Нельзя сомневаться в существовании этого народа

1. «Христос».

 Гонимое семейство останавливается в одинокой малоизученной местности на ночлег. Она: беременна, измучена долгой дорогой, несколько обессилена от долгого недоедания,  так как путь, оставленный за стенами только что приютившего скотского двора, слишком изматывающ и немилостив. Он: одинок, стар, мало расположен верить в лучшее, обременён женщиной, собирающейся разродиться младенцем не его крови. Любят ли эти двое друг друга? И можно ли любить в обреченности?

 Земли, по которым идут муж и жена – это его родина. Здесь большие семьи, надо полагать у него много родственников, у которых по восточным обычаям не грех попросить помощь и ночлег, тем более в таком положении. Но нет. Ему и в голову не приходит облегчить её состояние. Ребёнок этой женщины не его ребенок. Но голос, явившийся старику во сне, хотя с одной стороны и не оставил выбора: не гневить же Высшие силы?!, но с другой – палец о палец не ударил, чтобы доказать, что эта женщина Ему дорога. Тогда что ж спрашивать с бедного Иосифа?

 Вот. Началось. Она кричит так, как сотни веков до неё кричали женщины, так, как еще сотни веков после будут они призывать на помощь в родовых схватках. Эта женщина кричит: «Мама». Тогда что нового открылось в этом Божьем замысле, коль родившийся мальчуган, вышел на свет с той же пуповиной, которую ему пришлось разрезать, послед от ребенка был зарыт тут  же в землю по направлению правой ножки младенца.

 Теперь Иосиф вышел на воздух, посмотрел на небо над пустыней: где-то одиноко и ярко горела ранняя звезда. Первая звезда не темнеющем небе.

 Писк младенца постепенно иссяк. В долине показались припозднившиеся караваны, направлявшиеся явно к этому заброшенному месту. Ещё ничего не предвещало тревоги, но Иосифу показалось, что «охота» началась, и тут же всплыла странная мысль: «Хорошо, что это не мой сын». Он не желал зла своему сыну.

 Иосиф еще сколько понаблюдал за приближением караванов и вернулся к женщине и младенцу.
 На небе зажглась между тем седьмая звезда в светильнике небесного храма. Но на неё уже никто не обратил внимания – люди были заняты своими земными делами: они искали новорожденного Царя.

***    ***    ***    ***    ***    ***    ***    ***    ***    ***    ***

2. Старая дева

Исабель было тридцать, и будь жива её мама, постоянный укор "старая дева" отныне безотказно бы следовал по пятам в виде траурного шлейфа надежд на семейное счастье с достойным мужем. Как можно догадаться, мамы уже не было, и традиция в данном случае тихонько помалкивала в углу кухни-столовой с электрическим очагом, который знал только один празднично-суматошный период в своем существовании - суккот. Прочее время отводилось разве что для небольшой турки для кофе и каких-то овощных безделиц.

Сегодня осень была далеко позади: за стеклом кафе и ресторанчиков поблескивали рождественские ели, отчего-то взывая к каким-то потаённым слоям памяти, где принято было покупать дорогие стеклянные шары на елки и делать снежинки из салфеток для украшения школы. Тогда это понималось праздником. Новым годом. После перемены мест новый год стал наступать в сентябре, и отживший своё новогодний елочный фетиш перешёл в разряд Старого нового года. Совсем как у православных, которые и раньше отмечали два новых года с разбежкой в пару недель. На второй новый год по квартирам ходили иногда ребятишки и пели колядные песенки, за что полагалось гостей одаривать конфетами и печеньем. Исабель помнила, что многие на этот вечер специально отключали звонки, хотя карамельки и стоили не очень дорого. Но все приравнивалось к запрещенным пасхальным куличам и крашеным яйцам, а никто не хотел неприятностей.

Девочкой ей тоже хотелось пойти со всеми за конфетами. Но мама была настроена категорически против: чужие мотивы, как она говорила, больше ничего  не поясняя, и дочка оставалась дома. Это как граница между пасхой и мацой.

Теперь граница исчезла: в легком полупальто и  небольшой шляпке в черно-белую крупную полоску, пошитой наподобие мужских, Исабель прогуливается по предрождественскому городу, не испытывая никакой душевной теплоты к импровизированным яслям с бутузами, имитирующими сына бога, или даже самого бога - ей не очень-то очевидна грань. Синтетические ели имеют такой же синтетический запах, как и солома в яслях. Он всё-таки родился среди животных, домашнего скота. И запахи путаются. Отчего Старый Новый год выглядит как  старая дева, которой давно пора - но никто так и не позарился на её душу и тело. Или наоборот.

Декабрьское солнце обманчиво: постепенно становится зябко, особенно в старых кварталах, где камень настывает быстрее. И чашка кофе, соблазнительно мерцающая на вывеске, заставляет сделать заказ в одной из кофейн. Пока официант занимается небольшим заказом из яблочного пирога и кофе по-восточному, Исабель достает сигареты и только тут обнаруживает отсутствие зажигалки. Пожав в недоумении плечами на безрезультатные поиски, девушка машинально прикуривает от рождественской свечи, горящей около искусственных фарфоровых яслей с младенцем, установленных в знак праздника прямо на столешнице возле белоснежных салфеток, точь-точь таких же, которые шли на изготовление снежинок на уроках труда.

Когда сигарета разгорается и  Исабель поднимет голову, то первое, что попадается на глаза: перепугано-возмущенные лица за соседним столиком. Девушка осматривает себя, не находя никаких дефектов в одежде. Она вновь поднимает голову: теперь в глазах соседнего столик читается почти ненависть. И тут до неё доходит: ясли с ребенком. Она машинально прикурила от какого-то фетишируемого этими людьми предмета. Рождественской свечи. Скажите, пожалуйста, какие мы фанатики. Это же не храм. Не культовое заведение. Христиане с нагорной проповедью в богом забытом кафе.

Исабель приходит на ум один рассказ о женщине, которой пришлось искать огонь для сигареты в церкви. Правда, безуспешно. Ибо свечи на ночь в целях экономии денег прихожан гасили. А другого открытого огня для того, чтобы прикурить там отродясь не было. Героиня так и не исполнила своего желания. Зато исполнила другое - не своё. Святой отец, встреченный ею в храме, как само собой разумеющееся, пригласил прихожанку к молитве. И она не смогла отказаться.

Теперь в самый раз о ней самой написать рассказ. "Спасибо за огонёк".

Исабель оплачивает заказ и не в силах остаться под таким психическим напряжением, выходит на улицу.

"Счастливого рождества".