Помнит Вена, помнят Альпы - и Дунай...

На какой-то момент всем показалось, что и не было войны. Тишина настала неестественная, напряженная. Ничто ее не прерывало – ни грохот автоматных очередей, ни лязг гусениц тяжелой боевой техники по размолотым в щебень обломкам зданий, ни крики раненых. Тихо стало в городе. Бойцы постарались использовать передышку для перегруппировки и пополнения боезапаса.

Капитан Сысоев выглянул из-за крупного обломка, бывшего когда-то частью колонны.  Его подразделение уже несколько дней штурмовало небольшую площадь округлой формы, застроенной красивыми зданиями и старинной кирхой. Теперь от этого великолепия практически ничего не осталось – даже несмотря на то, что авиация по городу практически не работала. Квартал за кварталом бойцы занимали его, преодолевая отчаянное сопротивление уцелевшего в развалинах гарнизона и гражданского ополчения со ставшими уже привычными «фауспатронами». Несколько огневых точек, разбросанных на другом конце площади, были подавлены, замолк неугомонный «машиненгевер», и капитан уже несколько минут привыкал к тишине, все так же напряженно вслушиваясь. Но не слышал ничего. Даже соскальзывания ботинка с какого-нибудь камня в развалинах или напряженного дыхания. Все было тихо.

«Нет, не к добру это. Никогда такого не было. Отошли, сволочи, и готовят какую-нибудь пакость» - подумал Сысоев, и оглянулся на бойцов. Опытные, проверенные солдаты, обстрелянные еще в Сталинграде, привыкшие выживать в городских развалинах, питаться, когда придется, не спать по несколько суток, отстреливаться из чего угодно. Таких просто не возьмешь.

 - Что дальше, товарищ капитан? – приглушенно шепнул Петрунин, силясь разглядеть что-нибудь в проломах стен на другой стороне площади.
 - Не знаю, старлей. Будем двигаться потихоньку. Не кофе же они пошли пить.

Бойцы, пригибаясь по одному, вдоль стен стали перебираться дальше – и мир снова обрел звуки. Вернее, звуки обрела война. Из разбитого окна на верхнем этаже показался человек в пальто, присыпанный штукатурной пылью, с характерной трубой в руках. «Фаусник! Ложись» - скомандовал Сысоев, и отделение снова попряталось за камни. Труба вздрогнула, донесся протяжный, тугой свист и снаряд поднял тучу осколков метрах в 15 от них. Тотчас по окну открыли шквальный огонь, но немец уже исчез оттуда. В это же время  из боковой улочки раздался рев дизельного двигателя и лязг гусениц по брусчатке – и на площадь вылетела родная «тридцатьчетверка». Не сбрасывая скорости, эффектно задрав орудийный ствол и повернув башню, танк дал залп. Когда снова все стихло, и пыль рассеялась, вместо оконного проема зияла пустота.

Танк резко затормозил, словно отряхнувшись, сбросил щебёночную пыль с башни и распахнул командирский люк. Оттуда, улыбаясь, вылез командир, и спрыгнул на землю, оправляя гимнастёрку  и снимая шлемофон. Сысоев подошел к нему.

 - Спасибо, браток, выручил нас. Откуда только этот черт взялся, в самом деле? – сказал капитан, пожимая руку танкисту.
 - Да, этих фаусников еще полно осталось. Глаз да глаз. – ответил тот, пытаясь оттереть масляное пятно на лбу. – Куда дальше-то, пехота?
 - Так к реке. Мосты еще не все наши, а понтоны заводить – артиллерия достать может. Вот, зачищаем пока.
 - Тоже верно. Нет, ну ты глянь – опять! – танкист резко развернул Сысоева лицом к развалинам.

Там, метрах в сорока от них, среди кирпичной крошки, началось какое-то шевеление. Капитану даже не пришлось отдавать команду, как двое его бойцов ринулись туда, остальные вскинули ППШ, прикрывая. Наконец из развалин извлекли пожилого бюргера с перекошенным от страха лицом. Оружия у него не было, и его отволокли к командиру.

Увидев солдат  с автоматами, направленными на него, танк, с еще неостывшей броней и командиров, стоящих рядом, бюргер сделал попытку рухнуть на колени и поцеловать сапоги. Сысоев брезгливо отодвинулся. Немец не останавливаясь что-то лепетал.

