Памятный урок

     В конце пятьдесят второго года, после выхода в свет первой моей книжки, я набрался храбрости и отнёс в «Новый мир» 13 стихотворений и поэму. Я был уверен в том, что их встретят хорошо, и потому попросил Софью Григорьевну Караганову – она заведовала там отделом поэзии – показать всю мою подборку главному редактору, Александру Трифоновичу Твардовскому.
     Примерно через месяц я получил ответ. Александр Трифонович прочитал стихи, два из них отобрал для печати.
     И действительно, в следующем году в мартовском номере «Нового мира», который я раскрыл с трепетом, было опубликовано одно моё стихотворение – «Руки моей любимой». Второе из отобранных почему-то не появилось.
     Я зашёл в редакцию и попросил С.Г.Караганову вернуть мне все непошедшие стихи. Видимо, она хотела пощадить моё самолюбие – несколько дней тянула с возвращением рукописи и, наконец, очень неохотно отдала её мне, сказав, что на полях есть пометки – они сделаны Александром Трифоновичем.
     Когда я посмотрел рукопись, мне стало понятно это и без её предупреждения – почти под каждым замечанием стояла подпись: «А.Т.»
     Мне стало понятным и другое – нежелание С.Г.Карагановой вернуть мне стихи…
     Я с нетерпением принялся листать рукопись, надеясь – чего грех таить! – найти на её полях комплименты. И  нашёл их… необыкновенно мало…
     Напротив четверостишья:
                Там, где берег подмыт волной,
                Как нацеленная стрела,
                Среди бурой травы речной
                Щука встала и замерла, –
стояло – «хор.».
     Под одним стихотворением было: «Это начало чего-то, а так всё содержание: «люблю побродить».
     Под следующим стихотворением стояло: «Опять неплохо, но неизвестно к чему, зачем. Нет ударной строчки».
     На этом более или менее приятная часть замечаний кончилась – сколько я ни искал, больше ничего утешительного для себя не нашёл. И это по поводу шестисот с лишним строк!..
     Зато под многими стихами стояли суровые, и, как мне тогда показалось, недоброжелательные и совершенно несправедливые оценки:
      «На эту тему у П.Кустова лучше. – А.Т.».
      «Не годится. – А.Т.».
      «Мало товару. – А.Т.».
      «Слабо. – А.Т.».

     И, наконец, две совершенно убийственные. Под стихами «Государственный человек»: «Это похоже на что-то козьмапрутковское. Не тот тон, не те слова. – А.Т.», а под стихами «Врачу» и того хуже: «Это – в больничную книгу отзывов».
     Я был не только подавлен этими краткими, но выразительными высказываниями поэта, а и обижен до глубины души. Как это чаще всего бывает в подобных случаях, всю вину я переложил с больной головы на здоровую – мол, какой жестокий человек: в хорошем-то не захотел разобраться, а всё плохое разглядел. И поэтому некоторые из этих стихов даже без всякой правки я напечатал в своей следующей книге.
     И теперь очень сожалею об этом…
     Потребовалось много лет (5-6) для того, чтобы я понял, что оценки моих стихов были совершенно правильными, а замечания на полях – при всей их жестокости и резкости – справедливыми.
     Александр Трифонович на примере моих же стихов хотел мне дать понять, «что такое хорошо» и, в основном, «что такое плохо», показать – как нельзя писать стихи.
     Теперь-то я вижу, что стихотворения мои были или просто слабыми, или очень слабыми. Но как же нам хочется не признаваться в этом – даже самим себе!..
     Остановлюсь на нескольких конкретных построчных замечаниях, сделанных Александром Трифоновичем.
     Напротив четверостишия:
                Чижи, соловьи, синицы
                Любят лесную тишь…
                Но есть городские птицы,
                Вот, например, стриж, –

он написал: «Это неверно, что стриж городская птица».
      И ведь правда, неверно! Я и сам это прекрасно знал, но не сумел выразить мысль точно. Я-то хотел сказать, что стрижи могут прекрасно жить не только в деревне, где я сам тысячи раз видел их, срывающихся с колокольни, но и в городе, особенно на высотных зданиях, – они как раз тогда появились. А получилось… Не то получилось!..
     В стихах «Подарок» Александр Трифонович подчеркнул ряд слов-паразитов («при этом», «значит», «и вот», «представьте», «ну прямо») и поставил против них – «лишнее».
     И ведь точно – они лишние!..
     А напротив выражения «без дураков» написал – «скверно!».
     И точно – скверно!..
     Я пойман был им в этом стихотворении и ещё на одной небрежности. Начиналось оно: «В марте месяце у моря в Дагестане далёком был», а ниже говорилось о том, как мальчишка-горец дарит мне соловья, которого он «поймал этим летом». В марте, конечно же, «этого лета» ещё не могло быть. И Александр Трифонович напротив этих строк написал: «… прошлогодним, поскольку дело происходит в марте!..»
     Было на полях рукописи и такое замечание, которое вызвало у меня улыбку. Я знал мнение Александра Трифоновича о Литературном институте. Он относился к нему иронически – мол, вот инкубатор для талантов.
     И когда в стихах «Первый снег» он встретил строки:
               
                Мы с тобой из института
                По Тверскому бульвару шли, –

слово «институт» обвёл кружком и написал: «Очень уж часто этот институт. Свет – клином».
     Не без некоторого раздражения…
     … И на полях моей поэмы поэт сделал несколько лаконичных и резких замечаний: «Ритм. Переход крайне неудачный». «Очень плохо. Пародийно». «Плохое перечисление». И наконец, под всей поэмой было написано: «Это слабо, неопределённо: фрагментарно. – А.Т.»
      Конечно, это был хороший урок. И я запомнил его на всю жизнь. Каждый год – и не раз, не два – я достаю папку, в которой хранится моя рукопись, и читаю пометки на её полях, сделанные рукой А.Т.Твардовского.  И снова убеждаюсь – всё справедливо, всё по делу, всё с желанием поправить, вывести из заблуждения, подсказать, помочь сделать лучше…