Всякие сказки

СОДЕРЖИМОЕ:

СКАЗКА О СТРАННИКЕ
ПЕСНЯ О СТРАНЕ ХИМЕРИИ
СКАЗКА О ПУСТОМ ГОРОДЕ
СКАЗКА О РОЗООСТРОВЕ
СКАЗКА О НЕБЕСНОМ ОТРЯДЕ
СКАЗКА О ДЕВУШКЕ В БЕЛОМ ПЛАТЬЕ
В НЕОТКРЫТОЙ ВСЕЛЕННОЙ...
БАЛЛАДА О ЗЕЛЁНОЙ ДЕВЕ
БОЕВАЯ ПЕСНЯ
САМОЗВАНЕЦ
ПЕСНЯ СКАЗОЧНИКОВ
СЕЗАМ И ГРОШ
ГРОМКАЯ ГАВАНЬ
СКАНДИНАВИЯ
ПИНГВИНЫ
МЕТЕЛЬНАЯ
ВЕСНА И ЗИМА
ЛЕС
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИЗБУШКА
АГАСФЕР
АХИЛЛЕС И ЧЕРЕПАХА
ПОЯС ИППОЛИТЫ
ПЕСНЯ КУПЧИХИ
ПОСЛЕДНЯЯ МОЛИТВА ЖАННЫ
ПЕСНЯ УЖА
ДЕВУШКА И СМЕРТЬ
КРОШКА МЕГ
"ПАЛЛАДА РАЗБИЛАСЬ"
ПЕСНЯ ПРО ОСТРОВ НЕЗАБВЕНИЯ
ЛЕСНОЙ ДВОРЕЦ
ЛЕДА
СТЕКЛЯННЫЕ ЦВЕТЫ
РУЧЕЙ
ЛИЛИЯ
ОСТРОВ
ЗОЛОТЫЕ ФИГУРЫ
СТРЕЛА
ТВОРЧЕСТВО
ЦИРК

СКАЗКА О СТРАННИКЕ

Вольный изгиб дороги, волны седого моря, милая сердцу чуждость края, забытый дом,
Геометричность поля, метафизичность мысли, в светлую даль плетётся ровный узор следов,
Странничий крепкий посох, твёрдость усталой воли, бродит по новым тропам прежде, сейчас и впредь
Он, преодолевая множественность барьеров и среди них – который все называют «смерть».
Путник взошёл на гору и ожидал паденья, но его подхватила нежность незримых крыл.
В миг, бесподобный прочим, он пролетел над миром и пробудился в дюнах, и никакой горы.

Злобный изгиб дороги, тяжесть тоски по дому, проклятая пустыня, выжженные леса,
Жерла вулканов, ало вытянувшие губы, в гибельном поцелуе тянутся к небесам.
Сбитые в мясо ноги, инерционность шага, неугасимость жажды, выпотрошенность дум,
Странник идёт – так надо, пересекает море и покоряет горы, шепчет: «найду, найду».
Только на их вершинах не пировали боги, и на расспросы пальцы крутятся у висков,
Но существует где-то эта Гора-царица в шапке, обитой мехом вечных своих снегов.
Но существует где-то место, что нас встречает радостной, звонкой явью, схожей с волшебным сном.
Невыносимость муки, непредставимость счастья, знать о котором смертным, видимо, не дано.


ПЕСНЯ О СТРАНЕ ХИМЕРИИ

Ночи длинные, ночи нервные,
Ночи - чёткий счётчик дневных потерь.
А мы пойдём сегодня
В страну - Химерию.
От всего, от всех - от людей, идей,

Слышишь - плеск весла по речной воде?

На границе нас встретят войска галерные,
Постреляем их и войдем в лиман.
Это такая страна - Химерия,
Погуляем и вернёмся по домам,
Погуляем и, конечно, - по домам.

Мы потопчем землю химерно-мягкую,
Походя присвоив себе её,
Одной левой справимся мы с Бабайкою,
С Бармалея шапку и спесь собьём.

Скрупулёзно воду и твердь измерим мы,
Нанесём на мапу - точней всех мап.
Да, это такая страна - Химерия,
Погуляем и вернёмся по домам,
Погуляем и немедля - по домам.

... По холмам, за линию горизонтную,
Пеньем горловым соловьёв глушить,
А затем уставшие, очень сонные,
В предрасветной вересковой тиши

Мы усядемся под высоким деревом,
Белый хлеб с тобой разделим пополам,
Ведь это такая страна - Химерия,
Погуляем и вернёмся по домам,
Погуляем и - скорее! - по домам.

_____________________

Видишь -
камушки
черепашками
лапками шевелят,
тронь - убежит.
Всё-то здесь бумажное,
всё - не страшное,
всё - живность,
всё - жизнь.
Всё - зверушки белые
и проворные,
всё-то им неймётся,
всё рвутся - вдаль,
а хочешь,
мы - тропинкой за ними горною?
Хочешь, мы найдём их
по их следам?
Что долина - станет в секунду городом!
Тихий плот - а хочешь, в секунду - флот?
Что речушка - станет огромным морем и
Одеялом тёплых прозрачных вод
Будет обволакивать мягко, нежно,
Когда мы вернёмся ещё раз ночью
В эту вот страну - если ты, конечно,
Только если ты
захочешь.

_____________________

Там одна наука, предельно точная:
Я + Ты - равняется целый мир,
Светят и горят до утра, полночные,
В нём звезда Ойле и звезда Маир.

Ты ответь: хоть капельку веришь?
Веришь мне?
Ты пойми, что я не сошла с ума.
Просто это такая страна - Химерия,
Погуляем и вернёмся по домам,
Погуляем и, как прежде, по домам.
Погуляем и - не бойся! - по домам.


СКАЗКА О ПУСТОМ ГОРОДЕ

По равнинам чёрным
- горелым мясом
был пропитан воздух -
мы шли и шли,
мы хотели пить,
мы хотели сдаться,
мы устали,
вывалялись в пыли.

Наша цель близка,
но лишь те, кто зорок,
видели её впереди. И вот
мы штурмуем город,
старинный город.
Мы штурмуем город,
а в городе никого.

День за днём
в мучительном ожидании
мы слонялись вдоль
неприступных стен,
громогласно споря,
чертили планы
и, за неимением -
больше - тем,

мы сражались в поле
уже друг с другом,
мы мочили всех,
кто перечил нам,
мы рубили головы
им от скуки,
и от скуки жертвовали богам.

Только он стоит,
ненавистно-гордый,
сам в себе всесильное божество,
и мы всё штурмуем,
штурмуем город,
мы штурмуем город,
в котором нет никого.

Наш обоз - оружие тысячелетий,
гладиус, рапира и длинноствол,
ятаганы, кортики и мушкеты,
но зачем?
ведь в городе никого.

Наши кони - дикий пустынный норов,
наше войско - первое из всех войск,
только что нам в этом?
Ведь это - город,
где извека не было никого.

Мы сожгли окрестности, взяли форты,
мы питались чёрной сухой травой,
корчили беззубые злые морды
городу, в котором
нет никого.

Мы воняем падалью,
потом, кровью,
мы устали,
вывалялись в грязи!
Но мы до сих пор
осаждаем город,
город на вершине,
на небеси.

И трещали кости,
и рвались мышцы,
и бревно выскальзывало из рук,
мы сооружали
толпой баллисты,
мы всем миром строили виадук.

Мы сроднились с ним,
став землей и прахом,
став одним дыханием,
прочь - из тел!
И когда летели
за стены - ядра,
каждый,
каждый, каждый
из нас
летел.

В каждом, каждом сердце
огонь клокочет,
блеск сухой в глазах:
"я еще живой!".
Понимаете, нам
нужен очень-очень
этот город, в котором
нет никого.

Потому что мы
уже не вернёмся,
наши души носят
его печать.
Мы возьмём его.
Не теперь, так после.
Это знают те,
кому надо знать.

Мы возьмём!
Пусть только немые камни,
что манили нас,
что так пели в нас,
и на них затем
начертаем - сами
наши неизвестные
имена.


СКАЗКА О РОЗООСТРОВЕ

Розоостров, пресиняя пустота.
Тонкой плёнкой стянутый зеленец
Заповедных вод и заветных тайн,
Беглый парус, дремлющий в тишине.

Разморённый, что розмарин, пролив
Солнцем, синевой от него укрыл
Край плавучих роз и плакучих ив,
Белых глыб и зыбких летучих рыб,

Никогда не видевших гарпуна
Между скал, запрятанных под водой,
Где хранит бессонная глубина
Вечный сон осужденных ей судов.

Там, на Розоострове, ни души,
Ни пальбы, ни дыма - но ходит слух,
Мол, живут там эльфы, что спят всю жизнь,
Спят, рождаясь. Спят, испуская дух.

Спят под мягкий транс молодой волны,
Спят под скрипку дряхлую у корней,
Спят и полстолетия видят сны
О любви и песнях, и тишине.

Дева - точно розовая заря,
Муж - как яркий полдень. Рука в руке,
Словно сны их шепчутся, говоря
На скупом, неведомом языке.

И стремит отчалившийся челнок
К ним, туда, под тень Головы-Горы,
Где танцуют, не применяя ног,
И летают, не применяя крыл.

И Гора сплывает. Лесной тропой
В диком цвете пляшущего огня
Вьются сонмы снов - ты ступаешь по
Их пересекающимся теням.

Точка мира, карты которой нет
И не может быть. Не бывает "наш"
Розоостров - каждому свой портрет,
Розоостров - каждому свой пейзаж.

... Может быть, мне удастся хотя бы раз
Побывать на таинственном берегу,
Где любуются, не открывая глаз,
И целуются, не разжимая губ.


