О мёртвых и живых

1
1. Мир гудит за беспредельный куш.
Совершая торг морей и суш
На разборках полумёртвых душ.

Впрочем, кроме шуток – некто N,
Отторгая тленья смутный плен
Что там – с вечностью ведя борьбу… –

Сам «великий и ужасный» Гоголь,
Глядя в исторический монокль,
Нашу сквозь века узрел судьбу.

Воспевать уставший голытьбу.
Но и баловней не поощрявший.

Жизнь ценивший. Без виду пропавший.
Наблюдает нашу жизнь из вне.
Мёртвость душ клянет он в тишине.
2
1. Боже, днесь… прости мне шутки плоские…
Мне б рубаху целовать отцовскую
на колени вставши перед ним –
величайшим… Я ж как хворый в дым.
Тишину делю с бедой и болью.

2. И  пока, склонившись к изголовью,
Я шепчу слова у кромки жизни…
Где-то за чертою пустословья
Люд крутой плюет в лицо отчизне.

Заморачиваясь не особо.
Извращая сути, пялясь в оба
На себя самих в надсадной яви
Попирая прах «второго тома»…

Как анатомичка стынет кома.
Мир купается в минутной славе.
Впрочем, это многим так знакомо,

Что иначе и не может быть.
Жить не надо – главное – «прослыть».
3
1. Тайною гордыней упились.
Чичиковы не перевелись. –

Словно изворотливые тени –
Все до одного, как прежде – в теме.
Лезут из щелей, из строк искомых
И хотят, чтоб было – зашибись. –

2. Там, где своевременно зажглись
Окна пятизвёздного отеля
Или в нищете дурных районов.

И в несложном  выборе панели,
И в пылу разбросанной постели…

В серой мгле чистилища муссонов,
Что в пространствах над землей вскипели.

В тихом омуте путей без цели
И в подстриженном райке газонов.

В адски скользких множествах недели
И в просчитанных нулях законов.

В новостных потоках странным тоном,
В перепевках  ложным обертоном.

У подъездов, в будничной метели,
В подворотнях, там, где очумели
Звуки грубой брани, дури, хмеля.

В муторно-смурной тоске притонов,
В сладеньком бомонде. В высшем свете.

В суеверной, мнительной примете
И в не менее достойных драм,
вспышках омрачительных реклам.

Наяву. В ночей шальном бреду
Скрытно. Тихо. Или на виду –
Подставной фигурой – каждый третий.

И в церквях меж службы монотонной,
Утаив под рясой ткань погонов…

В тупиках, на трассах, в поездах…
В нищих весях, в стылых городах…

Или где-то за чертой кордонов,
Перекрестьем ищут  цель в прицеле.
Выстрелы серьезнее шрапнели.
Поопасней лживых моветонов.

Их присутствие, увы, во многом,
Что несём удалены от Бога.

3. Вдоль Рублевки ль вновь идут разборки…
Или где-то в штате Оклахома
В эмиграции, вдали от дома…
Или в адском  пламени Содома…

Пытки, истязания и порки –
Это только тайных дел подпорки,
Что протянуты сквозь расстоянья,
Сквозь покой, и леность, и метанья.

4. В эрогенной области подкорки
Мысль хитра и вкрадчива, как кома,
Как на теле шлюхи капля рома.
Власть для некоторых лучше секса.

Мертвенность души живей эрекций.
Явь изменчивее всех проекций.
4
1. Этот дошлый люд из рода в род
Опыт скользких рук передает.

Точно знают дети бизнесменов,
подлинных старпёров – конгрессменов

С Чичиковых надо брать пример.
Будешь в козырях, пока мир сер.

2. Если ты в себе – миллиардер –
Души мертвых  – только мизансцена
Для спектаклей всех твоих химер.

Всё путём в твоём театре действий –
Сто аншлагов, миллиард премьер…
Точка невозврата в нужном месте…

Жгут овацией – подъемы цен
В выверенной кассе ипподромов.
И в гротеске сумм аукционов.

С молотка – под бешеный процент!

5
1. Был сожжен в тревоге том второй
«Мертвых душ»… Томился  автор плачем.
Сам себе потерянно-чужой,
Многоточье пеплом обозначил.
Серый пепел – прошлое в печи.
Пепелище – в будущей ночи.

Но из века в век по всей планете
Новых веяний столетний ветер, -
Приторно-истошный и тугой,
В уши насвистел не только третий
том… Но кое что гораздо хуже.

Ради мертвых – учат мыслить – уже,
Называя это – широтой.
Променять миры на прах и смоль.
Продаваться, превращаясь в ноль.

Женщины и старики, и дети…
Бунтари, молчальники – те, эти… -
В том бесповоротно-мертвом списке –
В зоне риска.
6
1.
Тень... Второй, закрался в мысли, том –
«Рукописи вечны, не горят» и
К сожаленью, дело тут и в том
Что осатанели без возврата.

