Материк

Ноябрь был этой стране к лицу.
Однако, светило катилось к Стрельцу,
и делался невыносимым климат.

Мы шли журавлиным клином,
галдели вороньим граем,
под шагом нашим неумолимым
звенел жизнерадостно гравий.

И чудилось мне, что от края до края,
от Крыма — до самого Сахалина,
был слышен один и тот же звук.

Раз в год выставляемый к торжеству,
к несчастью нищих — трещал хрусталь.
По зеркалу рельс скрежетала сталь.
Подошвой вминая в сугроб листву,
скрипела нечищеная кирза.

И чьи-то уста оглашали устав.
И где-то кричали: "Ни шагу назад!"

Гудела проводка на ЛЭП-крестах.
Речь обеднела до мата и междометий.
И ветер, свистящей своею плетью
щёки солдатские исхлестав,
выл, тренируя командный голос.

Едва не срываясь со ржавых петель,
скуля от натуги, вертелся глобус.

И сколько бы лидеры не надрывали нёба
воинственным воплем с высоких трибун, —
всё равно слышалось, как старик,
персты поднося к измождённому лбу,
войну полушёпотом материл.

И многие звуки, которым не дали букв,
мешались в один невозможный звук.
И звук этот — слышал весь материк.

Мы шли вдоль упрямых рельс
из вечного ноября — в апрель,
топтали кирзою снег,
выпавший так внезапно.

И думалось мне, что в этой стране
везде — одинаковый запах.

Так пахнет в лесу глухом
листвою и мокрым мхом.
Так пахнет добыча в лапах
медведя, проснувшегося зимой,
глухого, больного неизлечимо.

Лёгкий, студёный, едва уловимый
запах озимых — так пахнет зерно
под снегом, срывающимся внезапно.

Запах коры земной.
Запах коры древесной.
Чужак бы подумал, затхлый —
запах нетопленого подъезда.
Запах полыни, яблок, амброзии.
Запах белья, промёрзшего на морозе.

И ветер ноябрьский несёт этот запах
вдоль насыпи полотна — на запад.