СКАЗКА О НЕБЕСНОМ ОТРЯДЕ

Отряд выходит в ночь на горний город,
На бой, на оголтелый вражий сонм,
На путь-дорогу, на штыки, на горе,
На мягкую траву, на чернозём,
На свет в бойницах древних бастионов,
На шорохи засады по пути
Среди непойманных хамелеонов
И стрекота кузнечного среди.
Среди дремотных тропок-невидимок,
Изящно схожих в центре, где звезды
Горит ещё неназванное имя
На сумрачных скрижалях тьмы, ух ты.
Среди ложбинок, выхваченных светом,
Среди озёр сверкающей воды,
Где еще в полдень пятеро естетов
Глядели в ночь, блюя от красоты
В благоуханьях фразовых букетов
В соцветьях снов улов колоколов,
В сплетеньи звездном муторного бреда,
В константности отсутствия голов.
На всё - и на клубок блестящих нитей
Предгрозовых, вершины дальних гор,
Отряд выходит, чтобы победить и
Втоптать их в грязь железным сапогом.
На росы, в чаще мреющие, прея,
Согласным кличем, хоровым "ура"
Отряд выходит в ночь на эмпиреи,
На розовый благословенный рай.
На серебро форелей в горних реках,
На золото горячих куполов,
Хрустальных сфер, сияющих извека,
На темноту вначале бывших слов.
На это всё точу я меч и зубы,
И жесточайший голод до побед,
Я все сокровища возьму, возьму оттуда
Себе, тебе - но более тебе.
Выходит в ночь удалая когорта,
Но верь, недолгим будет смертный бой,
Вот мы займем ещё ну два-три форта,
А после - сразу же к тебе, домой!
Но вверх копыта чёртовы взлетают,
И память уползает, как змея,
И города нас радостно встречают,
Бросая в воздух лепестки огня.
И путь наш - выше, выше по ступеням
Смыкает плотный воздух за спиной.
На новое, без слов, столпотворенье
Отряд выходит в ночь, выходит в ночь.
Мы космос огласим победным воплем,
Лишив ленивых ключников ключей.
А что во сне я вижу чей-то облик -
Так я уже совсем не помню, чей.
Уж древа сень ночлег сулит нам горний
И ванну с кровью мёртвых ежевик,
И ветвь качается зелёным и холодным
Высоким знаменем Живущих-Без-Любви.


СКАЗКА О ДЕВУШКЕ В БЕЛОМ ПЛАТЬЕ

Намертво врастающая рука
В петли и колосья, волосья нитей,
Землю разрезающая соха,
Солнце, полыхающее в зените.

Скинем всё да сдвинемся в тень куста
В мареве, полуденном наваждении,
Где приходит к нам неизменно - та,
Кто всего дороже, всего нужнее.

Золотые всем раздаёт хлебы,
Поит белым золотом из кувшина,
Освежив прохладной ладонью лбы,
Крепостью измученные двужильной.

О, благословеннейшая из жён!
Девушка из облака в платье белом
Нам приносит тихий полдневный сон
Сладкою, текучею колыбельной.

Поднимает лёгкой рукой ярмо,
Отпускает прочь лошадей, на волю.
И в глазах зажмуренных - пыль стеной,
Табуны, летящие в чистом поле.

Мягко поворачивает Земля,
Словно кто-то там колыбель качает,
И во сне встречаем мы синий взгляд,
Отчего-то жалостный и печальный,

Небо, расплескавшееся во сне,
Золотые реки текут под веки...
И - простывший след, и - была и нет.
Бился рядом ключ, шелестели ветки.

Снова шли, согнувшись, по борозде,
Вновь на лбу синели, вздувались жилы,
И никто не знал, для чего мы здесь
Так неумолимо и вечно живы.


***

В неоткрытой вселенной ещё, где живут фантазии,
нынче снежная буря, и надо сказать о том,
как ползёт Белый Змей, величавый до безобразия,
отмечая извилистый путь ледяным хвостом.

Но об этом потом. Да и слушать об этом надо ли?
Если нет до сих пор ни одной из координат?
Мы искали веками и в снег, обессилев, падали,
рассуждали, молились, никак не могли узнать.

... В недоказанном мире к Долине пришёл Рассвет, они
обнялись, обменялись цветами, шепнули свои слова,
было много лучистого, чистого, беззаветного,
как тот край, что всё видел, мог бы не существовать?

Мы вернёмся туда, ураганом большим заверчены,
нерассказанной сказкой до дрожи потрясены,
и пребудем за пазухой у синеглазой Вечности
в фантастическом мире, где оживают сны.


БАЛЛАДА О ЗЕЛЁНОЙ ДЕВЕ

Что за шум под лунным небом, что за гул в глуши лесной?
Это путник запоздалый, он торопится домой,
Всё быстрее углубляясь в переменчивую тьму,
Кто он, кто он, этот путник, неизвестно никому.
За спиной мешок холщовый держит сильная рука,
То ль охотник, то ль разбойник, то ль гонец издалека,
Шляпа лик его скрывает, очертанья затеня.
Он даёт сильнее шпоры,
Зря торопит он коня.

Что за шёпот в лунной чаще, что за шорохи в листве?
То вспорхнула в небо птица с потревоженных ветвей?
Что за странное мерцанье меж чернеющих стволов?
Это лунные причуды для усталых ездоков?
Или то во тьме искрятся изумрудные глаза?
Или то во тьме качнулась чья-то гибкая коса?
То испуганный бельчонок машет в сумраке хвостом?
Или кто ладонью тонкой манит и зовёт: «пойдем!»?

- Уходи, мечта ночная, я не стану и смотреть,
Ты зовёшься Gr;ne M;dchen, Gr;ne M;dchen, зло и смерть,
Кто с тобой хоть раз остался под завесой пышных крон,
Превратился в дух болотный и блуждающий огонь.
Уходи, зелёный морок, уходи, лучистый бред,
Не хочу я бледным светом в мглистой тьме страдать и мреть,
Дома ждут меня родные, ждут монет и ждут коня,
Уходи преданьем древним,
Сгинь, шальная,
Чур меня!

То ль объятья, то ль свивает вьюн нежнейшее кольцо,
Между листьями лик лунный… или, может быть, лицо?
То ли шёпот, то ли щебет…
И касается щеки
То ли губ прозрачных холод, то ль кувшинок лепестки.

- Сгинь, лесное наважденье, что ты можешь, что ты дашь?
Только... шёлковость и гибкость, только дрёму и мираж,
Лишь душистое томленье, нежность, смежность дальних лун,
Лишь сверкающие блики, разрезающие мглу.
Лишь смятенность, потрясённость, вечный зуд и непокой,
Только льняность, только льнущесть, только мреющую боль
От касаний и лобзаний чуждых губ в скользящей тьме,
Зыбкость, бледность и сплетённость в непрерывном вечном сне.

Gr;ne M;dchen, меня дома ждёт единственная, та,
Чечевичною похлёбкой пахнут милые уста,
Круглость, тёплость, жар от печки – и до самого утра
Слушать, как за стенкой плачет и резвится детвора.

Gr;ne M;dchen, поведёшь ты меня в лиственный альков,
Чтоб впивать в меня веками аромат ночных цветов,
Будут петь всю ночь цикады, свиристели, соловьи,
Петь о странной, непохожей и мучительной любви.

Gr;ne M;dchen! В Божьей церкви по любви венчался с ней
Быть во здравии, в болезни вместе до скончанья дней,
Если я уйду с тобою камышовою тропой,
Святый Дух меня покинет, проклянёт пьянчуга-поп,
И молебен не отслужит по душе заблудшей он,
И в могиле моих предков я не буду погребён.
Земляки креститься станут, призрак замечая мой,
Обходя мой дом уютный и потомков стороной.

Gr;ne M;dchen… Мы к лесному роднику пойдём с тобой,
Окрестят нас и венчают серебристою водой,
Наш венец – из белых лилий. Возле нас лесной народ –
Нимфы, эльфы - уже водит развесёлый хоровод.

Gr;ne M;dchen, пронеси же чашу мимо – это яд!
Мне чужда твоя природа, муть дремотная твоя,
Лунной ночи порожденье ты, а я же… я же, знай…
- Кто ты, кто? – хрустальным смехом прозвенела глубина.

- Sancte Deus, Sancte Fortis, Pater noster, vim me da,
Et dimitte nobis... nostra… vale… vale навсегда,
Вслед за зыбким искушеньем камышовою тропой,
Gr;ne M;dchen, Gr;ne M;dchen, весь я твой! Навеки твой!

Но сверкнули злобным светом изумрудные глаза:
- Не для прихожан смиренных камышовая стезя,
Сомневающимся, робким не поёт лесной народ,
Долго я ждала. Лесная дева дважды не зовёт.

Зашуршали, зашумели вековые тополя,
И исчезла, испарилась дева, словно не была,
Покидает путник стремя и любимого коня
Кличет, кличет «Gr;ne M;dchen!». Всё напрасно. Тишина.

Что за шум под лунным небом, что за шорохи в листве?
Это путник запоздалый. Вот уже который век
Бродит он, догнать пытаясь свет блуждающих огней,
Что безумный взгляд порою различает меж ветвей.
Только эхо. И репейник в клочьях спутанных волос,
Ниспадающих упрямо на его горячий лоб,
Только жаждой невозможной искажённое лицо,
Только заросли цикуты, только пар болотный. Всё.

Видишь, видишь, Gr;ne M;dchen, капли крови на траве?
Слушай, слушай, Gr;ne M;dchen, как поёт он о тебе.
"Кто я, кто я?" – вопрошает переменчивую тьму.
Кто он, кто он, этот cтранник,
Неизвестно
Никому.


БОЕВАЯ ПЕСНЯ

Конский топот, щёлкающий затвор:
целит метко - вчерашний рыжий.
Меньшинство становится большинством,
чтобы выиграть.
Чтобы выжить.

Станут сотней десять лихих ребят,
если десять - друг другу братья.
А безумно верующий в себя
человек -
человек в квадрате.

Математика битвы, сквозь пыль и дым:
- Что евклиды нам, пифагоры!
Здесь когортой становится вмиг - один,
если стоит один -
когорты.

Меньшинство становится большинством.
Не грозя, но предупреждая:
- Бойся одиноких волков, потом
собирающих -
больше стаи.

Благородный - возьмёт золотой венец,
удовольствуясь этой честью.
У забытых, отверженных - чести нет,
и приходят они
за местью.

И дай Боже не встать у них на пути,
на пути - у вчерашних лишних,
оставляющих, где довелось пройти,
только слёзы над пепелищем!

Что, купил тебе власть прорицатель твой
гороскопом да зодиаком?
Большинство становится меньшинством
с побледневшим за сутки флагом.

Не убий, не кради. Не создай меньшинств.
Не дели на себя и прочих,
если хочешь царить. Или просто - жить.
А ты, вижу, как будто хочешь.


