Сужу о друге по вершинам...

Писать о Николае Глазкове на первый взгляд очень легко. А на самом деле не так просто.
Да, он был человек незлобивый, веселый, постоянно остривший, пересыпавший свою речь и стихи парадоксами, любивший и умевший писать на ходу экспромты, поздравления, посвящения, акростихи. Последние, как правило, по содержанию не имели никакого отношения к тому, кому они были адресованы. Вот одно из них, посвященное мне:

Когда желанная весна
Опять звенит в лесу и в поле,
Лазоревая новизна
Ее растений снова в холе.
Сосна, освободясь от сна,
Теперь не унывает боле,
А расцветает в новой роли.
Роскошна радость и ясна.
Шикарна вешняя природа,
И можно в это время года
Нам выбрать лучшие пути:
Отправиться на всякий случай
В великолепный лес дремучий,
У трех берез сморчки найти!

Мы, начинающие авторы, хорошо знали его и его поэзию еще в 1945 году, в конце Великой Отечественной войны.
В то время при издательстве «Молодая гвардия» работало литературное объединение, которым руководил тогда еще малоизвестный, но прекрасный поэт и человек Дмитрий Кедрин.
Собирались мы в помещении Политехнического музея. Вот тогда-то всех нас и поразили стихи Николая Глазкова: при всей их доступности и кажущейся простоте они были совершенно необычными, неожиданными.
Помню, как читал он:

Слава — шкура барабана:
Каждый колоти в нее.
А история покажет,
Кто дегенеративнее.

Именно не гениальнее (как привычней было бы сказать), а дегенеративнее. Так через отрицание шло утверждение...
Позже, в пятидесятые годы, когда я работал в редакции журнала «Юность», Николай Глазков нередко появлялся у нас и, увидев на моем столе горы рукописей, острил:
— У меня, Коля, есть предложение: чтобы разгрузить тебя, чтобы не читать тебе эти завалы рукописей, я подарю тебе силомер.
У Глазкова были могучие кисти рук. Пожатие его было железным, потому что он всю войну пилил и колол дрова, зарабатывая на пропитание.
Он предложил:
— Когда к тебе будут приходить поэты и приносить рукописи, ты будешь давать им силомер. Если они не смогут выжать и пятидесяти килограммов, им спокойно можно возвращать рукописи, не читая их. Стихи наверняка окажутся слабыми у такого малосильного человека. А если автор сможет выжать семьдесят и больше килограммов, его рукопись можно, не читая, отправлять в набор: стихи у сильного человека обязательно будут сильными...
И он несколько застенчиво улыбался...
А позднее, когда мы подружились (при всем этом мне так и не удалось напечатать в «Юности» ни одного стихотворения его, хотя я неоднократно пытался это сделать, но он не обижался, зная, что я отношусь к нему, как к поэту и человеку, с любовью), он постоянно присылал мне какие-то вырезки из газет, из журналов, из календарей с моими стихами или с упоминаниями моего имени.
Любил он и поздравлять меня (и, конечно, еще многих!) с праздниками. Меня он чаще и аккуратнее всего поздравлял с Днем рыбака, зная мою приверженность рыбалке.
Не забывал это делать даже тогда, когда находился в дальних и длительных поездках. Так однажды откуда-то из под Магадана он прислал мне в День рыбака такое послание:

Старшинов Коля, милый друг,
Прилежно и толково,
Когда ловить ты будешь щук,
То вспоминай Глазкова!

А такое необычное послание я получил из Якутии:

Люблю миры рыбацких снов —
В них обитает хариус.
Их обожает Старшинов
И президент Макариус!

Его остроумию не было предела. Так, одному поэту, который не любил ходить в баню и нередко не мылся месяцами, он говорил:
— Дорогой, не мойся, не теряй своей индивидуальности!..
Он любил собирать и коллекционировать самые разные вещи и предметы. Так, с малых лет начал коллекционировать марки и художественные открытки (он собрал 40 000 открыток, посвященных искусству и географии), увлекался химией, знал на память всю таблицу Менделеева, прекрасно играл в шахматы, снимался в кино — многие запомнили его по фильмам «Андрей Рублев» и «Романс о влюбленных».
Собирал он и автографы поэтов. Нередко сам покупал их книги и просил:
— Сделай мне, пожалуйста, скромную надпись, скажем, такую: «Гениальному поэту Николаю Глазкову».
Если я возражал, он шел на уступку:
— Ну, ладно, напиши скромнее: «Величайшему поэту нашего времени Николаю Глазкову».
О Николае Глазкове ходила слава как о гении. Да он и сам поддерживал эту версию, правда, всегда в этом случае у него присутствовала ирония, которая позволяла расценивать эти его заявления и серьезно, и несерьезно.
Так, однажды, встретив меня на площади Пушкина, он сказал мне несколько очень уважительных слов о великом поэте, а потом заключил:
— Гений!
Потом, полусерьезно-полушутя, как это у него почти всегда бывало, добавил:
— Я вот все думал раньше — как хорошо быть гением!.. Ну вот стал им и, что ты думаешь, рад, что ли?!
Эта ирония проходила нередко в его стихах:

Как великий поэт
Современной эпохи,
Я собою (!) воспет,
Хоть дела мои плохи.
В неналаженный быт
Я впадаю, как в крайность...
Но хрусталь пусть звенит
За мою гениальность!

