Зов Вильны 3

Залман Шнеур (1887-1959)
Марк Шагал (1887-1985)
Максимилиан Волошин (1877-1932)
Анна Ахматова (1889-1966)
Максим Багданович (1891-1917)
Тамара Соколова (1893-1975)
Винцас Миколайтис-Путинас (1893-1967)
Евгений Шкляр (1894-1941)
Георгий Иванов (1894-1958)
Моше Кульбак (1896-1937)
Сергей Нальянч (1898-1979)



Залман Шнеур (1887-1959)
Еврейский поэт и прозаик, писал на иврите и идиш. В 1904–1906 гг. работал в редакции еженедельника «ha-Zman» («Время») в Вильне. Первые произведения  на идиш печатались в газетах «Дер найер вег» и «Дос идише фолк»  издававшихся в Вильне в 1906–1907 г.г. Тему осмысления национальной истории автор отобразил в поэме «Вильна» (1917), делясь своими впечатлениями и ассоциациями  прогуливающегося по «Литовскому Иерусалиму». В США вышло 15-томное собрание сочинений автора. В 1951 г. Шнеур с семьей переехали в Израиль. Лауреат литературных премий (номинирован также на Нобелевскую премию).
 
«ВИЛЬНА»
Поэма 
Отрывки
1
Вильна, великая мать городов народа Израиля,
Иерушалаим галута, утешенье наше на севере!1
Заплатанный твой чепец словно крыша древней синагоги,
И в глазах твоих внуков он превыше сверкающих башен;
Своим фартуком ветхим, но расшитым коронами, львами,
Как завеса священная Храма,
Утирала не раз ты их слезы,
И лакомствами в Пурим и кошерным вином в Песах2
Подслащала их горести и печали,
Утешала возвышенным словом твоих поэтов.
Даже водоносы твои черпали из источников мудрости.
Каждая стена впитала традиции как и запах субботних яств.
Субботние напевы «маленького хазана»3 лелеет Вилия на своем берегу,
Строфы поэта Михаля4 слышатся в шелесте лип.
2
С Замковой горы любил я глядеть на город:
Башни и улицы в витающей золотистой пыли,
Не пыль ли легенд в твоем воздухе не опадает,
Не дым ли костра мученья графа Потоцкого?5
Иль казаки Хмельницкого мчатся громить тебя?..
А может, Наполеона мчат кони морозным утром?..
У подножья горы Гедимина развалины древних замков
Ушедших эпох. Князей костров погребальных
И сна Гедимина память хранится.
Слой на слой – наложились эпохи,
И на верхнем слое, у древних руин,
Дети играют в крокет.
3
В свете раннего утра,
В серо-зеленом свете Литвы
Заблудиться в крутых переулках
И встретить еврейских детей,
Грустноглазых и нежнолицых,
В хедер6 спешащих, учиться.
Галилеи7 им солнце сияет,
Затаившись меж черных букв;
И с книжных страниц запах моря и гор овевает.
Старцев жалел я, которых встречал у ворот Острой Брамы:
Они обнажали седые жалкие головы,
Проходя это место для иноверцев святое.
И проходили, как меж позорных столбов, ежедневно8,
И взглядами их провожали позлащенные статуи сверху.
Но за этими воротами гремит типография Роммов9,
Ни днем, ни ночью не зная отдыха,
Словно сердце кипит и гнев изливает на эти врата, -
Память нашей Святыни напротив их Святыни,
Наше право и их право.
День и ночь этот Дом набирает, печатает и рассылает
