Независимость, или Что не утопить в Чёрном море

     Однажды в моей жизни случилось нечто важное: я обиделась – сильно-сильно, почти навсегда и бесповоротно. Но что значила моя обида для этого огромного и прекрасного мира? Да ничего – ноль. Обида поселилась и стала жить во мне. В мир она не вышла и не собиралась выходить никогда. Не могла, видимо.
     Однако я  всеми силами пыталась вытолкнуть её наружу, рассказывая о ней всем подряд и поодиночке, словно тайну века. По телефону, в нудных длинных письмах, криком и шелестящим шёпотом. Но обида, словно железная заноза, сидела во мне прочно и потихоньку обрастала новыми подробностями – шипами, которыми она держалась за мою душу.
     Носила её  к психологам, психотерапевтам, и даже – к психиатрам. С ними она себя вела вообще несносно: раздевалась догола, снимая с себя мою душу и тело, и танцевала дикий  танец ненависти ко всем и вся. Мне становилось очень страшно и за себя, и за психиатра. Скорее, за психиатра. Ну почему этот замечательный человек должен терпеть такой вопиющий разврат? И я ушла восвояси, забрав с собой свою обиду.
     Как-то раз мне в голову забрела случайная мысль: а не отвезти ли это вселенское зло куда подальше? Допустим, на море. Да, на море - ласковое, тёплое, солёное. Соль убивает множество микробов. Может, обиду она тоже убивает? Что ж, сказано – сделано.
    Обнаружив в памяти нехилый запас нецензурных слов и словосочетаний, я целиком и полностью пустила их в ход, когда покупала билеты на поезд, искала комнату для проживания, да восхищалась потрясающими ценами на всё это.
     Обида чуть струсила отчего-то и притихла. Но ненадолго: когда кутерьма с подготовкой к поездке закончилась, она снова высунула свои щупальца, проверила, жива ли я, затем вылезла из укрытия целиком и пошла безобразничать.
     Каждое утро она напоминала мне о том, что меня втоптали в грязь, бросили на произвол судьбы, не посчитались с моими проблемами, не  подумали о моих нервах…  Она неутомимо грызла мою душу вживую, не давая затянуться ранкам от укусов её острых зубов. Не помогала никакая анестезия: музыка не долетала до внезапно оглохших ушей, прекрасные картины великих художников  ослепшие глаза мои отказывались видеть, а сочувствие друзей раздражало до слёз.
     Наконец-то настал день нашего отъезда! Почуяв неладное, она снова притихла. Знала, несчастная, что скоро станет утопленницей. Да, я намеревалась совершить преступление: утопить эту дрянь в Чёрном море.
     В поезде она вообще не подавала признаков жизни. Я спокойно общалась с попутчиками и попутчицами, выходила знакомиться с приветливыми вокзалами больших и маленьких городов, покупала фрукты и ягоды, которые взрастила заботливая нянька – жаркое южное Солнце.
     По ночам все спали, сладко и беспробудно, словно желая выспаться на всю оставшуюся жизнь. Обида спала вместе со всеми, и я радовалась как никогда. Поезд неутомимо мчался по просторам нашей огромной Родины, пролетая над реками и речушками, холмами и равнинами, заливными лугами и тёмными сосновыми лесами.
     Пробравшись по чёрным тоннелям, затаившимся в недрах древних гор Северного Кавказа, мы поплыли над размытой синевой Чёрного моря. Душа ликовала и пела что-то восторженное. Не только моя, надо сказать. Радость ярким  ореолом окружала каждого, кто смотрел в окно вагона. Однако никто не мог найти точки, на которой можно было бы зафиксировать взгляд, чтобы больше никогда в жизни не заниматься никакими поисками.
    Надо ли говорить, куда я направилась в первый же день по приезду? Конечно, на море! Топить приставучую, колючую, высасывающую все соки  вампиршу!
Я занималась этим каждый день не по одному разу. Самозабвенно. Сосредоточенно. Скрупулёзно. Меня кусали злюки - медузы, коварные острые камешки больно царапали ступни, а горячее солнце обжигало кожу, предупреждая о передозировке ультрафиолета и жары. Но я не сдавалась.
   - Ты не будешь руководить моей жизнью! – упрямо твердила я ей, просыпаясь утром и засыпая вечером. Она тихо вздыхала и молчала, молчала и вздыхала.
     Может, поэтому я перестала её замечать и, в конце концов, о ней забыла? Ах, какая неосторожность! Молчание – не знак исчезновения. Молчание – знак согласия. Всего лишь.
     Всему свое время.  Настало и время отъезда. Время разлуки. Время возвращения. Снова мы плыли над бесконечной синевой, пробирались сквозь толщу гор, грохотали над широкими реками, пролетали мимо тёмно-зелёных дремучих лесов.
     Затем – время встречи, время любви и время верности, которое у тебя никто не в силах отнять, да и отдать его ты тоже никому не можешь. Не дано.
      Догадывалась ли я, что липучка-обида  не растворилась в солёной воде моря, не улетела вместе с властным морским ветром в бескрайние дали? В глубине души, да, догадывалась. Скажу больше: знала. Но знание таилось в такой ужасающей глубине, что разглядеть его не представлялось возможным.  В одно прекрасное утро оно всплыло на поверхность вместе с обидой, вновь кипящей от ненависти, злости и раздражения. И вновь по утрам я слушала старую песню:
  - Я здесь. Я никуда не исчезла. Я с тобой и всегда буду с тобой, куда бы ты ни поехала, в какой бы уголок земного шара ни забилась. Я от тебя неотделима. Я вросла в твою душу всеми своими корнями и собираюсь выпить из неё все соки без остатка.
     Зеркала потемнели, отражая моё отчаяние. Вещи беспомощно искали утерянный смысл своей жизни. Лампочки ничего не освещали. Заиндевевшие стёкла не пропускали ни единой частички солнечного света. Лишь на столе скучала придавленная серой пылью тетрадь. Скучая, она жила. Назло. Вопреки.
       Осторожно подойдя к столу, смахнув пыль с обложки рукавом халата, я открыла тетрадь, попав в самую середину, и прочла:

