В каждом - своя Верона...

   Она была очень красива и стихи ее были прекрасны... Людмила... Некоторое время мы ходили с ней в одну поэтическую студию. Она держалась особняком, ни с кем особенно не сближалась. Глядя на неё, вспоминались ахматовские строки:  "Всегда нарядней всех, всех розовей и выше..." Читала свои стихи она обычно в конце.  Первой всегда выступала поэтесса Зинаида, стоя, размахивая руками, громовым голосом она кричала примерно такие вирши: "Дом - поэтическая студия!" - Старик, ты все еще стоишь, и машешь серою рукою? По вечерам кого-то ждешь своею гордою душою!..." Было много подобных ей писак, но были и интересные люди. Вспоминается смешной случай: поэт читал посвящение руководителю к юбилею: "Здесь живет художник, здесь живет поэт, вот лежишь со мной, совсем нагая!" Тот оторопел: " Ну это вообще какой-то натурализм!" Все долго хохотали, а горе-поэт сконфуженно произнес: "Простите, страницы перепутал!"

   Я своё читала крайне редко, как-то стеснялась. Но что держало многих в этой студии - все должны были "сдавать" свои сочинения руководителю и он делал очень профессиональный анализ каждого "творения". Когда читала Людмила, а читала она замечательно, стояла особенная, какая-то перламутровая тишина... Она умолкала... и все молчали. Обычно говорить первой начинала я, она по-детски мило улыбалась, а после, когда ее нахваливали и "критиковали" студийцы, сидела молча, опустив глаза... Наш Игорь Борисович  после ее чтения чаще всего отмалчивался, скрестив руки на груди, и устремив свой романтический взор в потолок, как будто видел там звезды. После этого он вдохновенно читал нам свои вполне сносные длиннющие поэмы "про лживую политику", в которых критиковал всё и вся на свете, и время, которое не может ни понять, ни оценить по достоинству его редкостный дар. А ещё он был крайне влюбчив, не было ни одной особы женского пола, которой бы он не предложил свою пылкую любовь "непонятого никем поэта". И было немало "девушек", желающих раскусить его "одинокую" душу.

   Как-то он сказал, что вскоре должно состояться мероприятие, где будут принимать участие несколько поэтических студий и надо отобрать 7 - 8 членов нашей студии, которые будут читать свои лучшие стихи. Слушать, мол, будут известные поэты, многие - преподаватели литературного института, и это хороший шанс для любого начинающего поэта. Было отобрано несколько человек, среди них была и Людмила. И вот наступил этот день. Мы оказались с ней в одном лифте, я радостно заулыбалась ей в предвкушении её успеха, а она вдруг тихо, с отчаянием в голосе, сказала мне: "Где я только не была, это мой последний шанс! Больше я ничего делать не буду, мне уже 28!" У меня как-то больно сжалось сердце... И вот стали читать стихи наши поэты, руководитель торжественно представлял каждого. Но фамилии Людмилы не прозвучало. Началось выступление поэтов другой студии. Я с удивлением стала оглядываться, искать её и увидела, как она выходит из зала... Больше я не видела ее никогда. Прошли годы, и в памяти остались только две ее строчки: "По сцене планеты идут миллионы, и в каждом - своя Верона..."