4. Любовнику честь с юности вверять

 (Предыдущий фрагмент "3. Сердечку женскому мил лишь сердечный вор",
     том "Генриетта", роман "Миледи и все, все, все"
        http://www.stihi.ru/2017/01/10/5288)

...Страсть ищет сумасшедший стиль не вдруг.
Найдёт, чтоб дыбом встала шевелюра…
...Любовь девичья – счастье, иль недуг?
Жизнь выбрала галоп, но от аллюра
прыть девы отличал любовный дух.
Ему что табор, что элита Лувра.
То свет, то хмуро в царстве у Амура.
Одна стрела порой убойней двух,
когда Амур выходит на прямую
и хвастает: «Любовью короную»!..

…Певец любви подружке свил постель.
В любви выпь, соловей и свиристель
споют согласье, иль негодованье…
…У юной Генриетты через день
по ритмам Счастья шло чередованье.
Накопленный шлак комплексов редел,
невеста обретала вид «товарный».
Христос в душе имеет свой предел.
Амур в её судьбе – правитель равный.
Душе известно: боги – не тираны.

Любовь принцессы выдержала курс
на пик, где устоять дано лишь слитно.
Влюбилась Генриетта так, что вкус
Арман формировал ей в новых ритмах.
С ума сходи, но в меру, будто трусь…
Вне Лувра мир опасней, габаритней.
Принцесса оценила этот груз.
При этом, не боясь любовных уз,
осталась для поклонников открытой.

Роман с Арманом тайно протекал
в тиши от толп, шпионов и конфессий.
Король, иезуиты, Ватикан,
к несчастью, были в курсе уз принцессы.

Для юной Генриетты вне страстей
ни дня не проходило в скрытых нишах.
Сама она при этом – образ, цель
и тайная отрада для ценивших...

Поклонники принцессе льстили в ряд,
но впала в деликатность их орава.
Любовнику честь с юности вверять
при брате-короле кто даст ей право?!

Принцессу за строптивость и «разврат»,
точней, за шашни с графом-гугенотом,
отправил венценосный старший брат
в неблизкий монастырь – остыть. Да    что   там!

Принцессу, нелюбимую в семье,
могли и  вовсе  вычеркнуть из списка
семейного подряда. И не пискнул
никто в её защиту бы извне.
Шиш монастырской узнице! Чёрт с ней!

Изрядно репутацию загваздал
принцессе пресловутый граф д’Эгмон.
А женский монастырь к числу имён
своих мог приобщить навек (чем хвастал)

ещё и  титул  громкий бы. Однажды
в округе монастырской (плен не плен,
а пленница гулять с Мари-Мадлен
за стены выходила в день аж дважды)

принцессе «повезло» вдали от стен
наткнуться у дороги на три трупа.
Рок девушек берёг, а между тем,
едва ли подавал кошмары скупо.
Подруги поднимать не стали вой,
узрев, что третий труп ещё живой

и был обременён ещё вещами.
Себя девицы долго не стращали
Не то чтоб был им мил кровавый вид…
Нет, женский мозг  загадкой  просто занят.
Кровавый обыск – самоистязанье,
но трепет Генриеттой был изжит,
поскольку в ней проснулся следопыт.

У раненого (слёг он без сознанья
и мог совсем откинуться с копыт)
нашлось в камзол зашитое посланье.
Пакет ещё заведомо был вскрыт,

наверно, получателем. Средь прочих
вещей нашёлся перстень. В кулаке.
Принцесса по нему смекнула, кем
мог быть сей недобитый, без проблем.

По просьбе Генриетты местный возчик
доставил жертву прямо в монастырь.
Принцессу поразил знакомый почерк,
равно как содержание и стиль
из тайного письма. Прощай-прости

спокойствие души для Генриетты!
Едва ли проявлением вендетты,
тем паче, не разбоем вовсе, нет,
являлся сей кровавый инцидент.

