Самоцветные чётки

Православное братство Дмитрия Донского
Коломна, 2004

 

ПЕРЕЛОЖЕНИЕ I-го ПСАЛМА

Блажен, кто не ходит в совет нечестивых,
в собранье разврата, безумный полон,
кто ночи и дни освятил, обратив их
на помыслы вечности – Божий закон.

Он будет как древо у вод оживлённых,
в назначенный срок приносящее плод,
с нетленной листвою на кронах зелёных;
благому деянью – достойный исход.

Не так – нечестивые! Поднятой пылью
калёные ветры их жизнь разметут.
И тщетными будут слепые усилья
смутить неизбежный и праведный суд.

Бог помнит святых в каждом шаге и миге.
А путь нечестивых – позор и погибель.

 

ПОСВЯЩЕНИЕ КОРОЛЁВУ

Осталась только строк тугая меткость
и снимки – драгоценною слюдой, –
и мудрость этих глаз, и лёгкий блеск их,
и смех за светло-русой бородой.

...И снова – крепкий чай, и свет нерезкий,
и снова – за страничною страдой
ты – словно рудокоп на старой фреске –
в тиши над самородною рудой.

Что значит этот странный дар от Бога? –
извечная российская дорога:
терпеть, страдать и думать за других,

и умереть – нежданно и неброско.
...Бывает, что на улице Островской
мне всё ещё слышны твои шаги.



САМОЦВЕТНЫЕ ЧЁТКИ

Считаю вновь названия церквей,
как будто драгоценные каменья...
Они струятся медленным виденьем,
сверкая гладью греческих камней.

И я перебираю эти звенья,
пускаясь в путь молитвенных огней;
но чудится мне в гулкой тишине,
что я сопровождаем чьей-то тенью;

что кто-то очень близкий и любимый
идёт со мной стезёй старинных гимнов,
свершая по кольцу священный счёт,

и что я не один в пустынном мире
читаю строки каменной Псалтири,
закованной в узорчатый киот.



НОЧЬЮ

Безмолвствующий храм... Прекрасная отрада
в молчании его подчас заключена.
Повсюду полумрак; лишь редкие лампады
в рубиновом стекле колеблют пламена.

Нет, храм – не пустота заброшенного сада,
не склянка на столе, испитая до дна!
Здесь точно виден след внимательного взгляда,
здесь вечно длится жизнь, не знающая сна.

Народ уже ушёл, врата уже закрыты,
но, словно фимиам, незримая молитва
парит в его стенах, возносится под кров.

И этой тишиной таинственно украшен
собор стоит один, как мраморная чаша,
как царственный потир, налитый до краёв.

 

ТРОИЦА-В-ЩУРОВЕ

У Щурова не зря поставил пращур
на окской переправе – бронь оград;
и свист пращей, и стрел губящий град
встречал врага на грани древней чащи.

...Но светлый крест призывно и горяще
вознёс над берегами сам Царьград;
и греческой гармонией объят
высокий храм и свод его парящий.

Три Ангела раскрыли сени крыл,
где Сергий преподобный замирил
старинную рязанскую границу.

Как будто удивительный пророк
страну многострадальную облёк
прекрасной византийской багряницей.



КОРАБЛЬ

Порою он мне кажется ладьёй –
крылатый храм, – надёжный и пространный,
как будто по раскатам океана
свершающий служение своё.

И сводов белокрылое витьё
простором парусов поёт: «Осанна!»
Луки, Матфея, Марка, Иоанна
глаголы – озаряют бытиё.

И мы – гребцами – клонимся в поклоне
и вёслами молитв упорно гоним
из гавани галеру в небеса.

И вот уже шумят ветра тугие,
и движется святая Литургия,
прекрасные расправив паруса!



СТАРО-ГОЛУТВИН

             Геннадию Савинову

Парит над полноводною Окой
хрустальной чашей, светом напоённой,
багряной многобашеной короной –
монастыря старинного покой.

Привит святого Сергия рукой,
он вырос ввысь раскидистою кроной;
и до сих пор – фундамент потаённый
хранится здесь жемчужиной морской.

Тот жемчуг – белый храм Богоявленья,
дороже всех богатств и всех имений,
что выменял евангельский купец.