САМОЗВАНЕЦ

Ты умрёшь под копытами моего коня, что пройдёт по твоей земле,
песнь холодной сбруи прозвучит, звеня, оставляя глубокий след,
след подковы новой на твоей земле, в её чавкающей грязи,
где проложат тракт после сотни лет бездорожья. И не проси
о пощаде, ибо твоя земля - не твоя: ты в пучину бед
вверг её, своего развлеченья для, ты присвоил её себе,
ты корону краденую надел, узурпатором сел на трон,
ты своим знаменосцам отдал в надел нивы, реки, леса. Закон
изничтожив, ограбил её, собой непомерно довольный, ты
возомнил себя властвующим толпой с позаимствованной высоты.

Лишь во сне я живу на своей земле, не видавшей моей ноги,
я люблю каждый колос её полей, каждый мягкий речной изгиб,
я её причешу, исцелю, в её волосах посажу цветы,
я налажу в ней мир и житьё-бытьё. Но сначала мне нужен ты.
Нет, не скатится глупая голова под ударом меча с твоих
плеч, я новую казнь обещаю вам: и готовит её мой стих.
Вот она, казнь твоя - се забвение, воплощённая в слове смерть
без последующих жизней. Склонись пред ней, безвозвратней которой нет.
Ну, а если же в хронику без нужды впишет кто-нибудь короля-
самозванца, пускай: сохранишься ты упомянутым на полях
как разбойник, воспользовавшийся войной, смутой этих безвластных лет.
Говори же что хочешь - мне всё равно.

Я пройду по своей земле.


ПЕСНЯ СКАЗОЧНИКОВ

Мы пришли из сказки, недетской сказки,
в кровь и плоть купили билет обратный.
С ног до головы в типографской краске
мы - вернулись,
вы - нам, скажите, рады?

Что я вижу? Чопорную сутулость.
Что я слышу? Ропоты недоверия.
Погрози мне, враг, пистолетным дулом
и ступай-ка спать, да покрепче - двери.

Мы пришли из песни, весёлой песни,
песни белозубых, нахальных, юных,
в этой песне - всё, только снам нет места,
кроме тех, внушённых котом-баюном.

На горячий лоб ниспадают патлы,
и в глазах сверкает бессменный павер,
слушай: звёздный флот наш на поле ратном
одержал победу вблизи Центавры.

Мы шли долго, раны считать устали,
путь наш был опасен, неочевиден.
Но мы здесь. Теперь мы подобны стали.
Мы портал открыли, мы вместе выйдем.

Что я вижу? Взглядов сапфир и яшму.
Что я слышу? Древки стучат о землю.
Что я знаю? Здесь обитают наши,
те, кто только сказкам и песням внемлет.

Мост уже построен - нужны лишь ноги,
где горит огонь - нужен только факел,
где течёт река - там нужны истоки,
так всходи на борт, так поднимем якорь,

и долой сомнения и опаски!
Мы по горло сыты реалью пресной!
Мы пришли из сказки - вернуть вам сказку.
Мы должны быть песней - мы станем песней.


СЕЗАМ И ГРОШ

в киммерийских сумерках страшно - жуть.
холод позвоночный до точки, ручки
и бумаги, чтобы чуть-чуть согреть
заклинаньем тех, кто ему обучен.
понимаешь, как бы согреть чуть-чуть,
может, от него ты - хоть на поверку
дешевей копейки - богат как крез:
в дровяном ларе золотые мерки.

может быть, запрятанный аркенстон
в глубине карманной смущает разум?
и, когда окажется: всё, что взял,
хоть бесценно, но дешевей алмаза,
крутани ещё колесо времён,
наплевать раз двадцать на всё и это,
если дальше сказки тебе нельзя,
в сказку углубимся тропой заветной

и знакомой.
слушай меня и спи,
спи и слушай, и устремляйся дальше,
хлопая ушами, как гиппогриф
крыльями, от лжи и монетной фальши,
в дом, что ты купил, где сегодня пир,
neverending пир и овчинный выдел,
стоящий тебя, но не тех, других,
проходящих мимо него, не видя


ГРОМКАЯ ГАВАНЬ

Кто пустыней выжжен, сухим песком
Годы умывается, утираясь,
Чей погонщик с жалостью не знаком,
Кто на середине дошёл до края,
Кто водою грезит и по воде
Возмечтал ходить, отказавшись плавать -
Добро пожаловать, братья,
здесь
Наша Громкая Гавань.

Здесь нам вдарит в ноздри густой, сырой,
Запах. В мутной жиже гниют лоханки
Для лохов, жужжат, что пчелиный рой,
Отзвуки забористой перебранки.
"Гренки, семки, пиво, ром, бром, душа!" -
Азиат, ославленный вечной славой,
У трактира, зычно - добро пожаааа...
В нашу Громкую Гавань!

Говорит здесь всё, говорит здесь вся:
Каменщик - наклавши кирпичной кладкой,
И вьючной мальчишка - свой груз неся,
И наёмник - нож в рукаве украдкой
Пряча... И за всех, как никто другой,
Неумолчно, лютне кабацкой вторя
Говорит, пошлёпывая губой
Всеязычное море.

Здесь нас опьяняет и смрад, и вонь,
Всё, что пахнет - хмель и заморски травы.
Незаконной дочери портовой
Обещаешь - вместе до гробовой,
И она сегодня пойдёт с тобой
В нашу Громкую Гавань.

Да, и нищий тоже взойдёт на борт,
И убийца, и отставной укладчик,
Это место свято, здесь примет Бог,
Всех детей своих и меня впридачу.
Заливая сопли шмурдой, пою
Храм, куда сегодня войду по праву,
Добро пожаловать - все - в мою,
В нашу Громкую Гавань!

А потом смолкает. Смолкает всё
В одночасье. Внемлют прибой и чайки
Наших лиц, повернутых на восток,
Тишине, последней тоске причальной.
И, пронзая мачтами горизонт,
К нам навстречу из самого рассвета
Выступает медленный, белый - он,
Он, благоговейно несомый ветром,
И, как волны, твой обтекает взгляд
Всё его величье - безмолвно, плавно.
Шум разноголосый забыт, оправдан.
Машет нам тот, радостный, у руля.
Здравствуйте!
Пожалуйте
в нашу Гавань,

Громкую Гавань
для тихого корабля.


СКАНДИНАВИЯ

Мы пойдём с тобой в королевство сна,
есть страна, нехоженая страна -
север,
ветер,
призрачный жёлтый свет
миллионы лет.

Не земля - зазубренный край земли.
Не стихи - а вывалянный в пыли
древний свиток, стёршееся заглавие:

Скандинавия.

Это крови глас, голубее льдов,
песня, разнесённая от и до
озера, сливающегося с землёй,
тундры, разливающейся водой,
и неотличим горизонтный срез
от небес.

Только ширь и гладь - взглядом не объять.
Да, сюда Пространство уходит спать,
Snedronningen сама здесь ему постлала
белое волнистое одеяло.

Тишина - на тысячи миль вокруг.
Здесь сердцебиение - лишний звук,
здесь мала любовь, здесь ничтожен страх,
здесь одна божественная игра

холода, лучей колесо внутри.
Застывай, не чувствуй, смотри, смотри,
ты прекрасен в этой оправе льда.
Нет, то не мороз обжигает, а

то дыханье дремлющих здесь широт,
то сама страна - белоснежный кот
во клубок свернувшийся, умный Лаппи
распускает лапы.

Не противясь ласке его когтей,
ты узришь небесных цветных затей
круговерть, танцующую вприсядку:

"Отгадай загадку".

Миллионы лет, миллионы строк,
как покинул я ледяной чертог,
я давно забыл мои льды и сн;ги:
из варяг - в греки.

Врос корнями в сей чернозёмный край
и посеял хлеб, и построил рай,
не заменят мякотного тепла мне
земли зеркалайнен,
неболайнен,
морелайнен.

Но нет-нет (не верящим в чудеса)
промелькнёт во сне - не замечу сам -
из страны, где дуют четыре норда,
кошачья улыбка фьорда.


ПИНГВИНЫ

Если пингвину случается упасть на спину, он уже не может самостоятельно подняться. В Антарктике существует даже профессия - "переворачиватель пингвинов" - человек, который поднимает упавших птиц, засмотревшихся на небо или пролетающие в облаках вертолёты.

Говорят, что пингвины
большие трусы,
говорят, они
никогда не дерутся,
никуда не рвутся,
но всё не так.

У пингвинов одна большая беда
и один-единственный страх.
В антарктических льдах,
где одно измерение -
горизонт,
вертикальное положение -
это жизнь,
достоверности, правильности
оплот.
ну, а если упал -
то пиши
пропал.

Год не рыбный.
Одни холода,
голода.
Льдом окован залив.
Морская коса
им подвязана крепко.
У кромки льда,
построившись в ряд,
молчаливо, торжественно
птицы стоят,

всё стоят и стоят,
и глядят
в небеса.

Там, вверху, кружение,
ослепление,
где Вожак Летучий
беззвучно
тонет
в золотистых глыбах,
багряных прорубях
заживо.
И кажется
на мгновение:
лучше нам нырнуть
в этот тихий омут,
и достать в нём вкусненького
чего-нибудь.
Может быть, не щуку,
хотя бы окуня.
Может, не получится,
а попробовать?

И вот,
не заметив:
уже не так
что-то,
птицы рядом
рядком лежат.
На краю Планеты,
на кромке льда
всё глядят, глядят и глядят.
Глядят.

Раньше было можно
стоять, смотреть,
можно было вниз
опустить глаза.
Непривычно:
выбора больше нет.
Выбор - высота,
высота и смерть.
Отвести нельзя.

В птичьих,
обречённых уже телах
смутным вздрогом,
памятью родовой:
как когда-то,
крылья раскинув,
вплавь
по высокой волне
световой
наверх,
надо всем, выше всех
и куда-то совсем
в невозможное,
для пингвиньего разума
сложное.

Весеннеет.
Весна, шестилунно-робкая,
антарктически медленная.
Опять
тают льды.
И пингвины выходят к проруби.
Любятся,
охотятся
или спят.
Или грезят.
В небо глядят
и падают.
И так было и будет
года и века
до Больших Холодов,
до Дождей и Великой Радуги.

До Второй Зимы,
до скончанья витка.


МЕТЕЛЬНАЯ

Столько снега повыпало на дворе,
Точно снег собирали по всей земле.
Под скользящим ботинком льды сотни Лет
Потрескивают,
Потрескивают.
В свете ста фонарей - как театр теней,
Завывания, пляска живых огней,
Но земля, упокоенная в серебре,
Поблескивает,
Поблескивает.