Полезна ль будет инициатива?
Внедренье в тайный мир необратимо.
И речь не про любовный тут роман.
Посланье – политическая мина!
Писал собственноручно де Рога"н,
а принц Субиз – его второе имя.

Серьёзный фигурант, не шарлатан,
вождь гугенотов Франции был рьян
по части   оппозиции,  вестимо.
Принцесса напряглась. Чёрт де Рога'н!
Ему-то и служил её Арман.
Читалось  тяжко  ей. Невыносимо!

Что в душах у людей? Апломб? Нажива?
Письмо (предмет её душевных ран)
по части козней, в кои  встрял  Арман,
в её глазах не выглядело льстиво.
Принцесса ужаснулась: чёртом зван,
граф вёл себя не   просто  шаловливо.

Не зря считаясь тёртым калачом,
её любимый мог быть уличён
тут в преступленьях не  одной  строкою!
Арман был заговорщиком, причём
не рядовым, а правою  рукою
стал принцу де Субизу. Не мечом,

ну, так пером большого дипломата
другую чашу выбрал он весов.
План действий агрессивного формата
(смекнула Генриетта с первых слов),
как есть, против  Луи  был, против брата!..

…В устах Луи сошла  за гнев тирада:
«Субиз творцом премногих катастроф
мог стать, не сделай я свой трон преградой»…
Принцесса прошептала безотрадно
(в душе же это был не шёпот – рёв):

«Арман с Субизом  наломают  дров –
блеск дел былых покажется аскезой –
коль граф решил, что этот гоблин – Цезарь»!..
…Оставив перстень у владельца, в рай
себе путь не  отрезала  принцесса.
Короткий опыт жизни не соврал:
узор на перстне олицетворял
зловещий Орден Чёрных капюшонов.
И где не наводил бы Орден шорох,

там Смерть касалась высшего звена
заслуженных  папистов иль  матёрых.
Подход свирепей был, чем у зверья,
а корень зла – живей, чем корень пня.
Спасённый – лев, иль орденский подонок?
Насколько он бесчувственней бревна?

В монастыре, в доступных ей покоях,
взирая на бойца из незнакомых,
была принцесса вновь удивлена…
…Очнувшийся маркиз де МолинА

свою сиделку встретил с подозреньем,
но слишком был пригож лицом, сложеньем,
чтоб девушке казаться бирюком:
– Да разрази меня – дебила – гром,
   чтоб возле вас познать бы воскресенье!..

   Должно быть,  вам  обязан был спасеньем 
   Эрнандо Молина. Не слаб я зреньем,
   но, верно, обескровлен был врагом –
   козлом, что взял меня своим везеньем.

   Жизнь возвратили вы каким мне зельем?!
   Я где лежу? Каким, узнать бы, злом
    похищен у меня пакет с письмом»!
Принцесса протянула с омерзеньем
ему пакет: – Прошу простить за шмон.
  Лежали без гербов вы и знамён.

  Надеюсь, оклемавшись, не в обиде
  вы на меня, что я во вскрытом виде
  нашла письмо? Коль есть такой изъян,
  пакет предназначался явно вам,

  Эрнандо Молина.                – Маркиз Валенса.
   Могли б определить вы по кровям.
– Да, кровь у вас  обильно  шла из ран.
Кто с вами был так груб, я ни бельмеса.

– В привязке к монастырским конурам,
  вы не скромнее ждавших нас у леса.
– Мерси, что вы не жертва энуреза!
   Считайте, мы в расчёте по нулям, –

в глазах маркиза дрянь (не мать Тереза),
принцесса всё ж не корчилась от стресса:
– Предвзятостью     достали     вы! Ну, прям
  всезнайка кафедрального замеса!
– Подкладку распороть сочли уместным!

  Такая любознательность к нутрам
  чужих камзолов –  мерзость,  в самом деле!
  Вы склонны к мародёрству по утрам?!
– Мы ради  перевязки  вас раздели.