...Тысяча триста семьдесят четвёртый –
пусть этот год хранит строкой нестёртой
Голутвина готический венец!

 

НИКИТА МУЧЕНИК

Тугие алтари, наличники, витьё
узорчатой резьбы на стенах и на арках,
реликвии, дары, огонь окладов ярких,
«никитская вода», святое копиё...

Меж утвари и риз церковное житьё,
где Мещанинов сам пожертвовал по-царски:
икону и святой походный крест Пожарских...
Но каждый из купцов сюда вносил своё:

тот – жемчуг, тот – парчу; и за такую доблесть
здесь чудо совершил Ерусалимский образ,
(недаром этот храм Гиляровым воспет!).

...Я снова здесь прошёл, и снова сердце сжалось.
От прежней красоты лишь только пыль осталась
да старых алтарей бессмертный силуэт.



БОГОЯВЛЕНИЕ-В-ГОНЧАРАХ

Над слободами воздух – дивно-тих,
стоят кресты – зажжёнными свечами;
и связки этих главок золотых –
как будто стрелы в каменном колчане.

И шепчут летописными речами
дела цариц, правителей, святых...
Но детской речи тихое звучанье
в столетней темноте – слышнее их.

Здесь минули младенческие лета
великого владыки Филарета;
и он потом вернётся к ним не раз.

Высоким взором бронзовой иконы,
у звонницы, свечою вознесённой, –
он снова здесь и молится о нас.



ХРАМ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Корабль-ковчег постройки неземной
оснежен весь (декабрьские приметы!),
плывёт в тиши, торжественно одетый
воздушною и лёгкою бронёй.

Над мачтой звона лёгкой пеленой
горит предвестье Нового Завета,
и дышит мрак. Но вот потоки света
разбудят город службою ночной;

повеет снегом, елью, мандарином;
и скоро зазвучит напев старинный,
ликуя о рождении Царя.

...Уже почти столетье пролетело.
Как ты печален, храм осиротелый.
Суровый броненосец декабря!

 

НИКОЛА-НА-ПОСАДЕ

           Аркадию Арзуманову

И ясным днём, и в мареве туманов
горело в небе кружево крестов;
святым шатром просторный Дом Христов
хранил Посад, венцами осиянный.

Расшит резьбой умельцев безымянных,
пестро украшен радугой цветов,
в кокошниках узорных (штук под сто!),
в упругих лентах лестниц-великанов,

сон изразцовый, каменная сказка –
высоким куличом, свячёной пасхой
он был Коломне – праздник и краса.

...Тот золотой узор – развеял ветер;
но помнят о Никольском самоцвете
звенящие, как мрамор, голоса.

 

ПОКРОВСКАЯ РОТОНДА

Кресты и образа, хоругви, ризы –
густой всегородской Покровский ход:
так чтили мы двунадесятый год
и память о пожаре над Отчизной.

Тяжёлое движение дивизий,
стон лазаретов, беженцев исход –
всё это светлый храм в себе замкнёт
серебряной кирасой классицизма.

Как строгий страж, как слаженное слово,
украсил град священный дар Кисловых,
подтянут и по-воински суров.

...Как будто над разбитою лампадой
кружится снег. Он долго будет падать...
Холодное безмолвие. Покров.



ВОЗНЕСЕНСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Начало нам – у звона Вознесенья,
и мы росли – зелёною травой –
под этой золотисто-серой сенью,
под этой величавою главой.

И в сердце – как в луга весной – втекали,
беря в неосязаемый полон,
потоки этих стройных вертикалей,
повторы этих сдвоенных колонн.

Но мы отверглись праведного дара,
мы превратили жизнь в кошмарный сон!
Придел Екатерины и Варвары
безумными руками осквернён...

И всё же нас влечёт, влечёт невольно
под сень давно умолкшей колокольни.



КРЕСТОВОЗДВИЖЕНСКАЯ-У-ВРАТ

Ворота. Храм Воздвиженья Креста, –
как будто камнем выложенный кладезь.
О битве, что века назад была здесь,
сказаний древних ведают уста:

«Та церковь не была врагом взята,
когда ордынцы шли, на штурм изладясь;
подземные поют колокола днесь
и эхом отвечает высота!»

