Питерский альбом

Первый вступительный панегирик

… Принявши, как положено, на грудь,
Гляжу на город сквозь неон и ртуть, –
Где каждый пьёт, и каждый псих вещает…
В масштабах недокормленной страны
Лимиты строчек распределены –
Двух гениев эпоха не вмещает.

В Сети царит рифмованная муть.
Пока цензура прилегла вздремнуть,
Штампуются шеренги переплётов.
Литературе впору вздыбить шерсть:
Пиитов наплодилось сотен шесть,
И пара миллионов рифмоплётов.

Судьбе плевать, кто будет Итого.
Лаврушкой ткнёт в кого-то одного,
Чтоб магистраль к нему не зарастала.
Других – пока в народе зреет культ –
Прикапывает доблестный Минкульт
Под мрачные ступени пьедестала.

Мы все там будем. Лишь один, живой,
Проткнёт грозу чугунной головой
Назло врагам, пожарам и проказе.
И к ночи, под звезду подставя тить,
Пойдет потомкам в Twitter'e постить
Свои творенья в кратком пересказе.



Часть 1. Сказки для рыбака на безрыбье
 
                В местах, где свет качается слегка...
                Борис Фэрр

 
1.
 
Глотком тумана сбыться до шести,
Себя не обретая. И брести
Куда-нибудь, ни к месту, ни о ком.
Вдыхая дождь вдоль музыки – с глотком
Тумана в замирающей возне...
потом не раз привидятся во сне
 
огни вокзалов, контуры общаг.
качался звук, забытый на вещах,
и вещими казались вещи. в них 
кончалась память. а в окне – огни
вокзалов, различимые едва,
пытались выжить в ночь без рождества.
 
Просвет прочитан. Сумерки строги.
Вся ночь – на расстоянии строки,
Где в стёкла робко бьётся ветка, вет... –
И нас, негромко падая в просвет,
Прочитывает строчками из книг.
И кажется, что свет уже возник
 
 

2. intermedio
 
Вдоль гранитных опор
пробираясь во тьме, тайком,
рыба трогает город
раздвоенным плавником.
Размываются контуры, гаснут огни в домах…
 
Время длится наощупь,
минуя людей впотьмах,
как Фонтанка – текущая между грозой и дном –
огибает площадь и гастроном.
 
В ресторанном дыму,
где ни в ком не болит река,
город пробует рыбу
с подливкой из чеснока.
Застывая под сыром в тарелке морских щедрот,
с бутерброда гостям улыбается мёртвый шпрот.
Пискнув, падает блюдце… Сквозняк выбегает вон, позабыв про голод и выпивон.
 
Лодка
бьётся
белугой
о каменный борт Невы. Вновь за кем-то незримым бредут по воде волхвы, и дыхание Балтики слышится над тропой, где мосты-динозавры склонились на водопой. Между тьмою и тьмой, где вливается в ночь река –
тонкий шрам от рыбьего плавника.
 
… Глянешь в чёрную муть – вдруг покажется, что фантом под взлохмаченной шкурой воды шевелит хвостом…
 
 
 
3.

Пока река забыла о мальках,
Попробую уплыть своей дорогой.
 
Ложится небо спать на чердаках.
Но ты его до завтрака не трогай,
Опробуй жизнь героев древних саг –
Испей вина в свинцовых небесах.
 
Мы снова здесь... (смешное слово – «мы».
для каждого давно привычно соло).
Васильевским отсыпаны взаймы
Две полночи балтийского посола.
Но в этот раз пошло наперекос:
Я в ночь иду – и падаю в наркоз.
 
Вдоль невского размокшего пленэра
Несётся ветром лист-перекати.
Да где здесь поле, Господи, найти?
Дворцы, дома... Окажешься у сквера –
С раскидистых усталых гордецов
Слетит под ноги стая мертвецов.
 
И снова – пусто... Было? Показалось?
Наполнены каналы чернотой.
Десяток душ летает над водой,
Друг друга именами не касаясь...
 
Мой вылет завтра. В Мюнхен. Дотемна.
Да не коснутся наши имена.
 
 
 
4.

выхожу в полутьму. площадь цедит прописанный яд.
из пустого метро вырывается облачко пара.
будто бюсты вождей, потускневшие птицы стоят
на плечах тротуара.
и такая вокруг предзаветная шаткая глушь,
что в себя не уйти, с перемёрзшим в руках бутербродом.
и к тебе не успеть. но собою маршрут не нарушь,
даже если добро дам.
 
приручи небосвод, опои городской сивиной,
уложи вдоль воды, где высотки в почётном эскорте.
пусть несутся железные зубры по смольной, больной,
развороченной хорде.
пусть на вызов айфона слетаются стайки сильфид
из витриновых снов, из полночных неоновых гущ их.
 
прикрывая лицо, облицованный город глядит
на спешащих идущих,
кто себя растерял, кто остался в пути не вдвоём.
пожалей дураков, – сквозь бетон не проросшее семя.
электрички бросаются в Пулково. и окоём
затворится за всеми.
 
