Вино в кларнетах

             ВИНО В КЛАРНЕТАХ

(перевод с неземного, или земной театр абсурда)

               
                Положите же эти слова Мои в сердце ваше и в   
                душу вашу, и навяжите их в знак на руку свою,
                и да будут они начертаны между глазами вашими.

                Тора, Доварим 11, страница 239, строка 18


                I
Весною ранней трушу, как щенок,
дурею в пьянь от запахов шафрана,
заморского, пахучего бурьяна -
здесь чудится мне сказочный Восток.

Я окунаюсь в мир своих идей,
и одиночество со мною не скучает,
оно мой друг, оно мне не мешает,
забыть на миг предательство людей.

Мой стих, густой метафорой сквозит,
узлом завязывая выбранную тему,
простую или сложную проблему,
в ажурный тюль он Слово обратит.

Печально зрит задумчивый портрет,
рисованный под властью настроения,
когда, вдруг, исчезает вдохновение,
и мысль туманна, как подлунный свет.

                II
И мысль туманна, как подлунный свет,
она подвержена приливам и отливам,
девятый вал - и я душой поэт,
улёгся штиль и жизнь проста, как чтиво.

А линия - черта, и бренности конец,
под занавес, на бис, и с реверансом.
Конец печальный, с тернами венец,
плывёт оторванным куском протуберанца.

Бесплодных ухищрений дикий плод,
солжет в лицо, не поднимая веки,
захлебываясь водкой сточных вод,
на паперти бросая грош калекам.

Он в Божий храм Везувием стучит,
святые сотрясая стуком стены,
грохочет, возмущается, кричит,
не веря в жизнь, не веря в перемены.

                III
Не веря в жизнь, не веря в перемены,
осудит все, что слышится со сцены,
верстой иль локтем меряя размер,
он - скопище ликующих химер,
он просто, заскорузлый старовер.

А мне, ни дать, ни взять одна забота,
хулой своей закрыть от всех ворота,
и няньчить Робота, программой начинив,
налив себе в фужер Аперитив,
чтобы понять его речитатив.

Не прозой, просто позой отвлеченной,
улыбкой странной льстит умалишённый.
В его программу вирус занесён,
он логики пространственной лишён,
и пуст, как трус прекрасный скопидом.

Не нам судить, в заботах утопая,
кому судьба на ноги наступает,
кому она свои дарует льготы,
ей все равно, пионы мы, пилоты,
ей все равно, зачем ты, где ты, кто ты.

                IV
Ей все равно, зачем ты, где ты, кто ты:
изменник, враг, поэт иль патриот ты,
она - каскад событий, лиц, стечений,
набор моментов,категорий, повелений.

Утопий, разночтений, чьих-то мнений,
она - пора любви, вражды, сомнений.
Она со всеми и для всех всегда другая,
непредсказуемая, сложная, простая.

Торжественна в естественных порывах,
судьба моя, танцующая Шива -
как судорожной плотскости позывы,
как сексуальных вакханалий взрывы.

Незабываемая, хрупкая эпоха,
пронзила все - до нерва, до подвоха.
Вот так судьба, коверкая надежды,
срывает с нас, бессовестных, одежды.

                V
Срывает с нас, бессловесных одежды,
из косо срезанного чистого шифона,
а мы босою поступью невежды,
шагаем, повторяя ритмы стона.

Зажав комок сплетенных парадоксов,
нас жизнь бросает в логово беды,
и мы шатаемся по рингу в пляске бокса,
за жизнь хватаемся, как Вечные Жиды.

Вино в кларнетах музыкой брызжет,
экстравагантной сексуальностью брюзжит,
венок сонетов кулаком по капле выжат,
полет шмеля кларнетом зажужжит.

Вкус очищения в парах вина и звука,
и пьяный хмель, как музыка для всех,
вино в кларнеты разливают в виадуках,
беря на душу перед Богом лишний грех.

                VI
Беря на душу перед Богом лишний грех,
несовершенством ежедневности, как прозой,
судьбой хрустящей, сапогом мороза,
слезою-льдинкой, как замёрзший смех.

Другие измеренья - бред страстей.
Сумбур, больных причин воображение,
так сделайте мне люди одолжение,
гоните в шею лживых торгашей.