Седой престол Зарайского Николы,
узорчатый ковчег Донской иконы,
заржавленный в земле монгольский дрот –

причудливым узлом судьба связала.
Подземные ключи. Остатки вала...
И вечный Крест у Пятницких ворот.



НИКОЛА ГОСТИНЫЙ

По замыслу «коломенского гостя»
воздвигся храм, суров и одноглав.
Но сколько песнопений, сколько слав
ему посвящены писцовой тростью!

Над миром чистогана, лжи и злости –
гармонии и камня вечный сплав;
молва его от века нарекла
надгробьем на купеческом погосте.

Покойся же, купец Василий Юрьев!
Из дали вековой, из грозной хмури
сквозь пять веков – молитвы длится миг.

Так, из-под праха времени и грязи
охвачен позолоченною вязью –
сверкает многоцветный сердолик!



ДВОРЦОВЫЙ СОБОР

И только древний светоч Воскресенья
остался здесь от старого дворца...
Палаты княжьи – стёрты до конца,
истлели галереи царских сеней;

исчезли драгоценные каменья
с иконы Духа, Сына и Отца.
И два старинных свадебных венца,
и даже трон – добыча разрушенья.

Донской Димитрий... Юный вождь России
венчался здесь с княгиней Евфросиньей,
и память их предание хранит.

Истлел дворец – утраченная повесть!..
И только Воскресенья светлый оникс
горит в кольце коломенских молитв.



УСПЕНИЕ

Седых колонн высокоствольный лес,
из окон – светоносные потоки,
и голос хора – трепетный, глубокий,
и стёртой позолоты ветхий блеск...

И кажется внезапно: это здесь –
свет Иерусалима, на Востоке! –
и здесь – Господь, сияющее-высокий.
Сошедший с пламенеющих небес,

чтоб Матери открыть Свои объятья;
и рядом, здесь – апостолы и братья:
восторг и страх, и слёз просохший след!

...Но бьёт спокойный колокол Коломны.
А хор поёт призывно и знакомо,
и падает из окон вечный свет.



ТИХВИНСКИЙ СОБОР

Багряною тканью заката украсится запад,
а в церкви соборной затеплятся свечи вечерни:
по золоту риз, по узорам серебряной черни
склонённое солнце рубинами примется капать.

Пришли прихожане, и свечи снимают со шкапа;
записки и шёпот; огней самоцветы не меркнут.
Алтарники ставят кадило, и вскоре, наверно,
взовьётся под сводами сладостный ладанный запах.

И льётся со звонницы стройная медная ода,
как полные капли янтарного свежего мёда,
манящие пчёл ввечеру в очарованный улей.

Весь Город сошёлся исполнить священные требы.
И дым благовонный волнами клубится у неба,
как будто оттуда смолой драгоценной плеснули.

 

БРУСЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ. УСПЕНИЕ

Как будто белый воинский шатёр,
как будто крест великого похода, –
Успенский храм возвышенные своды
над старою обителью простёр.

О чём ты грезишь, каменный костёр?
Ты помнишь волны ратного народа,
ты видишь битвы бешеные воды:
огня и стали гибельный раствор...

И те, кто выжил в страшные минуты,
найдут покой последнего приюта,
сокрыв свой путь под Брусенский убрус.

Теперь их вечный кров: престол Успенья,
Казанской чудотворные моленья
и сладостный святитель Златоуст.



НОВО-ГОЛУТВИН. ТРОИЦА

В лазурно-ярком воздухе небес,
роскошною короной коронован
сверкает золотой процветший крест –
высокий отблеск мира неземного.

А храм – как молодой зелёный лес:
вокруг – ветвей весенняя обнова;
и льётся свет, и реет благовест
среди узоров золота резного!

Сквозь дым веков и воинскую гарь
звучит, как прежде, Троицкий тропарь;
и ладан смешан с лёгким духом сена;

и мы возносим вечные слова
и славим Триединство Божества,
молитвенно склоняясь на колена...



