Тесные джинсы расшиты узорчатым золотом...

 Новогодье



 Гирлянды множат в темноте
 блик флорентийца Гирландайо.
 Но все мы сгинем в пустоте,
 подобно инкам или майя.

 Вновь амальгамы дребедень
 мерцает в заоконном свете.
 Вздыхает сонно хвои тень,
 и ангельски уснули дети.

 Вновь счётчик щёлкнул невпопад,
 мелькнул виток пути земного.
 Но, слава Богу, рядом спят
 те, для кого - опять всё ново!




Первое января



Тесные джинсы расшиты узорчатым золотом,
Элвисом колются, архиерейской парчою.
В оба глядел - а изранился смыслом расколотым,
не освятил все углы и сусеки свечою.
Год отпевая, бузят непристойные праздники.
Стужа чернеет, паучья вдовица, без снега.
В стае щенячьей дышал я теплом, одноклассники,
но холодила мне яблоки глаз неизбежность побега

каждое утро - водой из-под крана латунного,
родственно-грубым, на грамм справедливым, упрёком,
неким предчувствием отклика струнного, руннного,
каждое утро - под пристальным Пастырским оком...
Юные лица и камни в отметинах времени
больше всего и любил я. По-прежнему помню,
как разрешаются почвы средь мая от бремени,
трепет ветвей отдавая стожильному корню.

Снова с нуля, к яркопёрой гулянке на тополе
двинутся дни - штрих-пунктиры, пробелы терпенья...
Ночь отшумела - петарды за окнами хлопали,
вспышки бросая на стену сосновою тенью.
Страусы-Леви искрят балаганною ниткою.
Улица с кожей гусиной - извилистей змея.
Не угонюсь за трамваем, за паствою прыткою.
Нечем как будто и крыть. А и сдаться не смею.