На Татьянин День

Гирлянд из слов пустых желать Татьянам?
Иль Аленьких Цветочков из бумаги?
Слова развеет ветер, обдувая раны,
Цветы размочит дождик: радуетесь скряги.
Снежинки на чужих ладошках тают...
От хрупких кружев не осталось и следа.
А дочек всё Татьянами встречают:
Вдруг да обманут львов, и будет нам судьба.








Феодосия 1919. Вход в AID. 3. 3


     часть III - Татьянин день

       - Прошу присесть, заждались, - первый же столик при входе оказал вошедшей молодой особе любезность.

       Но Майя остановилась в нерешительности выбора: соотечественники далекого Норда в своих единого образца форменных френчах, как теперь принято было говорить,  выглядели не в пример привлекательнее, чем русские, даже морские офицеры, потерявшие единство вслед за апологетом нового порядка Керенским, разрушившим соответствие единому форменному уставу, цыганщина в одежде , словно снятой с чужого плеча, окончательно низводила в хаос русского революционного сегодня, уничтожая все признаки, которые могли еще как-то объединить даже военных. Посему Мари внутренне настроила себя соответствующим образом: в конце концов - свои уйдут, а эти всегда будут под рукой. Посему, придав лицу строгости, молодая женщина равнодушно  проследовала мимо завсегдатаев местного винного погребка поближе к тем, кого только, что определила как "свои".

       Слегка захмелевшие французские офицеры приветствовали Мари не менее тепло.  Однако своеобразная  разница всё же была:  как француженка, дама  попала в сферу дышащего вниманием к покидаемым на этом диком полуострове сокровникам. Мнение морских офицеров Франции было единодушным: русским придётся разбираться самим в этой заварухе, и не только Крыма. Майя, между тем,  жадно вслушивалась в родную речь и тяготилась неопределенностью: есть ли у неё надежда устроить среди обломков российской империи своё счастье.

       Счастье Майи... под легкой шелковой юбкой дрожали коленки от недвусмысленных прикосновений сидящего рядом галантного кавалера, которого Мари и не думала остановить в разумных пределах. Что-то щемящее,  неуловимо притягательное было в его  тонких чертах лица, в глубоких,  грустных глазах,  шепоте с далёким наречием родины. Родина звучала в ушах задолго за полночь и начиная с восхода солнца.

       - Мари, Мари, - слегка влажные от долгих усилий губы не отпускали сознание и тело в одиночество. - Не хочешь ли ты со мной во Францию?

       Мог ли кто-то, наконец-то, стать единственным?

       Три ночи безумия - и рейд Феодосии опустел. Мари с еще несколькими оставляемыми сердечными влечениями уходящих за горизонт Босфора и Дарданелл замерла на причале, наблюдая как французский флаг исчезал в предрассветной дымке. На календаре была среда, на душе тревога, и резкая боль отчаянья в невозможности устоять одной на скользком склоне окружающей действительности.

       - Никому она там не нужна? Никому, никому, никому, там-там-там.....

       Ночью женщине снилось:  она из последних сил гребёт к берегу, вот уже виднеются незнакомые еще пока улочки спасительного города, какие-то фигуры в белых хитонах, словно по воздуху спускаются к окрестным горам, защищающим этот селение от непогоды, всё так близко и так недостижимо далеко - помочь некому. И на очередном гребке, захлебнувшись Понтом, или каким другим морем, Мари понимает - поздно.

       - Так как эти лягушатники в постели? - кто-то из новых знакомых хамовато распустив руки, присаживается у столика в кофейне.

       - Вы пьяны, - голосок Майи дрожит, и рука жаждет ответить на оскорбление.

       - Но-но, - предупредительно суживаются глаза напротив на Маин непроизвольный жест, - полегче, разжалованная княгиня.

       - В чьей бы армии могли еще служить такие негодяи, - дерзость  в крови, и кровь дерзит.