Когда у меня не было настроения для шуток, а Николай Иванович продолжал их, я говорил ему очень серьезно: «Коля, хватит острить. Давай поговорим серьезно».
И он становился внимательным, сосредоточенным и серьезным.
Очень часто его хохмаческое поведение скрывало его глубокие внутренние переживания. Он как бы надевал маску, которую мог не снимать неделями. Она для него стала второй натурой, настолько естественной казалась для него.
Невозможно было уловить, где он говорит всерьез, а где — шутит. Он сам точнее всего сказал о себе и о поэзии такого рода в «Гимне клоуну»:

Я поэт или клоун?
Я серьезен иль нет?
Посмотреть если в корень,
Клоун тоже поэт.
Он силен и спокоен,
И серьезно смышлен —
Потому он и клоун,
Потому и смешон.
Трудно в мире подлунном
Брать быка за рога.
Надо быть очень умным,
Чтоб сыграть дурака...

В свете этих строк становятся понятнее его многие иронические стихи, такие, скажем, как «Ворон» и «Волшебник», «Ты, как в окно...», «За мою гениальность», «Тапочки», «О литературных влияниях».
Я говорил о тех чертах Глазкова, которые в первую очередь бросаются в глаза и о которых писать легко. И наиболее самобытные черты поэтического лица Николая Глазкова проявились в стихах, связанных с его биографией, с подробностями его жизни. И здесь самые дорогие удачи приходили к поэту в редком и трудном жанре иронической лирики. Стихи, относящиеся к этому жанру, построены, как правило, на парадоксальном сочетании смешного, нелепого и трогательного, откровенного, сложного и примитивного.
Даже стихи о творчестве у него не обходятся без подспудной иронии, которая так запрятана, что некоторые читатели, не поняв ее, могут подумать о его самовосхвалении.
Вот как кончается, например, трагическое стихотворение «Боярыня Морозова»:

У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я, поэт неповторимой эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

Да, здесь можно было бы увидеть и самовосхваление, если не учесть одного: «Лучше всех пишу свои стихи»! Ну, конечно же, свои стихи (а не вообще стихи) пишет лучше всех. А кто же напишет его стихи лучше?!
У Н. Глазкова есть немало стихов, полных трагического ощущения жизни. Например, в его «Девятой поэме», которую он множество раз переписывал, перекраивал, убавлял, прибавлял, рассыпал на отдельные стихотворения.
Начиналась она необычно:

Современная война
Происходит в городах.
И она похожа на
Размышленье о годах.
Тех, которые
Ушли ото всех,
Тех, которые
Не знают утех,
Тех, которые
Бога бред...
Моя жизнь — история
Этих лет.

Потом в поэме шли хохмаческие строки о любви. А потом опять удивительно грустные:

Движутся телеги и калеки,
Села невеселые горят.
Между ними протекают реки,
Реки ничего не говорят.
Рекам все равно, кто победитель,
Все равно, какие времена,
Рекам, им хоть вовсе пропадите —
Реки равнодушнее меня...

А потом шли частушки о союзниках, тянущих с открытием второго фронта:

Ура! Да здравствует
Союзная флотилия.
Она десантствует
На острове Сицилия.
Победоносно
Входит в города...
Лучше поздно,
Чем никогда!..

Конечно, это смешно, но ведь и горечь в этом есть необыкновенная.
Ведь пока они тянули с открытием второго фронта, сколько наших солдат погибло, защищая Европу...
Литературная судьба Н. Глазкова сложилась непросто.
Николай Иванович Глазков родился в 1919 году в городе Лысково Горьковской области, на Волге. В 1923 году семья Глазковых переехала в Москву. Здесь он учился в средней школе, а потом в Литературном институте имени Горького.
Во время войны Глазков был освобожден от воинской службы по болезни. Он окончил Горьковский педагогический институт и преподавал в селе Никольском русский язык и литературу.
В поэтической среде его хорошо знали, цитировали, на многих своих сверстников и на следующее поколение его поэзия оказала большое влияние.
А вот публиковался он чрезвычайно мало.
Первая его книга «Моя эстрада» вышла очень поздно — в 1957 году малым тиражом в Калининском издательстве, когда поэту было уже почти сорок лет. Но необходимо подчеркнуть, что он никогда не брюзжал, не жаловался на то, что его не печатают, что ему трудно.
Вообще трудности он умел переносить стоически, будучи не только добрым, но и мужественным человеком.
Уже. смертельно больной (умер в 1979 году), он сохранил способность улыбаться, шутить в жизни и в стихах. Даже в это нелегкое время он постоянно работал, оставался на редкость общительным и доброжелательным. Он хотел, чтобы рядом с ним постоянно были люди.
Часто он приглашал к себе и меня. Особенно настойчиво в последние дни своей жизни.
Когда я привез ему первый экземпляр его книги «Избранные стихи», вышедшей в 1979 году в издательстве «Художественная литература», он радовался, как малый ребенок.
В предисловии к этому изданию я написал о том, что, на мой взгляд, о поэтах надо судить по высшим их достижениям. И Николай Иванович немедленно откликнулся, как он это делал часто, на такую мою мысль. В стихах этих вместе с грустной улыбкой был и упрек в мой адрес за то, что я нечасто его навещаю. Впрочем, вот они:

Быть снисходительным решил я
Ко всякий благам:
Сужу о друге по вершинам,
Не по оврагам!
Когда меня ты забываешь,
В том горя нету.
А у меня когда бываешь,
Я помню это...

Н. Глазков до последней минуты жизни жил поэзией, ставя ее выше всего, зная, что высокое звание поэта ко многому обязывает.
И все-таки звание человека он ставил еще выше. Недаром в одном из стихотворений он написал:
ПОЭТОМ СТАТЬ МНЕ УДАЛОСЬ. БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ УДАВАЛОСЬ...
Как замечательно сказано!..