Все еврейские книги, что скитались порою
В котомках изгнанников, их создававших.
Словно ручьи, квадратные буквы, близкие, милые сердцу,
Льются, поят, питают рассеянных в мире евреев,
С волнами Немана и Днепра сливаясь, до Черного моря,
Достигают Сибири, во льдах согревая еврейскую душу,
Соединяя всех братьев далеких –
От сердца к сердцу – в одну общину.
4
В летний вечер, когда небеса сияньем зари окутали город,
Словно талитом10, украшенным звездами,
В тишине наступающей ночи
Глубже тени и блики во мгле серебристой.
Моисей Микеланджело11 в нише Собора в тяжелой своей красоте,
Мудрость Законодателя в лице его и мужество воина в мышцах.
Обращаю к нему я слова, что на сердце легли тяжело:
…Восстань в полный рост, святой человек, и иди на еврейские улицы!
И всяк на пути твоем пусть устремится за мощным шагом,
И ночной туман, словно огненный столп пред тобою.
И воссядь во дворе синагоги перед старым колодцем,
И десницу твою воздень, десницу Законодателя,
И возвысь глас могучий, рык льва, что гремел
Во дворце фараона, средь сфинксов,
Скалы рассекал и Чермное море12,
Пусть все встрепенутся, к тебе поспешат
Из всех закоулков, подвалов, –
Каждый дом еврейский, от старца и до младенца.
Надели их своей чистотой и свободой Небес,
О которой они забыли!..
… Тяжело мне каменное молчанье статуи –
Моисей во вратах чужих.
5
Иерушалаим галута! Уйти от тебя, убежать, уехать!
Поезда мчат по рельсам
В мир прекрасных больших городов.
Только словно бы голос мне в сердце твердит:
Не ищи понапрасну. А лучше ли в дальних краях?
Не беги, оставайся. Ты на звезды глядишь в вышине,
А счастье, быть может, у ног твоих, здесь, на земле.
        6
И опять я брожу. И что-то меня останавливает:
Запах рыбы субботней из окон раскрытых
Иль в окне синагоги талит и молитвы напев ранним утром,
Иль еврейский портной над работой склонился
И мелодии Судного дня у него на устах,
А машинка стучит в такт напеву.
Не найдешь никогда ты того, что здесь оставляешь…
Да, хотел я уйти и забыть, забыть о тебе…
Но теперь –
В эту бедствия, боли и страха годину, -
Чем утешить тебя, мать-старушка, скорбящая, бедная?13
Кто разорвал скромный фартук, кто растрепал твои волосы,
Что седым облачком выбились из-под чепца?
Разделила ты славу Иерушалаима, разделила его судьбу.
Не утешитель, не плакальщик я, не люблю утешений,
Но теперь –
Боль твоя в сердце моем стучит,
И на вздох твой глубокий в ответ шепчу молитву:
Кто пошлет тебе утешителя,
Что на Замковой горе возвестит громким гласом пророка:
«Утешайте, утешайте, народ мой, и ты, мать городов, утешься!14
Надень новый чепец, накрахмаленный фартук –
Одежды добродетельной жены.
Испеки твои лакомства праздничные, прославленные в Литве,
Чтобы силы изгнанников твоих подкрепить:
Издалека ведь они возвращаются.
Смотри, сыновья и внуки вернулись,
Соберутся в Большой синагоге старинной
И вознесут все вместе молитву,
И в ней зазвучат для тебя новые надежды».

