Пушкин как спасение. Егор Холмогоров

 Егор ХОЛМОГОРОВ


            «Пушкин — это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет», — утверждал Николай Васильевич Гоголь. И не преувеличивал со сроками. Скорее даже наоборот. 6 июня 2015 года мы отмечали 216-й день рождения поэта, однако тип русского человека, блеснувший нам в Пушкине, до сих пор является редкостью.
Нечасто среди современников увидишь человека широкого европейского образования, смелого в мысли, творческого во всех жизненных проявлениях, но при этом искренне и самоотверженно любящего Отечество, презирающего клеветников России и яростно обличающего ее врагов. Зато не счесть тех, кто сочетает вымышленную креативность и полуграмотность, почерпнутую из одной западной книги, с неистовой ненавистью ко всему русскому.

Нечасто встретишь и того, кто обладает подлинным аристократизмом духа, не говоря уж о принадлежности к древнейшему боярскому роду, но при этом проникнут глубоким и искренним уважением к простому русскому человеку, способен сказать в его защиту, например, такие слова: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего». Напротив, хватает самозванцев, которые на презрении к простому соотечественнику и смрадном социальном расизме строят свои претензии на самозваное «первородство».

Нечасто увидишь тех, кто, пылая ненавистью к деспотизму, воспевая вольность и гражданственность, не стесняясь перечить даже царям, при этом восхищенно созерцает русскую историю, старается глубоко в нее проникнуть и клянется честью, что «ни за что на свете не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой Бог нам ее дал». Зато сплошь и рядом мы видим маляров негодных, зачерпнувших из ведра немного грязной краски, которой они пачкают лики святых и драгоценные фрески нашей старины. Нет в этих писаках ни смелости, ни истинного гражданского мужества, но через край — продажности и готовности отдаваться хоть своему, хоть чужому начальству за презренное злато.

Пушкин был и остается нашей внутренней мерой, в которую мы еще не выросли. Среди сурового времени — и в России, и в Европе, и за тридевять морей — он жил как свободный просвещенный независимый и в чем-то индивидуалистичный человек. Однако не отчужденный ни от своего народа, ни от общества, в котором пребывал: заботливый об усовершенствовании государства гражданин, пламенный — именно русский — патриот, при всей мировой широте собственных умственных интересов.

Столь огромный Пушкин стадам современных Сальери доставляет дискомфорт, а потому они пытаются заузить его по своему размеру. То делают из Александра Сергеевича унылого фрондера и безбожника. То развратника, картежника и шута. То с наглой ухмылкой объявляют его «негром», в худших традициях южноамериканских штатов XIX века («капля негритянской крови окрашивает все»). То пытаются выставить революционером, заговорщиком, внутренним эмигрантом, иностранцем в родном Отечестве. В последние десятилетия вокруг Пушкина сложилась душная атмосфера клеветы, хихиканий, дремучего воинствующего невежества. Пользуясь тем, что дух школьных «хрестоматий» отдаляет молодежь от понимания великого поэта, его превратили в карикатуру, в поп-идола.

Факты игнорируются полностью. Не хотят замечать ни глубокой преданности Пушкина государю и его отвращения к революционным переворотам, ни патриотизма, который выражался так, что в терминологии современных «общечеловеков» он попал бы в разряд крайних шовинистов. Сальные сплетники не хотят и не могут замечать разницы между романтической маской, обычной для эпохи, когда у поэтов принято было быть влюбленным во всех женщин сразу, и реальным, довольно сдержанным, насмешливым, хотя и не без вспышек гнева, темпераментом поэта. В угоду русофобскому мифу игнорируется даже реальная внешность Пушкина — русые мягко вьющиеся волосы, бледное с румянцем лицо, голубые глаза, и самосознание человека, который и по матери, и по отцу принадлежал к Пушкиным, ветви рода Ратшичей, идущего от соратника Александра Невского. К настоящему Пушкину нам приходится пробиваться через тонны нанесенного на его могилу мусора. Кого же мы обнаруживаем, когда все-таки добираемся до цели?