Не ходи из дома в сей поздний час,
Не ходи, не тревожь одиноких нас.

В самом деле, неужто ещё тебе
Беспокойной метельной ночью
Не хватает призраков прошлых бед?
Чё те надо (чего ты хочешь)?

Вётлы в танце полночном трясут башкой.
Я иду туда, чтобы... чтобы...
Видно за километр в светлоте такой.
Скинь-ка ты капюшон - ждёт смертельный бой,
Спрячь в кармане перо и робость.
Если кто-то погонится за тобой,
Если кто-то погонится за тобой,
Если кто-то погонится за тобой,
Не сбежишь - по таким сугробам.

Полно, полно, спокойнее, твою мать!
Слишком холодно, некрасиво
На ветру - кому-то тебя убивать,
А тем паче - ещё насиловать.

Вот и всё, вот и всё. Ветер тянет дверь,
Ты сильнее, ты перетянешь.
В темноте по ступенькам взлетишь наверх,
В зеркала на пути не взглянешь.

Расплескаешь на скатерть горячий чай,
Будешь слушать - там воет грозно.
Интересно, а если кто невзначай
Не успеет домой, замёрзнет?

Ну, а если замёрзнет, ты мне скажи:
Может быть, по такой погоде
Из-под синих век, из застывших жил
Жизнь ещё не совсем уходит?

Вдруг она подмерзает, но снежный стих
Продолжает её - иначе?
Может быть, он вернётся, чтоб отомстить?
Понимаешь, что это значит?

Столько снега повыпало на дворе.
Да, ненастное время года.
Одеяло сумеет тебя согреть.
Просто ветер, качание фонарей
Адской песни и пляски вроде.
Погружайся, и глубже, в свой сон, сугроб.
Там, за окнами, ходит, ходит.
Всё настойчивей, явственней, всё слышней...
Топ-топ-топ, засыпай, топ-топ-топ, скорей,
Засыпай, засыпай, засыпай скорей!

...Топ-топ.


ВЕСНА И ЗИМА

Когда наступает февраль,
Весна убивает Зиму,
Из года в год разрывает
Любовно расписанный холст,
На роскошный покров,
Бережно вытканный, ставит
Чёрные пятна, щебечет,
Хохочет, как будто так надо,
Надо чумазой вандалке
Из года в год безобразить
Чёткость и правильность линий.

Всё погружается в смрад,
Баламуть да трясину,
И всплывают говешки,
Коровьи лепёшки наверх.
Когда наступает февраль,
Весна убивает Зиму,
Но когда бы она
Могла убивать навек?

Скоро вернётся Зима,
Ещё краше, белей, чем раньше,
Вновь воцарится она,
Ибо так, несомненно, должно.
Зима - вечна,
Весна - преходяща,
Переходный этап к чему-то
Жаркому и иному.

А есть, знаешь, страны, где вовсе её не бывает,
Есть вершины, где никакой весной и не пахло,
И куда, притворившись, что умирает,
И куда, притворившись, как будто чахнет...

С высоты своего
Кристаллического мгновения,
Заморозив все звуки и даже эхо,
Отвердив, утвердив, отрицая тление,
Там Она
Наблюдает за нами всеми.

Наблюдает - божественную потеху
И смеётся льдистым, высоким смехом.


ЛЕС

Деревянный Дом без конца и края.
Закрывай глаза, чувствуй полный лес.
Все, кого любили, кого теряли,
Здесь они. Всегда будут только здесь.

В скрипе вековечном расслышав "amen",
Прошептать незначимое "прости".
Ждут и примут выворотни и камни
Ком, пересыпающийся в горсти.

И, спустя столетье, иной (иная),
Проводя свой сон в лесополосах,
Вслушается в сосны. И нас узнает
По перекликающимся голосам.


РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИЗБУШКА

Заплутавший в ночи безвыходно,
В нескончаемости ночей,
На приманки ведясь, на прихоти
Своевольных болотных фей,

Добредёшь до зимы, до ручки, до
Кустоты, что черта черней,
И ещё один раз измученно
Ты раздвинешь её. За ней

Будет домик лесной, заснеженный
По макушку. Но серый дым
Из трубы, в небесах подвешенной,
Позовёт, пригласит - кам ин! -

Ароматом чего-то детского,
То ль индейки (то ль кулича?)
Тянет, манит... Ты скрипнешь дверцею,
И предстанет твоим очам

Чисто выметенная горница,
Вся в настенных чудных часах,
Лихорадочно их торопятся
Стрелки к полночи - но... назад.

Будто всё ожидает праздненства:
Разноцветно блестят шары,
Так искрятся, переливаются,
Как невиданные дары.

И стоит, приглашая к трапезе,
Стол, накрытый на одного,
Тёплый чай, мандарины, сладости,
Но ни звука... и никого.

Лишь поленья трещат, где варится
Котелок, источая пар,
На бегу ты сымаешь варежки,
Тычешь руки в блаженный жар.

И, как свечка, не веря, плавишься,
Воску - выступившим слезам,
В пелене их всё - стол и лавочки,
Стены, двери - плывёт в глазах

Мимо зренья, темно, изнаночно...
И, чуть-чуть поунявши дрожь,
Замечаешь, что домик сказочный
На пещеру скорей похож.

Из тумана навстречу выступит
Грустный мальчик. По белой мгле
Со следами кровавых, истинно,
Страшных ран на его челе

Зашагает к тебе. И оттепель
Бьют часы, и весну, и день.
Улыбнувшись, он поведёт тебя
К разузоренным окнам, где

Под омеловой тают веткою
Льдинки-пазлышки там и тут,
Их сложив, ты прочтёшь заветное:
"Возвращайся. Тебя здесь ждут".


АГАСФЕР

Я, изгнанный прочь, Тобой
Оплёван, унижен, послан.
Иссохшей, в чирьях рукой
Держусь за дорожный посох.

Мне грезится ночью твердь
Средь зыбкого океана
Летучих песков, и впредь
Землёю обетованной

Мой взгляд будет век пленен,
Отныне я неустанно
Жгу взглядами горизонт
За вздыбленными песками.

Я вырастил хлеб в поту!
Я, в муках рождённый. Боже,
Я тысячи лет иду!
Я должен дойти, я должен!

... Взметается вихрь блаженств,
И жёлтый, горячий воздух
Рождает в моей душе
Больные, чудные грезы:

Плывут облака – и в них
Есть яблоки и деревья,
Есть чистый, живой родник
И плечи кудрявой Евы.

Так низко - лови, лови!
Протягивай руку - ну же!
И луч, словно длань любви
Скользит между белых кружев.

Я делаю робкий шаг,
Проваливаясь в пучину,
Ударившись об косяк,
И снова, и снова - мимо!

О, там! Золотая синь!
Я - тягой земною скован,
Подняться нет больше сил,
Меня наебали снова!

И, лёжа лицом в пыли,
Я, прах, её часть, - отныне,
Я проклял всю власть Земли,
Я проклял тебя, Пустыня!

(Ты эти мне шутки брось,
Не взбрыкивай) или кто мне
Дал эти глаза - для слёз
И эту гортань - для стона?

От правды и до греха,
От Рая до Преисподней:
"Я жажду, а ты - суха!
Я алчу, а ты - бесплодна!

Ты - вечный, огромный враг,
И нет в тебе сна, покоя,
Ты - каждый неверный шаг
В неведомое, другое.

Я мчался - потом побрёл,
Мне годы согнули спину,
Но там, где вчера был холм,
Сегодня - опять равнина!

Но если б я не один
Измученным был надеждой,
Я принял бы ад пути
И принял зубовный скрежет.

Синхронные - вдаль - шаги...
О, если б я шел с другими!
О, если б я мог руки
Коснуться и крикнуть имя!

Я принял бы боль и тлен,
Насмешку твоих скрижалей,
Но я окружён во мгле
Такими же миражами.

И даже тому, что я
Ещё сохранил дыханье,
Не вижу в тебе, Земля,
Ни смысла, ни оправданья!"

И долго мне так лежать,
Ответа не ждать - лишь эхо,
Лишь дюны, чуть задрожав,
Зашлись от немого смеха.

Входить, словно прах - во прах,
Песчинкою - в сонм песчинок,
И солнце в моих глазах
Взорвётся багровой жилкой.

Вотще передать другому,
Пока не успел уснуть,
Бессмертное "ecce homo!",
Бессмысленный крестный путь.


АХИЛЛЕС И ЧЕРЕПАХА

I

Раскалённый воздух,
сухой и белый,
словно костью
вымощен длинный берег,
распластался в томности
Понт Эвксинский.
Он бежит,
одинокий,
упрямый,
сильный,

он -
непревзойдённый
ахейский спринтер.

Быстроглаз,
в свету
по-кошачьи зорок,
взглядом - тут,
а мыслью - за горизонтом,
с чёрной точкой,
чуть видимой,
и она -
та, кого я должен,
рождён
догнать -

полная усталости, скуки, страха
скорбная, безмозглая черепаха.

Где тенисты рощи,
в садах прохлада,
возле книг и свитков,
хламид и хлама
ковыряет в нудном
носу философ,
я тебя, философ,
оставлю
с носом.

Ты, сморчок понурый,
плетёшься торной
тропкою замшелых,
сухих теорий
но окружность дружной
учёной лжи
размыкают
солнце
и бег,
и жизнь.

Только солнце,
ветер
и бег,
и жизнь.

Или узел гордиев
хилых логик
не разрубит
смелый да быстроногий?

Посмотри на неё:
голова и панцирь.
Панцирь - значит, есть ей
чего бояться.
Что за участь - вечно ползти на брюхе,
если можно так быстро,
раскинув руки,
запрокинув голову
в счастье, в небо,
так нестись, обгонять
колесницу Феба,
не поймёт вовеки
таких вещей
черепаха...
Да тьфу на неё вообще!

Камнем по башке -
и мозги не пудри!
Развевает Эвр
золотые кудри.
И отрезки меньше,
и цель так близко...
Пяткой
из камней
высекая искры.

Чуть остановиться,
чуть отдохнуть,
и, набравшись сил,
вновь продолжить путь.

В раскалённом воздухе
мякнут мысли,
бег - мудрее жизни,
древнее жизни,
твёрдой, чёрной коркой
укрылось море,
так неспешна ночь,
и нельзя ускорить,
вверх и вниз -
и снова на гребне дюны,
он бежит,
упрямый,
красивый,
юный,
спинкой, дужкой
выгнулся горизонт...

