовал в репетициях пантомимы "Москва горит" в 1-м Госцирке.} Целый день мы не виделись и не смогли объясниться. Когда мы приехали в цирк, он уже был там. Сидели в ложе. Владимиру Владимировичу было очень не по себе. Вдруг он вскочил и сказал Яншину:
- Михаил Михайлович, мне нужно поговорить с Норой... Разрешите, мы немножко покатаемся на машине?
Яншин (к моему удивлению) принял это просто и остался смотреть репетицию, а мы уехали на Лубянку.
Там он сказал, что не выносит лжи, никогда не простит мне этого, что между нами все кончено.
Отдал мне мое кольцо, платочек, сказал, что утром один бокал разбился. Значит, так нужно. И разбил об стену второй бокал. Тут же он наговорил мне много грубостей. Я расплакалась, Владимир Владимирович подошел ко мне, и мы помирились.
Когда мы выехали обратно в цирк, оказалось, что уже светает. И тут мы вспомнили про Яншина, которого оставили в цирке.
Я с волнением подошла к ложе, но, к счастью, Яншин мирно спал, положив голову на барьер ложи. Когда его разбудили, не понял, что мы так долго отсутствовали.
Возвращались из цирка уже утром. Было совсем светло, и мы были в чудесном, радостном настроении. Но примирение это оказалось недолгим: на другой же день были опять ссоры, мучения, обиды…
Последнее время после моей лжи с кино Владимир Владимирович не верил мне ни минуты. Без конца звонил в театр, проверял, что я делаю, ждал у театра и никак, даже при посторонних, не мог скрыть своего настроения.
Часто звонил и ко мне домой, мы разговаривали по часу. Телефон был в общей комнате, я могла отвечать только - "да" и "нет".
Он говорил много и сбивчиво, упрекал, ревновал. Много было очень несправедливого, обидного.
Родственникам мужа это казалось очень странным, они косились на меня, и Яншин, до этого сравнительно спокойно относившийся к нашим встречам, начал нервничать, волноваться, высказывать мне свое недовольство. Я жила в атмосфере постоянных скандалов и упреков со всех сторон.
В это время между нами произошла очень бурная сцена: началась она из пустяков, сейчас точно не могу вспомнить подробностей. Он был несправедлив ко мне, очень меня обидел. Мы оба были очень взволнованы и не владели собой.
Я почувствовала, что наши отношения дошли до предела. Я просила его оставить меня, и мы на этом расстались во взаимной вражде.
Это было 11 апреля.
12 апреля у меня был дневной спектакль. В антракте меня вызывают по телефону. Говорит Владимир Владимирович. Очень взволнованный, он сообщает, что сидит у себя на Лубянке, что ему очень плохо... и даже не сию минуту плохо, а вообще плохо в жизни...
Владимир Владимирович, очевидно, готовился к разговору со мной. Он составил даже план этого разговора и все сказал мне, что наметил в плане. К сожалению, я сейчас не могу припомнить в подробностях этот разговор. А бумажка с планом теперь находится у Лили Юрьевны.
Вероятно, я могла бы восстановить по этому документу весь разговор.
Потом оба мы смягчились.
Владимир Владимирович сделался совсем ласковым. Я просила его не тревожиться из-за меня, сказала, что буду его женой. Я это тогда твердо решила. Но нужно, сказала я, обдумать, как лучше, тактичнее поступить с Яншиным.
пошла за ним, села рядом с ним на кресло, погладила его по голове. Он сказал:
- Уберите ваши паршивые ноги.
Сказал, что сейчас в присутствии всех скажет Яншину о наших отношениях.
Был очень груб, всячески оскорблял меня. Меня же его грубость и оскорбления вдруг перестали унижать и обижать, я поняла, что передо мною несчастный, совсем больной человек, который может вот тут сейчас наделать страшных глупостей, что Маяковский может устроить ненужный скандал, вести себя недостойно самого себя, быть смешным в глазах этого случайного для него общества.
Конечно, я боялась и за себя (и перед Яншиным, и перед собравшимися здесь людьми), боялась этой жалкой, унизительной роли, в которую поставил бы меня Владимир Владимирович, огласив публично перед Яншиным наши с ним отношения.
Но, повторяю, если в начале вечера я возмущалась Владимиром Владимировичем, была груба с ним, старалась оскорбить его, - теперь же чем больше он наносил мне самых ужасных, невыносимых оскорблений, тем дороже он мне становился. Меня охватила такая нежность и любовь к нему.
Я уговаривала его, умоляла успокоиться, была ласкова, нежна. Но нежность моя раздражала его и приводила в неистовство, в исступление.
Он вынул револьвер. Заявил, что застрелится. Грозил, что убьет меня. Наводил на меня дуло. Я поняла, что мое присутствие только еще больше нервирует его.
Больше оставаться я не хотела и стала прощаться.
За мной потянулись все.
В передней Владимир Владимирович вдруг очень хорошо на меня посмотрел и попросил:
- Норкочка, погладьте меня по голове. Вы все же очень, очень хорошая...
Когда мы сидели еще за столом во время объяснений, у Владимира Владимировича вырвалось:
- О господи!
Я сказала:
- Невероятно, мир перевернулся! Маяковский призывает господа!.. Вы разве верующий?!
Он ответил:
- Ах, я сам ничего не понимаю теперь, во что я верю!..
Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом домой, скажу все Яншину и вечером перееду к нему совсем.
Владимир Владимирович был не согласен с этим. Он продолжал настаивать на том, чтобы все было немедленно, или совсем ничего не надо.
Еще раз я ответила, что не могу так.
Он спросил:
- Значит, пойдешь на репетицию?
- Да, пойду.
- И с Яншиным увидишься?
- Да.
- Ах, так! Ну тогда уходи, уходи немедленно, сию же минуту.
Я сказала, что мне еще рано на репетицию. Я пойду через 20 минут.
- Нет, нет, уходи сейчас же.
Я спросила:
- Но увижу тебя сегодня?
- Не знаю.
- Но ты хотя бы позвонишь мне сегодня в пять?
- Да, да, да.
Он быстро забегал по комнате, подбежал к письменному столу. Я услышала шелест бумаги, но ничего не видела, так как он загораживал собой письменный стол.
Теперь мне кажется, что, вероятно, он оторвал 13 и 14 {Календарь хранится в ГММ, листки 13 и 14 апреля отсутствуют.} числа из календаря.
Потом Владимир Владимирович открыл ящик, захлопнул его и опять забегал по комнате.
Я сказала:
- Что же, вы не проводите меня даже?
Он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково:
- Нет, девочка, иди одна... Будь за меня спокойна...
Улыбнулся и добавил:
- Я позвоню. У тебя есть деньги на такси?
- Нет.
Он дал мне 20 рублей.
- Так ты позвонишь?
- Да, да.
Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери.
Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору: не могла заставить себя войти.
Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновенье: в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела.
Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди было крошечное кровавое пятнышко.
Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно:
- Что вы сделали? Что вы сделали?
Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову.
Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые.
Лицо, шея были красные, краснее, чем обычно.
Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть.
Набежал народ. Кто-то звонил, кто-то мне сказал:
- Бегите встречать карету скорой помощи!
Я ничего не соображала, выбежала во двор, вскочила на ступеньку подъезжающей кареты, опять вбежала по лестнице. Но на лестнице уже кто-то сказал:
- Поздно. Умер.
Много раз я, понимая, какая ответственность лежит на мне как на человеке, знавшем Владимира Владимировича в последний год его жизни и вошедшем в его жизнь, пыталась вспомнить свои встречи с ним, его мысли, слова, поступки.
Но катастрофа 14 апреля была для меня так неожиданна и привела меня сперва в состояние полнейшего отчаяния и исступления.
Отчаяние это закончилось реакцией какого-то тупого безразличия и провалов памяти.
Я мучительно заставляла себя вспомнить его лицо, походку, события, в которых он принимал участие, - и не могла. Была полнейшая пустота…
Теперь постараюсь вспомнить, каким Маяковский представляется сейчас, после 8 лет, вне наших отношений.
Меня вначале очень удивляло, что Владимир Владимирович, как мне казалось, мало ценит Пушкина.
Очень ясно вспоминаю один диспут в санатории врачей, где я была с ним. Маяковский читал свои произведения.
Была чудесная южная, черная ночь. Читка происходила на плоской крыше - террасе санатория.
Разместились слушатели кругом, как в цирке. В центре этого большого круга стоял Маяковский, он чувствовал себя очень хорошо на своеобразной арене.
Аудитория состояла из отдыхающей молодежи, которая разместилась в задних рядах на перилах террасы, профессоров и пожилых врачей, которые заняли первые ряды. Эти седовласые, седобородые люди обрамляли и замыкали круг, по которому прохаживался Маяковский. Чтобы усилить освещение, внесли керосиновые лампы и поставили на столах. Свет фантастическими бликами падал на Маяковского и на совершенно белые, как будто нарочно подобранные головы стариков.
Я подумала: почему он сам, его голос, его стихи так сливаются с этим небом, ветром, этими яркими звездами? Да ведь Маяковский - южанин. До этого как-то забывалось его происхождение, уж очень у него был, как удачно отметил Лев Никулин, "интернациональный облик поэта".
После выступления Маяковского было обсуждение прочитанного. Мнения сразу резко разделились. Молодежь принимала Маяковского как всегда восторженно, старики врачи, явные поклонники старой классической поэзии, были настроены критически.
Владимир Владимирович был в духе, задиристо и даже озорно стал спорить с пожилым профессором, который сказал, что произведения Маяковского он даже не может рассматривать как поэзию.
- Где плавность стиха, - говорил старик, - плавность, которая ласкает слух, где приятные размеры и т. д. Стихи Маяковского режут уши, как барабанная дробь, - закончил профессор. - А вот Пушкин - подлинный поэт.
Владимир Владимирович вначале пытался отвечать "вежливо". Говорил, что ритмы Пушкина и его времени далеки от нас, переживших 18-19-й годы. У нас в жизни совсем другой темп и ритм, это обязывает к совсем иной, стремительной стихотворной форме, к рваной строке и т. д.
Для профессора эти доводы были мало убедительны, и он упрямо повторял:
- Нет, вы не поэт, а вот Пушкин...
Тут Владимир Владимирович обозлился и обрушился на профессора всей мощью своего темперамента, юмора. Под хохот, под аплодисменты всей аудитории он перетащил на свою сторону не только молодежь, но и товарищей этого профессора - пожилых врачей.
Бедный профессор стал просто смешон. Он изъяснялся длинными периодами, старомодным стилем и притом - заикался. Ему стали кричать "довольно" и "замолчать" и прочее. А он все говорил. Владимир Владимирович одолел его блестяще, просто совсем изничтожил.
Досталось профессору и за взгляды, и по поводу заикания, и за очки, и за калоши. Не помню, к сожалению, острот Маяковского, но он был в большом ударе в этот вечер.
Тогда Владимир Владимирович говорил:
- Пушкина ценят еще и за то, что он умер почти сто лет тому назад. У Пушкина тоже есть слабые места, которые сильно критиковались при жизни поэта его современниками. А теперь Пушкина окружают ореолом гения, так как он лежит на пыльной полке классиков. И сам Маяковский через сто лет, может быть, тоже будет классиком.
К сожалению, не могу вспомнить два примера слабых мест у Пушкина, которые тут же были приведены Владимиром Владимировичем.
После этих примеров профессор разъярился, вскочил и, сразу помолодев, произнес неожиданно очень хорошую речь в защиту Пушкина.
Он даже заикаться почти перестал.
Когда мы ехали с диспута на машине, я говорила Владимиру Владимировичу, что, мне кажется, он не совсем правильно говорил о Пушкине. Конечно, своим остроумием Владимир Владимирович совсем уничтожил старика. Но победил остротами, а не по существу. Этот бедный поруганный заика во многом прав. Владимир Владимирович слишком бесцеремонно обошелся с Пушкиным.
