Костя

  …Позвонил В. просит посодействовать поездке в составе Н-ской делегации в Л. на Ж-инскую ярмарку. Есть же люди, копошение неустанное которых отталкивает. Живописец с двадцатью дипломами, даже международными какими-то в их числе, стеснительно горделиво заявляющий о «наиве» своей живописи, о «работах», «полотнах» своих в Финляндии, Москве, музеях «наива»… В доме ни одной книги по живописи. Когда я вспоминаю его живописные «работы», понимаю, что графоман в живописи и графоман в поэзии ничем не отличаются: то и другое мертво. Но – покупают «Блюхера» и «милорда глупого», поют соседи и земляки славу, и «пиросманишвили» наш вознесся, хлопочет, толкает свои лубки, суетится, выставляется даже.

  – Возьми, Палыч, купи что-нибудь из моего…
  – Нет, Костя, не буду.
  – Почему?
  – Говно потому что!
  – ????
  – Ты как рисуешь?
  – Ну, беру фотографию, срисовываю…
  – Вот и бери сам свои срисовки. Не люблю я твои работы, Костя, ты знаешь, – мертвечина! Рисуй на плэнере-то! Выходи на природу, хватай живое. А эту  тоску впаривай местному наиву…
  – Да не купить мне нужного-то для настоящих работ…
  – Не жмодь, вон какие цены загибаешь на лубки свои, а для дела жалеешь.
  – Возьми тогда фотографии…
  – Фотографии девочки, вон этой, с конопушками которая. Живая потому что! Не то, что твои…
  – Да, ладно, Палыч… А я еще каталог своих работ хочу выпустить. Уже всё сфотографировал!
  – Двойная дребедень фотографическая, значит: фото, потом еще фото…
  – Нужно теперь спонсора искать.
  – Побегай, что ж, поищи.
  – Не признают меня здесь в Н-ске. Всё молодых возят везде и представляют. Вон в музее местном делал выставку, дак четыре работы взяли за так.
  – За то, что выставлял, и взяли. А ты – «числом поболее, ценою подешевле»…
  – В В. так хоть десять процентов с выручки… На Международной выставке наива дипломом отметили. А наши – ничего! И никуда не берут с собой.
  – ТАМ, конечно, пожалеют, ТАМ снизойдут до твоих фотографических потуг. А ты ЗДЕСЬ пробейся. Хрен с маслом. Цену потому что знают твоим повторам бесконечным: березкам трогательным, церквушкам сентиментальным… Хочешь известности и признания, а работать серьезно не хочешь. Денежки же любишь. Смотри сколько втёр за фотографию… Да не жалко, не жалко мне, хорошая девочка, будет смотреть на меня с полки, настроение поднимать.
  – Ты напишешь мою автобиографию к каталогу?
  – Биографию, может быть?.. Да есть она у тебя в газете. Выдерни, поставь что хочешь.

  В голодные 90-е как-то явился ко мне за «материальной помощью». Просил, нудел и плаксился, ныл тошнотворно:
  – Крупки бы мне, песочку там… Макарощки завалящие…
  – Открой шкафчики, что увидишь –  твое.
  Взглянул все же на пустые полки… учителя без полугодовой зарплаты.
  Ушел тогда несолоно хлебавши. Сочувственно слушал его и разглядывал. А жалости не было. Назойливое, однотонное, не трагическое, неподлинное… Одно слово – брюзжание и нытье. Так и ушел не поняв, что приходил к ГОЛОДНОМУ учителю. И пустые полки не убедили. Ушел… с детской, слабоумной обидой.
  Ездил с учениками школы на велосипеде по области, устроил недалеко от поселка турбазу: хлевушок там, несколько тренажеров… В итоге рядом ни одного ученика. База разрушена и сожжена. Все, сходившиеся с ним, «учащиеся» у него, не возвращаются к нему вообще. Все отношения разрубаются навсегда. Да еще вдогонку и акт возмездия устраивали сподвижники. Ни одной человеческой привязанности, любви. Кроме материнской. Живет с мамой своей давно. Но и к ней обращаясь, все куксится почти 60-летний человек, всё изображает капризного дитя, тянет и тянет плаксиво: «Ма-а-а-м…», – как будто леденчик просит.
  Но нет и бочки… дегтя без ложки меда… сцены, когда я торжествую над человеческим самомнением, надсмешкой, высокомерием.
Подрабатывал мой герой как-то в школе. С маминой пенсии и крохи своих служивых сбережений прикупили по дешевке старый сруб в одной из соседних, умерших деревенек. Стали горбатиться над возведением фундамента. Тощий Костя с вечными головными болями, запредельным давлением по погоде, немощная мамаша таскали вдвоем неподъемные лесины, приспосабливались, а над ними с почти готового сруба ржали здоровенные местные лбы:
   – Ну, вы так за десять лет не войдете в домину! У нас дом уж к тому времени изгниет, новый надо ставить будет!
  Вскоре у «Борисычей» появился одноногий помощник с крепкими клещами рук. Иногда он, правда, западал между бревнами нетрезвый и слабый. Но уж работал!.. Так и трелевали они бревна. Бревно к бревнышку, звено к звену, и уже к осени Костя с матерью заселились в небольшой домик, да еще рядом понатыкали сараек и баньку соорудили ничего такую себе.
  А недостроенный сруб двуручных и двуножных злопыхателей так и пропал, сгинул…
  Но «картинок» его я не возьму: г…. потому что.