Черепаха ползёт.
Ползёт.


ПОЯС ИППОЛИТЫ

Шерстяной и ворсяной
Гибкой ласкою
Обволакивать его,
Опоясывать,
Обвиваться вкруг него
Оберегом, колдовством,
Петь ему и говорить
Только сказками.
Где бы ни сражался он.
И сражения
После - ждать его с огнём,
Править стремя и
Приносить ему седло,
Освежать горячий лоб,
Стать его наградой, от-
(в)дохновением.
Только взгляд мой для него
Слишком пристальный,
Натяженье тетивы,
Чувство выстрела
Не осознает рука,
Как сужение зрачка,
Чуешь, чуешь,
Чуешь силу царицыну?

Стан - не плющ вкруг стен -
Стена
Всамделишная!
Школа - поле, и нельзя
Лучше вышколить,
И сама сижу в седле
Уже 30 долгих лет,
И попробуй из него
Меня вышибить!
Слушай: там за линией
Горизонтною
Есть волшебная страна
Амазония,
Там не сеют, не прядут,
Там я есть, туда уйду,
Он же - гость в ней, только гость
Зачарованный.
Пояс, пояс, пояс мой,
Вейся лентой круговой,
Вейся - вместо, вейся - частью,
Вейся - страстью, вейся – властью
Гибких нитей - крепких жил
Вкруг его души...
Потому, да, потому,
В знак могущества,
Отдаю тебя - ему.
Лучшей – лучшему
Будешь ты трофей и дар,
Стань ему извечным "да"
Равной - равному,
В столетья несущимся.
Так иди же вслед за ним
Круг - порукою!
Окольцовывай его,
Убаюкивай,
Говори порою с ним
Чистым голосом моим
Звёздным шепотом,
Сердечными стуками.

Убаю-баю... в бою
Больше ценности
У добытого... скреплю
Я для верности
Не влюбленными "прощай"
И "вернуться обещай",
Не солёными потоками нежности -
Кровью сердца, наконец-то
Открытого.
Кровью! Помни амазонку
Убитую
Той единственной рукой,
Что сумела упокоить
Грозу Меотии
Ипполиту.


ПЕСНЯ КУПЧИХИ

есть у меня
сказочный дом
в старой усадьбе,
там, за холмом.

двери дубовые,
мимо - чужой!
печь изразцовая,
теплый покой

жарко натоплен,
друга - встречай!
ты, заходи,
милый странник, на чай.

камни чудные
здесь в сундуках,
кольца златые
и жемчуга.

видишь, жар-птица
в клетке живет,
взглядом лучистым
в сказку зовет,
песни поет?

слышишь ты, слышишь
сквозь теплый сон
шорох в углах
из далеких времен?

знай, что в уезде
с этого дня
нет никого
богаче меня!

если далеко
вспомнишь потом
мой мимолетно-
сказочный дом

тканых полотен,
древних эпох
солнце колосьев
между холмов,

белых коней
на бескрайних полях,
небо - синей
горизонта в глазах,

птицу, что в клетке
песни поёт...

...будешь моим -
будет твоё.


ПОСЛЕДНЯЯ МОЛИТВА ЖАННЫ

За шагом шаг.
Уверенность моя
за каплей - каплей
по стене темницы,
ах, право же,
после всего, что я -
для Неба...
мог хотя бы потрудиться
существовать.
Но, видимо, Тебе
душа моя и жизнь
не по карману,
как королю...
Скажи, в каком теперь
обличье Ты приходишь к своей Жанне?
Быть может, звоном старого копья
надсмотрщика?
Огарка тусклым светом?
Увы, увы, Mon Dieu, но здесь Тебя,
как ни крути,
определённо
нету.

Иначе стал бы Ты,
жестокий Бог,
меня,
с моею верой непреклонной,
бросать в холодный
каменный мешок,
покинутой,
навеки отлучённой?
Скажи, Ты не так добр, как говорят?
Ты жаждешь, ненасытный, жертв кровавых?
Ты любишь зрелища?
Весёлый, шумный Ад
придуман тоже -
для Твоей забавы?
За шагом шаг,
за веком век,
Тебя
всех любящих - швырять в костёр
доколе
Ты будешь?
Лучших,
верящих губя,
вкушать плоды
от человечьей боли?

О нет,
прости,
но я не поведусь,
я подпишу бумагу с отреченьем,
и без Тебя уже - да ну и пусть! -
я буду жить - в навечном заточенье.
Но жить! Ах, эта жизнь,
она неудержима
во мне, вовне - от стенки до дверей
Жить, чувствовать биенье крови в жилах,
Ты - не поймешь,
пожалуйста,
поверь.
Неужто можно ЭТО вот прервать
во чьё бы ни - придуманное Имя?
О, я ни разу не была жива,
всё Ты, Твоё... неужто Ты отнимешь
последнее, оставшееся мне?
Ведь это в высшей степени
нечестно,
зачем мне знать, что там, на самом дне?
А я узнаю это,
только если...

О нет! Пусти! Пусти меня, оставь!
Мне вычеркнуться из столетий лучше,
своими ангелоидами правь,
а мне уже... а мне... Ты мне не нужен!
Теперь я поняла - загнав коня,
к какой победе, одурев, скакала.
Сама, сама, в безумьи, всё сама!
Тебя же - рядом нет и не бывало!
На жребий Твой я с высоты плюю
вот этой башни в проклятом Руане,
А если Ты и есть - Тебя убью
в своей душе - своими же руками.

Как жарко...
и как дико бьётся пульс
в висках...
в бою мне не было так страшно
и никогда...
ужели я боюсь
испить до дна мне врученную чашу?
Как опаляет огненным крылом
моё лицо... Вот, приближенье срока!
Ужель сейчас, под звон колоколов,
проснётся мир... проснётся мир без Бога?
Ибо мы сами - и никто другой,
когда молчит покинутое небо,
дрожащей, изувеченной рукой
из века в век
творим Тебя из пепла
наших костров. Взойду я на один,
и всё! К чему же тысяча истерик?
Он слабый дух поднимет до вершин,
испепелив надломленную веру.
Готова я.
От стенки до дверей -
мелькают судьбы, города и лица,
во всём лишь Ты... и лучше умереть,
но ни на миг в Тебе не усомниться.


ПЕСНЯ УЖА

Уползу я от вас.
Далеко, глубоко уползу
сквозь упругую тьму,
затерявшись в таёжном лесу,
не оставив следа,
аккуратно виясь меж камней,
лишь мельканье хвоста
в мертвых травах быстрей и быстрей.
Мое гибкое тело
не сможешь ты ранить стрелой,
уползу, вниз по склону
стекая осенней водой,
и в неведомых норах
зароюсь в столетний песок,
и свернусь в темноте
я в тугой и холодный клубок.
Да летайте себе!
я видал таких - хлопнув крылом,
друг за другом теряются в небе
пустом, ледяном,
друг за другом - как скучно! как холодно! дайте вздремнуть! -
чтобы после по-птичьи бахвально выпячивать хилую грудь.
То ли дело - застыв в темноте, замерев,
стать корягой лесной меж высоких таежных дерев.
То ли дело - сродниться со снежной плитой,
древне-верно всю зиму хранящей змеиный покой.
И дремотные мутные взгляды меж древних коряг
желтовато и мудро глядят в переменчивый мрак.
Всё. Настал и мой час -
посмотреть мои странные сны.

Уползу от вас
и буду ждать до весны.


ДЕВУШКА И СМЕРТЬ

Я смотрю, как ты жеманишься,
задом вертишь,
перед зеркалом,
что папуас, раскрашенная,
мол, да я богиня,
да хоть проверьте,
неустанно кружишься,
прихорашиваешься.
Я как заворожена
пёстрым мороком,
всё смотрю на месте -
сойти ли с места? -
как ты мнишь единственное,
что дорого,
у меня отнять
из капризной мести -
вот Её,
всецело родную, главную,
спишь и видишь -
в цепкие заполучишь,
Шепчешь Ей, чтоб тут же
меня оставила,
убеждаешь -
Ей с тобой
будет лучше.
Изгибаясь
муркой такой барханной,
по кусочкам хитишь
Её сознание,
ловишь на уловки
Её дыхание
и сердцебиение
соблазняешь.
И Она,
почти уже покорённо,
с каждым сном дрожит
каждой новой жилкой.
Что ж тебе приспичило
быть влюблённой
в ту, что называют
моею Жизнью?
Ту, что с простодушной
и детской верой
рвётся под холодное опахало,
не заметив -
в томных глазницах
черви,
и амбре не чувствуя
за духами.
Но я -
вижу, чувствую.
И доколе
будешь пробираться
в покой мой - тенью?
Выйдем.
Я сражусь с тобой в чистом поле
за предмет твоих-моих
вожделений.
В поле пыльном,
сумеречно-ковыльном,
словно чётки,
рифмы перебирая,
Я смотрю:
ты начинаешь игру на вылет,
и смеюсь.

Потому что ты проиграешь.


КРОШКА МЕГ

- Эй, с дороги, оборванец, живей подвинься!
Сэр, сегодня лишь для вас булочки с корицей,
мягкие, румяные, впрочем, это видно,
с кардамоной пряною, с кремом и с повидлом.

Вдоль рядов по улочкам голосок ветвится:
- Покупайте булочки, булочки с корицей!
Сладкие, домашние, подходите, братцы!
Что? Вы сыты, барышня? На десерт сгодятся -
отвечаю головой! Ну, не хмурьте бровки:
не надула никого крошка Мег - торговка.

Дорого? Да брешете - стоят пары жизней,
не цены копеешной булочки с корицей,
Мамка и кривая Мод ночь взбивают тесто,
день - у печки напролёт вертятся на месте
все в муке, в жару, в пару, в платьях белых, прелых...
Нету - чтоб меня, коль вру - ни одной горелой!
Вышло тесто - высший сорт, по рецепту тайному -
едва потянешь в рот, как во рту растает!
Им набить утробу рад каждый лорд и принцем
мнит себя, распробовав булочки с корицей!