1917 г., Берлин.
Сокращенный перевод с иврита Валентины Брио (Израиль).
1 В оригинале дословно: «Вильна, великая наша бабушка, город и мать во Израиле». Автор употребляет языковое клише «ir ve-em be-Israel» - город и мать (т.е. город-центр). В иврите слово «город» и его имя Иерушалаим, как и его синонимы: Сион (Цион), дочь Сиона, а также Иудея, Исраэль - женского рода. Галут – изгнание, рассеяние (в т.ч. и как пространство).
2 Пурим – праздник в память чудесного избавления евреев Персии от гибели (о событиях рассказано в библейской книге «Эсфирь»). Песах – праздник в память исхода евреев из Египта.
3 Имеется в виду легендарный хазан Йоэль-Давид Лёвенштейн (1817-1850), одаренный уникальным голосом и редкими музыкальными способностями.
4 Известный поэт Миха Йосеф Лебенсон (1828-1852).
5 Граф Валентин Потоцкий – Гер-цедек (праведный прозелит). Согласно еврейской традиции, польский граф, перешедший в иудаизм и принявший за это мученическую смерть (в 1749 г.?).
6 Хедер – традиционная еврейская начальная школа.
7 Географическая и историческая область в Эрец Исраэль (и в современном Израиле).
8 Шнеур касается сложной проблемы. Евреям не полагается снимать головной убор нигде и ни при каких обстоятельствах, поскольку он символизирует признание над собой власти Всевышнего. Под Острой Брамой не разрешалось проходить в головном уборе, и виленские евреи чаще обходили это место.
9 В оригинале «типография «Вдовы»; официальное название типографии, известной далеко за пределами Вильны, «Вдова и братья Ромм» (основана в 1799 г.).


10 Талит (или на идише: талес) – четырехугольное белое покрывало с черными или синими полосами по узким краям и кистями на концах, накидывается мужчинами во время молитв.
11 Поэтическая вольность автора. Статуя Моисея в нише портика виленской Кафедры создана итальянским скульптором Tommaso Righi в 1785-1791 гг.
12 В русской традиции название Красного моря (в библейском оригинале – yam Suf, Тростниковое море).
13 Речь идет о бедствиях первой мировой войны.
14 Цитата из: Ис. 40:1. Заключительная часть поэмы Шнеура спроецирована на библейские книги Пророков: Исайи, Иеремии. Ср. также: «Как утешает человека мать его, так Я утешу вас, и в Иерушалаиме утешены будете» (Ис. 66:13). Образ Вильны соотносится здесь со всегда живым перед духовным взором еврейского поэта Иерусалимом – разрушенным, но осененным пророчеством о восстановлении былого могущества.

Марк Шагал (1887-1985)
Еврейский художник, живописец и иллюстратор книг. Писал стихи на идише. Вильну посетил в августе 1935 годах в связи с открытием нового Еврейского художественного музея где выставил 116 графических работ. Принимал участие в росписи интерьера одной из синагог города.
 
ВИЛЕНСКАЯ СИНАГОГА

Строенье старое и старенький
                                         квартал...
Лишь год назад я расписал там стены.
Теперь святейший занавес пропал,
Дым и зола летят, сгущая тени.
Где свитки древние, прозревшие судьбу?
Где семисвечья? Воздух песнопений,
Надышанный десятком поколений?
Он в небеса уходит, как в трубу.
 
С какою дрожью клал я краски эти,
Зелёную – на орн-койдеш... Ах,
Как трепетал, в восторге и слезах,
Один... Последний в тех стенах свидетель...

Перевод с идиша Льва Беринского

Максимилиан Волошин (1877-1932)
Русский поэт, переводчик, литературный критик, художник — пейзажист.  Первый сборник «Стихотворения. 1900—1910» вышел в 1910 году. Издано 14 книг воспоминаний, избранных стихотворений, сборников материалов по живописи. В 1924 превращает свой дом в Коктебеле в бесплатный дом творчества, который  впоследствии завещает Союзу писателей СССР.

БАЛТРУШАЙТИСУ

К твоим стихам меня влечет не новость,
Не яркий блеск огней:
В них чудится унылая суровость
Нахмуренных бровей.

В них чудится седое безразличье,
Стальная дрема вод,
Сырой земли угрюмое величье
И горько сжатый рот.

1903 г.
 

Анна Ахматова (1889-1966)
Русская поэтесса, переводчик и литературовед, одна из наиболее значимых фигур в русской  поэзии XX века. Первые стихотворения  опубликованы в 1911 году, издано тринадцать прижизненных книг поэзии. С Вильной связан её приезд на проводы мужа Николая Гумилева на фронт Первой мировой войны.