Владимир Владимирович задумался и сказал:
- Может быть, вы и правы, Норкочка. Я перегнул. Пушкин, конечно, гениален, раз он написал:
Я знаю: жребий мой измерен;
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я*
{* В. Маяковский читал "жребий" вместо "век уж", считал это словосочетание неблагозвучным.}».
И опять, возвращаясь к его смерти, ко всем предшествующим обстоятельствам, вспоминая все, что его мучило и терзало, вижу, как это свойство чудовищно преувеличивать все, что с ним происходит, не давало ему возможности ни на минуту успокоиться, разобраться в самом себе, взять себя в руки. Наоборот, все вырастало и причиняло ему огромные страдания и заставило Маяковского, такого мудрого и мужественного, так поддаться временным неудачам.
Этот же гиперболизм Владимира Владимировича сыграл такую трагическую роль в наших отношениях. Именно это его свойство превратило нашу размолвку утром 14 апреля в настоящий разрыв в его глазах и привело к катастрофе.
Ведь для меня вопрос жизни с ним был решен. Я любила его, и если бы он принял во внимание мои годы и свойства моего характера, и подошел ко мне спокойно и осторожно, и помог мне разобраться, распутать мое окружение, я бы непременно была с ним. А Владимир Владимирович запугал меня. И требование бросить театр. И немедленный уход от мужа. И желание запереть меня в комнате. Все это так терроризировало меня, что я не могла понять; что все эти требования, конечно, нелепые, отпали бы через час, если бы я не перечила Владимиру Владимировичу в эти минуты, если бы сказала, что согласна.
Совершенно ясно, что как только бы он успокоился, он сам понял бы дикость своих требований.
Владимир Владимирович в своем посмертном письме упомянул меня среди членов своей семьи и поручил меня заботам правительства.
Я знаю, что многие его за это осуждали. Обращение к правительству так же, как и самый факт самоубийства, рассматривался некоторыми как заранее продуманные способы отмщения мне со стороны Владимира Владимировича за неудачную его любовь ко мне.
Это были не только обывательские предположения и высказывания.
Даже Алексей Максимович Горький писал: "От любви умирают издавна и очень часто... Вероятно, это делают для того, чтобы причинить неприятность возлюбленной".
Эти слова были сказаны Алексеем Максимовичем по поводу смерти Маяковского.
Я не могу согласиться с такою точкой зрения.
В своих записках я старалась, как могла и умела, все вспомнить, ничего не скрывая и ничего не приукрашивая. Вспомнить во всех обстоятельствах наши отношения вплоть до самой катастрофы 14-го апреля. Теперь мне нужно коснуться и этого, чрезвычайно тяжелого, трудного и сложного вопроса - о моем положении после смерти Владимира Владимировича.
Повторяю, я не могу согласиться с тем, что Маяковский назвал меня в своем завещании для того, чтобы отомстить мне в обычном смысле этого слова.
Конечно, это сделал человек с кровью кипучей и со страстями гиперболическими, доведенными в то время всеми обстоятельствами, а не только течением нашей любви, до предела. Все это вместе взятое вылилось в страшное событие 14-го апреля.
В известном письме своем появляется Маяковский не святым, всепрощающим, добродетельным лицемером, говорящим своей возлюбленной:
- Я умираю - будь счастлива с другим.
Маяковский хотел, чтобы я была счастлива, но с ним и только с ним. Или ни с кем больше. Никак он не заботился о сохранении приличий, о сохранении моего семейного быта. Наоборот, он хотел все взорвать, разгромить, перевернуть, изничтожить. Он ненавидел мое семейное окружение, и не только мое, а всяческие, подобные моему, мещанские семейства.
Если все это можно назвать местью - тогда он мстил.
Как Пушкин, подстреленный насмерть, но полный человеческих страстей любви, ненависти, страстного желания мести, стреляет в своего врага и кричит "браво", когда думает, что попал в цель, так и Маяковский, живой, раздраженный, полный тех же человеческих страстей, в минуту слабости решаясь убить себя, вписывает мое имя в завещание и, наверное, тоже ощущает торжествующую злую радость.
15-го или 16 апреля Лиля Юрьевна вызвала меня к себе {Точная дата этого разговора В. Полонской с Л. Брик не установлена.}. Я пришла с Яншиным, так как ни на минуту не могла оставаться одна. Лиля Юрьевна была очень недовольна присутствием Яншина.
В столовой сидели какие-то люди. Вспоминаю Агранова {Я. С. Агранов - сотрудник ОГПУ, друг Л. и О. Бриков и В. Маяковского} с женой, еще кто-то...
У меня было ощущение, что Лиля Юрьевна не хотела, чтобы присутствующие видели, что я пришла, что ей было неприятно это.
Она быстро закрыла дверь в столовую и проводила нас в свою комнату. Но ей нужно было поговорить со мной вдвоем.
Тогда она попросила Яншина пройти в столовую, хотя ей явно не хотелось, чтобы он встречался с присутствующими у нее людьми.
У нас был очень откровенный разговор. Я рассказала ей все о наших отношениях с Владимиром Владимировичем, о 14 апреля. Во время моего рассказа она часто повторяла:
- Да, как это похоже на Володю.
Рассказала мне о своих с ним отношениях, о разрыве, о том, как он стрелялся из-за нее.
Потом она сказала:
- Я не обвиняю вас, так как сама поступала так же, но на будущее этот ужасный факт с Володей должен показать вам, как чутко и бережно нужно относиться к людям.
Лиля Юрьевна сказала мне на прощание, что мне категорически не нужно быть на похоронах Владимира Владимировича, так как любопытство и интерес обывателей к моей фигуре могут возбудить ненужные инциденты. Кроме того, она сказала тогда такую фразу:
- Нора, не отравляйте своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным.
Для меня эти доводы были убедительными, и я поняла, что не должна быть на похоронах.
В середине июня 30-го года мне позвонили из Кремля по телефону и просили явиться в Кремль для переговоров.
Я поняла, что со мной будут говорить о посмертном письме Маяковского {Текст письма опубликован в "Литературном наследстве", т. 65, "Новое о Маяковском", М., 1958, с. 199.}.
Я решила, прежде чем идти в Кремль, посоветоваться с Лилей Юрьевной, как с близким человеком Владимира Владимировича, как с человеком, знающим мать и сестер покойного. Мне казалось, что я не имею права быть в семье Маяковского против желания на это его близких.
Лиля Юрьевна всегда относилась ко мне хорошо, и я рассчитывала на ее помощь в этом трудном вопросе.
Лиля Юрьевна сказала, что советует мне отказаться от своих прав.
- Вы подумайте, Нора, - сказала она мне, - как это было бы тяжело для матери и сестер. Ведь они же считают вас единственной причиной смерти Володи и не могут слышать равнодушно даже вашего имени.
Кроме того, она сказала такую фразу:
- Как же вы можете получать наследство, если вы для всех отказались от Володи тем, что не были на его похоронах?..
Меня тогда неприятно поразили эти слова Лили Юрьевны, так как на похоронах я не была только из-за ее совета.
Потом она сказала мне, что знает мнение, которое существует у правительства. Это мнение, по ее словам, таково: конечно, правительство, уважая волю покойного, не стало бы протестовать против желания Маяковского включить меня в число его наследников, но неофициально ее, Лилю Юрьевну, просили посоветовать мне отказаться от моих прав.
С одной стороны, мне казалось, что я не должна ради памяти Владимира Владимировича отказываться от него, потому что отказ быть членом семьи является, конечно, отказом от него. Нарушая его волю и отвергая его помощь, я этим как бы зачеркну все, что было и что мне так дорого. С другой стороны - разговор у Лили Юрьевны казался мне тогда очень убедительным.
пишу "тогда", так как теперь, после 8 лет, я рассматриваю все более объективно, и мне кажется, что Лиля Юрьевна была не до конца искренна со мной, что тут ею руководили все те же соображения: если я буду официально признана подругой Маяковского, это снизит ее роль в отношении Владимира Владимировича.
Тогда я много думала, имею ли я право причинять страдания его близким, входя против их воли в семью? Как я могу идти против решений правительства, хотя бы и негласных?
Не решив так вот ничего, я отправилась в Кремль.
Вызвал меня работник ВЦИК тов. Шибайло. Он сказал:
- Вот, Владимир Владимирович сделал вас своей наследницей, как вы на это смотрите?
Я сказала, что это трудный вопрос, может быть, он поможет мне разобраться.
- А может быть, лучше хотите путевку куда-нибудь? - совершенно неожиданно спросил Шибайло.
Я была совершенно уничтожена таким неожиданным и грубым заявлением, которое подтвердило мне слова Лили Юрьевны…
Прошло 8 лет. Мною никто не интересовался, хотя я была свидетельницей последних дней, последних часов Маяковского.
И вот в этом году первое теплое, сердечное слово: директор Музея Маяковского тов. Езерская пишет мне:
"Вы были самым близким человеком Владимира Владимировича в последний год его жизни. Вы должны нам рассказать. Вы не имеете права отказаться".
Я ни от чего не отказываюсь.
Я любила Маяковского. Он любил меня. И от этого я никогда не откажусь».
Предсмертное письмо Маяковского:
"Всем В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите, - это не способ (другим не советую) - но у меня выходов нет. Лиля - люби меня.
Товарищ правительство, моя семья- это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь - спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят - "инцидент исперчен", любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид, Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский.
Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Серьезно - ничего не поделаешь. Привет.
Ермилову скажите, что жаль - снял лозунг, надо бы доругаться.
В. М.
В столе у меня 2000 руб. внесите в налог.
Остальное получите с Гиза."
P. S. Одни Брики, пожалуй, ничему не удивились. Для них гибель поэта никогда никакой тайны не представляла. К. Зеленский вспоминает, как убеждал его Осип Брик: "Перечитайте его стихи и вы убедитесь, как часто он говорит... о своем неизбежном самоубийстве". Лиля Брик приводила мотивы якобы неизбежного самоубийства поэта: "Володя был неврастеником. С 37-градусной температурой он чувствовал себя тяжелобольным. Едва я его узнала, он уже думал о самоубийстве. Предсмертные прощальные письма он писал не один раз". Л. Брик все было ясно.
Примечание. Ваксберг, «Лиля Брик. Жизнь и судьба»: «Любой брак Маяковского – с кем бы то ни было – автоматически приводил к прекращению его семейного союза с Бриками, и это грозило им отнюдь не только финансовым крахом, как считают и поныне их воинственные недоброжелатели. Сколь бы ни была обаятельна и привлекательна Лиля, как бы ни был умен и талантлив Осип, - все равно стержнем, душой, притягательным магнитом дома в Гендриковом был Маяковский. Любая его жена никакой «двусемейности не потерпела бы. Татьяна, чей психологический портрет Лиля тщательно изучила по рассказам самого Маяковского, по письмам Эльзы, по информации друзей дома, не потерпела бы вдвойне и втройне.
Вполне понятная по-человечески (по-женски тем более) эгоистичность дополнялась искренней убежденностью Лили в том, что «нормальная» семья Маяковскому вообще не нужна, что для семейной жизни в привычном смысле этого слова он попросту не создан, что, став мужем и отцом, он потеряет себя как поэта и как трибуна и что лишь тот дом, который она, Лиля, ему создала, лишь та свобода, которой он пользуется, не имея при этом ни малейших забот о быте, - лишь такой образ жизни гарантирует ему творческий подъем и духовную удовлетворенность.
Маяковский был очень влюбчив и даже самую маленькую интрижку доводил до космических размеров. Он и в любви оставался поэтом, все видел через увеличительное стекло.
