Яичница

Они снова встретились через шесть лет. Она открыла дверь и, увидев его на пороге, сказала только: “Так не бывает…” Потом посторонилась слегка, пропуская его в дом.
В широкой прихожей он деловито вешал пальто, снимал ботинки. А она стояла в дверном проеме комнаты и смотрела, чуть склонив голову набок, как-то по-бабьи подперев щеку кулаком. И невозможно было понять, то ли все еще не верит в реальность гостя, то ли поверила уже, и теперь сравнивает его, сегодняшнего, с тем, каким он был шесть лет назад.
- Я привез тебе свои стихи, - безо всякого предисловия сказал он. Сказал так, будто именно за этими стихами он отлучался ненадолго, недалеко – вот только съездил на трамвае куда-то.
- Есть хочешь? – спросила она так, будто прикидывала в уме, много ли времени прошло с недавнего завтрака.
- Да не отказался бы, - в тон ей ответил он.
- Я пожарю яичницу с грудинкой, - сказала она.
Они прошли на кухню, и она принялась готовить обед на скорую руку, комментируя процесс.
- Маргарин класть не буду – грудинка и так жирная. Тебе пяти яиц хватит? Чай или кофе?
Дверца старого маленького холодильника распахнулась, и он увидел на верхней полке, под морозильником целую решетку яиц.
- Ну вот, - весело говорила она, водружая горячую сковороду на стол, - почти национальное американское блюдо. Помнишь у Ильфа и Петрова в “Одноэтажной Америке”? Только у них там яичница с беконом была. А у нас с грудинкой. Ешь прямо со сковородки – чтоб не остыло…
- А ты?
- Ну и я за компанию…
Она взяла вилку, ковырнула с края полужидкий желток. Он подцепил кусочек мяса, пожевал, с трудом проглотил. Обед в американском стиле выглядел аппетитно, но сам аппетит куда-то пропал. Он отложил вилку.
- Пусть остынет немного – горячо слишком.
- Пусть…
- Я привез тебе свои стихи. Почитай.
Она придвинула к себе пачку листов. Он перегнулся через стол, опершись локтями, приблизился, чтобы видеть, что именно она читает.
- Это делается проще, - сказала она. Встала из-за стола, уселась на диван, похлопав ладонью справа от себя. Он сел рядом, и теперь смотрел в свои листы через ее плечо.
Вдруг строчки на бумаге поплыли. Теперь он видел только профиль ее лица – тонкий прямой нос, чуть шевелящиеся губы, розовое ухо, которое выглядывало из завитков тонких пепельных волос. Он ощутил еле уловимый запах ее сладковатых духов.
Он почувствовал биение своего сердца. Оно шло по нарастающей. Сначала удары раздавались в груди, потом застучало в горле, потом запульсировали виски. Ему показалось, что окружающий воздух стал вдруг нестерпимо горячим, как в парной после полновесного ковша на каменку. И так же как в парной, вдруг помутнело в глазах, расплылось, повлажнело.
Как со стороны он смотрел на происходящее. Вот его рука касается светлых завитков на ее затылке. От этого прикосновения она поднимает склоненную над листами голову, медленно закидывает ее назад. На ее шее под порозовевшей кожей бьется невидимая жилка. Другой рукой он касается этой жилки – осторожно, как будто боится обжечься. Придвигается вплотную, чувствуя, как задрожало вдруг ее плечо. Скользит губами по щеке, покрытой легким персиковым пушком. А потом с удивлением ощущает на губах вкус ее помады – чуть сладковатый и немного пряный. Листы со стихами выскальзывают из ее рук, рассыпаются веером на полу…
…за окном давно уже стемнело. Свет уличных фонарей проникает в комнату сквозь неплотно закрытые шторы. Он видит, как блестят ее глаза, различает в полумраке линию загара на ее спине.
- Мне пора, - немного виновато говорит он.
- Пора, - как эхо отзывается она и тянет на себя простыню.
Не зажигая света, они оделись. Она накинула на постель голубое покрывало. Подошла к столу, на котором так и осталась сковорода с недоеденной, застывшей яичницей. Взяла было ее в руки, поставила обратно. Потянулась за чашкой холодного кофе, махнула рукой, села.
- Ты знаешь, - сказал он вдруг, - в нашей тмутаракани уже полгода в магазинах нет яиц. А жена так любит яичницу. Положи мне десяточек с собой…