ВЫСОКИЕ СВОДЫ КОСТЁЛА

Высокие своды костёла
Синей, чем небесная твердь...
Прости меня, мальчик весёлый,
Что я принесла тебе смерть.-

За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.

Я думала: ты нарочно -
Как взрослые хочешь быть.
Я думала: томно-порочных
Нельзя, как невест, любить.

Но всё оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,

Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?

И смерть к тебе руки простерла...
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.

Прости меня, мальчик весёлый,
Совёнок замученный мой!
Сегодня мне из костёла
Так трудно уйти домой.

Евгений Шкляр (1894-1941)
Русский поэт, переводчик, журналист, критик. С ноября 1921 г. сотрудник каунасской газеты «Эхо».В разный период издатель и редактор литовских газет на русском языке «Наше эхо»,  «Литовский курьер»,  «Литовский вестник», «Восточная Европа» и др. пропагандируя культурный взаимообмен государств балтийского региона. Автор  сборника «Летува золотое имя» - первой поэтической книги в русской поэзии посвященной Литве.   
 
УПОРНОЕ, КРЕПКОЕ ПЛЕМЯ

Упорное, крепкое племя.
Расколотый, древний Иран,
Вкрапленный в лесистое темя
Безжизненных северных стран,
Где зыблются тихие зимы
Под шалями облачной мглы, 
А летом едва обозримы
Лугов золотые столы.
Где норы в лесах белостволых
Не раз укрывали норманн,
И бронзово-желтых монголов,
И ляхов, и русых славян.
А позже, обиды изведав
В лукавой московской земле,
Династия царственных дедов
Пеклась о своем короле,
И крепла на жмудской равнине,
В триумфе успешной войны,
При Витовте и Гедимине
Железная сила страны.
Литва! По дорогам обманным
Идешь и печалишься ты,
Но тихим теплом осияны
Твои заревые черты!

ЛИТВЕ

Как одинокие кресты,
И безыскусственны, и древни, -
Полны смиренной красоты
Твои местечки и деревни.
Среди неведомых дорог
Идешь одна, судеб не зная…
Твой путь тернист, твой путь - далек,
Идешь, его благословляя!
Пусть сеют ложь твои враги, -
Народ всегда стоит на страже,
Пускай замедлены шаги,
Но цель твоя - одна и та же.
За гибель лучших сыновей,
За окровавленные нивы, -
Ты встретишь солнце новых дней, -
Свободной, сильной и счастливой!

Георгий Иванов (1894-1958)
Русский поэт, прозаик, публицист, переводчик; один из крупнейших поэтов послереволюционной русской эмиграции. Родился в Литве, здесь в имении родителей прошли его детские и юношеские годы куда он приезжал на каникулы из С-Петербурга. Некоторый период он жил в имении под Вильной и в его поэзии «малая родина» узнаваема  деталями «родные дальние края», «белый костел» и «Остробрама защитит».

ПОЛЬША
Отрывок

О, Польша, сколько испытаний
Судьбой назначено тебе!
Расцветов сколько, отцветаний
В твоей изменчивой судьбе!
О, сколько раз заря блистала,
И снова делалось темно,
Ты в небо высоко взлетала,
Срывалась, падала на дно!..
Но времени поток холодный
Отваги пламенной не смыл...
Свободы облик благородный,
Как прежде, цел, как прежде, мил.
Не высохла живая лава,
И не развеялась тоска.
Все та же честь и та же слава
Пылают в сердце поляка!
Но вот свершилось! Вызов брошен.
Постыдную играя роль,
В Варшаву, не зван и не прошен,
Вступить сбирается король!
И на твоем старинном троне,
Поправ славянства светлый стяг,
В своей порфире и короне
Надменно встанет гордый враг...
Нет! Я не верю! Быть не может!
Бог святотатцу отомстит,
Вам Ченстоховская поможет
И Остробрама защитит.

1917


ВЕЧЕРНИЕ СТРОФЫ

Месяц стал над белым костелом,
Старый сад шепнул мне: "Усни"…
Звезды вечера перед Божьим престолом
Засветили тихие огни.