У Володи было множество влюбленностей – где они все, те, в кого он влюблялся? Кто для них Маяковский и кто они для Маяковского? Встреча с ним – это самая яркая страница в их биографии, в их жизни. Прикосновение к гению, возвышавшее их в собственных глазах. Он выходил из себя, встречая сопротивление, это было очень эгоистично с его стороны, но иначе он не мог, иначе он не был бы самим собой. А они инстинктивно защищались, боясь сгореть в его огне, как мотыльки. Если бы ему ответили той же гиперболической страстью, он сам бежал бы, потому что ему такое же мощное ответное чувство было совершенно не нужно. Если хотите, его до поры до времени прельщала именно их сдержанность, их холодность, необходимость мобилизовать все свои ресурсы, все свое обаяние, чтобы растопить лед… Когда в этом не было большой нужды, он остывал сам…»
Лиля: «Володя боялся всего: простуды, инфекции, даже скажу вам по секрету – «сглаза». В этом он никому не хотел признаваться, стыдился. Но больше всего он боялся старости. Он не раз говорил мне: «Хочу умереть молодым, чтобы ты не видела меня состарившимся»… Я думаю, эта непереносимая, почти маниакальная боязнь старения сжигала его и сыграла роковую роль перед самым концом. Мне кажется, в ту последнюю ночь перед выстрелом достаточно мне было положить ладонь на его лоб, и она сыграла бы роль громоотвода. Он успокоился бы, и кризис миновал… если бы я могла быть тогда рядом с ним!..»
Андрей Левинскон написал… вовсе не «пасквиль, а статью о трагедии большого таланта при политическом режиме тотальной несвободы».
Все любовные истории, так шокировавшие современников и неотделимые от ее (Лилиной) биографии, вовсе не были Лилиной сущностью, а всего лишь образом жизни, притом в определенных условиях и при определенных спутниках – Маяковском и Брике. Похоже, ее неуемная потребность в коллекционировании незаурядных людей своего времени сопрягалась не столько с реальной опасностью, сколько с боязнью кого-либо упустить (как ни странно, но это – своеобразная форма неосознанного комплекса неполноценности!). Гарантию же прочных уз, в ее представлении, могла дать только постель, без которой даже очевидный успех не считался подлинной победой…
До сих пор остается загадкой смерть Маяковского, как будто специально подготовленная рядом жизненных обстоятельств, возможно, созданных усилиями дружественных Брикам "органов": провал спектаклей, травля в прессе, создание вокруг него вакуума в смысле человеческого общения. Эту ситуацию хорошо охарактеризовал М. Яншин: "Все, кто мог, лягал (его) копытом… Все лягали. И друзья, все, кто мог…рядом с ним не было ни одного человека. Вообще ни одного. Так вообще не бывает… Один Маяковский. Совершенно один!»
Как ни странно, Маяковского всю жизнь – и очень часто – преследовала на любовном «фронте» одна и та же ситуация: ему приходилось отвоевывать у других мужчин предмет своего увлечения. По какой-то роковой случайности «его» женщины чаще всего оказывались принадлежащими другому. Отнюдь не обязательно в формально юридическом смысле. И эта борьба, в которой мужчины другого типа находят удовлетворение, особенно после одержанной победы, изматывала Маяковского и выводила его из себя. Напоследок он уже настолько не мог выносить никакого сопротивления, что любое слово невпопад со стороны дорогой ему женщины могло привести к нервному срыву. Зато отсутствие сопротивления быстро ему приедалось…
Из этого заколдованного круга попросту не было выхода. Очень многое объясняет такой эпизод, рассказанный художницей Валентиной Ходосевич и относившийся к марту или началу апреля 1930 года. Они ехали на извозчике, и Маяковский предложил Валентине, за которой он вовсе и не ухаживал, посидеть в кафе. Валентина отказалась. Маяковский вспыхнул. Со словами «Нет!.. всегда и везде – нет…» он спрыгнул с извозчика и, не попрощавшись, удалился. Конечно, это была реакция уже тяжело больного, сорвавшегося человека, не вполне отдававшего отчета в своих действиях.
Маяковский то и дело вызывал Нору в соседнюю комнаты, в крайнем возбуждении домогался ее согласия немедленно уйти от Яншина. Она возражала – то ли не верила в серьезность намерений Маяковского, то ли просто хотела сделать разрыв с мужем не столь болезненным. Все та же беда Маяковского: опять ему досталась женщина, принадлежавшая другому, он был вынужден воевать за нее или делить с опередившим его соперником. Это мучило, унижало. Та чрезмерная взвинченность, которую отмечали все, кто видел его в тот вечер, та грубость, которую он позволял себе по отношению к Норе, несомненно, подогревалась тем положением, в котором он опять оказался. Только Яншин, сидевший тут же и шпынявший Маяковского обидными шутками, все еще ни о чем не догадывался. А если и догадывался, то явно не обо всем…
Извинившись за вчерашнюю грубость, он потребовал от нее немедленно бросить и театр, и мужа. Возможно, Лиля права, полагая, что, уязвленный вечными неудачами и унижениями, он просто хотел доказать самому себе, что Нора не устоит по его напором, подчинится его воле. Это был уже тяжело больной психических человек, нуждавшийся в немедленной медицинской помощи.
Но, видя состояние Маяковского, пообещала уже вечером совсем переехать к нему, объяснившись предварительно с Яншиным. А вот бросить театр не могла даже ради него – так прямо ему и сказала. Едва она вышла из комнаты, раздался роковой выстрел…
…События развивались следующим образом. 24 ноября 1935 года Лиля написала письмо Сталину. «…Обращаюсь к Вам, - писала она, - так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследство Маяковского». Убеждала: «…Он еще никем не заменен (прямой намек на Пастернака и косвенный – на Горького) и как был, так и остался крупнейшим поэтом нашей революции».
Так или иначе, письмо оперативно легло на сталинский стол, и вождь тут же начертал карандашом резолюцию Ежову, который был тогда одним из секретарей ЦК. Обычно сталинские резолюции на письмах или докладных состояли из двух-трех слов, а то и вовсе он ограничивался даже не подписью, а своими инициалами, и тогда над смыслом такой «реакции» ломали головы его подчиненные.
На этот раз Сталин сочинил, в сущности, целое послание: «…очень прошу <…> обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление. <…> Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву. <…> Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».
Без этого письма, без этой резолюции те три женщины так и остались бы всего-навсего родственниками забытого поэта с сомнительной политической репутацией, а не лучшего, не талантливейшего… И Триумфальная площадь в Москве не была бы названа его именем, и не появились бы сотни улиц, библиотек, школ и клубов имени Маяковского в разных городах страны, не пролился бы на наследников золотой гонорарный дождь. И вся официальная «история советской литературы» была бы совершенно иной».
Примечание. Поэзия Маяковского по его собственному определению представляет «тенденциозный реализм». Маяковский во многом поэт своего времени, популярный поэт, трубадур партии и революции, идеалист. Поэтому он имел такой успех (и у женщин), деньги, поездки за границу… Трудно представить себе Пушкина или Лермонтова в подобной роли… (хотя Пушкин и читал свои стихи публично…) Маяковский где-то поэт революции, а тенденциозный поэт не может быть до конца истинным поэтом. Стремление угодить властям не красит поэта… а лишь принижает это высокое звание (если это не просто дружеские, личные, человеческие отношения*); мне, во всяком случае, всякие оды во славу претят (хотя женщинам и тем более во власти я писал от души по воле инстинкта). В этом отношении по сравнению с Маяковским более выигрывает Есенин. К тому же тенденциозность выражает в чем-то необъективность, это уже не искусство ради искусства. Хотя мне самобытность Маяковского нравится, и как поэт он меня впечатляет… но «политическая тенденциозность»… (хотя и ориентализм, и славословие султанам тоже где-то можно рассматривать как отражение характера времени).
К примеру, вот что сказал на смерть Лермонтова Николай I, отчасти повинный в смерти Пушкина: «собаке – собачья смерть» (что, правда, ставят под сомнение, но вполне в духе Николая!), ну не тупица ли*? Это уже во многом характеризует Николая I. И если человек такой, то он такой (мне вообще декабристы как-то ближе, а роль Николая в этом деле не завидна, хотя и ему стоит где-то отдать должное в радении за процветание России). Подобной ограниченностью отличался и Сталин…
* А. С. Пушкин:
«Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен…»
«На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил:
И силе, в гордости свободной,
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою своей…»
Примечание. К декабристам. «…Погибли друзья, родные, юные смелые люди, полные энергии, мужества, творческих дарований»… Языков:
«…Рылеев умер как злодей.
О вспомяни о нем Россия.
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей!..»)
Примечание. «Г.-Д. З.: Савелий, здесь ведь был поэт, считавший себя прямым продолжателем Маяковского. Я имею в виду Александра Пэнна. Он и перевел много стихов Маяковского. Что вы о нем думаете?
С. Г.: Конечно, это – поэт, но Маяковского он, по-моему, понял как-то поверхностно. Он был, что называется, «слишком коммунист», поэтому он из Маяковского выжимал всё самое тенденциозное. Ведь Маяковский перед смертью, в поэме «Во весь голос» написал: «Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне». Я всегда это цитирую – это замечательные слова: «Наших дней изучая потемки, вы, возможно, вспомните и обо мне». Эти «потемки», это «окаменевшее говно»... По слухам, цензоры, когда читали эти стихи, были обескуражены – Маяковский о современности пишет такие вещи. Между прочим, «Во весь голос» – это продолжение пушкинского «Памятника», там очень сходный ритм: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа» – «Я к вам приду в коммунистическое далеко». Это «коммунистическое далеко» тоже всех пугало.
Г.-Д. З.: Конечно, ведь должно было быть «близко».
С. Г.: Конечно! А у него – «через хребты веков»! «Громада лет». Главное в нем то, что это был великий поэт. Его переводят и переводили, но из него вытаскивали всё самое политическое. А ведь у него сказано: «И мне агитпроп в зубах навяз»!