   Печётесь о письме, как неврастеник.
    Да ваш камзол открыт был всем ветрам!
Маркиз был слаб, но вылез из постели,
глаза открыто  гневом  заблестели:
– И вы, мадам, прочли – что за бедлам! –
  всё, что не предназначено в нём вам?!
  Но в чём же заключалась доблесть цели?!

  В пристрастии к вещам и хреновням?!
   Вас мародёром сделала власть денег?
– Я не мадам, любезный неврастеник.
  Мадемуазель. Вы с того     света     впрямь

  изъяты Генриеттою Французской!
– Я думал, монастырской карапузкой.
  Пардон, не    дрянь     вы. Но  письмо  не хлам!..
  Что ж,  к вашему высочеству не хам
  какой-то обращается! Я спуску
   за мародёрство ваше вам не дам!

– Кто тут сильней, вопрос пока что спорный.
   Оставьте неуместный тон ваш вздорный!
   Вас     вообще     никто не грабил: шпоры
   серебряные, золото – при вас.
   Бывает всё обходится без бойни,
   но до белья ограбят, не кривясь…
   Хотя… при вас нет ни коня, ни пони…

   Письмо и перстень целы, а препоны
   никто в монастыре вам не чинит
    и вам тут никого не очернить…
Принцесса призадумалась, припомнив
письма повествовательную нить.
Субиз усвоил все уроки, кроме
того как  им папистов приструнить.

Ла Рош-Гюйон, что в Лувре бдит при троне,
помочь бессилен, хоть и эрудит.
Таиться в стороне – не стоит крови?
Всегда Лувр актуальнее, чем скит,
но в Лувре и  прелат  отнюдь не спит.

Принц сетовал, что всех французских терний
не избежать, как тех хитросплетений,
что внёс де Ришелье со всех сторон.
Людовик, мол, отнюдь не отстранён
от Ла-Рошели в мыслях. Факт измены
озвучен кардиналом откровенно.

В Париже бьют тревогу, не ровён
час, Ла-Рошель восстанет беспримерно!
Уж коль очаг войны не устранён,
король велит усилить непременно
пред Ла-Рошелью весь укрепрайон.
Всё даст, чтоб ларошельцам стало скверно
от мыслей про измену. Не про дом.

И вот тогда… в дерьме – весь план… пардон…
встаёт пред протестантами проблема:
коль всё пойдёт по воле суверена,
создать анклав свой –  мыслимая  ль тема?!

В письме ничем таким не окрылён,
Субиз писал в нём, что Ла Рош-Гюйон
от герцога узнал, от Бекингема,
что принцу Карлу прочат с двух сторон

в невесты аж испанскую инфанту.
Кому теперь потрафить может Фатум –
загадка для ближайших же времён.
Мятежный дух любя сильней знамён,
подполье не считая вороватым,
Субиз   своё  б вознёс из всех имён.

Взывая к адресату экспрессивно,
Субиз просил употребить все силы
на то, чтоб провоцировать отказ
Мадрида от союза всякий раз,
когда Карл будет свататься с поклоном.

Пока что Бекингем рад и беконом,
и флотом, и десантом слать привет
соседям-протестантам. Паритет
с Парижем нынче выглядит исконным.
В Мадриде же – от каждой твари вред.
Не брезгуют в Мадриде Альбионом.
Мадрид и Лондон дразнят беспокойным
вновь сводничеством мир. Чёрт с ним, с беконом!
Найдут ли под ногами братья твердь?!

Навек забыть бы вражьих партий бред!
А коль союз испанцев с Альбионом
злосчастно состоится, то уроном
для Ла-Рошели станет среди бед

наложенный на герцога запрет
(католиками ярого Мадрида) –
по ларошельским плакаться молитвам.
Тогда-то и     пропасть     им, самобытным!..