 
 
5. coda.
Голос за предпоследним кадром.
 

Толсты сугробные тома. Не дочитаться до судьбы там,
Пока рифмуют нас дома с бронхитом, холодом и бытом.
Всё познается в мелочах:
Поди найди упавший ключик,
Когда фонарный свет зачах,
И электричество не включат.
 
В кармане прячется Платон, как будто вовсе и не друг вам.
И мир нелеп – как фельетон, рассортированный по буквам.
 
Что остается? Cup of tea*,
Да в гости, может быть, пойти.
 

Допустим, так:
 
Пурга. Порог.
Пусть ветер – истовей и вальче.
На литераторский пирок зайти в прокуренный подвальчик
И к полночи почесть за честь – своё чего-нибудь прочесть.
 
От рифмы плавится скрижаль. Минут по двадцать на собрата.
И, в общем, времени не жаль, но боже мой, какая трата...
 
Как просто нам, покашляв глухо, друг друга слушая вполслуха,
Себя представить в «Снегирях»:
Слегка колбаской разговляясь,
Сидеть, в слова не углубляясь,
При вискаре и козырях,
Листая девочек в дверях.
 
 
... а если эдак:
 
Пьянке – бой! (хотя и легче в декабре с ней).
Подвал покинуть. И с собой забрать кого поинтересней.
Пройтись, пока ещё в чести
Кого-то под руку вести.
 
Века стоят по словарю. В застройке не осталось брешей.
Натужно жмётся к фонарю необязательный приезжий.
Их много здесь таких, миног. Задорней дух, слышнее речь их,
Пока инверсиями ног штудируют фигуры речек.
Но мы на этой кривизне
Необязательны вдвойне.
 
 
... а так?
 
Горячий термосок (не помню, Нелин или Надин).
Щебечет мёрзлый голосок.
И чёртов ключ, конечно, найден.
 
Терпеть. Воспитывать стихи.
Себя раскладывать по датам.
Судьбу смягчать полусухим,
И размножаться самиздатом,
Как будто белое пятно с разводами декабрьской люти
С утра становится окном и нас показывает людям.
 
Пройтись за хлебом до угла.
Задуматься. Уйти за смежный,
Где предрассветная смола вливается в рассвет кромешный.
И опершися на гранит, сверяя истину по голду,
Смотреть, как бабушка бранит слегка неловкую погоду.
 
 
---
Столица. Дело к десяти.
Часы осваивают среду.
 
А впрочем, проще всё. Прости.
Пишу. Живу. Но не приеду.
 
 
 
-----
*чашка чая
здесь сленговое: кто-то приятный, знакомство под чашечку чая
 
 
 
 




Второй вступительный панегирик

… Делёжку наблюдаю со спины.
Осмотры судеб произведены,
Состряпан акт, заверен понятыми.
Пишу ответ в последнюю графу,
Бинтуя междометием строфу,
И наскоро присыпав запятыми.

За кружкою пивка разыгран блиц:
Бастардам двух держав и трёх столиц
Сусанин на снегу рисует карту.
Что впереди? Замёрзшая вода,
И лет на десять – ссылка в поезда
С дежурным прикреплением к плацкарту.

С одной границы – «файный голубок»
Двухцветной вилкой ловко тычет в бок,
С другой – орёл вопит: «Чего, бл*, надо?».
Дрейфуя в оперившемся раю,
Тебя за каждым словом узнаю,
Моя любовь, отчизна и отрада.

Покуда живы – жаловаться грех.
Таращатся душонки из прорех,
Дивясь на сивку, руки пряча в бурку.
… Пока в окне болтался чебурек,
Календари зачали новый век.
И поезд, как железный человек,
Бредёт из Ленинграда к Петербургу.



Часть 2. Балтийская хореография
 
                Все повторится. Аве… Авель… Amen
                Лада Пузыревская
 

1.

Отворяют простор мосты,
Похваляясь своим уловом.
Ты однажды шагнёшь на «ты»
С древним городом двухголовым,
Где не надо ни вод, ни вед,
Чтобы видела вся округа,
Как выходим в соседний свет,
Не успев опознать друг друга.
 
Остывают слова-следы.
Здесь вода не живей воды.
 
Судьбы кружатся комарьём,
Только некуда нас увлечь им.
Мы словами кого-то бьём,
И собою кого-то лечим.
Столько было на шкуре швов, –
От кого – и не вспомнишь толком...
 
Человек человеку – волхв,
Если к ночи не станет волком.
 
 

2. intermedio

заполночь.
мрачный дворцовый голод сполна ощутим снаружи,
даже почтенная лестница хищно тычется в палисад.
люди закончились.
небо упало в лужи несколько дней назад.
так оно и лежит – возле хлама, на сбитом днище,
всматривается в крыши...
 
сжав светляка в горсти,
бродит боярышник вдоль парапетов –
ищет,
где ему прирасти.
 