Крошка Мег идёт, поёт, локон золотится.
Тащит полный, полный лот булочек с корицей.
- Мадмазель, постой, взгляни... Эй, послушай, парень...
К вечеру за полцены, ладно, уступаю!
Это ваш последний шанс, завтра - в три дороже,
Корочка-то первый класс и хрустит, быть может.
Что вы, право, как не местный, аль непонятно?
Бу-лоч-ки. Отдам за пенс. Вкус-но. А-ро-мат-но.

В белой шляпке набекрень без одной тесёмки
в темноту идёт сквозь день Крошка Мег - бесёнок.
- Я не бес, ты, гнойный прыщ, всех нас создал Боже:
мамка рыжа, папка рыж, Мод кривая - тоже.
Марка знаю наизусть, и у нас в Порт-Лише -
вам Сент-Патриком клянусь - полквартала рыжих!
Коль огонь в моей косе дьявольский, греховный,
нас бы не вместили всех адские жаровни!
Но не бойся, уж мои точно не оттуда
булочки - на, вот, возьми, на, бери, иуда -
а из печки, с пылу с жа... Да-да-да. Бесплатно.
Нет, не стоит ни гроша ни орех мускатный,
ни вест-индский чоколад, ни глазурь из Францьи,
всё бесценно на ваш лад, ешьте, оборванцы!
Вам такая ярмарка долго будет сниться.
Налетай, наяривай булочки с корицей!

Вдоль причалов, площадей, стрелки, шпилей, башен
по алеющей воде проплывают баржи.
Сквозь забрызганный бинокль виден мост, и красный
по ступеням огонёк движется, не гаснет,
на поляне меж стволов за рекою тлеет,
и в траве росистой лот, полный лот белеет,
словно распростёртый ниц. Крошками с ладони
кормит диких певчих птиц крошка Мег - ребёнок.
- Это - славке, то – дрозду. Пойте - сладко, чудно.

И сверкает в темноту взглядом изумрудным.

За рекой, в густом лесу Мег поёт и пляшет,
улыбается во всю,
а чему - не скажет.


***

"Паллада" разбилась
о рифы Tortuga Negra,
у дикого острова
в тысяче миль отсюда.
Волна меня вынесла
на одинокий берег,
законам людей
неподвластна и неподсудна.
Я выжил один,
меня выходили туземцы.
Я чувствовал гладкую
кожу лечебных листьев,
под крепкой повязкой
услышал, как бьётся сердце
моё,
бьётся сердце снова
для новой жизни.
Ту знахарку Тива
зовут, и в её вигваме
прохладный уют
"вчера" превращает в "завтра".
Мы с ней говорим,
разумеется, не словами,
она мне приносит
миску бурды на завтрак.
Я лёгкой острогой
в погоне за тихим счастьем
пронзаю прозрачных
рыбёшек на мелководье,
пока рыболовы
приводят в порядок снасти,
и мы иногда
в море солнечное выходим.
Но, в общем, нет смысла
и в долгих походах в море:
у нас тут довольно еды
и достаточно томной лени,
простыл самолётный след,
и небо на нас не смотрит
в этом забытом печалью
и Богом углу вселенной.


ПЕСНЯ ПРО ОСТРОВ НЕЗАБВЕНИЯ

Небольшой исследовательский отряд,
Плюс ещё тетрадь в семизначных числах,
Годы - ради пары координат,
Так начинается ля Конкиста.
Если я - учёный, моей судьбе
Не пристала дудочка скомороха.
Горний рог и странничества обет -
Так начинается ля Эпоха.

Так мы идём - посмотри на нас,
Вдаль, созидатели новых рас,
Вдаль, открыватели new-витка,
Под нежным рассветным знаменем,
Сжимая в детских своих руках
Лживую кобру знания.
Мы за другими прошли след-в-след
И перед мудростью прошлых лет
Клонились с благоговением,
Но время чистых листов пришло,
Пиши, скорее возьми стило
На языке настоящих слов
Острова Незабвения.

Если я - отчаянный мореход,
Не колышет душу и рваный стаксель,
Если волны хлынули за штирборт,
Но с водою мне не впервой тягаться,
Божествам небес я даю отпор!
Неужели в землю - я не поверю?
Всё сильней паруса надувает шторм,
И всё ближе берег.

И вот мы здесь - посмотри на нас,
На палубе вместе стоим, смеясь,
И смех наш - словно весенний гром
Над белой морозной гаванью.
Неужто в бочонках остался ром?
Ну, за окончанье плаванья!
Земля, о которой не смел мечтать...
Отставить мечты - на швартовы встать!
Обратным не дав течениям
Себя захватить, унести назад
На синий простор - отчуждённый взгляд,
На синий простор одиночеств - от
Острова Незабвения.

Если воин я, если мой кровав
Жребий отморозка и забияки,
Если землю нужно отвоевать,
То я здесь, я первым полезу в драку,
Если на святую страну мою
Положил свой глаз супостат-язычник,
Я предам мечу его и огню
И возьму добычу.

Да, кто не с нами - тот против нас,
Мы - с алчным блеском голодных глаз
В страну, где встретим наш звёздный час,
Вовек не пропустим ворога.
Где ни дороги, ни брода нет,
Мы перейдём на зелёный свет,
Пускай нам пялится злобно вслед
Гордая морда города.
Мы - это я, это я и ко,
Кровь перемешана с молоком,
Избрано направление.
Поровну радости и вины,
Знай: каждый путь - есть тропа войны.
Слава ведёт нас сквозь дни и сны
К Острову Незабвения.

Если я - земледелец и если я
Тем живу, что грядущим готовлю почву,
Если неурожай, саранча и тля
Сотни лет проверяли меня на прочность,
Если мой цвет кожи - под стать хлебам,
Если я - крепость камня и гладкость дёрна,
Дождь и солнце внимают моим мольбам,
И восходят зёрна.

И вот мы здесь, посмотри на нас,
Час жатвы наш, урожая час,
Не нужно золото, серебро,
Но пища - для новой нации,
Так мы потрудимся на втором
Этапе колонизации,
Так мы вступаем в свои права:
Да! Основательно основать
нам - первое поселение.
И поколение - тоже нам,
Чтоб зеленела вокруг весна,
Чтоб смех ребячий раздался на
Острове Незабвения.

Есть на Острове тихий волшебный мыс:
Вспомнишь там о своём, заветном -
И вернётся миг, воплотится мысль.
Ничто не уйдёт бесследно.
Мы идём и поём. И поёт нам в такт
И деревня, и лес, и площадь,
С каждым шагом, странно, но наш отряд
На голос, на душу больше.

И все со мной - если я певец -
Учёный, воин, моряк и жнец,
Всё шире Остров. И кто сказал
Что, собственно, был он плоскостью?
И вот мы здесь, а всё то, что "за" -
Простор нежилого Космоса.
Мы - это я, это я и все,
Вертится вечная карусель,
Двигаясь в направлении
Острова памяти и мечты,
Неиссякаемой теплоты,
Местоимений "я", "мы" и "ты" -
Острова Незабвения.


ЛЕСНОЙ ДВОРЕЦ

В неподвижной воде тонет брошенное весло -
Никакое добро не перекрывает зло.

Очарованный взгляд тонет в пропасти голубой -
Никакая любовь не перекрывает боль.

В среднерусском лесу
Я построила свой дворец,
Только не для холодных глаз и пустых сердец.
В нём горят огоньки,
Изумрудится древний мох,
И стоит каждый пень, как слепой деревянный бог.

Между низких ветвей,
Между стройных стволов-колонн
Я ищу мой лесной и единственный в мире трон
И пою о тебе,
Впрочем, я никакой певец,
Не забыв ни холодных глаз, ни пустых сердец.

Но ни звука, ни эха,
И музыка не слышна,
И не спит, и не дышит русалка,
Совсем больна.
Каждый шаг всё трудней,
С каждым шагом слабее слог,
И не слышен здесь Бродский
И даже не слышен Блок.

Я иду
В образованный звуком, теплом просвет,
Чтоб узнать: никакого тепла,
а тем более звука - нет.
Погляди - как двоятся и множатся передо мной стволы!
Но и ты - ты не слышишь меня,
Ты не слышишь меня,
Не слы...

Переполнена ей до краёв,
Не могу ни молчать, ни звать,
И внутри, и снаружи, и в полости, где слова,
Впереди, позади, отовсюду одна, одна
Смотрит бельмами глаз
Очень дикая тишина.


ЛЕДА

Лезет в окна, паркеты лижет
Обезумевшим псом - луна,
Охрусталив и обездвижив
Вдаль текущие времена.

Я застыла на мшистом камне,
Чтоб потише был сердца стук,
И впилась изо всех - глазами
В неподвижную черноту.

Это древнее Зазеркалье
Поглощает - и без следа,
Вот он - бьется крылом хрустальным
О стеклянную гладь пруда.

Ты красивый. И это больше
Красоты. Это сила... нет!
Ты - прощальная песнь о Прошлом,
Лебединая - обо мне.

Это - вся твоя мне не-можность,
Даль дремотная - не сойтись! -
Ты - о том, что нельзя, не должно
Нам любить легкокрылых птиц,

Что презрели ветвей тенистость,
Влажный сумрак, болотный смрад,
Что взмывают в слепящих брызгах
К серебристым своим мирам.

Где чужда наша тёплость, нежность,
Где сам дух человечий чужд,
Чуют запах Её и держат
Направление - по лучу.

"Как же быть, как мне быть" -
Вопрошаю мрак,
Искровысверки звездопада,
Как в объятиях потных теперь сгорать
Мне - познавшей твою прохладу?

Как идти мне теперь
Сквозь площадный гул,
Вопли радости, смех отчаянья?
Как мне вынести - шепоты жарких губ,
Мне - познавшей твоё молчание?

Сердце птичье, ты знаешь - слабость?
Или все тебе - ололо?
Как ты бьешься, не разбиваясь,
О сверкающее стекло?

"Ах, как жалко!" - влюбленный скажет,
Мол, - "не птичка - моя душа,
Чтоб поближе к тебе"... а я же,
Вся я крик исступленный - "жаль!",

Не "откликнись!" и не "останься!",
Ибо - издревле решено:
Вскликом нервным, сухим, гортанным
Ты простишься теперь со мной.

Звездной пылью в глаза плеснув, ты
Из горячих земных глубин
Уплывешь в золотую лунность,
Воспаришь в серебро и синь,

Оставляя в ладони перья,
Память лебедя - стан и стон,
У своих берегов теперь я -
Только эхо, протяжный звон,

Только крыльев блестящих след на
Коже сумрака, твердой мгле,
Захлебнувшись не криком, песней,
Всё пою, повторяясь, вслед,

Раздаваясь звенящей болью
В сердце мраморной тишины:
"Albus ales! Дитя! Позволь мне
Быть - осколком твоей Луны".


