Башни

ранние стихи


Историко-литературное общество "Илион"

Издательский дом "Лига". Коломна 2014




Prends la trompe de bronze et monte sur la tour...
Henri de Regnier «L’allerte»

Взойди на башню, взяв из бронзы рог...
Анри де Ренье «Тревога»


ПРОГУЛКА

Пойдём гулять в леса из камня,
к озёрам тёмных площадей!
О, как мучительно тяжка мне
толпа теней – былых людей...

И лишь с тобой – роса забвенья
нисходит на усталый дух –
мой первый день грехопаденья
и плод – из половинок двух...

И древний Грех – как день вчерашний,
закован в каменные башни,

глядит в зерцала чёрных рек...
Идём же в Город – снова, снова!
Он спит, он не откроет век,
любовью тёмной околдован.




ИВАНОВСКИЕ ВОРОТА

Равенны стройный страж – царица Феодора:
на мраморных щеках горит багряный грим;
я чувствую твой взор – и Константинов Рим
гранатом пропитал коломенские поры.

Ворота – ворох роз!.. Давно разбиты створы,
шипы зубцов – ничто, лишь дух – необорим.
Но если рядом ты – мы временем горим,
мы гоним дни назад отравленным раствором.

Свинцовое вино. Куски когтей дракона.
Разбитые кремли. Разбитая Икона.
В разграбленных церквах стоит застылый Дит.

Развалины и прах на Брусенском подворье.
Но ты всегда со мной – свет Средиземноморья,
и Лаций у ворот – волчицею глядит.




ДВЕ ЖЕМЧУЖНИЦЫ

Жаркое золото куполов,
красные гроздья кремлёвских стен
я променял на пустой улов:
пару жемчужниц – волнистый плен.

О, поцелуев ночной сургуч!
Воска оплавленного печать!
Орковый мёд чересчур тягуч,
чтобы корчаги его начать.

Слышится лёт залетейских пчёл,
чуется запах загробных смол,
шепчется ветер иной молвы.

Камень сознанья легко терять:
струйкою Леты волнится прядь
вкруг зачарованной головы.




ДВЕ БОГИНИ

И сердце моё между двух богинь
разломлено, словно сот.
В очах одной – зоревая синь,
в очах иной – чёрный мёд.

О, девочка-демон! В нездешнем дне
видение родилось!
И шёпот шампанского слышен мне
сквозь шёлковый плен волос.

Другая – хранит потайной мускат.
Нарядная амфора... Сладкий яд.

Венера? Минерва? Струится гарь,
творится безумный суд...
Бросаю ладан в немой алтарь –
туда, где меня убьют.




МАРИНКИНА БАШНЯ

Зачем сюда идти – в тот сумрак страшный,
где стал могильным склепом тёмный свод,
где прячется Царица – призрак Башни?
Она не умерла, и – не живёт.

Но ты смеёшься – глаз блестящей яшмой –
вступая в этот мёртвый хоровод!..
И вот Она – сплетает тени наши
и там, вверху – зовёт, зовёт, зовёт!

И мы идём, от радости пьянея.
И с каждым шагом выше и страшнее
безумный призрак в чёрной рвани риз.

И пахнет кровью – ржавчиной железной...
Она уже стоит у края бездны,
и манит, манит, манит, манит – вниз!




РУИНЫ УСПЕНИЯ

Седой, высокий свод Собора,
прошитый светом полумрак...
И красок тёмные узоры –
иного мира тайный знак.

Колонны каменного бора,
седых икон истлевший лак,
решёток ёмкие прозоры,
на тяжких плитах – гулкий шаг,

покой... Предсмертная дремота...
И пепел птичьего помёта
смешался с ветхой чешуёй

опавших красок... Пыль и тленье.
И длит беззвучное движенье
луч солнца жгуче-золотой.




СНИМКИ

Что если наша жизнь – простой мотив
в альбом Судьбы? И наша страсть – задаток
сухих скрижалей, каменных заплаток –
таинственный и хрупкий негатив?

