Начистоту

наконкурсное баловство

Гадюка, страстно жабой овладев, в котёл плавильный протогенофонда
Внесла клыки и хвост, отдав всё то, что раньше делало её не жабой.
Так в массе растворится без следа любого типа яростная фронда,
И через поколение уже для новой жизни нарожают бабы

Достойных членов общества. И пусть заметны жабры их по малолетству,
От серой массы их не отличить – на прочих обитателей болота
Они смиренно будут походить к моменту получения наследства.
Как амбистомой станет аксолотль, так и бунтарь мутирует в кого-то,

Кого прилично посадить за стол для личного знакомства с мамой-папой.
Чай-кофе-тортик, светский разговор, игра теней, подтексты и намёки,
Культура эта вся, что словно грязь, прилипшая навеки к нашим лапам –
Её не смыть, не разглядеть под ней, как все вокруг грустны и одиноки.

Чех-таборит – ну чем не аксолотль, прообраз грубый нынешнего чеха,
Инертного, довольного, как слон, смакующего горькое, как слёзы,
Но не такое уж плохое пиво – не хуже датского! – как пройденная веха
На долгом и мучительном пути от разгильдяйства к полному серьёзу.

Так вот, чех-таборит – куда пропал неистовый и грозный разоритель,
Крушитель благородных черепов? Где табор тот стоит обетованный,
Привыкший ждать атаки на холме? Неужто пиво – мощный растворитель,
И кровь не так густа и горяча? И, ранним утром выходя из ванной,

Он не кропач для хлесткого удара примерит ловко, а халат махровый.
И просыпаться будет не затем, чтоб восьмитысячник – и под ногами,
Чтоб как у предков, влезших по стене, свирепых и слепых от жажды крови,
Заставивших стократно искупить… не важно, что. Пусть Прага и не Гамельн,

Но как по зову дудки он встаёт, хоть и не крыса. Прочь скорей из норки,
Ключ, карточка, мобильник, что ещё? Да вроде всё. Сворачивать под стрелку,
Не пропуская нужный поворот, чтоб на работу в небольшой конторке
Успеть не позже шефа. Заключить пустую незначительную сделку,

Чтоб не такое уж плохое пиво – не хуже датского! – попить без мук душевных.
И потому оно со вкусом слёз, что признавать не хочется, а надо –
От таборитов, ужаса Европы, почти что ничего и нет уже в них,
А пустота, как Бродский доказал, и вероятнее, и хуже Ада.

А ночью – накормить собой кровать. Сон антрацитовый пленит покоем,
Даря тот сладостный момент, где Жижка с Жижеком в одну сольются жижу.
Чех-таборит, крушитель черепов, не сразу веришь – было ли такое?
Как вышедший на сушу аксолотль, он стал другим – он стал гораздо ближе

Тем, кто его своим не признавал. Да, двигаясь со скоростью улитки,
Он их догнал. И стал неотличим. Но на лице не видим мы улыбки.