СТЕКЛЯННЫЕ ЦВЕТЫ

флорист-виртуоз, стеклянных дел мастер
строит свой хрупкий прекрасный мир:
розы-мимозы, фиалки, астры...

прячась за каменными дверьми
от мира запахов, звуков, вкусов
(с коим он, впрочем, едва знаком).

искус искусственного искусства,
принцип подобья - во всем, во всем.

бережно тонких цветков касаясь,
форму давая (и жизнь!) листу,
от увядания он спасает
самое тленное - красоту.

все чисто-гладко - при ярком свете,
но с наступлением темноты
то ль чертенята, то ль чьи-то дети
шепчут за плинтусом, на паркете
пляшут, томятся и силуэтят,
дразнят и вьются, хамят на "ты".

- флорист-виртуоз, тайны флоры стеклянной
открой нам, не жмоться - ведь это легко,
какою водою ты их поливаешь,
что выросли, славные, так высоко?
да чем ты их кормишь, да чем удобряешь,
что выросло здорово, так проросло?
флорист-флоромахер, что, правда, не знаешь?
флорист флорентийский, фло...ло...оло-ло...
флорист-слоупок, ты флорист-неудачник!
шикарный и наистекляннейший лох,
да веришь: какой-нибудь вшивенький дачник
в сравненьи с тобой - всемогущ, словно бог?
он в землю вгрызается острой лопатой,
следит он рожденье и гибель цветка,
со лба убирает промокшие патлы,
но держит живую фиалку в руках.
дало ли тебе хоть разочек "искуусссство"
услышать биение трепетных сил
в стеклянном бутоне? цветочного вкуса
и мёду немало, вкушая, вкусих?
флорист-пофигист, сторож вечности, стылой
на вечно осенних поблекших листах,
флорист-флорофил, как у вас с хлорофиллом?
эй, псевдосадовник при псевдоцветах!
флорист-самоучка, флорист-одиночка
(скажжжи да скажжжи - жжж без конца),
не прячься в тени своих ломких цветочков,
ее нет, как нет на флористе лица.
чудак-виртуоз, а, флорист-мизерабль?
а запах какой - у стеклянных роз?
зачем ты хватаешь садовые грабли?
ах, полно... да можно ли - так всерьез?

брызги. осколки. слепящие искры.
дззынь! нестерпимый, мучительный звон.
стекла - в глаза, за окошко и в мысли
всем, проходящим мимо него,
в мягкости сердца и в старые раны.
в небо летят и в предвечный предел...
новым искусством - кровопусканий
безукоризненно овладев,

старый волшебник, флорист-сумасшедший
здесь.
на полу,
хмурит важную бровь,
пытаясь сложить
позабытое "вечность"
из пыльных осколков
стеклянных цветов.


РУЧЕЙ

Золотая долина,
палящее
вечное Солнце,
говорливый ручей
серебрится и катится,
вьётся,
он рисует пейзаж
из причудливых,
нервных извивов,
исчезая вдали
под горою седой,
молчаливой.

И весна за весной
у ручья того, в мшистом овраге
я пригоршнями черпаю
радость – студеную влагу,
на прибрежных кустах
повисают слепящие искры,
на коленях песок
оставляет узор золотистый.

О, напиться, уйти –
нет, простите, но я не согласна!
Я хочу унести
с собой эту блестящую ласку,
я хочу – целиком…
я хочу, чтобы больше и больше,
чтобы стало – моим
всё, что было мучительно общим.

Но весна за весной
умирает по капле надежда,
мои цепкие пальцы
воды – никогда не удержат,
всё равно утечет
между пальцев и строк - и не дуйся,
оставляя в руках
мириады сверкающих бусин.

И мелькают в глазах
серебристые мелкие рыбки,
и ныряют назад
в дом свой,
трепетно-сладостно-зыбкий.
Всё сидеть мне и ждать
так упорно,
назло,
поперечно,
вот алеет вода
и на землю спускается вечер.

Машинально слежу
я за тенью дрожащей и длинной
и счищаю с ладоней
липучую вязкую тину,
может быть, наконец,
под шептанье уснувшей природы,
что-то вздрогнет во мне,
и шагну я, зажмурившись, в воду.

И обнимет меня
моё счастье, и цель, и стремленье,
и подхватит меня
с бесконечной любовью теченье.
Всё моё!
Навсегда!
Я, отныне - ручья принадлежность,
поплыву в темноту,
в мягкий сумрак,
прохладную нежность.


ЛИЛИЯ

Таинственный сад, приоткрыта дверь.
Нетронут, не смят, не скошен.
Блуждаю я, прячась в густой траве,
По вымышленным дорожкам
Походкою осторожной.

- Что ползаешь, крадучись, в темноте?
Что - так неустанно ищешь?
Ты вор ли, охотник, садовник?
Где
Выслеживаешь добычу?
Какой ты пленилась дичью?

- Не вор, не садовник-охотник, но
Все сразу. Пришла сюда я
Украсть и забрать (чтоб навек - со мной)
Незримую миру тайну,
О ней я всю жизнь мечтаю.

Мне снится тончайший прозрачный лист,
Цветок невозможно белый,
О где ты, о где ты - о отзовись!
О лилия бела... bella!

Плевать мне на сочную сладость роз,
Их томный, тягучий запах,
О, дайте рассветную свежесть рос,
Застывшую сонной каплей
На стебле холодном, гладком.

Когда я найду тебя... о, когда
Найду? Как гласит легенда,
Твой хрупкий, трепещуще-гибкий стан
Сломаю без сожаленья.
Счастливейшую из пленниц,

Тебя унесу в одинокий скит,
Поставлю, в сознаньи власти
Целуя дрожащие лепестки,
Тебя в золотую вазу,
Укрыв от чужого глаза.

И буду сидеть, на тебя смотреть
Безмолвно, бездвижно, пьяно.
Когда же поблекнет твой скромный цвет,
Когда лепестки увянут,

Тебя засушу я, своей мечте
Покорная бессердечно,
Тебя положу меж страниц - и тем,
Разрушив, увековечу.

Не думай с тоской про своих сестёр
Прекрасных и обречённых,
Там - червь уже знает про их позор,
Там - их оскверняют пчёлы.

Неужто неясно, что ты на них
Ни капельки не похожа?
Царевнам нельзя в чернозёме гнить
И лилиям делать то же,
Как помнишь, совсем негоже.


ОСТРОВ

Ты уходишь. Ты уходишь. Непрерывно. Безвозвратно.
В сумрак - сбившимся дыханьем потревоженную тьму,
В глубь чащобы – всё на свете примиряющую память -
По излучине, тропинке, по несбыточному сну.

На пустынном побережье я стою, покоя сердце,
На моем кусочке суши, что единственный - земля
Посреди пучины древней, колыхающейся бездны,
Крошка-остров, глупый остров, называющийся - "я".

Крошка-остров смехотворный, окруженный океаном,
Рифы, мифы – не добраться, не доехать, не доплыть,
Беззащитный от цунами, населенный миражами,
Лито-ломтик, глупость глыбы, неприступный монолит.

... В глубь сознанья, где нет места ни для друга, ни «друг друга»,
Ты стремишься неуклонно - ни следа и ни следов.
Принимают - островные неприрученные джунгли.
Принимают - лабиринты вечно юных голосов.

И поют островитянки о несбыточности утра,
Жгут и жгут на побережье - зря - сигнальные костры.
Ты уходишь. Ты уходишь. Далеко. Ежеминутно.
В гулкий сумрак, влажный сумрак, что теперь зовется - "ты".

И сверчки скворчат ворчаще, вторят, вторят этой песне,
И взлетают в небо искры от пылающих костров,
Долетая до далеких перепуганных созвездий,
Всё - рыдающая песня про великую любовь.

Разметавшиеся косы под цветочными венками,
Разметавшиеся угли, и горящие глаза.
Веселятся и ликуют, и взлетают над кострами,
Вслед за звуками взмывают в море-пальмы-небеса.

Ты уходишь в сумрак, морок, и тебя не существует,
Не догнать и не окликнуть, ты, о, ты - сквозной мотив! -
Ты уходишь. Но я помню, я же слышу, я же чую.
Я же остров - невозможность окончательно уйти.

Лунный отсвет на запястьях – и сияющая бронза,
Перепрыгивая пламя, с визгом падают в траву
В строгом темпе, очередно, как мерцающие слезы
Как последнее смиренье, осознанье, что ты у...

Ты уходишь. Ты уходишь. Уходить ты будешь - вечно.
Ты со мной, во мне - доколе здесь, в багровой темноте,
Есть танцующие феи на пустынном побережье
И безмерное страданье по безмерной красоте.


ЗОЛОТЫЕ ФИГУРЫ

В стёклах, в окнах, огнях, разгоревшейся осени, лужицах
Золотые фигуры впотьмах завиваются, кружатся,
Разноцветные стёкла бликуют и плавятся,
Золотые фигуры мне нравятся, нравятся
Рукавами парчовыми, крыльями мягкими, сонными,
Золотые короны огромны, немыслимо крохотны,
Золотые фигуры взмывают, прощаются,
Золотой бесконечной овеяв нас чарою.
Потому что за горками, тропками, быстрыми речками
В тёмной чаще в избушке живёт и поёт моя ведьмочка,
То она, искупав пыльный город, хлопочет и весело
Золотые одежды по клёнам сушиться развесила.
То она заплескала бульвары осенними крепкими зельями,
То она протянула ко мне свои нити дождя ожерельями,
Золотые фигуры взлетают, расходятся парами,
В каждом блике - волшба, каждый шаг отдаётся нам чарою.
Кто сказал, колдовство испарилось и сгинуло в прошлое?
Она там, ворожит и воркует, смешная, хорошая.
Я пойду собирать по дорожке блестящие камушки,
Чтобы путь отыскать в её домик, он праздничный, пряничный.
Фараон золотой направленье укажет мне нужное,
Золотые фигуры в дожде завиваются, кружатся,
Золотые фигуры взмывают, прощаются,
Золотые фигуры мне нравятся, нравятся.