Во-первых, создателя русского литературного языка. Пушкину удалось пересобрать потрясенное петровскими реформами русское слово, объединить истину архаистов с правдой новаторов, обогатить простую и ясную речь богатством, таившимся в церковно-славянской письменности. Именно пушкинский слог, где органично слито старое и новое, придает нашему языку ту пленительную и непостижимую непонятность, о которую разбиваются попытки овладеть русским словом извне. Именно Пушкин придал ему глубину вкупе с восхитительной неопределенностью.

Где, как не у Пушкина, мы найдем выражение русской души, ее самых малоприметных переживаний, самых сильных аффектов и даже страхов? Кем еще так точно передано то ощущение постоянного движения, перемещения в пространстве, которым охвачена русская цивилизация, несмотря на ее оседлость? «Долго ль мне гулять на свете / То в коляске, то верхом, / То в кибитке, то в карете, / То в телеге, то пешком?» Для постижения русской этнической психологии именно Александр Сергеевич дает самый добротный материал.

Со сказанным тесно связана еще одна черта — Пушкин как воспитатель. Случайно ли, что русская детская душа образуется смыслами пушкинских сказок. Золотой петушок отучает ее от лени. Балда — от жадности. Золотая рыбка — верное средство против сварливости и чрезмерного тщеславия. «Сказка о царе Салтане» учит победе над завистью и клеветой. Как русский ум не может мыслить без сотен пушкинских афоризмов, так и душа в своих движениях идет пушкинскими тропами. Лукоморье является нашей общей родиной, а потому абсурдна сама мысль, что можно отгородиться от него погранзаставами...

В Пушкине чрезвычайно сильны национальная гордость и продиктованный ею боевой дух. Он видит те задачи, которые и по сей день встают перед русской нацией, зовет к отваге при их разрешении. Проходит без малого два столетия, а его строки все еще выражают философию русской исторической борьбы.

Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?..

Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: все стоит она!
А вкруг ее волненья пали —
И Польши участь решена...

Достоевский полагал, что уникальная черта Пушкина, создающая его всеобщее величие, — это «всемирная отзывчивость», проявленная им удивительная способность русского сердца постигать другие народы. Однако слишком часто эту отзывчивость принимали за терпимость и пытались обратить против нас, на что Пушкин (как, впрочем, и Достоевский) совершенно не поддался бы.

Я полагаю, что дар Пушкина человечеству — это сами русские. Наш народ, культура и цивилизация. Очевидно, что, пережив Пушкина, обретя в нем свою меру, мы стали иными, лучшими, чем прежде. Наша культура с Пушкиным вошла в тот крайне узкий круг культур, которые имеют поистине универсальное значение. И все то, что любят и ценят в мире после него — от Достоевского и Толстого до Чайковского и Стравинского — создано в пушкинском мире.

Нравится кому-то или нет, но в сегодняшнем мире русская культура — единственная принадлежащая к европейскому типу, то есть базирующаяся на античном и христианском основании, которая не выродилась, не испакостила саму себя каким-либо безумным извращением человеческого естества. Будет ли она наполнена творческими энергиями развития или просто убережется от деградации современной эпохи, она окажется единственным эсхатологическим прибежищем для любой части человечества, которой культурный мир Гомера, Вергилия, апостола Павла, Иоанна Златоуста и Данте драгоценен и единственно возможен. Пушкин построил из русской культуры тот спасительный ковчег, где великая традиция, быть может, защитится от самоистребления и растворения в иных культурных мирах.

Не Россия растворится, размажется по вселенной в расслабленности души, как иногда полагают эпигоны. Напротив: когда не останется в мире иного убежища, иного дома для великой культуры, когда отовсюду она будет изгнана «глобальной» пошлостью, тогда в русском ковчеге, созданном Пушкиным, найдется место для всего подлинного, охраняемого необоримой крепостью русского духа.

© 2017 газета "Культура"