И плывут кружевные туманы,
Белым флером все заволокли.
Я иду сквозь нежный сумрак, пьяный
Тонким дыханием земли.

Мной владеет странная истома,
Жаля душу, как прожитые дни.
Шелест сада грустно-знакомый
Неотступно шепчет: "Усни"...

РАСТРЕПАННЫЕ ГРОЗАМИ

Растрепанные грозами - тяжелые дубы,
И ветра беспокойного - осенние мольбы,
Над Неманом клокочущим - обрыва желтизна
И дымная и плоская - октябрьская луна.

Природа обветшалая пустынна и мертва...
Ступаю неуверенно, кружится голова...
Деревья распростертые и тучи при луне -
Лишь тени, отраженные на дряхлом полотне.

Пред тусклою, огромною картиною стою
И мастера старинного как будто узнаю, -
Но властно прорывается в видения и сны
Глухое клокотание разгневанной волны!


СВЯТОЧНАЯ ПОЕЗДКА 

Настали солнечные святки,
И, снег полозьями деля,
Опять несут меня лошадки
В родные дальние края.

Мороз и снег. Простор и воля.
Дорога ровная долга.
Задорный ветер веет волей,
Блестит зеленая дуга.

И колокольчик подпевает
Веселым звоном ямщику.
И сладко сердце забывает
Свою тревогу и тоску.

Мы все томимся и скучаем
И долю грустную клянем,
Мы ночью звезд не замечаем
И солнца мы не видим днем.

Но стоит только город бросить -
И снова оживаешь ты,
Вновь сердце бьется, сердце просит
Простой и ясной красоты.

Душой овладевает нега
Пустых таинственных полей.
И что тогда милее снега
И ветра вольного милей?

...Плетень разломанный и шаткий
Отбросил голубую тень.
Но резвые - летят лошадки,
И вот - уж далеко плетень.

Леса на горизонте, иней,
Темнеет издали река,
А в небе -- золотой пустыни
Плывут, слетая, облака.

Скрипят полозья, точно лыжи,
И напевает бубенец,
Что с каждым шагом ближе, ближе
Дороги сладостной конец.

Как хорошо проснуться дома
(Еще милей, чем дома лечь!)
Все там любимо и знакомо;
Трещит натопленная печь.

Как хорошо напиться чаю
В столовой низкой, в два окна,
Где, верно сердцу отвечая,
Покоем веет старина.

И сладко знать, что в самом деле
Прийдут волхвы, зажгут звезду,
Что две счастливые недели
Я в этом доме проведу.
1916 г.


Моше Кульбак (1896-1937)
Еврейский поэт, прозаик, драматург, философ. Родился в Белоруссии. В юности жил в Минске, Ковно, Вильно, Берлине. В 1928 вернулся на родину в Советскую Беларусь признанным классиком: «Вильна теряет поэта... пусто станет в Вильне. Как мы восполним этот пробел?» - писала газета «Вильнер тог». В 1937 был арестован как «член контрреволюционной троцкистско - террористической организации» и за «связь с польскими разведорганами» приговорён к расстрелу.


ВИЛЬНО

1
Кто-то в талесе бродит среди твоих стен.
Грустя в одиночестве, бодрствует в городе ночью.
Вот он вслушался: храмы и проходные дворы
Отзываются эхом, как сердца, заметенные пылью.
Ты – псалтырь из железа и глины,
Каждая стена – мелодия, каждый камень – молитва.
Когда заливает луна каббалические перулки,
Обнажается твоя таинственная красота.
Грусть – твоя радость, торжество глубокого баса
В промозглой часовне, твои праздники – бдения,
И твое утешение – сиятельная нищета,
Словно летний туман тихих предместий.
Ты – темный талисман, вправленный в Литву,
Поросший лишайниками и серыми мхами.
Все твои стены – пергаменты,
каждый камень – Писание,
Разложенные и раскрытые по ночам,
Когда на старой синагоге оцепеневший водонос
Стоит и, задрав бороду, считает звезды.