*Ну вот еще перлы Николая I: (Император Николай I глазами современников, М.А. Рахматуллин): «После получения известия о начале революционных событий в странах Европы в 1848 г. Николай I настолько потерял контроль над собой, что напустился на камердинера императрицы Ф.Б. Гримма (немца по национальности) за то, что тот смеет читать ей "Фауста" Гете: "Гете! Эта ваша гнусная философия, ваш гнусный Гете, ни во что не верующий, - вот причина несчастий Германии!... Это ваши отечественные головы - Шиллер, Гете и подобные подлецы, которые подготовили теперешнюю кутерьму"… или "Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит", "Там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, - там дисциплины более не существует","Милый мой г. Мерсье, революции предопределены, я еще не освободил своих крестьян и знаю, что они недовольны своим рабством. Достаточно искры, чтобы ниспровергнуть весь нынешний порядок моей империи", «Характеризуя своего шурина, прусского короля Фридриха Вильгельма IV, Николай I признавал, что почва под ногами русского императора "минирована" так же, как под ногами короля Пруссии. "Мы все солидарны, - говорил он. - У всех нас один враг: революция. Если будут продолжать нежничать с нею, как это делают в Берлине, то пожар вскоре сделается всеобщим. Здесь я пока ничего не боюсь. Пока я жив, никто не пошевелится. Потому что я солдат, а мой шурин никогда им не был <...> Да, я солдат. Это дело по мне. Другое же дело, которое возложено на меня Провидением, я исполняю его потому, что должен исполнять и потому что нет никого, кто бы меня от него избавил. Но это дело не по мне", "Не сам я взял то место, на котором сижу, его дал мне Бог. Оно не лучше галер, но я защищал бы его до последней степени", "Говорят, что я - враг просвещения: западное развращает их, я думаю, самих, совершенное просвещение должно быть основано на религии": итогом было запрещение чтения лекций в университетах по "опасным" предметам - философии и государственному праву, а преподавание логики и психологии было отдано на откуп... богословам. Во избежание все того же "умственного движения" в обществе власти один за другим закрывают журналы прогрессивной ориентации. Об открытии же новых периодических изданий не могло быть и речи. На все ходатайства об этом у императора ответ был один: "И без нового довольно", "Странная моя судьба. Мне говорят, что я - один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что всё, т.е. всё, что позволительно, должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, всё должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг. Он жесткий, признаюсь, мне под ним мучительнее, чем могу выразить, но я создан, чтобы мучиться", "Компасом для меня служит моя совесть <...> я иду прямо своим путем - так, как я его понимаю, говорю открыто и хорошее и плохое, поскольку могу: в остальном же полагаюсь на Бога". Впрочем, он добавлял: "На Бога надейся, а сам не nлoшaй", "У императора Николая греческий профиль, высокий, но несколько вдавленный лоб, прямой и правильной формы нос, очень красивый рот, благородное овальное, несколько продолговатое лицо, военный и скорее немецкий, чем славянский, вид. Его походка, его манера держать себя непринужденны и внушительны", Николай, как и многие упрямцы, был по-немецки пунктуален, прилежен и в высшей степени организован. Сам он практически никуда и никогда не опаздывал и органически не терпел нарушения установленного им распорядка, (Николай I) "...Крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным", «Я этого не знаю, да и откуда мне знать с моим убогим образованием? В 18 лет я поступил на службу и с тех пор - прощай, ученье! Я страстно люблю военную службу и предан ей душой и телом. С тех пор как я нахожусь на нынешнем посту <...> я очень мало читаю <...> Если я и знаю что-то, то обязан этому беседам с умными и знающими людьми», "В России благороден лишь тот, с кем я говорю, и пока я с ним говорю", Что касается А.С. Пушкина, то Николай защищал его "Онегина" от "несправедливейших и пошлейших", по его оценке, нападок Булгарина в прессе, но сам к этому гениальному произведению относился весьма сдержанно, считая, что Пушкин "сделал бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его «Полтава». И уж вовсе глубокое отвращение у Николая I вызвал "Герой нашего времени" М.Ю. Лермонтова. Как явствует из письма царя жене, первая часть романа с "удачно набросанным" характером Максима Максимовича была, по его мнению, "хорошо написана", но вторую его часть с Печориным он находит просто "отвратительной". "Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер <...> Эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением <...> Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! <...> По-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора". Это письмо от 14 (26) июня 1840 г. Николай I заканчивает садистским пожеланием отправленному по его воле на Кавказ поэту: "Счастливый путь, г. Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать... ". Подобное негативное отношение Николая к поэту сложилось еще после появления его стихотворения "Смерть поэта", последние 16 строк которого - знаменитое "прибавление" - косвенно задевали и его. На докладной записке Бенкендорфа, оценившего строки "А вы, надменные потомки / Известной подлостью прославленных отцов..." как "бесстыдное вольнодумство, более чем преступное", Николай I наложил резолюцию: военному медику "посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он". Император в данном случае лишь воспроизвел свою резолюцию на докладе С.С. Уварова о "Философическом письме" П.Я. Чаадаева: "Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно..."
(М. Ю.Лермонтов, «Смерть поэта»):
«…А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!»
Примечание. «И. С. Асаков рассказывает: «Однажды Пушкин, гуляя по Царскому Селу, встретил коляску, вмещавшую в себя ни более, ни менее, как Николая Павловича (I). Царь приказал остановиться и, подозвав к себе Пушкина, потолковал с ним о том, о сем очень ласково. Пушкин прямо с прогулки приходит к Смирновой: «Что с вами?» - спросила Смирнова, всматриваясь в его лицо. Пушкин рассказал ей про встречу и прибавил: «Черт возьми, почувствовал подлость во всех жилах».
Примечание. Анна Тютчева (немка, полюбившая русскую Природу и приверженица славянофилов, считавшая петербургский двор «самым пышным, самым блестящим, самым светским во всей Европе»), «Воспоминания. При дворе двух императоров»: «Никто, лучше как он, не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд, всё, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, всё дышало в нём живым божеством, всемогущим покровителем, всё отражало его незыблемое убеждение в своём призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности её. Он верил в неё со слепой верой фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он считал себя на земле. Его самодержавие милостию Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своём лице роль кумира и великого жреца этой религии - сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне её защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века - такова была священная миссия, к которой он считал себя призванным самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву. <…>
В ту эпоху русский двор имел чрезвычайно блестящую внешность. Он, еще сохраняя свой престиж, и этим престижем он был всецело обязан личности императора Николая. Никто, лучше как он, не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд, всё, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, всё дышало в нём живым божеством, всемогущим покровителем, всё отражало его незыблемое убеждение в своём призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности её. Он верил в неё со слепой верой фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он считал себя на земле. Его самодержавие милостию Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своём лице роль кумира и великого жреца этой религии - сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне её защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века - такова была священная миссия, к которой он считал себя призванным самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву.
Как у всякого фанатика, умственный кругозор его был поразительно ограничен его нравственными убеждениями. Он не хотел и даже не мог допустить ничего, что стояло бы вне строя понятий, из которых он создал себе культ. Повсюду вокруг него в Европе под веяниям новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во чтобы то ни стало, и он преследовал ее не только без угрызения совести, но со спокойным пламенным сознанием исполнения долга. Глубоко искренний своих убеждениях, часто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную на него провидением, можно сказать, что Николай I был Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять все своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и прав своего века. Вот почему этот человек, соединявший с душою великодушной и рыцарской характер редкого благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещенный, хотя и лишенный широты, вот почему этот человек мог быть для России в течение своего 30-летнего царствования тираном и деспотом, систематически душившим в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни. Угнетение, которое он оказывал, не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший угнетения – угнетение систематическое (прим. ред. немецкое), обдуманное, самодавлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился в руках владыки. Отсюда в исходе царствования всеобщее оцепенение умов, глубокая деморализация всех разрядов чиновничества, безвыходная инертность народа в целом.
Вот что сделал этот человек, который был глубоко и религиозно убежден в том, что всю жизнь он посвящал благу родины, который проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем – ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренно верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовывать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной властью груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели права на них ни указывать, ни возможности с ними бороться.
И вот тогда наступил час испытания, вся блестящая фантасмагория этого величественного царствования рассеялась, как дым. В самом начале Восточной войны армия – эта армия, столь хорошо дисциплинированная с внешней стороны, - оказалась без хорошего вооружения, без амуниции, разграбленная лихоимством и взяточничеством начальников, возглавляемая генералами без инициативы и знаний; оставалось только мужество и преданность солдат, которые сумели умирать, не отступая там, где не могли победить вследствие недостатка средств обороны и наступления. Финансы оказались истощенными, пути сообщения через огромную империю непроездными, и при проведении каждого нового мероприятия власть наталкивалась на трудности, создаваемые злоупотреблениями и хищениями. В короткий срок полутора лет несчастный император увидел, как под ним рушались подмостки того иллюзорного величия, на которые он воображал что поднял Россию. И тем не менее именно среди кризиса последней катастрофы блестяще выявилось истинное величие этого человека. Он ошибался, но ошибался честно, и когда был вынужден признать свою ошибку и пагубные последствия ее для России, которую он любил выше всего, его сердце разбилось, и он умер… Его смерть была поистине искупительной жертвой. Тот, кто присутствовал при захватывающей драме его быстрого умирания, кто видел вблизи его полную тоски молитву и последние дни его жизни, кто подходил к его смертному одру, тот, конечно, сохранит к его памяти только чувство самого глубокого уважения.
…сердце мое было им пленено, хотя по своим убеждениям я оставалась решительно враждебной ему…
В течение стольких лет своего царствования он направлял всю внешнюю политику не столько в интересах своей родины, сколько в интересах якобы Европы, считая себя призванным защищать принцип порядка. Народ ненавидят его как представителя деспотизма, а государи, которых он защищал, заставляют его теперь дорого расплачиваться за самолюбие, уязвленное сознанием своего превосходства.
…А сколько черт героизма, какое терпение со стороны наших солдат, какая храбрость наряду с детской простотой! Всегда в моменты общественных бедствий и несчастий сказываются перкрасные черты характера нашего народа; всегда в эти моменты ярко проявляются качества, которые отличают его от всех других народов.
…Общественное мнение теперь чрезвычайно строго в отношении памяти императора Николая. Всякая новая неудача - горький упрёк, бросаемый на его могилу. Обвиняют его в чисто личной политике, которая ради удовлетворения его собственного самолюбия, ради достижения европейской славы отказалась от исторических традиций России, предала наших братьев, православных славян, и превратила в полицейместера Европы государя, который мог и должен был возродить Восток и церковь. Винят в нём его гордыню, которая внушила ему ненависть ко всему, что было мыслящего и до известной степени независимого. Обвиняют в том, что он воображал, что поручая человеку известную должность, он самым своим выбором делал его способным выполнять лежащие на нём обязанности, что благодаря плохому выбору своих министров и почти сознательному ослеплению относительно злоупотреблений своих чиновников, он внёс дезорганизацию во все отрасли администрации. Россия в его руках напоминала некоторые товары наших фабрикантов: предмет хорошо лакированный и полированный, красивый по внешнему виду, но рассыпающийся при первом употреблении.
Он считал себя призванным подавить революцию. Ее он преследовал всегда и во всех видах… Он пытался гальванизировать тело, находившееся уже в состоянии разложения – еретический и революционный Запад – вместо того, чтобы дать свободу прикованному цепями, но живому рабу – славянскому и православному Востоку… Он был человеком неумным и опьяненным лестью…»
Генерал П.А. Крыжановский, много раз в разных жизненных ситуациях наблюдавший Николая I и, видимо, много натерпевшийся от его самодурства, оставил любопытную зарисовку "самодержца чистой воды": «Огромного роста, прекрасно сложенный красавец, великолепный ездок, он был воплощением силы, энергии и решимости. Обращение его с людьми было вообще милостивое, но пренебрежительное. Чувствовалось, что отношение государя к лицу, с которым он говорил, можно сравнить с снисходительным обращением хозяина со своей собачкой: коли станет служить на задних лапках, - погладит, а коли промедлит или заупрямится, - больно вытянет палкой. Выражение лица было строгое, суровое, смягчавшееся в добрые минуты. Глаза проницательные, как бы заглядывавшие в душу, но в гневе становились какого-то свинцового цвета и приобретали страшное выражение; нижняя челюсть дрожала, и невольно приходила в голову мысль, что он, как очковая змея птичку, может заворожить и уничтожить человека. Голос у него был необыкновенный. Такого я уже не слыхал во все продолжение моей долгой жизни. Когда государь командовал, <...> команда эта была слышна, как выражаются, за версту».
Подведем итоги. Если исключить как очевидно хвалебные, так и предвзято негативные оценки Николая I и его царствования современниками, то одним из наиболее взвешенных и убедительных был отзыв военного историка и крупного государственного деятеля Д.А. Милютина, 20 лет занимавшего пост военного министра при Александре II и на протяжении года состоявшего в свите Николая Павловича: "Говоря совершенно откровенно, и я, как большая часть современного молодого поколения, не сочувствовал тогдашнему режиму, в основании которого лежали административный произвол, полицейский гнет, строгий формализм. В большей части государственных мер, принимавшихся в царствование Николая, преобладала полицейская точка зрения, то есть забота о сохранении порядка и дисциплины. Отсюда проистекали и подавление личности, и крайнее стеснение свободы во всех проявлениях жизни, в науке, искусстве, слове, печати. Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке и дисциплине: гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантическим соблюдением бесчисленных, мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух".