СТРЕЛА

Рассекая воздух, летит стрела
Над лесными кронами без числа,
Реками, наполненными водой,
Сводами тропических городов,
Над стадами, блеющими в степях,
Над висячим садом в живых цветах,
Дальше — над вершинами пирамид,
Рассекая воздух, стрела летит.

Рассекая воздух, летит стрела,
Где её встречают колокола,
Над огромным садом живых людей,
Иглами антенн, волокном сетей,
Где стада, верней, поезда ползут
Без числа во тьме, далеко внизу.

Так летит вперёд. Позади неё —
Пни, коряги, вымершее быльё,
Города, приравненные к земле,
Топота копыт полустёртый след.
Чёрным покрывалом лежит зола
Там, где пролетела она, стрела,
Высохшие русла безводных рек,
Соль на дне тарелок пустых морей.
Словно безвозвратно разбит фарфор,
Словно кем-то выпущена в упор,
Словно есть мишень или грудь врага,
Словно цель немыслимо далека,
За себя, за бога ли, за народ
Словно бы ей нужно лететь вперёд.

Словно кормчий, дремлющий на корме,
Лучник, отдыхающий на холме,
На свой лук расслабленно опершись,
Зорко тем не менее смотрит вниз.
Высоко стоит, далеко глядит,
И что видит он, видит он один,
Что не удивляет его глаза:
Как, на полпути повернув назад,
Воздух рассекая, стрела летит
Над быльём, руинами пирамид,
Над полями, выжженными дотла,
Воздух рассекая, летит стрела,
Мёртвой позабавив себя петлёй,
Дальше — над безвидной пустой Землёй.

Так летит назад. Позади неё
Расцветает сад и житьё-бытьё,
В горы возвращается человек,
Русла наполняются горных рек,
Горы поднимаются из глубин,
Снова цел, стоит на полу графин.
И стрела, вернувшись издалека,
Вся трепещет в лучниковых руках.

У него в колчане она одна.
Тетива — натянутая струна,
Льётся песня, и наготове лук,
Снова отпускает свою стрелу,
Снова наблюдает её полёт
Над холмами, водами и землёй,
Тающими глыбами вечных льдин,
И что видит он, видит он один.


ТВОРЧЕСТВО

Черные всадники, всадники мщенья
С неба спустились за мной и тобою,
Мы покидали родные селенья
И уходили в ночи под конвоем.

Нас было мало. Мы были чужими.
Узники Неба, лишенные дома.
Где же теперь мое звонкое имя? -
Есть лишь безликий порядковый номер.

В вены нам что-то вводили шприцами,
И, наплевавши на крики и стоны,
Ночь до утра колдовали над нами
В чистых небесных операционных.

Лысую голову - новый Освенцим! -
Тоже склоню, задыхаясь от боли,
Где же теперь мое мягкое сердце? -
Только тяжелые лобные доли.

Сорок божественных преторианцев
Нас заставляют пинками и бранью
Мыслью холодной царапать пространство,
Древность священную кирками ранить.

Каждое утро по райским ландшафтам
За дорогими алмазными снами
Гонят нас, гонят в бездонные шахты
Наших истерзанных подсознаний.

Ночь опустилась на сад и на город,
Мне не уснуть в моей крохотной спальне,
Дактиль
Стучит до утра, точно молот,
По голове моей - по наковальне.

Мне б отдохнуть под прекрасной лозою!
Яблонь вокруг с золотыми листами
Мне бы обвиться эдемской змеею.
Мне б - к родникам прижиматься устами!

Мне бы дождями омыть мои раны
И на песке бы под солнцем осенним
Кардио,
Кардио,
КАРДИОГРАММУ!
Вычертить,
Вспомнить!
Хотя б на мгновенье.

Рядом престолы поют свои песни,
Рядом цветут элизийские кущи.
Лобная кость - словно лобное место
Всех настоящих и предыдущих.

Тысячелетье танталовой муки,
Огненных, жгущих предплечья проклятий,
Все - ради часа,
Минуты,
Минутки
Самозабвенного самораспятья.

Рифмой стальной разбивая оковы,
Крик мой истошный взорвет Эмпиреи.
И вновь я смиряюсь,
И жажду Голгофы.
И я не желаю.
И я
Не жалею.


ЦИРК

В шесть часов вечера полон цирк,
В кассы нельзя протиснуться.
Электризуют вино и флирт,
Сыплются шутки искрами.
Щедро напудрены парики
У разноцветной братии,
Бровь дорисовывает Арлекин,
Хор добивает партию.
Свет заливает арены круг,
Конферансье при галстучке,
Черный сгибается каучук
В красном трико гимнасточки.
Пики и трефы! На раз-два-три
Масти сменяют масти... как
Беспозвоночное! Посмотри!
Умничка! Свистопластика!
Ба! Разделилась на семь частей
В танце цветастых юбок, и
Их циркуляция всё быстрей,
В осоловевших глазах людей
Вертится космос, сошедший с осей,
Кубиком-рубиком.
Музы Эгейских и прочих морей!
И ты, Терпсихора, - с носом!
Духом Олимпа и кабаре
Терпкий пропитан воздух.
Мальчик, а помнишь, как носом хлюпал?
Глянь - что за праздник - жизнь!
И под конец сноп взлетел под купол
Брызг - нет, конечно, искр!
Отдана дань чудесам и лентам,
Шарикам и фонарикам,
Маги с магистрами пьют абсент, а
Клоуны мнут хабарики.
Вот свет погас и утих оркестр,
Скрылись девчонки с бантиками,
Ныне творится иное действо,
Новая акробатика
Жизни и смерти. Взметнулось вдруг
Из цирковых недр пламя и
Вытеснило людей за круг
Страха, надежд, отчаяний.
Чу!
Наконец замолчите, вы!
Рокот, как ропот... где-то.
И вот,
На арену выходят львы,
Львы
Из подземных клеток.
Слышишь?
Удары тяжелых лап,
Царственное ворчание?
Видишь?
В глубинах тревожных глаз
Пляшет шальное пламя?
В центре
С повязкой на голове
В белом - рукав по локоть -
Словно невидимый - человек,
Не человек - так, кроха,
В мощной компании он всего
Меньше. Он мал. Он жалок.
Но все глаза глядят на него,
Он - это центр зала.
Там, на балконе - сомнений нет,
Та, что дороже - в платье
С розовым шлейфом. Глядит в лорнет.
С истинно графской статью
Дома, отбросив ненужный веер,
Ластясь, промолвит мужу:
"Милый, ка-акие там были звери!
А-ах, это просто ужас!"
Голову ниже - не видеть лиц,
Он поднимает жезл, и...
Но перед грацией львиных мышц
Робкие меркнут жесты.
Рядом с пылающим колесом -
Лев по прозванью Цезарь.
Прыгнул, неловко взмахнув хвостом, -
Запах паленой шерсти.
Ошеломленно взлетают с кресел
И цепенеют зрители,
Страх первобытный колеблет жезл
В дрожащей руке укротителя.
Падает на пол, звенит лорнет,
Комкают пальцы веер.
Лев озирается. В мире нет
Злей и прекрасней зверя.
Переступая на сильных лапах,
Он видит: фигурка мечется.
Запах мучителя. Острый запах
Чуждого, человеческого.
И вся его ярость, и боль, и гнев,
За годы тюрьмы накопленные,
С мукою выплеснулись вовне
В диком зверином вопле.
Словно разбужены воплем тем,
Подали и другие
Голос, почувствовав в темноте
Запах людей впервые.
Лев изгибается для прыжка
("Ах, это просто ужас!"),
И белоснежных клыков оскал
("Ах, эти звери!")...
... Ну же.
Легкий, невидимый шаг назад,
Суженность в жест порыва,
В желтую плоскость кошачьих глаз
Смотрит он неотрывно.
В самом же деле, куда спешить
Льву? Что так быстр и зорок?
Цезарь следит. Человек глядит.
Долго. Зрачком в упор,
И,
Может быть, было совсем не так,
Только - струна, предельно
Вдоль натянувшаяся хребта
Львиного, чуть слабее
Стала. И вот, осторожно, плав-
Но, начиная с пальцев
Кончиков, наш укротитель зла
Свой начинает танец.
Как бередят неподвижность льва
Эти щелчки и взмахи!
Как он стремителен-стрем-стрела!
Неуловимы знаки,
Ясные только ему и львам
По следовавшей за ними
Ласке вдоль холки - а те слова
Значат свинину или
Боль, обжигающую глаза,
Бич, разъяренный, дерзкий.
И зачарован обмерший зал
Огнём агоний жеста.
Взгляд его - сталь, сам же он - горе
Равен. Он маг. Смотрите!
Да, он знает язык зверей,
Да, это наш властитель!
Да, он всесилен. Он бог, тотем!
Кто ж - поперек тотему!
Так говорят - и баюльный темп
Овладевает всеми.
Всех он захватывает в кулак
Долго и терпеливо.
И вот чуть заметно качнулась в такт
Льва золотая грива.
И, подхватив на арене всё,
Делая льва двуногим,
Он против воли берет, несёт,
Быстрый, слепой, жестокий,
Смазав ресницы, прически сбив,
Всё - подлежит движенью.
И повторяют невольно ритм
Сжатые на коленях
Пальчики тонких девичьих рук,
Неудержимо - с места.
Жар от дыхания, сердца стук,
Взгляды, что, как железо,
Тянет к магниту - лететь, прижать,
Он же - спаситель сотен,
Знаком приказывает лежать
Скалящейся Природе.
Вот, наконец, загоняют львов
Негры, уносят тумбы,
Он же со лба вытирает пот,
Смотрит в высокий купол
Цирка. И, кажется, сквозь него
Видит звезду и тайну
Соединившегося всего:
Сбившегося дыханья,
Пульса, взбесившегося в висках,
Старой саднящей раны,
Ветра, носящегося в песках
Львиной сухой саванны,
Рыжих, покорно склоненных грив,
Страстных аплодисментов,
Топота и исступленных "вив",
И, наконец, - там, где-то
Взгляда, единственного в толпе,
Взгляда из графской ложи,
Впрочем, далеких ему теперь,
Глаз, говорящих "тоже!",
Как всё, что выше, и всё, что над
Ритмами и движением,
Где первозданная тишина
Не требует укрощения.
И, прежде раздробленный в блестки, мир
Прочно связался нитями
Перед восторженными людьми
В железной руке укротителя.



Екатерина Ликовская
2013-2016