2
Грустя в одиночестве, бодрствую в городе ночью:
Ни звука вокруг; громоздятся дома –
груды лохмотьев,
Только где-то вверху свеча оплывает и меркнет –
Каббалист-полуночник, пристроившись на чердаке,
Прядет, как паук, тусклую нить бытия:
– Есть ли кто-нибудь там, в пустоте леденящей,
Из которой, оглохшие, мы услышим
блуждающий голос?
И стоит перед ним во мраке свинцовый Разиэль.
Пергаментные крылья его обветшали и истрепались,
Глазницы полны до краев песка и паутины:
– Нет! Только грусть, больше нет никого!..
Догорает свеча. Зеленый еврей слушает, окаменев,
И пьет темноту из ангельских глазниц.
Кровля над кровлей – легкие горбатой твари,
Которыми дышит она, задремав между холмов.
А, может, город, ты – сон каббалиста,
Летящий во тьме, как паутина летит в бабье лето?

3
Ты – псалтырь из железа и глины,
Разбрелись и скитаются твои полинявшие буквы:
Женщины – сдоба, мужчины – тверды,
как деревья,
Непроглядные бороды, плечи, будто из камня,
И живые глаза, удлиненные,
точно речные челны –
Твои евреи по вечерам над серебряной сельдью
Бьют себя в грудь: О Боже, грешны мы, грешны...
Таращится месяц сквозь окна. Словно бельмо, -
Там, развешены на веревках, белеют лохмотья,
И девок, уже полуголых, тела, словно доски - - -
Суровы твои евреи среди узких суровых улиц:
Как стены синагог, коченеют немые их лбы,.
И брови покрываются мхом – словно крыши
над твоими руинами.
И я точно ворон. Пою тебя в лунном свете.
Ибо солнце в Литве никогда не всходило.

4
Грусть – твоя радость, торжество глубокого баса
В промозглой часовне, мрачна твоя спокойная весна.
Из кладки выбивается деревце, из стен – травинки,
Ветхие стволы увиты пепельными цветами,
И медленно всходит грязная крапива.
Только холод стен омертвевших и нечистоты.
Но, случается, ночью, когда ветер высушит камни,
Серебря улицу, приближается мечтательное
созданье,
Родившееся от прозрачной волны и лунных лучей –
Это Вилия просыпается, прохладная и туманная,
Нагая. Изящна, простирая пенные руки,
Вступает в город. Скособочившись, взирают
слепые окна
И мостики, перекинутые между безмолвными стенами.
О, никто не откроет дверь, не высунет голову.
Чтобы спросить, что было нужно
прозрачному грациозному существу.
Дивятся вокруг холмы и бородатые башни,
И тихо, и тихо - - -

5
Ты – темный талисман, вправленный в Литву,
И жизнь едва теплится на зыбком фундаменте:
В далеком просвете – белые лучащиеся гаоны,
Усердием отшлифованные кости – острые, твердые;
Красная жаркая рубаха стального бундиста,
Синий ученик, торопящийся к седому Бергельсону,
И идиш – венок из дубовых листьев
Над празднично повседневными воротами в город.
Сероватый идиш – сияние в зажмурившихся окнах, –
Это я, словно путник в дороге возле колодца,
Присел и вслушиваюсь в грубые голоса.
А может, это кровь так громко клокочет во мне?
Я – город! Тысячи дверей в мир,
В холодную измаранную синеву – кровли
над кровлями.
Я – почерневший огонь, жадно лижущий стены
И на чужбине сверкающий в остром зрачке литвака.
Я – серость! Я – почерневший огонь! Я – город!

6
И на старой синагоге оцепеневший водонос
Стоит и, задрав бороду, считает звезды.