Так, во время посещения Николаем военного училища в расчете на царскую похвалу ему был представлен один воспитанник с выдающимися способностями. Но вместо ожидаемого поощрения окружающие услышали от императора: "Мне таких не нужно, без него есть кому думать и заниматься этим: мне нужны вот какие!", указав на "дюжего молодца, огромный кус мяса, без всякой жизни и мысли на лице и последнего по успехам". И в других сходных ситуациях император безапелляционно отрубал: "Мне не нужно ученых голов, мне нужно верноподданных!". Подобные заявления, недопустимые для интеллектуально развитой личности, дали историкам веское основание для следующей обобщенной характеристики Николая I:
"Человек узких мыслей <...> Ум небольшого кругозора, всегда непреклонный, почти упрямый и никогда ни в чем не сомневающийся; монарх par excellence, смотревший на всю жизнь как на службу: человек, который знал, чего он хотел, хотя хотел иногда слишком многого; мощный властитель, часто с не русскими мыслями и вопросами, но с размахом всегда чисто русским; непреклонный, повелительный, непомерно честолюбивый, император во всем, что он делал: самодержец в семье, в политике, в военном деле и в искусстве. В последнем он мнил себя особым знатоком, <...> но прежде всего и во всем император был военным; военный в муштровке, в манерах и вкусах, военный во всех помыслах и делах", "как на Страшный суд, все храброе воинство, от простого рядового до высшего начальника, находились постоянно в напряженном состоянии духа, ожидая день и ночь со страхом и трепетом грозы. Малейшее отступление от формальностей устава лагерной службы <...> могло иметь печальные последствия <...> даже для целой части войска <...> Исправность лагерной службы проверял сам государь, приезжая в лагерь внезапно в ночное время и поднимая войска по «тревоге»", Вместе с тем Николай, даже не пожелав как следует вникнуть в суть дела, отверг перспективную разработку собственных умельцев-оружейников, сумевших в 1849 г. переделать несколько отечественных ружей по образцу английских штуцеров (с нарезным стволом и механическим бойком), в результате чего их убойная сила возросла с 350 до 600 шагов! После проведенных в его присутствии испытаний император произнес, как пишет очевидец, "пагубное слово «вздор», и никто и сам даже фельдмаршал (И.Ф. Паскевич. – М. Р.) не дерзнул возражать" . И это в то время, когда вооруженные силы передовых стран Европы уже были оснащены нарезными штуцерами, а в русской армии их было всего по 28 единиц на целый батальон! В результате "через 4 года с нашим негодным оружием русские солдаты подведены были на убой в Молдавию и Крым", комментирует мемуарист-генерал дорого обошедшуюся России близорукость императора» (прим. ред. Николай I – немецкий палкин не в пример Екатерине II, удачно воевавшей с турками). Дадим слово и одному из первых "диссидентов" николаевского времени кн. П.В. Долгорукову, поставившему несмываемое клеймо на всем царствовании Николая I и на нем самом: "Тридцатилетнее царствование <...> настоящая тридцатилетняя война против просвещения и здравого смысла - было постоянно основано на трех началах: на глубоком презрении к человечеству, на боязни, неосновательной и смешной, всех идей либеральных и благородных и на безумном, постоянно возраставшем боготворении своей личности". По точному определению французского писателя и политика Альфонса Ламартина, правление Николая I имело целью достигнуть "неподвижности мира" как в России, так и в Европе. Еще более резка в своих оценках была графиня М.Д. Нессельроде: "Что за странный этот правитель, он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает".
"Не засевает" потому, что не принимает зарождавшийся в Европе новый мир, "мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма", представлявшийся ему, как замечала А.Ф. Тютчева, "во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть". И ради этого самодержец шел на угнетение всех и каждого, причем, по заключению мемуаристки, "это был самый худший вид угнетения, угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки". А ее отец, современник Николая I, переживший его почти на 20 лет, в пяти строках стихотворения, по существу являющегося своеобразной эпитафией царю, дал ему и всему его царствованию убийственную характеристику: "Не Богу ты служил, и не России, / Служил лишь суете своей, / И все дела твои, и добрые, и злые, / Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые: / Ты был не царь, а лицедей". Иные скажут, ну, это все - поэтическое воображение гения русской поэзии. Но вот не менее беспощадный отзыв академика А.В. Никитенко, относящийся к октябрю 1855 г.: "Теперь только открывается, как ужасны были для России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное чувство подавлено; умственное развитие остановлено; злоупотребления и воровство выросли до чудовищных размеров. Все это плод презрения к истине...". Доминирующий над всеми остальными порок николаевского царствования Никитенко видел в том, что люди стремились "казаться, а не быть" на самом деле и повсюду и во всем процветали ложь и лицемерие. Гизо (о Николае I): «Это был актер, питавший больше вкуса к театральным эффектам, чем к событиям исторической драмы». Другой высокопоставленный современник, генерал П.А. Крыжановский очень образно называл Николая I самодержцем чистой воды, не признававшим ничего выше своей воли и державшим "всю Россию в кулаке так крепко, что она только попискивала <...> Суровое это было время, мрачное, тяжелое, подчас беспощадное. В частных собраниях опасались говорить друг с другом не только о государственных делах и мероприятиях, но даже о личных недостатках того или иного сановника, о достоинствах книги, навлекшей на себя гнев цензуры, о политических волнениях в иностранных государствах и т.п. Каким-то непонятным образом эти «либеральные» беседы доходили до сведения властей, и виновные привлекались для расправы в III Отделение". Не удержалась от критических оценок современного ей состояния России и прогнозов относительно ее будущего и Смирнова-Россет: "Мне кажется, - писала она, имея в виду вторую половину царствования Николая I, - что последние пятнадцать лет подавления произвели действие как раз обратное тому, чего желали и что делали, следуя инстинктивным внушениям в высшей степени абсолютной натуры <...> Россия находится не только в критическом, но в кризисном состоянии. Если Европе сулят un grand cataclisme sociale et morale, то какой же катаклизм ждет Россию, у которой приданое - крепостное право?.."
Примечание. Л. Н. Толстой: «Хаджи-Мурат»: «Николай, в черном сюртуке без эполет, с полупогончиками, сидел у стола, откинув свой огромный, туго перетянутый по отросшему животу стан, и неподвижно своим безжизненным взглядом смотрел на входивших. Длинное белое лицо с огромным покатым лбом, выступавшим из-за приглаженных височков, искусно соединенных с париком, закрывавшим лысину, было сегодня особенно холодно и неподвижно. Глаза его, всегда - тусклые, смотрели тусклее обыкновенного, сжатые губы из-под загнутых кверху усов, и подпертые высоким воротником ожиревшие свежевыбритые щеки с оставленными правильными колбасиками бакенбард, и прижимаемый к воротнику подбородок придавали его лицу выражение недовольства и даже гнева. Причиной этого настроения была усталость. Причина же усталости было то, что накануне он был в маскараде и, как обыкновенно, прохаживаясь в своей кавалергардской каске с птицей на голове, между теснившейся к нему и робко сторонившейся от его огромной и самоуверенной фигуры публикой, встретил опять ту маску, которая в прошлый маскарад, возбудив в нем своей белизной, прекрасным сложением и нежным голосом старческую чувственность, скрылась от него, обещая встретить его в следующем маскараде. Во вчерашнем маскараде она подошла к нему, и он уже не отпустил ее. Он повел ее в ту специально для этой цели державшуюся в готовности ложу, где он мог наедине остаться с своей дамой. Дойдя молча до двери ложи, Николай оглянулся, отыскивая глазами капельдинера, но его не было. Николай нахмурился и сам толкнул дверь ложи, пропуская вперед себя свою даму.
- Il y a quelqu'un1 - сказала маска, останавливаясь. Ложа действительно была занята. На бархатном диванчике, близко друг к другу, сидели уланский офицер и молоденькая, хорошенькая белокуро-кудрявая женщина в домино, с снятой маской. Увидав выпрямившуюся во весь рост и гневную фигуру Николая, белокурая женщина поспешно закрылась маской, уланский же офицер, остолбенев от ужаса, не вставая с дивана, глядел на Николая остановившимися глазами.
1 Здесь кто-то есть (фр.).
Как ни привык Николай к возбуждаемому им в людях ужасу, этот ужас был ему всегда приятен, и он любил иногда поразить людей, повергнутых в ужас, контрастом обращенных к ним ласковых слов. Так поступил он и теперь.
- Ну, брат, ты помоложе меня, - сказал он окоченевшему от ужаса офицеру, - можешь уступить мне место.
Офицер вскочил и, бледнея и краснея, согнувшись вышел молча за маской из ложи, и Николай остался один с своей дамой.
Маска оказалась хорошенькой двадцатилетней невинной девушкой, дочерью шведки-гувернантки. Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще, по портретам, влюбилась в него, боготворила его и решила во что бы то ни стало добиться его внимания. И вот она добилась, и, как она говорила, ей ничего больше не нужно было. Девица эта была свезена в место обычных свиданий Николая с женщинами, и Николай провел с ней более часа.
Когда он в эту ночь вернулся в свою комнату и лег на узкую, жесткую постель, которой он гордился, и покрылся своим плащом, который он считал (и так и говорил) столь же знаменитым, как шляпа Наполеона, он долго не мог заснуть. Он то вспоминал испуганное и восторженное выражение белого лица этой девицы, то могучие, полные плечи своей всегдашней любовницы Нелидовой и делал сравнение между тою и другою. О том, что распутство женатого человека было не хорошо, ему и не приходило в голову, и он очень удивился бы, если бы кто-нибудь осудил его за это. Но, несмотря на то, что он был уверен, что поступал так, как должно, у него оставалась какая-то неприятная отрыжка, и, чтобы заглушить это чувство, он стал думать о том, что всегда успокаивало его: о том, какой он великий человек.
Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмом часу, и, сделав свой обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое тело и помолившись богу, он прочел обычные, с детства произносимые молитвы: "Богородицу", "Верую", "Отче наш", не приписывая произносимым словам никакого значения, - и вышел из малого подъезда на набережную, в шинели и фуражке.
Посредине набережной ему встретился такого же, как он сам, огромного роста ученик училища правоведения, в мундире и шляпе. Увидав мундир училища, которое он не любил за вольнодумство, Николай Павлович нахмурился, но высокий рост, и старательная вытяжка, и отдавание чести с подчеркнуто выпяченным локтем ученика смягчило его неудовольствие.
- Как фамилия? - спросил он.
- Полосатов! ваше императорское величество.
- Молодец!
Ученик все стоял с рукой у шляпы. Николай остановился.
- Хочешь в военную службу?
- Никак нет, ваше императорское величество.
- Болван! - и Николай, отвернувшись, пошел дальше и стал громко произносить первые попавшиеся ему слова. "Копервейн, Копервейн, - повторял он несколько раз имя вчерашней девицы. - Скверно, скверно". Он не думал о том, что говорил, но заглушал свое чувство вниманием к тому, что говорил. "Да, что бы была без меня Россия, - сказал он себе, почувствовав опять приближение недовольного чувства. - Да, чтобы была без меня не Россия одна, а Европа". И он вспомнил про шурина, прусского короля, и его слабость и глупость и покачал головой.
Подходя назад к крыльцу, он увидал карету Елены Павловны, которая с красным лакеем подъезжала к Салтыковскому подъезду. Елена Павловна для него была олицетворением тех пустых людей, которые рассуждали не только о науках, поэзии, но и об управлении людей, воображая, что они могут управлять собою лучше, чем он, Николай, управлял ими. Он знал, что, сколько он ни давил этих людей, они опять выплывали и выплывали наружу. И он вспомнил недавно умершего брата Михаила Павловича. И досадное и грустное чувство охватило его. Он мрачно нахмурился и опять стал шептать первые попавшиеся слова. Он перестал шептать, только когда вошел во дворец. Войдя к себе и пригладив перед зеркалом бакенбарды и волоса на висках и накладку на темени, он, подкрутив усы, прямо пошел в кабинет, где принимались доклады.
Первого он принял Чернышева. Чернышев тотчас же по лицу и, главное, глазам Николая понял, что он нынче был особенно не в духе, и, зная вчерашнее его похождение, понял, отчего это происходило. Холодно поздоровавшись и пригласив сесть Чернышева, Николай уставился на него своими безжизненными глазами.
Первым делом в докладе Чернышева было дело об открывшемся воровстве интендантских чиновников; потом было дело о перемещении войск на прусской границе; потом назначение некоторым лицам, пропущенным в первом списке, наград к Новому году; потом было донесение Воронцова о выходе Хаджи-Мурата и, наконец, неприятное дело о студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора.
Николай, молча сжав губы, поглаживал своими большими белыми руками, с одним золотым кольцом на безымянном пальце, листы бумаги и слушал доклад о воровстве, не спуская глаз со лба и хохла Чернышева.