…Принцесса, не дерзка, зато вредна,
глазами повела в задоре на
заветный перстень, вновь давя на совесть.
– …Мой перстень? У меня их до хрена! –

тревожно зыркнул вниз де Молина. –
   Рассчитывал я зря, – он внёс суровость, –
   на вашу в этом неосведомлённость.
   Излишни вопли ночи, сопли дня,

   но раз уж так вы сами захотели…
   Сейчас увижу я, на сколь бледна
   бывает кожа у принцесс на теле.
   Охота в омут сунуться до дна?!
   Да знаете ли вы, кто я на деле?!

– Ваш Орден Молчаливых мне знаком,
   но только понаслышке, – гостя быстро
принцесса осадила языком. –
   Ужель сподобил Бог узреть магистра
   таинственного ордена, грехом
   которого стал зов вершить убийства!

– Чего это  смеётесь  вы? Ужель
  нет вовсе  страха  в вас, мадемуазель?
– Магистр! Угрожать сейчас нелепо.
  Вы тут один. Кому искать вас слепо?!
  И    время    против вас сейчас, и  небо,
  и     вы     слабей физически тех мух,
  которые составили вам круг.

  Испейте-ка куриного бульона
  во славу сил Людовика Бурбона,
  чтоб заново осмыслить мир вокруг.
  Когда ж отступят слабость и недуг,
  вы будете, поди, мне благодарны
   как доброй героине вашей драмы.

– Вы – дерзкая натура и хлопот
  со мной не оберётесь… кровь и пот…
  но в здравости ума вам не откажешь.
  Командуйте: «Пей с ложки и –   быка    съешь,
  когда выздоровление придёт»!

– Когда оно придёт, я буду рада…
  Ещё раз покормлю вас перед сном.
– Зачем вы возвратили мне письмо?
  На вашем месте я отдал бы брату.

  Но, рассуждая и ваш ум ценя,
  могу знать    цели     маленькой богини?
  Чего-то вы хотите от меня,
  чего вам не способны дать другие.

– Вы правы. Мой Арман Ла Рош-Гюйон
  застрял в ужасно сложной переделке.
  Замешан всюду, виноват кругом.
  Измена государству! Но, как белке,

  не век ему крутиться:  эшафот
  грозит дурашке безутешно – вот,
  что, собственно, хотела  рассказать я,
  чтобы Армана выторговать жадно.

  Армана полюбив, не премину
  я быть с ним в жизни праздной и непраздной.
  Сейчас он в Ла-Рошели и ему
  Париж стал запрещён под страхом казни.

  Людовику и матери про нас
  донос, поди, в таком был пошлом виде,
  что сослана была сюда в Прованс
  я в монастырь. Меня возненавидел

  родной мой брат за то, что я проста.
  Луи смекнул, что  вряд  ли б обуздал
  стремление моё сбежать к Арману.
  А монастырь отнюдь не пропуск в даль.
  Сбежать отсюда мне не по карману.

   Тупик отяготил на сердце рану.
– Но вашему высочеству помалу
  тут не  смягчить  своей проблемой крыс…
– Вы тоже как-то связаны, маркиз,
  с особым положеньем Ла-Рошели.
  Но если в ней Арман  д’ Эгмон – мой приз,
  то   вы-то  отчего так помрачнели?!

– Наш Орден сотни лет ведёт борьбу
  за святость, чистоту всей Божьей веры.
  Людей видали многих мы в гробу,
  но мы – душ человечьих инженеры.

  Врагом заклятым будет Ватикан
  для нас, пока его не одолеем.
  Полил я кровью на кровати ткань.
  Глядишь, из-за папистов околею.