Их на любом углу, как на Бродвее:
кривляк, юродивых, завистников, бродяг,
и надо же, их кто-то в это впряг,
от выдумки дурной благоговея.

Раскрашены во все цвета ливреи,
здесь каждый выдумщик, уж кто на что горазд,
щипач, гризетка, арлекин и педераст -
все преподносят, кто и как умеет.

                VII
Все преподносят, кто и как умеет -
торжественно-клоачный карнавал
профессий от которых дух Немет,
на улицах я часто наблюдал.

Все можно - что дано и не дано,
все нужно - от начала и до века,
оно припрятано и ждёт уже давно,
ищите хорошо по всем сусекам.

Ищите для себя и для детей,
не поздно вам, а им уже не рано,
они владеют азбукой Фортрана,
а вам не нужно строить Колизей.

По нервам жизнь весеннею прохладой,
все нужно всем и можно все сберечь,
и желторотых птенчиков рулады,
и Богом нам подаренную речь.

                VIII
И Богом нам подаренную речь,
не засоряйте пошлостью блевоты,
она построена, пкак выстроены соты,
она жива, чтоб музыкою течь.

Ищите и найдёте вечный вздох,
потерянных в пространстве обаяний,
он музыкой словесных обоняний,
почувствовать себя себе помог.

Он ласки девичьей серебряный триптих,
он слогом трепетным в пространстве обитает,
хореем, ямбом, анапестом заплетает,
ортодоксальной неприкаянности стих.

Он принц или подкидыш - как понять?
У времени забот мирских по горло,
оно из памяти своей реальность стёрло,
чтобы его, как нужно воспринять.

                IX
Чтобы его, как нужно воспринять,
оставим стих умелым графоманам,
они российской грамоты гурманы,
и им фонетику и синтаксис менять.

У нашей темы путь совсем не прост,
на разных языках чужих наречий,
она для очищенья нужный пост,
свершит забыв обряд противоречий.

Зародышем, родившись в голове,
раскручиваясь звёздной каруселью,
в мой дом вернётся русскою метелью,
с заснеженной идеей во главе.

И развернёт гармонь во все плечо,
да так, чтоб та под звуки зарыдала,
рождая то, что все зовут началом,
которым так мой автор увлечён.

                X
Которым так мой автор увлечён,
он даже сам себе простил огрехи;
Я это он - на мне его доспехи,
и для себя он тут Тутанхамон.ж

Забытый мир в подкорковой пустыне,
хранит оазисы кристально-чистых вод,
в них наше прошлое хранится и поныне,
и зашифровано в сложнейший хоровод.

Вернуться б в мир, который был когда-то,
в мой или твой - зачем гадать,
мы можем верить и предполагать,
кто был иль есть судьбы людской куратор.

Вернуться б в прошлое с лицом другого вида,
из мрамора убрав весь лишний сор,
как Микеланджело создАл себя в Давиде,
найдя на улице по духу свой повтор.

                XI
Найдя на улице по духу свой повтор,
мне кажется, что я в Багдаде вор,
мне чудится здесь сказочный Восток,
и в нём я то фетиш, то я пророк.

А может я, как сказочник - туркмен,
бреду в цепях, в свой многолетний плен,
из уст моих струится стих, как стон,
и спину гнёт мне сказочный поклон.

И может вовсе все это не ложь,
и Дастин Хоффман на меня похож.
Он мне простит, ему ведь не в укор,
твердят кругом, что я его повтор.

Прекрасен мир в котором мы живём,
пусть не доказана гипотеза живьём,
не верю я в переселенье наших душ,
ведь пережил уже я сотню зимних стуж.

                XII
Ведь пережил уже я сотню зимних стуж
и женщины со мной вели себя фривольно,
пусть не всегда бывал я с ними муж,
но каждая была всегда довольна.

Танцуют вечный танец до сих пор,
обёрнутые лаской, сном, объятием,
и конский топот, звон гусарских шпор,
им слышится в шуршании бальных платьев.

А то я вижу, вдруг, в другом лице,
знакомые черты и смех знакомый,
как будто вновь родился Пулицер,
очнувшись от пугающей нас комы.

Очнулся и вернулся к нам бездомным,
и стих прибил к моим мирским вратам.
безропотным, простым синдромом сонным,
усталый сон подкрался по пятам.