 - Что он там бормочет? – спросил капитан.
 - Откуда мне знать  - пожал плечами командир танка. – твои по-немецки секут?
 - А как же! Хенде хох и Гитлер капут!Вот и весь словарь!
 - Понятно. Сейчас своих спрошу. – командир вскарабкался на броню и , откинув люк, всунулся в башню – Будасси, Дальниковский!
 - По Вашему приказанию,  товарищ командир! – на землю спрыгнули двое танкистов с погонами старших лейтенантов.
 - Вольно, бойцы. Нужно понять, что вот этот там лопочет – и командир указал на пленного.

Тот так и не поднимался с колен, обводя присутствующих полубезумным взглядом. Глаза были полны слез, левая рука перебинтована, одежда – когда-то добротная – пришла в полную негодность, на ногах – сбитые армейские ботинки. На вид ему было около шестидесяти, и по всему было понятно, что человек привык к размеренному и благополучному существованию. Никак не походил на солдата или бойца «Фольксштурма». Запекшиеся губы повторяли как молитву «Нихт шиссен, майне херрен, нихт шиссен…»

 - Просит, чтобы не стреляли – повернулся к командиру Будасси, высокий шатен с немного грустными глазами и крупными чертами лица. В танке ему было явно тесновато, поэтому он слегка сутулился. На гимнастерке матово поблескивал орден Красной Звезды и медаль «За оборону Сталинграда»
 - В расход бы его. Прямо сейчас. – мечтательно протянул Дальниковский, невысокий и коренастый блондин в ладно подогнанном комбинезоне. Он перетащил кобуру к пряжке, расстегнул ее и вытащил ТТ.
 - Отставить. – отрезал командир. – Будасси, что он там все шепчет?

Старший лейтенант Будасси подошел ближе к пленному и наклонился к нему – тот так и стоял на коленях, уставившись остекленевшим взглядом на стоявшего перед ним офицера. Бюргер постоянно что-то говорил, разобрать это было очень сложно. Картина была настолько знакомая, что старлею показалось, что он где-то видел этого старика. Да где он мог его видеть? Таких стариков, женщин, детей уже довелось повидать немало за то время, пока наши войска шли по разоренной войной Европе. Разное видеть доводилось – иное и не расскажешь, а расскажешь – никто не поверит. Иногда старлей не верил сам себе. Но теперь он прислушался.

Бюргер, уяснив, что убивать его никто не собирается, начал сбивчиво что-то рассказывать, показывая рукой куда-то в сторону реки. Будасси снова повернулся к своему командиру и капитану.

 - Зоопарк, говорит, недалеко. Все ушли, зверям деваться некуда. Они взрывов боятся. И есть им нечего. Просит помочь. Он там что-то вроде смотрителя.
 - Какой еще зоопарк?! Какие, к лешему, звери?! Старлей, ты ничего не путаешь?
 - Никак нет, товарищ командир. Еще в школе по немецкому «отлично» было. Хотя тут диалект… Но это не мешает. Суть та же – зоопарк, зверям есть нечего, воду им не меняли. Помогите, говорит…
 - Ну дела. – Сысоев покрутил головой, стащил пилотку и протер ладонью лицо. – И что делать теперь? Нам только сейчас зоопарка не хватало! Хотя зверей и жалко.
 - На засаду вроде не похоже – задумчиво протянул танкист, разглядывая бюргера. – Ладно, шут с ним. Поедем, взглянем. Вернуться успеем всегда. Капитан, веди этого, пусть дорогу покажет. Будасси идет с вами. Дальниковский, в машину!
- Есть, товарищ командир! – Дальниковский подтянулся на руках и впрыгнул в люк. Крышка захлопнулась, танк взревел, выпустив клуб черного дыма, и, медленно провернув гусеницы, тронулся через площадь.
 - Ладно, пошли старлей. – Сысоев хлопнул Будасси по плечу и указал на пленного. – Бери этого и пусть дорогу к своему зверинцу показывает.