2. В Рио, Сан-Франциско и в Содом
С давних пор стремились все Остапы
Бендеры … И прочие нахрапом
Вслед за ними… всей толпой… гуртом.

С птичьими повадками замашек
Им – чужое. Нашим – снова ваше…–
Кто мертвей – Остапы иль Корейки? –

Или те, кто словно канарейки
В зыбких клетках под вседневный туш
Истончают прах недолгих душ?..

3. Не похожи душами и нравом
Кто на птичьих слабеньких правах
И другие, кто плюют на право
В брызгах всей невыразимой славы.
Но и те кто на свой риск и страх
С целым миром вечно «на ножах».

Разные и схожие до жути
Мы переиначиваем сути.
Снова создаем себе кумиров.
В нас весь риск и все болезни мира.

4. А ведь Николай Васильевич
Знал, наверное, сердцем чутко-слёзным
То, что роскоши на смену – ВИЧ.
Садо-мазо в пику древним розгам.
А забывчивости вслед – рак мозга.
А теледвиженьям – паралич.

Но страшнее хворей – зависть, месть,
Попранные – вера, совесть, честь.

5. Прах от праха – только пепел суши
В мертвом море неизбывных слез.
Забываясь в хлам и дым, в разнос,
С шаткой палубы судьбы минувшей
В день грядущий… А в глазах вопрос.

7
1. Мир гудит за беспредельный куш
На разборках полумёртвых душ.
Совершая торг морей и суш.

С палубы мирского корабля…
Смотрим в дали, миг прошедший для,
Видя, как впадают в океаны
Самые великие моря
И ничтожно-малые изъяны.

Здесь от кругосветных путешествий
Только миг до гибельных нашествий.
Слишком много яростных Америк…
Только в каждом где-то дремлет Беринг…
Но в кого он вырастет, последствий –
В каждом есть неизъяснимый берег.

2. Кто разрушит сети резерваций?
Кто не ждет бессмыслицы оваций?
Кто Сибирь, Аляску и Чукотку
Улыбнувшись, уместит в щепотку?

Может быть, романтики-мальчишки,
Что в хорошие поверив книжки,
Вновь корабликов бумажных флот
Опускают в мир проточных вод.

Может быть, кораблик доплывет
Хоть один, - в иные рубежи.
Наши души с ветром унесет,
Чтоб они на миг смогли ожить.

Чтобы повзрослевшие девчонки
Силою любви чудесно-тонкой
Обогрели мягко, без причин
Души ребятни лучисто-звонкой,
Что так быстро выросла в мужчин.

И тогда кораблик проплывет
Сквозь пространство, сквозь огонь и лёд.

Созданный из рукописей, вех,
Что, конечно, не горят в огне
И не истлевают в долгом сне.
Проплывет сквозь дали, сквозь нас всех.

И ответы тишину обрушат
Оживающею верой в душах.

P.S:
          П Т И Ц А  -   Т Р О Й К А

1.
Птица-Тройка – ты строкой крылатой
без вины Святой и виноватой
и в строфах безудержной поэмы,
и в пространстве сути сокровенной
так ярка была. Ты бредишь темой,
что вдохнул в тебя полушутник –
полуплакальщик. В единый миг.

2. Позже стала сирой попрошайкой
на задворках призрачной вселенной.
И потом –  во мгле послевоенной
ты в Лефортово черезвычайкой
оказалась. Галич описал –
словно болью сердца истекал –
чувств твоих оболганных накал.

3. Но, быть может, вторгшись в современность,
на мгновенье обернулась чайкой –
Джонатаном Ливингстоном. Но
в дни, когда все перерешено,
кем теперь тебе придется быть?..
Кем тебе мучительно прослыть?.. –

Растревоженною Украиной
в отголосках шушеры столичной?
Пеплом на твоих крылах – рутина.
Под копытами вражды – боль… грязь.

Болью слёз и бед во вне сочась
вряд ли станешь – вязью ты старинной –
прерван миг – со стариною связь…
Вряд ли – золотою серединой.

Вряд ли обезмолвленной картиной
крылья подрезающей Москвы…
За чертой гордыни жар глубинный
вспоротой напалмом… синевы…

4. Отчего же взгляд стремится ввысь?... –
Где-то там нечаянно зажглись
не пожары, а всего лишь, - звезды.
Словно не был сбит авиалайнер.
Словно бы вернуть еще не поздно
выброшенных в небо. Кто здесь крайний?!.. –

выпавший из списка мертвецов.
Прах от праха. Тень от тени слов.
Лишь бы души не были мертвы
В долгих тяготах хулы, молвы.

5. От Москвы до Сирии, до НАТО,
лишь мелькнет бедою навигатор…
Поперхнется гулкостью оратор…

Только б нам слова с душой связать.
Только б нам в путях не заплутать.
Только б ты смогла себя вернуть,
Взвившись сквозь ревущий болью путь –

Птицей – пусть на миг, не на века –
Тишины крылатая строка.