Николай был уверен, что воруют все. Он знал, что надо будет наказать теперь интендантских чиновников, и решил отдать их всех в солдаты, но знал тоже, что это не помешает тем, которые займут место уволенных, делать то же самое. Свойство чиновников состояло в том, чтобы красть, его же обязанность состояла в том, чтобы наказывать их, и, как ни надоело это ему, он добросовестно исполнял эту обязанность.
- Видно, у нас в России один только честный человек, - сказал он.
Чернышев тотчас же понял, что этот единственный честный человек в России был сам Николай, и одобрительно улыбнулся.
- Должно быть, так, ваше величество, - сказал он.
- Оставь, я положу резолюцию, - сказал Николай, взяв бумагу и переложив ее на левую сторону стола.
После этого Чернышев стал докладывать о наградах и о перемещении войск. Николай просмотрел список, вычеркнул несколько имен и потом кратко и решительно распорядился о передвижении двух дивизий к прусской границе.
Николай никак не мог простить прусскому королю данную им после 48-го года конституцию, и потому, выражая шурину самые дружеские чувства в письмах и на словах, он считал нужным иметь на всякий случай войска на прусской границе. Войска эти могли понадобиться и на то, чтобы в случае возмущения народа в Пруссии (Николай везде видел готовность к возмущению) выдвинуть их в защиту престола шурина, как он выдвинул войско в защиту Австрии против венгров. Нужны были эти войска на границе и на то, чтобы придавать больше весу и значения своим советам прусскому королю.
"Да, что было бы теперь с Россией, если бы не я", - опять подумал он.
- Ну, что еще? - сказал он.
- Фельдъегерь с Кавказа, - сказал Чернышев и стал докладывать то, что писал Воронцов о выходе Хаджи-Мурата.
- Вот как, - сказал Николай. - Хорошее начало.
- Очевидно, план, составленный вашим величеством, начинает приносить свои плоды, - сказал Чернышев.
Эта похвала его стратегическим способностям была особенно приятна Николаю, потому что, хотя он и гордился своими стратегическими способностями, в глубине души он сознавал, что их не было. И теперь он хотел слышать более подробные похвалы себе.
- Ты как же понимаешь? - спросил он.
- Понимаю так, что если бы давно следовали плану вашего величества - постепенно, хотя и медленно, подвигаться вперед, вырубая леса, истребляя запасы, то Кавказ давно бы уж был покорен. Выход Хаджи-Мурата я отношу только к этому. Он понял, что держаться им уже нельзя.
- Правда, - сказал Николай.
Несмотря на то, что план медленного движения в область неприятеля посредством вырубки лесов и истребления продовольствия был план Ермолова и Вельяминова, совершенно противоположный плану Николая, по которому нужно было разом завладеть резиденцией Шамиля и разорить это гнездо разбойников и по которому была предпринята в 1845 году Даргинская экспедиция, стоившая стольких людских жизней, - несмотря на это, Николай приписывал план медленного движения, последовательной вырубки лесов и истребления продовольствия тоже себе. Казалось, что, для того чтобы верить в то, что план медленного движения, вырубки лесов и истребления продовольствия был его план, надо было скрывать то, что он именно настаивал на совершенно противоположном военном предприятии 45-го года. Но он не скрывал этого и гордился и тем планом своей экспедиции 45-го года и планом медленного движения вперед, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили один другому. Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовал уже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простым здравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы они ни были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собою, становились и осмысленны, -и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их делал.
Таково было и его решение о студенте медико-хирургической академии, о котором после кавказского доклада стал докладывать Чернышев.
Дело состояло в том, что молодой человек, два раза не выдержавший экзамен, держал третий раз, и когда экзаменатор опять не пропустил его, болезненно-нервный студент, видя в этом несправедливость, схватил со стола перочинный ножик и в каком-то припадке исступления бросился на профессора и нанес ему несколько ничтожных ран.
- Как фамилия? - спросил Николай.
- Бжезовский.
- Поляк?
- Польского происхождения и католик, - отвечал Чернышев.
Николай нахмурился.
Он сделал много зла полякам. Для объяснения этого зла ему надо было быть уверенным, что все поляки негодяи. И Николай считал их таковыми и ненавидел их в мере того зла, которое он сделал им.
- Подожди немного, - сказал он и, закрыв глаза, опустил голову.
Чернышев знал, слышав это не раз от Николая, что, когда ему нужно решить какой-либо важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений, и что тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собою самое верное, как бы какой-то внутренний голос говорил ему, что нужно сделать. Он думал теперь о том, как бы полнее удовлетворить тому чувству злобы к полякам, которое в нем расшевелилось историей этого студента, и внутренний голос подсказал ему следующее решение. Он взял доклад и на поле его написал своим крупным почерком: "Заслуживает смертной казни. Но, слава богу, смертной казни у нас нет. И не мне вводить ее. Провести 12 раз сквозь тысячу человек. Николай",- подписал он с своим неестественным, огромным росчерком.
Николай знал, что двенадцать тысяч шпицрутенов была не только верная, мучительная смерть, но излишняя жестокость, так как достаточно было пяти тысяч ударов, чтобы убить самого сильного человека. Но ему приятно было быть неумолимо жестоким и приятно было думать, что у нас нет смертной казни.
Написав свою резолюцию о студенте, он подвинул ее Чернышеву.
- Вот, - сказал он. - Прочти. Чернышев прочел и, в знак почтительного удивления мудрости решения, наклонил голову.
- Да вывести всех студентов на плац, чтобы они присутствовали при наказании, - прибавил Николай.
"Им полезно будет. Я выведу этот революционный дух, вырву с корнем", - подумал он.
- Слушаю, - сказал Чернышев и, помолчав несколько и оправив свой хохол, возвратился к кавказскому докладу.
- Так как прикажете написать Михаилу Семеновичу?
- Твердо держаться моей системы разорения жилищ, уничтожения продовольствия в Чечне и тревожить их набегами, - сказал Николай.
- О Хаджи-Мурате что прикажете? - спросил Чернышев.
- Да ведь Воронцов пишет, что хочет употребить его на Кавказе.
- Не рискованно ли это? - сказал Чернышев, избегая взгляда Николая. - Михаил Семенович, боюсь, слишком доверчив.
- А ты что думал бы? - резко переспросил Николай, подметив намерение Чернышева выставить в дурном свете распоряжение Воронцова.
- Да я думал бы, безопаснее отправить его в Россию.
- Ты думал, - насмешливо сказал Николай. - А я не думаю и согласен с Воронцовым. Так и напиши ему.
- Слушаю, - сказал Чернышев и, встав, стал откланиваться.
Откланялся и Долгорукий, который во все время доклада сказал только несколько слов о перемещении войск на вопросы Николая.
После Чернышева был принят приехавший откланяться генерал-губернатор Западного края, Бибиков. Одобрив принятые Бибиковым меры против бунтующих крестьян, не хотевших переходить в православие, он приказал ему судить всех неповинующихся военным судом. Это значило приговаривать к прогнанию сквозь строй. Кроме того, он приказал еще отдать в солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч душ государственных крестьян в удельные.
- Я делаю это потому, что считаю это нужным, - сказал он. - А рассуждать об этом не позволяю.
Бибиков понимал всю жестокость распоряжения об униатах и всю несправедливость перевода государственных, то есть единственных в то время свободных людей, в удельные, то есть в крепостные царской фамилии. Но возражать нельзя было. Не согласиться с распоряжением Николая - значило лишиться всего того блестящего положения, которое он приобретал сорок лет и которым пользовался. И потому он покорно наклонил свою черную седеющую голову в знак покорности и готовности исполнения жестокой, безумной и нечестной высочайшей воли.
Отпустив Бибикова, Николай с сознанием хорошо исполненного долга потянулся, взглянул на часы и пошел одеваться для выхода. Надев на себя мундир с эполетами, орденами и лентой, он вышел в приемные залы, где более ста человек мужчин в мундирах и женщин в вырезных нарядных платьях, расставленные все по определенным местам, с трепетом ожидали его выхода.
С безжизненным взглядом, с выпяченною грудью и перетянутым и выступающим из-за перетяжки и сверху и снизу животом, он вышел к ожидавшим, и, чувствуя, что все взгляды с трепетным подобострастием обращены на него, он принял еще более торжественный вид. Встречаясь глазами с знакомыми лицами, он, вспоминая кто - кто, останавливался и говорил иногда по-русски, иногда по-французски несколько слов и, пронизывая их холодным, безжизненным взглядом, слушал, что ему говорили.
Приняв поздравления, Николай прошел в церковь.
Бог через своих слуг, так же как и мирские люди, приветствовал и восхвалял Николая, и он как должное, хотя и наскучившее ему, принимал эти приветствия, восхваления. Все это должно было так быть, потому что от него зависело благоденствие и счастье всего мира, и хотя он уставал от этого, он все-таки не отказывал миру в своем содействии. Когда в конце обедни великолепный расчесанный дьякон провозгласил "многая лета" и певчие прекрасными голосами дружно подхватили эти слова, Николай, оглянувшись, заметил стоявшую у окна Нелидову с ее пышными плечами и в ее пользу решил сравнение с вчерашней девицей.
После обедни он пошел к императрице и в семейном кругу провел несколько минут, шутя с детьми и женой. Потом он через Эрмитаж зашел к министру двора Волконскому и, между прочим, поручил ему выдавать из своих особенных сумм ежегодную пенсию матери вчерашней девицы. И от него поехал на свою обычную прогулку.
Обед в этот день был в Помпейском зале; кроме меньших сыновей, Николая и Михаила, были приглашены: барон Ливен, граф Ржевусский, Долгорукий, прусский посланник и флигель-адъютант прусского короля.
Дожидаясь выхода императрицы и императора, между прусским посланником и бароном Ливен завязался интересный разговор по случаю последних тревожных известий, полученных из Польши.
- La Pologne et le Caucase, ce sont les deux cauteres de la
Russie, - сказал Ливен. - II nous faut cent mille hommes a peu
pres dans chacun de ces deux pays1.
Посланник выразил притворное удивление тому, что это так.
- Vous dites la Pologne, - сказал он.
- Oh, oui, c'etait un coup de maitre de Maeternich de nous en
avoir laisse d'ambarras...2
1 Польша и Кавказ - это две болячки России. Нам нужно покрайней мере сто тысяч человек в каждой из этих стран
(фр.).
2 - Вы говорите, Польша.
- О да, это был искусный ход Меттерниха, чтобы причинить нам затруднения... (фр.)
В этом месте разговора вошла императрица с своей трясущейся головой и замершей улыбкой, и вслед за ней Николай.
За столом Николай рассказал о выходе Хаджи-Мурата и о том, что война кавказская теперь должна скоро кончиться вследствие его распоряжения о стеснении горцев вырубкой лесов и системой укреплений.
Посланник, перекинувшись беглым взглядом с прусским флигель-адъютантом, с которым он нынче утром еще говорил о несчастной слабости Николая считать себя великим стратегом, очень хвалил этот план, доказывающий еще раз великие стратегические способности Николая.
После обеда Николай ездил в балет, где в трико маршировали сотни обнаженных женщин. Одна особенно приглянулась ему, и, позвав балетмейстера…»
Примечание. М. Цветаева, «Мой Пушкин»: «Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей Jane Eyre {"Джен Эйр" - роман английской писательницы XIX века Шарлотты Бронте.} - Тайна красной комнаты.
В красной комнате был тайный шкаф.
Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери - "Дуэль".
Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням - а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый - Пушкин, отходящий - Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистых деревец, убил.
Первое, что я узнала о Пушкине, это - что его убили. Потом я узнала, что Пушкин - поэт, а Дантес - француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и - вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, - об этом _животе_ поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. С пушкинской дуэли во мне началась _сестра_. Больше скажу - в слове _живот_ для меня что-то священное,- даже простое "болит живот" меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили.
О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила - поэта. А Гончарова, как и Николай I-ый - всегда найдется.»
