Застывший образ Агапэ

В свету потрескивающей сверчком люминесцентной лампы
Он возвращался мысленно, бесспорно, и духовно, к ранам,
Что пыткой тяжкою точили вновь телесные покровы,
Напоминая руконеприкосновенный лик Её на взгорье.

Тот лик – его победа или поражение? Как знать…
Её лицо – печали отражение в столбе костра.
Струился мир в оборках лёгкой юбки на ветру вдали,
Когда волнующие ноги отрывались от сырой земли.

Колосья ржи на бледной коже тонких рук желтели солнцем.
Размашисто девичий смех катился вОлнами эмоций.
Очерченные сплином губы расплывались умиленьем:
Она не отводила глаз от облаков, осмысливших удел их.

Индифферентное, тоскою озарённое лицо,
Суровая коса, сплетённая из золотых волос,
Распространяли беспрепятственно Её богатый шарм;
А ветер трепетно худое молодое тело обнимал.

…Теперь согнувшись над столом в холодном свете тусклой лампы,
Он истово пытался сохранить покой. Дрожали пальцы...
Дыхание губило горло острым неразумным сломом…
В руках Его конверт застыл (один из анонимных миллионов).

Письмо, прочитанное сотню раз, заучено до дыр.
Её подруги сети фраз, сковавшие бумажный лист:
«Шестого марта Лиза умерла, зовя пред этим Вас,
Рвалась звонить, молить о встрече. Позже говорила: «Не сейчас».

Вы знаете, Она ждала с надеждой Вас молчА, покорно.
Ей говорили: «Брось! Напрасно ожидаешь, просишь Бога.
Ведь у Него уже семья и дети. Есть ли ждать причины?»
«Я буду дни считать, пока на языке трепещет это имя».

…Нет больше юбки на ветру; нет ног, бегущих от земли…
Нет бледной кожи рук: она окрасилась в синюшный ил.
Она ушла, забрав с собой не только лишь саму себя,
Но и проклятого Его, клянущего ночные небеса.