                Хрупкое небо пахнет пожаром,
                Бывшим недавно здесь...
                Зря я теряю месяцы даром
                На безрассудную месть.

                Кружат созвездия над столицей,
                Чью-то тоску тая.
                Кто-то меня научил молиться,
                Но разучилась я.

      И всё, ни строчки больше. С трудом отыскав единственную в доме ручку, я стала записывать всё, что мне лезло в голову: стихотворные строфы, обрывки воспоминаний, незабываемые образы детства. Из непостижимых глубин подсознания возникли мелкие потрясения, обнажились глубокие раны от коварных предательств и разочарований,  шагающих рука об руку с юностью, да прилетела, словно большая стая чёрных ворон, череда невосполнимых утрат.
    Всё это богатство принадлежало мне. Никто и никогда на него не претендовал. Никто и никогда не брал ни капельки, ни кусочка, когда я хотела поделиться им с кем-то. Оно лежало чёрными камнями в моей душе. Моё. Никто его не передавал по наследству, не дарил, не продавал. Я собирала, лепила, ткала, рисовала его сама, своими же руками.
     Теперь оно принадлежит тетрадке, ожидающей интересных исповедей. Ни мне, ни вам – тетрадке и времени, всегда уходящему и навеки прошедшему.
   Обида? Вас интересует обида, которую я пыталась утопить в море? Нет её больше. Она растворилась без остатка в морозном январском воздухе в тот момент, когда мои пальцы вывели на белоснежном листе бумаги первые слова этого повествования.
     Я видела:  белое облачко пронзили яркие солнечные лучи, ледяной ветер растрепал пушистые лохмотья, а стая игривых чаек унесла быстро тающие клочки на своих сильных крыльях.
     Я осталась одна и была свободна.