ПСАЛТИРЬ

Когда на сердце пенится веселье
и ты не разочтёшь ночей и дней, –
возьми Псалтирь, – и ярче, и полней
заплещет мир весеннею капелью.

Но если в сердце тлеет злое зелье,
как будто в замке мрака и камней, –
прочти Псалтирь! – и высветится в ней
твоей души заброшенная келья.

В страницах этих есть – для всех на свете! –
священное вино тысячелетий,
но тайну их изведает не всяк.

Глагол Давида – в молнии и громе!
Он может быть неясен, даже тёмен, –
но ярче солнца светит этот мрак.



ХРАМ ИОАННА БОГОСЛОВА

У стен кремлёвских царственно-багровых,
его престол мистический стоит;
и в камне – Апокалипсис таит
загадочный старик – Апостол Слова.

Когда седой мороз кладёт оковы
мерцанием стекла по глади плит, –
чертог его – как цельный хризолит,
горит на страже – грозно и сурово.

А в арке врат – из ангельского чина –
он видит Богородицу и Сына,
сиянием прославленных стократ.

Так, облечённый в зори хризолита,
сквозь ткань Кремля молитвенно глядит он,
провидя не земной – Небесный Град!



ВАСИЛИНЕ КОРОЛЁВОЙ

И снова перед нами – нитью длинной
сверканием камней окружена
престолов расцветает старина
и шепчет самоцветные былины.

И в чистые страницы – птичьим клином
стремится эта звонкая страна...
Твоей прозрачной графикой полна
тетрадь родной Коломны, Василина!

Ложится штрих движением минутным...
И вот уже мерцаньем перламутра
струится Город каждою чертой,

пестря барочной роскошью дворцовой.
...И жест надёжен хваткою отцовской,
и точен взор – отцовской остротой.

 

БОБРЕНЕВ МОНАСТЫРЬ

Когда Димитрий гнал надменных басурман,
не зря он обещал воздвигнуть скит Бобренев.
И вот оно стоит – обетное творенье
и плавит медный зов сквозь утренний туман.

Вместилище врачей и книжного письма:
смягчает раны душ – молитва и смиренье,
а горестную плоть – целебные коренья;
таков монаший крест – священный параман.

Как прежде льётся сказ про Поле Куликово;
готических оград узорные оковы
парят над суетой, над омутом мирским.

Так пусть же лёгкий звон в тиши спокойно длится
у храма Рождества Пречистыя Царицы,
основанного здесь Димитрием Донским!



КОЛЫЧЁВО

        Ольге Юриковой

Я знаю место, где земля – крылата,
где слился путь народов и времён,
где веял над полями вольный звон –
из Троицы – до храма Стратилата.

А были дни: как снег светились латы,
дружины шли свергать чужой полон,
и солнце рдело в золоте икон
в тот грозный час, в дни битвы и расплаты.

Прошли века. Разрушены святыни.
И только на губах полынью стынет
густая память крови и меча.

И жаль, что славе предков мы – не ровня.
Но знак надежды – скромная часовня –
стоит у чудотворного ключа.



ПЕТРОПАВЛОВСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Сметён коломенский некрополь,
растоптан даже след могил;
лишь кое-где старинный тополь
шумит шатром зелёных крыл,

да изредка – надгробный цоколь
сверкнёт из-под земельных жил.
Коломенцы лежат до срока,
покуда Рог не вострубил.

– Вожди разбойничьей артели! –
кого вы обмануть хотели,
могилы спрятав под асфальт?

Безмолвно утро... Петр и Павел
броню багряную поставил,
как будто всматриваясь вдаль.

 

КАЖДЕНИЕ

На службе есть заветные мгновенья,
когда вершат с кадильницей обход
и мелено звенят златые звенья,
и ладан свой узор воздушный вьёт.

Сперва – иконе мерное – кажденье,
потом – поклон, а после – поворот,
и вот уже своей прозрачной сенью
душистый дым приветствует народ.

И это – нам? но разве мы – иконы?
...Конечно же! И строгий знак Закона,
как жемчуг, блещет в бездне естества!

Ты сам собой поруган и разрушен.
Но эта честь кажденья – будит душу,
глася: «Очнись! Ты – образ Божества!»