Один с Природой…
Уединения пустынный уголок,
Весны первичная пора;
Среди берез, у талых вод,
На склоне, прямо у ствола,
(Где мирно плёскалась вода),
Красой Природы вдохновлен,
С открытым сердцем, углублен,
Стоял, задумчив, Сатана…
И, бросив камень в гладь воды,
Ее кругами зачарован,
Как тихо!.. марево вдали…
Он словно спит, он околдован:
«Не уж-то это все реально?
Есть Я – и это все вокруг,
Так много, сложно, театрально,
И средь всего – сознанье вдруг?!.»
Прохладный ветер шаловливый
И Солнца луч златой, игривый,
Его кудрявя вольно прядь,
Сребрили вод прозрачных гладь,
Где, словно дымка, – корабли,
Подняв по ветру паруса,
Посланцы неба и земли, –
Скользили мирно облака…
Из древа раны капли слезы,
Струились соки вдоль ствола –
Весенне-томный плач берёзы;
На ветке рядом два скворца…
Прозрачен воздух, свеж и тёпел,
И Он душой свободен, волен,
Весенней легкостью томим,
Вновь в чувствах весь, неудержим;
Вертеп насилия и крови,
Души тяжелый, жуткий мрак,
Сознанье долга, твердость воли,
Стремленье ввысь… и вечный крах –
Все в нем рассеял мирный свет,
И позабыв тревоги войн,
Художник ныне Он… поэт,
В Природу всей душой влюблен;
Ее любовник неизбывный,
Послушник, инок, странник мирный,
Что жизни краткий свой досуг
Ей в сердце свято посвятил,
Творец… и сам творенье мук,
Свободный Дух в миру явил:
Блеснув на миг, что вешний цвет,
Пав провозвестником побед…
P. S
…И, бросив камень в гладь воды,
Ее кругами зачарован,
Как тихо!.. марево вдали…
Он словно спит, он околдован:
«Не уж-то это все реально?
Есть Я – и это все вокруг,
Так много, сложно, театрально,
И средь всего – сознанье вдруг?!.»
Казнь Миледи
Луна, в багряном саване купаясь,
Дозором смотрит в мрачный лес,
Гроза… бушует ветер, надрываясь…
Миледи жмет нательный крест…
Предчувствье смерти роковое,
Преддверье вечного ничто,
«И нет! Оставили б в покое!..»
Но всё сошлось против Нее…
Сознанье жизни быстротечной,
Могилы хладная печать,
Желанье стать, порог предвечный,
Но неотвратно… умирать…
Любовь гасконца - луч надежды
В безмерном царстве бытия, -
То лишь мгновенье… тяжки вежды,
И пропасть так уже близка…
Стремится лодка… скоро берег,
Харон гребет, рука тверда,
Графиня рвется… узел крепок…
Старанье, страсть… освобождена…
Инстинкт звериный, жажда жизни…
Но небом послан приговор,
Упала в грязь… «Не деться, видно…»
Открылась шея под топор…
Блеснул удар… палач уверен…
На землю пала голова…
Срок жизни женщины отмерен,
Смывает дождь следы Ея…
Пред нею брошен красный плащ;
«Свершилось божие отмщенье!» -
Воскликнул праведно палач,
И грешницу прияло вод стремленье…
Волчица (польская)
Хутор у леса… ночная Луна,
Теплится в хате очаг,
В доме хозяйка нынче одна,
А за окном холод и мрак…
Польская пана красива,
С мелкой горбинкою нос,
Гордая, с норовом, страстно люблива,
Светло-волнистая россыпь волос…
То ли призывно, унюхав еду,
То ли от женщины чуя родство,
Стоя, волчица воет в лесу, -
Мол, мы с тобой заодно…
А, может, и волка воем зовет,
Гладно и хладно в бору;
Ей одиноко… на зов он придет,
В острых зубах принесет ей еду.
Пан же в далекой, чуждой земле,
Чуял тревогу внутри,
Страх… и тоску по родной стороне,
Сердце металось в груди…
Где-то поблизости плещет вода, -
Вечность часов, отмеряющих миг;
Сыро, промозгло, пожухла трава…
Ворона черного крик…
Кладбище утром… тайны огни,
Светятся души умерших,
В сумраке бледном темнеют кресты,
Метя под землю ушедших…
***
Ночная Африка… огни
Над темным пологом воды…
Зверины, дики крики…
Древесных масок лики…
***
Африканка молодая,
Дикая, как лань;
Видно, кровь в тебе родная
Средь песков и пальм.
***
Дикое буйство Африки,
Яркая солнечность света,
Пестрое опахало… Паприка –
Черный владыка рассвета.
Девушка эбенового цвета,
Темная тайна глубин,
Страсть… и томленье поэта,
Раб он Ее… и Ее Господин…
***
Тень над Африкой скользит,
Люди, словно тени,
Солнце знойное палит,
Кровь дика на пене…
***
Негритянка пред зерцалом
Погляделась, покрутилась,
Отразилась в темно-алом,
Да сама в себя влюбилась.
***
Девушка-шоколадка
В шоколадного цвета чулках,
Бьет каблучком, как лошадка,
В красных, на шпильках, туфлях.
***
Карнавал африканских масок,
Топот голых пят у костра,
Тамтамы звучат, шум плясок,
Пламя желаний, огня…
***
В ночи надрывный стук,
Надрывный стук тамтама,
И топот ног, подъятье рук,
И чёрной страсти опахало…
Примечание. Африка естественна в своей первобытности, непосредственности, физической силе и красоте, дикости и простоте; для Природы же важен этот одновременный разрыв между первобытностью и цивилизацией, чтобы человечество не вырождалось…
Примечание. Да и русская поэзия достигла своего солнечного зенита благодаря африканской крови…
***
Как хороши Ирана розы,
Краса какая у девиц:
Глаза черны и чёрны косы,
И голоса, что щебет птиц.
(Примечание. «Персидские мотивы», С. Есенин
http://starboy.name/espers.htm)
***
Сады Ирана волшебством чаруют,
В пустыне призрачный дворец -
Всё о гордыне повествует
И о грехе, во власти коем человек.
***
Лицом касаться ног твоих –
Нет боле счастья для меня,
Их сжать в объятиях своих –
Бесстыдная мечта моя.
***
Беседка поэта,
Где с милой познал
Он радость рассвета,
Вкушая фиал…
По кущам в округе
Звенят соловьи
Призывом подруги
В предутро весны…
***
Под Луной не зрим, один,
Он сидел, пророк пустынь.
***
(цветок Ирана)
Пламенем тюльпана
Рдеется краса,
Что цветок Ирана,
Юная Айша.
Ясные ланиты,
Темнота очей,
Губы не испиты
В сладости ночей.
Прошуршат шальвары
В зелени садов,
Пыхнут ароматы
Пылью со цветов.
***
(по мотивам песни «Персия, Персия…»
из «Алибабы и сорока разбойников»)
Персия, Персия,
Цветущий сад,
Персия, Персия,
Пряный аромат.
Персия, Персия,
Персики висят,
Персия, Персия,
Треснутый гранат.
Персия, Персия,
Пёстрый край,
Персия, Персия,
О, Аллаха рай!
Персия, Персия,
Алый мак,
Персия, Персия,
Бородач-араб.
Персия, Персия,
Пышные цветы,
Персия, Персия,
Розы, соловьи.
Персия, Персия,
Персиянка-дочь,
Персия, Персия,
Полумесяц, ночь.
***
Поспешим мы в Харабат,
Где певал поэт и маг,
Где закутавшись в халат,
Сам Хафиз творил Намаз.
***
Бездельник-дервиш до вина охоч
Порог Ее гладил в лунную ночь.
Ступени Ее – подушка его голове,
Всю пыль он обтер в сладком сне.
***
Птиц весенних звонкий щебет,
На Востоке сладок щербет,
Дочь красива у паши;
Да и туфли хороши!
В пёстром, шёлковом халате
Средь цветов в красном наряде,
Пей, будь весел от души;
Да и туфли хороши!
Дива смуглая Ирана,
Нрав – чиста строка Корана,
Ступни ж хвалят дервиши;
Да и туфли хороши!
У дверей дворца халифа
Стоит стража духом лиха,
Держат строго палаши;
Да и туфли хороши!
Сам халиф сидит за чаем
В раззолоченном диване,
Вкруг толкутся толмачи;
Да и туфли хороши!
Дивы вечера Денницы*
На Востоке прячут лица,
Закрывают в паранджи;
Да все ж туфли хороши!
*Геспера – Моей звезды, планеты Венеры, богини любви, Зухры
***
Дыханье девушки любимой –
Дыханье мая по цветам,
Когда пройдет полями мимо,
Подобно Солнцу и ветрам.
***
Запутался в чёрных волосах,
Парис – любовник юный,
Он с дивой нежился в садах,
Красою лепкокудрой.
***
О, бутон прекрасной розы,
Открой мне сердце,
Сделай его горячим,
Как горный ключ.
***
О Ночь, сокрывающая покровом,
О Ночь, беременная от Солнца,
О Ночь, таящая преступность,
О Ночь, врачующая раны,
О Ночь, бегущая от дня,
Подари себя влюбленным!
***
Средь алых тюльпанов
Твоя красота,
Невинна улыбка,
Темнеют глаза…
***
Девушка черноглазая-любимая,
Чёрной чадрою покрытая,
Отказала ему, неверному-милому,
Ибо Аллаху не верен великому.
Вся родня ее, братья грозные,
Запретили ей встречаться с ним,
Что ж вы делаете на его земле ро’дной,
Коль с законом пришли своим?!.
***
Утра луч,
Муэдзина глас,
Над мечетью серп,
О спаси, Аллах!
***
Самшитовые рощи
Пахнут пуще,
Когда нальются мощью
Деревья в куще.
***
(В Грузии)
Чигиури бродит
В грусти по садам,
Там присядет, водит
Ручкой по водам…
Жизнию томится
Сердце без любви,
Под Луной не спится,
Муки до зари…
***
(высота горного духа Армении)
Стоит горянка среди скал,
Внизу шумит, пьянея вал,
Стремглава горная река,
И так крута же высота…
***
Ника-колыбель, Ника – яхта и Ника - Госпожа
Ночью звездною безлунной
Бликом тонким серебра
Перед берегом безлюдным
Отражается вода.
В бухте тихо и спокойно,
Море плещется в миноре,
Спится сладко и покойно,
Укачавшись на просторе.
В колыбели-яхте тихо,
Занавески на окне,
Нет дождя и шторма-лиха,
Ника дремлет в забытье.
***
(светлая Ника осенью)
Хозяйка идет по осеннему парку,
Листва на тропе припадает к ногам,
С первым лучом поднялась спозаранку,
Равная с Солнцем богам...
***
(Нике)
Преклонив колена перед дверью,
Я покорно ждал Ее,
Люди проходили лестничною клетью…
Думая о Ней, мне было все равно.
Мне хотелось прослужить Ей вечность,
Тем, кому укажет из своих подруг,
Унижаясь в бездну-бесконечность,
Быть рабом, готовым для услуг.
Боль в коленях сочеталася с любовью,
Я, как пес бездомный, голодал,
Нежностью томим, не скрою,
Я пред дверью ниц уже лежал...
(раб)
***
(наездница на людях-рысаках,
послушных шпорам)
Раб пасется на лужайке,
Преотличнейший рысак;
Госпожа в трико и лайке,
Да в английских сапогах.
Между ног главу сожмет,
На макушку руки сложит,
Верхом станет, раб заржет,
Рысаком покорно служит.
***
(развлечение господ)
На лужайке близ лесочка
Отдыхали господа,
Раб, что маленькая кочка,
Был у ног, у их стола.
Он господ всех развлекал,
Под столом у ног сидел,
Кто б куда его послал,
Так стрелою в раз летел.
Здесь кнутом его пороли,
Изваяньем становили,
В наказание кололи,
Да собаками травили.