Перевод Виталия Асовского


Сергей Нальянч (1898-1979)
Русский эмигрантский поэт и публицист. С 1934 года жил в Вильно,  участвовать в литературной группе «Виленское содружество поэтов» которую возглавил в 1936 году. Его сочинения были опубликованы в  варшавском поэтическом сборнике «Антология русской поэзии в Польше» (1937 г.) и виленском поэтическом «Сборнике Виленского сообщества поэтов» (1930 г.)  и «Сборнике Виленского содружества поэтов» (1937 г.).

ВИЛЬНО
Ты - в венке тенистых темно-синих гор,
В голубых монистах сказочных озер
И в запястьях хвойных, где бегут ручьи
В лоно вод спокойных плавной Вилии.
На проспектах гулких, средь людской волны,
В тихих переулках славной старины -
Всюду так обильно расточаешь ты,
Вильно, Вильно, Вильно, чары красоты.
У тебя в апреле нежен небосвод,
Ярче акварелей блеск озерных вод.
Где прозрачней вёсны, краше листопад,
Где стройнее сосны и пышней закат?
Ты глядишь далеко в облачную синь
Вековым барокко башен и святынь
И с дороги пыльной наших бурных лет,
Вильно, Вильно, Вильно, шлешь векам привет
Если же чужбина вдруг в недобрый час
Город Гедимина отдалит от нас,
Мы с тоской всегдашней будем вспоминать
Замковую башню и речную гладь.
Звонче с каждым годом о тебе поют.
Ты пяти народам свой даешь приют,
И с тобой так сильно всюду, без конца,
Вильно, Вильно, Вильно, бьются их сердца.
ВИЛИЯ
На свет появившись в глуши белорусской,
В тиши белорусской,
То змейкой ты вьешься блестящей и узкой,
Журчащей и узкой,
То стройной стрелой, что простилась с колчаном,
Сосновым колчаном,
Стремишься на запад по взгорьям песчаным,
По склонам песчаным.
Подножья целуя смолистой опушки,
Иглистой опушки,
Лаская сады и луга деревушки,
Глухой деревушки,
Туман и росу раздавая обильно,
Спешишь ты увидеть родимое Вильно,
Любимое Вильно.
Широким потоком, мечтательно-синим,
Задумчиво-синим,
Склонившись в Кальварии к светлым святыням,
Нагорным святыням,
Ты бьешься о золото пляжей,
Смеющихся пляжей,
Где берег желтеет блестящею пряжей,
Хрустящею пряжей.
И Вильно к ликующей встрече готово,
К объятьям готово.
На Верки глядит с высоты Трехкрестовой,
С горы Трехкрестовой
Тот город, чью прелесть так хочется славить,
Без устали славить,
Где сердце не жалко, не жалко оставить,
Навеки оставить.
Вот здесь бы тебе навсегда задержаться,
Навек задержаться!
Ведь трепетно рады в тебе отражаться,
В воде отражаться
И гор кольцевая волнистая рамка,
Тенистая рамка,
И хмурый багрянец высокого замка,
Старинного замка,
И башни, и храмы, и твой собеседник,
Твой друг-собеседник,
Закретский нетронутый лес-заповедник,
Старик-заповедник.
Река, оставайся ж восторженно славить,
Без устали славить
Тот город, где сердце так сладко оставить,
Навеки оставить!
Но дальше и дальше в литовские пущи,
  В озерные пущи,
Бежишь ты, на голос любовно зовущий,
  Из Ковно зовущий.
Покорная власти знакомого зова,
  Отцовского зова,
Влекущего к далям раздолья морского,
  Приволья морского,
Покинув лесов вековых захолустье,
  Литвы захолустье,
Ты входишь торжественно в тихое устье,
  В просторное устье,
Где Неман-отец у нарядного Ковно,
  У людного Ковно,
В объятия дочь заключая любовно,
  Рокочет любовно.

Вильно, октябрь 1945 г.