КЛЮЧ

И мне, десятки лет назад,
казалась жизнь роскошным домом;
и я хранил заветный клад,
да всё развеял по-пустому!..

А что осталось мне? Истома
да боль бессмысленных утрат.
Что сожалеть о дне знакомом,
когда уже настал закат?

...Но я узрел вечерний свет.
И Кто-то подал мне ответ
и смысл – в невидимой опоре.

Что жизнь без веры? Тусклый луч,
зубчатый, заржавевший ключ
от клада, брошенного в море!



ЯЗЫК ЦЕРКВИ

Смешенье вер, народов и речей –
славянский хаос... Там, за временами
далёкими, что нас – явило нами?
Пред чем бессильны орды палачей?

Мы сплавлены духовными делами,
и жар молитв – прочней, чем сталь мечей;
отсель течёт державинский ручей,
отсель пылает пушкинское пламя!

Прошло тысячелетье. И, как встарь,
алмазною бронёй звенит букварь,
сметая, словно пыль, порывы ада.

Ещё славянский род не побеждён,
пока звучит возвышенный канон,
пока горит словесная лампада!



КРЕМЛЬ. СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

И снова реет солнечный Георгий,
уздою вздыбив облако – коня.
Ты с нами, брат – любимая родня –
иконный воин в огненном восторге.

Вонзи копьё и – алое – исторгни:
свернётся змей, чешуйками звеня.
Краснеет башни гордая броня
и выкованный строй зубцов двугорбых.

Ты защищаешь Запад и Восток.
Когда напор особенно жесток,
когда орда – от края и до края –

ты собираешь воинства земли
и строишь пограничные кремли,
святым копьём по-рыцарски играя!



МИХАЙЛОВСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Архангел мой! Мой лебедь белопёрый! –
плеснув крилами вспененных колонн,
он снова рвётся в солнечный полон,
у вихрей на хребтах ища опору!

Как будто эти облачные горы –
невидимой дружины грозный фронт.
Отселе черпал силу русский трон
среди нашествий в огненную пору.

Свергая иноверческое иго,
звучал на битве гимн Архистратига
и реял там – среди воздушных груд.

Зелёный купол – царская держава!
И в небесах – божественною славой
горит его огромный изумруд.


ХРАМ ИОАННА-В-ГОРОДИЩЕ

На главах – три креста, как будто свечи.
Среди цветущих вишен – дивный вид:
над волнами Коломенки стоит
гранёным динозавром – храм Предтечи.

Здесь князь Роман, герой монгольской сечи,
надгробной ракой храма был укрыт;
Батыева Печать его хранит –
веков минувших медленное вече...

Икон священный мрак, дары владык,
оклады, – словно просверки слюды:
седое серебро в морозной стыни...

...И даже в долгой демонской ночи
не сгинули три шлема, три свечи, –
древнейшая московская святыня!



БОРИС И ГЛЕБ

Неправда, что пропала их икона!
Неправда, что на церкви – тленья креп!
Неправда, что обуглена Коломна!
Неправда, что народ – оглох и слеп!

...Шум съёжится луною опалённый,
и вот – из-за реки Борис и Глеб
идут к стенам кремля (дозор бессонный),
храня Коломны золото и хлеб.

Чу! Ворон что-то каркает, пророча.
И воинов – на запад – смотрят очи,
и копья их колеблются едва

над башней чёрной в дымно-звёздном мраке:
не скачут ли крылатые поляки?
не мчится ли пернатая литва?


 

ТРОИЦА-НА-РЕПНЕ

Душистым сенокосом пахнет лето...
И храм – как золотой высокий стог.
Задумайся! – от этих стен – исток
святителя – владыки Филарета...

Прозренье богослова, слог поэта –
отсюда, где коломенский порог
венчает стройный Троицкий чертог,
и золотом, и зеленью одетый.

Холмы, овраги, репенский ручей...
А в церкви – пламя шепчущих свечей
и гул молитв, и громы песнопений,

преданий величаво-строгий ход
и радостный и праздничный народ,
и тихое дитя – сокрытый гений.