  Но я – лишь незначительный этап
  в истории сражения за веру.
  А Ла-Рошель – наш самый крупный штаб
  во Франции, где папскую всю скверну

  мы вычистим. А как – известно   МНЕ!
  Устроить Божье царство на земле
  сам для себя стремится     Ватикан    лишь,
  решив, что преуспеет. Божья   кара   ж

  настигнет узурпаторов, когда
  наш Орден и вся праведная паства
  орудьем станут Божьего суда.
  Жить не по Божьи правилам опасно!
  Рассказываю это вам, чтоб ясно
  вам было, что скакать туда-сюда

  кому-то – это против Божьих правил.
  Коль граф ваш – воск, то я б его не плавил…
  Вдруг  сам  он сдаст позиции за так?
– Не вешайте на графа всех собак!
– Он  сам,  зайдя в любые дебри лает.
– Ла Рош-Гюйон – граф гордый, не слабак.

  Опасностями он пренебрегает
  иль рядом балансирует на грани.
  Маркиз, во власти вашей сделать так,
  чтоб граф без отступных и покаяний

  не стал бы фигурантом вообще
  судебных разбирательств и горшей
    потом ему не стало бы, чем ныне.
  Пусть все его подельщики чумные

  мечтают до конца нести свой крест,
   но графу не грозит пусть впредь арест.
– Меня вы удивили. Что-то есть
  в вас этакое, что даёт мне право
  пред Богом помогать вам вне Устава.

– Яд ли в корзине, шило ли в мешке –
  всё в ход пускайте! Есть сквитаться с кем!
  Пусть будет полутайная расправа.
– Я силой обладаю тайной, но
  в корзине не    сижу,    латая дно.

  Когда д’Эгмон способен мыслить здраво,
  открою графу я тайник в пути.
  Спасителен, что слева ход, что справа.
  Надеюсь, что Арман ваш – не раззява.

– С волками волком стать, как ни крути.
  Врагов у графа много, но краса'ва
  он, даже ставши волком во плоти.
– Врагов     отвадим,     ад их поглоти!..

  А вам… больной иль здравый я не страшен?
  Во тьме     умею     затыкать я рты…
– Не побоюсь ночной я темноты!
  Всё сделаю, чтоб вылечить вас раньше,
  в сиделках оставаясь не от блажи!..

  Пусть даже спиногрыз вы, пусть Нарцисс!
  Пусть даже это всё вас найду в вас дважды!
  Я вас спасу – спасенье лишь найдись
  без тех, что были тут, без дур надысь!

  Вы ослабели не до дурноты?
  Надеюсь, вы взглянули (не однажды)
  без  мысли,  что спасу, вам честь отдавши?!
– Давно я выше этакой продажи.
  Я с истиной земной давно на «ты».

  Без глаз моих все    сле'пы,    как кроты!
– Маркиз, я верю,  убедилась  даже:
  вы благородны!                – Но без променажа
  кое-куда мне через день – кранты.

– Надеюсь, от Прованса до Ла-Манша
  теперь у нас во всём навек лады?
– Наивность импонирует мне ваша,
  пусть я и вижу,  как  вы молоды.
– Я по годам – наивная милаша,
  но внешне дамам     роковым     сродни.
– Согласен я, пока мы тут одни,
  вас в  том  я убеждать, красой заряжен,
  чтоб становились вы ещё бы краше.

– Зачем, маркиз, моя вам красота?
– Не то чтобы я    губы     раскатал,
  но, всё-таки, на вас имею виды –
  те некие, что чести не в обиду.

  Вы скованны, нет к жизни аппетиту.
  В политике я вас бы расковал.
– В политику  хочу!                – Кто ж   запретит-то?..
– Кортеж величиною с караван
  мне б в Англию – спрошу про власть, про     быт    там.
– С расчётом не на худшую планиду,
  нос пО ветру держу я не для виду,

  а значит, доверяю    носом     вам.
  Хоть вы и католичка, но словам
  моим внимали, истину    ценя    в них.
  Вы будете полезными вновь нам,
  как только обретёте должный навык…

              (продолжение в http://www.stihi.ru/2017/01/14/7234)