Письмо Гамлета

Мой друг, Горацио, я снова нездоров,
лежу в постели, мягок как подушка,
а в голове сны выкопали ров,
а явь как сна послушная игрушка.

Офелия сидит со мной с утра,
а мать вздыхает, что болею часто,
что рыхл, медлителен, микстуры с полведра
влила в меня. Такие вот напасти.

Я понимаю, что моих проблем
не разрешить, растёкшись по кровати.
Отец мне снился, мрачен, гневен, нем,
а взгляд горел чем дальше, бесноватей.

Чёрт знает что мне в голову идёт.
От скуки и бессилия виденья
меня преследуют, и это заведёт
мой бедный разум в сатаны владенья.

Ты знаешь, я философ и поэт,
но дни последние реальность ускользает
и ясность меркнет, а загробный свет
подмостки яви щедро заливает.

Я строю планы мщенья за отца
и кровь течёт по залам Эльсинора
и пала тень тернового венца
на бедолаг, что не укрылись в норах.

На мать и Клавдия, Полония, меня.
Да – я в конце, как рыцарь, погибаю.
И этих мыслей мне страшна возня,
под игом их я вновь заболеваю.

От меланхолии укрыться негде мне.
Я средоточье помыслов немирных.
Я задыхаюсь, я горю в огне.
Я дыма клуб и гром пальбы мартирной.

Горацио, так сходят ведь с ума.
Я вижу как Офелия погибнет.
Утопленнице, вздутой как сума,
на дне река надгробие воздвигнет.

Я кровожаден, что ли? Ты скажи.
Ведь ты мудрец. Но думаю, навряд ли
несу я бремя гибнущей души.
Мечтатель я болезненно-заядлый.

Не в этом мире словно бы живу.
Как-будто поменялся с мертвецами
уделом и бесчинствую в гробу,
в доспехах тени скачут молодцами.

Во мне всё спуталось, уже не разберу
как быть, как жить, когда всё крепче спится.
Я мельницей забытой на юру
мелю часы и дым мучной курится.

Так быть или не быть? Мне всё равно.
Не сдвинуть жернова, не стронуть с места.
Я сам себе приснился, но давно,
а мир и время расползлись как тесто.