темень шатается, мостик дрожит, иудит.
чёрную жижу сплёвывает водомёт.
птица, разбухшая от намоканий, будет
спать на плече куста.
 
иногда мелькнёт
возле балконных осыпей
такой же боярышник (сущность, повадки, тени одной длины).
позвать бы, поговорить,
но мысли похожих особей равноудалены.
 
светает.
к захвату дороги готовится строй булыжников.
но пока не треснула асфальтовая скорлупа,
в свете фар ветка боярышника вдруг выгнется как Барышников –
помедлит –
и распрямится в диком шипастом па.
 
 

3.

Не выжить здесь – живи в календаре.
Расчерчен свет на точки и тире –
Теперь полгода поклоняюсь им я.
Четвертый день метет наискосок,
Сдувая в обветшалый адресок
Последние отметины предзимья.
Слова вмерзают в прочий неформат,
Пока Создатель учит сопромат,
Сгибая спины и корежа трубы.
Покуда снег – пора читать с лица.
Прогнется всё под милостью Творца.
 
От вечности никто не убежал.
Впивается десяток снежных жал.
Зевают сфинксы. Ёжится химера.
Ждёт памятник, с чертами старовера,
Что мне судьбу однажды задолжал.
 
– А ну, верни-ка:
 
Ночь. Зима. Вокзал.
Попутчики – упрямые, хоть режь их.
К утру вагон качается всё реже.
Таксисты голосят на все лады.
Пускай мои нестройные следы
Смешаются с наследием приезжих...
 
 

4.

За спиной накрывает бураном Валдай.
Всё ещё впереди. Да поди угадай,
Где взовьётся метель, где обрушится снежное гневье.
Но раздетая сворой ветров донага,
Под рукою мороза стихает пурга,
Постигая Приневье.
 
Так однажды тела не стремятся к теплу.
Даже если к утру – в мировую иглу –
Наших нитей оборвыши вдень я.
Так вода покидает пустой акведук:
Возле самого края качается звук –
Начиная паденье.
 
Мы дочитаны снегом, дожиты вполне.
Ненадолго очнулись в заснеженном сне.
Подожди, не спеши уходить. Кто нас выгонит, – сон-то.
Вдоль залива к волне примерзает волна.
Закрываю глаза. И звучит из окна
Пустота горизонта
 
 
 
5. coda.
Последний кадр.


Мой друг, я буду в Питере с утра.
Пытаюсь спать под хохот, храп и бредни,
Уныло отгоняя комара...
Дежурный проводник включает бра,
Приносит чай, выслушивает сплетни.
 
За поездом бегут скелеты крон.
Метель всю ночь с подножки не слезала.
Схожу с ума.
(На пристань? На перрон?)
В нелепых декорациях ворон
Дверями машет здание вокзала.
 
Лирический герой едва живой.
Ты, впрочем, скажешь – просто накатило.
Куда идти? Стою на мостовой,
Как питерский патруль береговой,
Глядящий на замёрзшее светило,
 
В котором отражается Нева,
Балконы, крыши, бранные слова
И что-то, недослышанное мною.
Бистро – направо. Пеною пивною
От грустных мыслей лечится молва.
 
 
--
Мой друг, здесь души заперты в тиски
(Ведущих в небо) лестничных пролётов.
Вконец осатаневший от тоски,
Господь ночами слушает стихи
И забирает лучших рифмоплётов.
 
У Невской Лавры строен силуэт.
Просторный тротуар разносторонен.
В Аиде каждый сам себе аэд.
«Поэт в России – больше, чем поэт»,
Когда рождён, убит и похоронен.
 
Пора поднять грядущее со дна.
Спешу покинуть мрачные ограды.
За каждым аймаком лежит страна,
Но лучшего в упряжке скакуна
На полпути уводят конокрады
 
И гонят в Лавру. Вечен ледостав.
Забвенье спит, столетья распластав.
И гении смычка, пера и дроби
Глазами перекошенных надгробий
Глядят в унылый мира кенотаф.
 
 
--
Мой друг, надежда свидеться слаба,
Твой адрес переездом искалечен.
Цыпленок чуда выпал из герба.
Смотрю, как сотни маленьких не-встречин
Сплетаются в большое «Не судьба».
 
Уходит день по следу детских лыж,
И я за ним. Курю. Давлю усмешку.
Стрелой играет каменный малыш.
Что мне осталось?
Снег.
Раздолье крыш,
Где ангелы с ветрами вперемешку,
 
И сорок лет длиною в черновик,
Где нет родных, но много всяких прочих.
Над Питером сияет крестовик,
Но призрак, оседлавши броневик,
Усердно исповедует рабочих.
 
Судьба страны стремится к январю.
Мерещится седому звонарю –
Прощальный круг закладывает стая.
Колоннами в гранитный пол врастая,
С земли ей смотрит вслед одна шестая.
И я с тобой негромко говорю.


                                       1999-2016