       - Я злопамятен, милашка, - собеседник глаза в глаза не считает нужным отступиться от задуманного.

       Майя, резко отодвинув стул, приподнимается и твердым, но спокойным, шагом выходит на свежий воздух. Надо всё бросить и уехать домой. И где тот дом? Хочется ли тебе иметь что-то похожее на дом здесь, где могут отнять все от чести до жизни? Совершенно непроизвольно девушка оказывается у спасительной кромки моря. Холод волны обжигает кожу и возвращает желание окунуться в черноморской  в воде, не взирая на ночное предсказание свыше :  не выплывешь.

       Окончательно промерзнув после стылого штормового вала под западным ветром, Майя бредет по направлению к Феодосии. Знобит как дома, на побережье. Что там еще маяком витает над бухтой?

       "Маяк, Майя, маяк" - то ли слышатся крики чаек, то ли только кажутся. Женщина поднимается по валунам к прибрежным переулкам и, не разбирая особо дороги, бредёт слегка угнетаемая холодящим сознание ветром по спящей Феодосии.

       На одной из улочек в поле зрения попадает странный человек, в окружении каких-то запоздалых прохожих декламирующий незнакомые стихи:

       Если крикнет рать святая:
       "Кинь ты Русь, живи в раю!"
       Я скажу: "Не надо рая!
       Дайте родину мою!"

       Аплодисментами ему звучат копыта лошади, тянущей воз где-то во тьме крымской ночи. "Они сумасшедшие, - мелькает подсознательное резюме, - она им как жизнь, как мать и жена".

       Чуть не доходя до дома, Кудашева, погруженная в воображаемый мир, в коем она не она, а что-то драгоценное, возлюбленное и испестованное, не замечает тишайше отколовшуюся от теней окружающих проулок деревьев темную субстанцию, которая тут же сильным движением опрокидывает женщину навзничь, на мостовую.

       - Графиня предпочитает русским французов? Она знает тонкости ремесла? - голос ещё более нахален и пьян, чем днём в кафе.

       Конец государства и правопорядка наступает тогда, когда вам не улице не у кого попросить помощи. Это конец?! Подол платья прижат к булыжнику тротуара. От страха хочется крикнуть, как тем вечерним чайкам: "Майя, немая". Однако женщина закрывает глаза: в конце концов, привыкаешь ко всему. Аки лев рыкающий - ходит дьявол. Ей ли противостоять дьяволу во львиной шкуре?

        Но Бог далёкой Нормандии не так равнодушен, как кажется. Неожиданно охальник получат удар, убавляющий звериный натиск и  пыл - кто-то из проходящих мимо не остался равнодушным к унижению женщины. Вероятно, стоило бы  поблагодарить спасителя, но Майя освободившись от военного башмака, кидается к дому. Снятое платье изгажено и порвано по кружевному низу подола.

        Хозяйка как-то безжалостно швыряет дурнопахнущую тряпку в угол и, слегка обтершись влажным полотенцем, калачиком сворачивается на прохладных, отдающих свежестью простынях: и не растерзали тебя львы на этой римской цирковой арене? Святая Татьяна - помолись за меня.

       - Вернувшись из германского плена, первое, что пришлось пройти - это дезинфекция во французских пересыльных конторах в каких-то  сараях, где обмывают перед убоем скот, - Майя как обычно вполуха слушает очередного будущего оратора на ней проверяющего интересы местного населения, - уничтожение инфекции тел - как способ вступить в цивилизованный мир. Могут ли они понимать: куда и как катится это взбесившееся пространство потерявшее контроль?

       Майя захлопывает тетрадку, долго смотрит на впалые, несколько дней небритые щеки "вырвавшегося из германского плена" русского офицера в таком же, как у всех у них, неопределенном по покрою и цвету френче, и сказав, то, что первым приходит на ум:

       - Auf Wiedersehen mein Herr! - выходит на свежий воздух: "Домой, к маман и Сержу!"
      
       (продолжение следует)