ВЕЧЕР

       Ирине Савиновой

Вечерние лучи позолотят
кресты Кремля – и канут в лёгком прахе,
забудутся стихи, умолкнут птахи,
янтарной тьмой оплавится закат,

стемнеют стены стрельчатых оград,
а в храм войдёт процессия монахинь;
заря сверкнёт – и скроется в размахе
распахнутых на запад старых врат.

И в сумраке – привидится былое:
как будто прорисованный иглою
гравюрный город глянет сквозь века,

таинственный, забытый, полустёртый –
точёный оттиск тёмного офорта,
зарёю позолоченный слегка.



ОЖИДАНИЕ РЕБЁНКА

Высокое таинственное чрево –
окутанный загадкой тёмный свод,
в котором кто-то дышит и живёт
под сенью материнского напева.

Не ведает ни ужаса, ни гнева
божественное чудо – дивный плод,
и мать – его лелеет; и поёт.
А сверху в светлой ризе смотрит Дева.

Звучат слова молитв, горит лампада...
Когда же распахнутся створы клада,
и кто на свет появится из тьмы?

А крохотный мудрец – посланник рая –
он – мыслит, он – молчит. Он что-то знает,
чего ещё пока не знаем мы.



ВХОД В ИЕРУСАЛИМ

Долой молчание могил!
Рассейтесь, сонные виденья!
Уже за стенами – волненье;
цветной ковёр пути покрыл.

И, сквозь толпу и песнопенье,
дыханием незримых крыл
обетованный Царь вступил
в свои священные владенья.

Но небо Иерусалима
как будто молнией палимо;
и, приближаясь, тучи тень

сулит ужасное ненастье.
Христос идёт. Он будет распят.
И Он воскреснет в третий день.



СТРАСТНАЯ СУББОТА

Пророческий покой... Покой субботы.
Голгофа опустелая молчит.
И страж умолк: недвижны меч и щит;
молчит печать над тяжкой дверью грота.

Умолкли похоронные заботы;
молчит скалы тяжёлый монолит,
и там, внутри – покой... Покой разлит,
как терпкий мёд из девственного сота.

Стих Иерусалим – священный Город!..
Так пусть же смолкнут реки, рощи, горы,
пускай в тиши молчит любая тварь!

Покойся, небосвод, молчаньем полный!
Весь мир – молчи! Вселенная – умолкни,
пока в гробнице спит Распятый Царь.



ПАСХА

В то утро – Магдалина тихо шла
к Нему в запечатленную гробницу,
чтобы потом у входа рухнуть ниц – и
коснуться благодатного Чела.

Но гулкая скала пуста была;
казалось ей, что это – только снится.
Как будто смуглый пламень – Плащаница
на грани Гроба – тайною легла.

И здесь, под этой каменною сенью –
пылающею правдой Воскресенья
сквозь мёртвую плотину – хлынул свет.

И гулкое молчанье раскололось,
и внятно ей сказал Предвечный Голос,
что мир спасён. Что смерти больше нет.

 

РАДОНИЦА

Прервался путь – нежданно, безотчётно
(так иногда случайно нить порвёшь),
и зёрна дней, как будто зёрна чёток,
рассыпали цветной узорный дождь.

Но знаешь, отчего-то сердцем верю,
что камень самоцветный – нерушим,
что мы ещё увидимся, Валерий,
что мы ещё с тобой договорим.

На Радоницу воздух так просторен
и радостью горит напевный лад.
Я соберу в ковчеге сорок зёрен –
пускай в тиши до времени лежат.

И будет мир иной, иная плоть,
и снова яшму дней сберёт Господь.



ПЕРЕЛОЖЕНИЕ 150-го ПСАЛМА

Хвалите Бога в святости Его,
хвалите на твердыне Божьей силы;
хвалите мощь, которую явило
по множеству величья – Божество.

И трубный глас – во славу Одного!
Псалтирь и гуслей звончатые жилы,
тимпан и лики – славой многокрылой
пускай восславят Бога торжество.

Хвалите Бога в струнах и органах,
в кимвалах доброгласных непрестанно
хвалите всюду Божии дела.

Хвалите все – в кимвалах восклицанья!
Хвалите Бога! Всякое дыханье
да хвалит Бога! Слава и хвала!