Пехотинцы начали пробираться через груды камней, направляясь вслед за «тридцатьчетверкой» и бюргером, которого конвоировали Будасси и Петрунин. Но пленный и не собирался бежать. Напротив, поняв, что от солдат можно получить помощь, он не знал, как выразить свою неловкую благодарность. Идя рядом с Будасси, немец продолжал рассказывать, как трудно пришлось им всем тут в последнее время, но люди ничего, могут ко всему привыкнуть, а вот зверям-то что делать? Вывезти их не успели, бросили, запасов  провианта никаких нет, идти некуда – прямо ложись и помирай. Им бы хоть воды и сена – хотя и его взять неоткуда…

 - Пришли, что ли? – прервал Сысоев бюргера, тронув Будасси за рукав. Пройдя около 400 метров, они вышли к довольно вычурным воротам, за которыми угадывался парк, когда-то обнесенный забором, сейчас поваленным. В парке были аллеи, вольеры и разные строения – тоже частично разрушенные. Напротив ворот стояла знакомая «тридцатьчетверка», командир высунулся из люка и вопросительно поглядывал на подошедших пехотинцев. Бюргер радостно кивал и жестами умолял всех пройти за ворота. В воздухе стоял невообразимый смрад.

 - Ну, судя по запаху – здесь. Будасси повернулся к немцу. – Сюда?
 - Яа, яа! комм, битте, комм! – настаивал тот.
- Да здесь. – Будасси посмотрел на Сысоева. – Разрешите?
 - Да, вперед.   –  скомандовал капитан. Танкисты, прикроете нас. – Он оглянулся на командира танка. Тот кивнул, что-то сказал внутрь башни, и ствол орудия грозно уставился на центральную аллею парка. Бойцы вошли внутрь, и, стараясь реже дышать, пошли к постройкам и вольерам.

Увиденное потрясало. В вольерах, загонах, клетках и просто на дорожках – лежали звери. Даже те, кого лежащими и представить сложно. Все были на пределе истощения и без всякого интереса смотрели на подходивших вооруженных людей. В слоновьем вольере лежал труп слоненка, уже полуразложившейся, рядом сидела слониха, обвив хоботом его голову. Жирафы не могли поднять головы. В обезьяньем вольере все обитатели сидели обнявшись, словно туристы около костра, методично покачиваясь, как на молитве. Горных козлов в загоне вообще не обнаружилось – бюргер сказал, что те удрали сразу, как только город стали обстреливать и бомбить. На волков невозможно было смотреть – до того они отощали. В таком же состоянии были и пумы и медведи. Те, кто еще мог двигаться, пытались приподняться или подойти. Войдя в клетку к волкам, Будасси присел на корточки и поднял голову одного из них. Волк проникновенно и внимательно посмотрел на него, потом прикрыл глаза и стал лизать старлею руку. Это был Освенцим – только для зверей…

Бойцы закинули ППШа за спины и принялись за работу. Из разрушенного водопровода и полуразрушенных баков начали таскать воду. По танковой рации запросили полевые кухни и несколько возов с сеном. Начальство долго пыталось уяснить, какого черта все это понадобилось в районе, где и гражданского населения не осталось – кто ушел, кто погиб – но когда выяснилось,для кого все это – один из старших офицеров прибыл проследить лично. Ведь в детстве он, как и все прочие, тоже ходил в зоопарк…

Работы продолжались почти неделю. Многих зверей так и не удалось вернуть к жизни. Умерло несколько жирафов, погибли моржи, оставшись практически без воды, не стало почти половины обезьян – даже мертвые они продолжали обнимать сородичей в монотонном молитвенном покачивании. Но многих удалось спасти. Поднялись и вышли слоны, покачивая внушительными головами и обнимая хоботами своих спасителей. Гепарды ластились, словно кошки, аккуратно собирая еду и лакая воду шершавыми языками – экономно, как и подобает спасающимся от голода. Волки полностью оправились и стали почти ручными. Тот самый волк, которого Будасси взял на руки первым, теперь не отходил от него, постоянно подбрасывая его руку носом, совершенно по-собачьи – ну, погладь меня!

Старлей хотел оставить его и взять потом с собой  - война шла к завершению – но потом передумал, и волк остался в зоопарке. Он долго еще потом сидел у клетки вольера, глядя свозь прутья туда, на аллею, откуда пришли они – спасители, и он, самый дорогой человек – Будасси Андрей Александрович, старший лейтенант 4-й гвардейской армии Второго Украинского фронта. Прошедший долгий и славный боевой путь от Сталинграда до Вены, столицы Австрии, где и произошла эта история. Кавалер двух орденов Красной Звезды и ордена Отечественной войны, красавец, весельчак и балагур, что совсем неудивительно – ведь в апреле 1945-го ему было 23 года. Прошедший через ад, и сумевший выйти из него Человеком. Человеком, подарившем потомкам Жизнь, Достоинство и Свободу. Мой дед.