Он же верно все служил,
Сапоги внизу лобзал,
Между ног, как пес, кружил,
У стола поднос держал.
Да и всех он полюбил,
Хоть его они секли,
Язычком им туфли мыл,
Дамы были с ним милы!
***
Под зонтом на колеснице
Пожелает Госпожа
По владеньям прокатиться –
В упряжь запряжет раба.
Удила раб зажимает,
Руку чувствует в узде,
Колесницу быстро катит,
Верно служит Госпоже.
(несколько тематическое)
***
В метро я стоял позади молоденькой, но очень модной и вызывающей девушкой в черной куртке; ее черный хвостик волос бил мне прямо в лицо, я просто, чуть ли не утыкаясь, нюхал аромат Ее волос… она же специально пододвигалась ко мне спиной, всякий раз отставляя ножку назад так, что я нижним местом соприкасался с Ее задней частью… и, замирая, сам отодвигался назад… ибо стоял очень близко к Ней… но она опять проделывала тоже самое, видимо, прикалываясь, при этом я держался рукой за поручень прямо над Ее головой, вместе с Нею (с Ее спины) читая Ее гламурную книжку… О, как мне хотелось упасть к ногам этой черной Госпожи, став Ее послушником, вперемежку с ванильным желанием обладать Ею!.. (вот такая вот игра!..) При этом мы оба чувствовали, что происходит, но не говорили об этом, делали вид, как будто ничего не происходит. Но даже люди вокруг поворачивались и обращали на нас внимание…
***
Был на даче в гостях, три девушки, как три грации, в купальниках сидели за столом, одна положила ноги на свободное кресло. Один я стоял подле них, не смея присесть. Как будто что-то чувствуя, они давали мне поручения и наказы, и я старался все исполнить… очень хотелось быть подле их ног…
***
Дрожать от страха и наслаждения под ножками Домины…
***
FemDom – как измерение бездны человека…
***
Глубокое унижение (погружение) в Теме…
***
(унижение в наказание Змия подле яблони грехопадения человека) Госпожа Ника, я страстно лижу Вам пятки, ноги, словно прося прощения за грех соблазнения первой Женщины, Евы, познавшей всю сладость земной любви…
***
Мое падение перед Госпожой Никой – словно падение Самсона перед Далилой, - прямо библейский сюжет…
***
Женские туфли из змеиной кожи… (смотрятся властно-элегантно, обжимая Ее ножки…)
***
Женские банные тапочки… (исцеловал бы)
***
Голенькие девчонки в бане, в парной на деревянном полке… Раб стоял на четвереньках, служа теплой, кожаной, человечей подставкой для их ножек, божественных стоп… каждую девчонку раб встречал из бассейна, вытирал сухим полотенцем Ей ножки, подносил и обувал тапочки… а также, стоя на коленях, прислуживал в душе, мыл с мылом их тела… при этом помня, что в присутствии Госпожей раб должен находиться лежа, либо на коленях, глаза опуская вниз, не смея поднимать без особого на то повеления… Позже, когда девчонки отдыхали за столом, раб находился под столом… и каждую, какая бы ни захотела, удовлетворял язычком… Раб для девичника…
***
На застекленной остановке, стоя на коленях, переобувал спортивной девушке роликовые коньки… служил как шестерка…
***
Мужчина – как красная ковровая дорожка для восхождения Женщины к успеху…
***
(Власть ФемДома)
Одно из самых унизительных, когда почтенный, уважаемый в летах человек, ползая на коленях, вынужден сносить (и не сметь даже пикнуть) все издевательства от простых, дерзких девчонок, решивших позабавиться с ним, должен подчиняться и, лежа в их ножках, благодарить…
***
Жесткая Домина одним своим видом внушила ему стать на колени, жестом – взять в руки Ее стопы и, поклоняясь, начать старательно массировать… Настоящая Госпожа…
***
Теперь на улице, в транспорте я смотрю девушкам, женщинам в ноги, готовый, если пожелают, служить… раб женского пола…
***
В присутствии Женщин-амазонок стоять на коленях, опустив глаза…
***
Перед любой (красивой) Женщиной раб (хотя бы в душе) стоит на коленях, склонившись…
***
У Госпожи маникюр под цвет змеиной кожи… сумка из змеиной кожи… шарфик из змеиной кожи… пояс из змеиной кожи… перчатки из змеиной кожи… кошелек из змеиной кожи… серебряные часики на ремешке из змеиной кожи… кольцо в виде змейки… плащ из змеиной кожи... абажур из змеиной кожи… коврик-половик из змеиной кожи, - в отместку Змию…бедный Сатана… http://starboy.name/franc/zmiy.html
***
Женский стиль: гюрза, кобра, медянка и т.п…
***
Лежать рабом в ногах беременной Женщины. Попирает змия…
***
Просто подчиниться повелению незнакомой Женщины…
***
Мыть ноги новой русской… и потом хлебать водичку из тазика…
***
Идеальный раб – незаметен, как вещь среди иных вещей, безмолвен, как тень, среди теней, способен к подчинению, как глина в руках мастерицы, послушен, как мягкая, плотно облегающая перчатка на женской руке, податлив, как вода, принимающая требуемую форму, сосредоточен на служении и на Госпоже, как многоволновый приемник…
***
Раб пришелся по ноге, как сапог…
***
Невидимо служить, словно раб-дух-джин…
***
Массаж стоп – счастье ног.
(тематические моменты в творчестве иных авторов, хотя многое и не БДР, то есть и не законная Тема):
Африканская поэзия, тематика: рабство, черный раб, белый Господин http://starboy.name/afrrab.htm Заставляет задуматься над нетематическим рабством, но что может иметь все же и сексуальный подтекст в тематичной натуре (кстати, Гитлер, как имеющий тематичную натуру обострил именно отношения расового неравенства, господства-рабства). Лично я, как и Госпожа Ника, против нетематичного рабства...
Алан Голд, воспеватель женщин-лидеров-воителей, «Королева пиратов, Грэйс О'Молли» (любимые страницы из книги) http://starboy.name/grace.htm
Олег Суриков, фемдом, стихи про девчонок http://starboy.name/oleg.htm
Это про власть Снежной Королевы, жизнь-безжизненность
(Вероника Тушнова):
«Морозный лес.
В парадном одеянье
деревья-мумии, деревья-изваянья...
Я восхищаюсь этой красотой,
глаз не свожу,
а сердцем не приемлю.
Люблю землею пахнущую землю
и под ногой
листвы упругий слой.
Люблю кипенье, вздохи, шелест, шорох,
величественный гул над головой,
брусничники на рыжих косогорах,
кочкарники с каемчатой травой...
Труд муравьев, и птичьи новоселья,
и любопытных белок беготню...
Внезапной грусти,
шумного веселья
чередованье
по сто раз на дню.
Люблю я все, что плещется, струится,
рождается, меняется, растет,
и старится,
и смерти не боится...
Не выношу безжизненных красот!
Когда январским лесом прохожу я
и он молчит,
в стоцветных блестках сплошь,
одно я повторяю, торжествуя:
«А все-таки ты скоро оживешь!»
P. S. Картинки:
Оттенки Женского Доминирования
http://starboy.name/franc/ten1.html
http://starboy.name/franc/ten2.html
http://starboy.name/franc/ten3.html
http://starboy.name/franc/ten4.html
http://starboy.name/franc/ten5.html
Чем не ФемДом?
http://starboy.name/franc/telo.html
Картины:
http://starboy.name/franc/kart.html
http://starboy.name/franc/pictur.html
***
Испанские плантаторы.
***
Конкистадоры.
***
Кортес.
***
Кубинские плантаторы.
***
Их вольные барышни… с веерами… и зонтами от Солнца…
***
Чернокожая кубинка.
***
Sexual Куба.
Примечание. Улицы Гаваны
http://starboy.name/fdm/files/kub1.html
http://starboy.name/fdm/files/kub2.html
***
(кубинка)
Легкость неба голубого,
Кожа цвета шоколада,
Море бурно, не спокойно,
Пена плещет у причала…
Ноги стройные, как пальмы,
Знойность Африки далекой,
Танец буйный, танец плавный
Девы Кубы темноокой.
P. S. Солнце обжигает и море ласкает бархатистую темную кожу…
***
Мисс Гавана.
***
Чунга-Чанга.
***
(кубинской Сапфо)
Когда повеет с моря бриз,
Нальется парус грудью в полосе,
И часто слышится во сне
Прощанье с Кубою Гертрудис…
***
Девушка кубинка с грифом гитары – вместо позвоночника…
***
Одинокая кубинка –
Это нонсенс,
Юная кубинка –
Это плюс.
***
Голубь над фонтаном – свобода над водой…
***
Я пью, как горький напиток,
Поэзию Кубы родной,
Родился бы черным – от Солнца избыток,
И был бы я негр – парень простой.
***
Море, Солнце, ветер…
Темнокожий брат
Негритяночку приметит,
Зубы – белый ряд…
Ресторан портовый,
Для прохлады – сок,
Молодой, фартовый,
Весел парень-мот.
Бархатная кожа –
Девушка-изыск,
Страсть ночного ложа,
Ветреный каприз…
***
Могучий черный кол,
Как эбеневый ствол,
Вогнать в нежную плеву,
Чтоб слабость пронзила деву…
***
Покорно мы сносим удары бичей
И тяжесть ножных кандалов,
Рабы мы господ, господ-богачей,
Нам в сладость железо оков.
И пусть над плантацией властвует бич,
Пусть цепи, колодки – нам узила,
Рабы мы, закон для нас – линч,
Закусим покорно во рту удила.
***
Кубинец солдатый
Средь тростника,
В очках, бородатый, -
Свобода, борьба!
Федель будет с нами,
Федель будет в нас;
Горячая лава
Народных масс.
***
(в дикой Мексике)
Кактус, пустыня, сомбреро,
Кожа, текила, седло,
Выжжена степь… кабальеро
Крепко сжимает ружье…
Вывеска скрипнула, двери,
Вход в деревенский бордель,
Женщина, страстная пери,
Спутница жизни… барьер.
Церковь, собранье, дорога,
В трауре люди мрачны,
Лица безмолвны у гроба,
Обувь в дорожной пыли…
***
Мексиканская гитара
Плачет ночи напролет,
Молодых влюбленных пара
И танцует, и поет…
Звонко бьются кастаньеты,
Обнажает платье страсть,
Наземь брошены сомбреро,
Поцелуй пронзает стать…
***
Мексика; оранжевые краски
И ярко-солнечный орнамент,
Огни, сомбреро, маски
И пылкость танца манят…
(стихотворение на тему ожиданий северина)
***
(еженощные бдения слуги)
Раб-северин в полночи ждущий
Явления премудрой Госпожи;
Как темен час гнетущий
И чувства все напряжены…
Но вот вдруг проблеск-появленье, -
И в чувствах образом отозвалось
За тысяч верст Ее движенье, -
По проводам как будто пронеслось…
Слуга воспрянет восхищенно,
Он рад коснуться Госпожи,
Хотя б душою… преклоненно
Ее любимой им Души…
На День рождения, появления на Свет Принцессы:
***
Бог ниспослал на Свет Девицу
(Для усиления фемдома),
Я позабыл свою цевницу
От ниспослания такого.
Уже Ей пяточку целую, -
В знак почитания Принцессы,
Ее как Девочку балую,
Склонясь покорно к колыбели.
Рожденье парня значит много,
Рожденье девочки – вдвойне:
В знак почитания ФемДома
Да и Рождения вообще.
(В душе раб Матери Королевы и Ее Принцессы)
***
Из Тьмы неведомой ничто, -
Загадка Матери-Природы, -
Нам зреть Рождение дано,
Как происходят жизни роды.
Сначала завязь бытия,
Созданье и развитье Человека,
И дале – биография,
Художество, творенье века.
Стихи ДС садо-мазо 1 Острые истории
© Copyright: Андрей Петербургский, 2017
Свидетельство о публикации №117021006602
Свидетельство о публикации №117021006602
Рецензии