                XIII
Усталый сон подкрался по пятам,
шагов своих не слыша подбираясь,
улыбку корчил, будто бы стесняясь,
окуривал он дрёмой мой вигвам.

Зевоту мне прости, мой милый друг,
я что-то, вроде, не в своей тарелке,
стыжусь стесняясь чопорной сиделки,
на троне будущих заслуг.

Каков чудак! Он в роли мудреца,
ко мне подъехал, льстивец непутевый,
подбросив текст, как-будто бы не новый,
который без начала и конца.

Он сетью лени руки обволок,
накинув маску сонного синдрома,
и я уже в пространстве незнакомом,
ищу себе уютный уголок.

                XIV
Ищу себе уютный уголок,
но это же не сон, а полудрёма.
я на пути в загадочный квадрат,
а там уже в преддверии проёма,
такие мудрецы, как я, полулежат.

Те кто дозрел до нужных величин,
кондиций зрелых сонного монарха,
встречают на копытах в шерсти Вакхические,
играя мускулами спин.

Улыбки льстивые хвостатые скотины,
на рожи-бороды развесили - не снять.
ужасно хочется при виде их зевать,
набросив им на рожи паутину.

Прийди, явись и уложи в постели,
бесхитросно закутав в кокон сна.
ты рыщешь здесь, не наша в том вина,
что Вакхи сделать это не сумели.

О, сонный Бог, монарх и властелин!
Приходит час ты властвуешь над всеми,
я чувству приходит моё время,
и я ложусь в постель твоих осин.

                XV
И я ложусь в постель твоих осин,
но звон колоколов кого-то будит,
как-будто ищет пищу для причин,
чтоб скоротать со мною серость буден.

И я в припрыжку, на одной стопе,
верчусь во сне волчком, юлой, пчелою.
какой там сон, юродивый мне петь
готовится,  кривляясь над собою.

Он рай и ад, как-будто посещал,
и обо всём мне пел под свист свирели.
он пел о том, что в гости приглашал
его в потустороннем мире Марк Аврелий.

А в этом, он в гаремах преуспел -
Был приглашён для разных профанаций:
Смеялся, корчился, кривлялся, как умел,
блистал фантазией, под всплеск ассоциаций.

                XVI
Блистал фантазией, под всплеск ассоциаций,
( театр абсурда в жизни каждый день,)
витая в розовых мечтах галлюцинаций,
и прячась в них за собственную тень.

Выходим в этот мир мы громко плача,
а все вокруг от радости в цветах,
и в жизни нам предложена задача
пройти по ней с улыбкой на устах.

Так сделай жизнь цветной и ароматной,
когда придёт твой час покинуть этот мир,
пусть остающиеся плачут адекватно,
ты был и будешь их смеющийся кумир.

Пусть чудится им сказочный Восток,
под мятный запах спелого бурьяна.
пусть одуреют в пьянь, вдыхая дым кальяна,
весною ранней зрея, как росток.

                XVII
Весною ранней зрея, как росток,
куда спешит перо моё? Вдогонку.
За ним строка устраивает гонку,
в надежде вызвать у элиты шок.

Мой дом всегда в моих друзьях,
я в их кругу тем методом старинным,
венком стихов, сонетом длинным,
не для утех, творю свой альманах.

В стихах начало есть и мысли для суда,
свобода слова, вольность , безмятежность,
как просто без особого труда,
запачкать, вдруг, стихов святую нежность.

Прости меня, что вижу все другим,
сквозь призму продырявленных событий,
стою у входа в кладбище открытий,
и каждый здесь покойник нелюдим.

                XVIII
И каждый здесь покойник нелюдим,
пришла пора и мне с тобой проститься,
ещё одна последняя страница,
где каждый стих, как вдох неповторим.

И вот теперь с глаголами сражаясь,
в который раз прищурив зорький глаз,
смогу примерив точный ватерпас,
создать свой труд себя не унижая.

И письма, и долги - ненужный хлам.
Забытое с трудом стихотворение,
написанное пьяным вдохновением,
я все, прощаясь, все тебе отдам.

Прощай, прости за все, прости пиита,
особенно за рифм утраченную прыть,
а впрочем, нужно либо этом говорить,
когда вино в кларнетах не допито.

                Февраль-Март, 1997г.