Фотограф – Время. Стрельчатый штатив
и вспышка – смерть, чей свет слепящ и краток,
она хранит точёный отпечаток,
кипенье жизни в пепел обратив.

Где некогда шумел огромный лес
и красный ящер застил свет небес –
легли пласты, сплочённые веками.

И страшно знать, что мой заветный миг
укроется пластами древних книг
в бездонный долгий сон. Коломна – камень.




ВЕЧЕР

Закатная заря кроит над миром
пурпурно-алый ветхий римский велум,
что отдаёт опаловым и белым,
как будто бы дождями лет застиран.

Коломны крепость кажется потиром,
который из чудесной яшмы сделан.
...Но в церкви, точно в доме опустелом,
уже не веет ладаном и миром.

Померкли храмов ризы дорогие,
и призрачная длится Литургия.
...Но камни спят, обрушенные грубо.

Сирень и розы льются, точно волны,
вином заката Город переполнен.
Коломна – кубок.




УСПЕНСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Исполнены каменной мощи
тяжёлые мышцы палат,
оцеплена старая Площадь
кольчугой дворцовых оград.

Редеет разбитый отряд:
церквей островерхие рощи.
Да галки кричат.
Истлели священные мощи...

И солнце, пронизано ветром и цветом
шиповника, бродит на камне нагретом,
вверху – в паутине решёток – мерцает закат.

И дремлет Собор – посвященье старинной отваге,
и трещины сетью легли на его саркофаге.
Да галки кричат.




ФУНДАМЕНТ

С каким стараньем смотрит нумизмат
на лик старинной бронзовой монеты!
Черты чужие – патиной одеты
и зеленью закрыт резной наряд.

В Кремле подземном призраки горят –
ушедших башен древние секреты –
и веет холодок подземной Леты
и кажется – уже века подряд.

И, будто бы ларец, в тиши сокрытый,
фундамент башни – каменные плиты –
таится древней плотью катакомб.

И мы над ней стоим под солнцем стылым –
уста к устам – вдвоём с подругой милой,
осыпанные солнечным песком!




СПАССКАЯ БАШНЯ

Бездушный камень, серый аммонит,
способен возродить на миг единый
былую жизнь глубин морской долины
и древний этот снимок сохранит.

Но старых стен таинственный магнит
ведь тоже – негатив! Они – пластины,
в которых, точно рой в гнезде осином,
суровый отзыв прошлого звенит.

О гребень башни, зубчатый предел! –
в седой твоей броне закаменел
купцов и богомольцев хор бессонный.

и стон колоколов, и звон монет,
и смутный ход часов, которых – нет,
и Спасский монастырь, давно снесённый!




СПАССКИЙ МОНАСТЫРЬ

                ...Кто знает, как пусто небо
                На месте упавшей башни...
                Анна Ахматова

Хрипят ступени звонницы старинной,
охваченной готическою дрёмой.
Пером совы с окраин окоёма
клубится тьма над форумом пустынным.

И тень ползёт крылом нетопыриным
и соль созвездий сыплется в проёмы.
Ночь – горбит Город в омуте подъёма,
как фотообъектива гнутой льдиной.

И нас амфитеатром оцепили
ребристые ряды крестов и шпилей,
шаги аркад и каменные клети.

Проклятый сон. Пустеет неба прорва.
...А Спасский монастырь разбит и взорван,
когда меня и не было на свете.








СТЕНЫ

             ...Трубит коломенец служилый
             С пищалью дедовской в руке...
                Николай Заболоцкий

Навсегда в эти стены впечатан
Заболоцкого кованый слог,
словно оттиск, что принял когда-то
ставший камнем прибрежный песок.

Серебристо-седого наката, –
ветхой кровли – источенный стог;
панцирь башни – в багряных заплатах.
Дремлет воин и дряхлый пророк...

И когда мы проходим руины
почему-то звучит беспричинно –
опадающий пепельный стих

и слетает, слетает листками.
И шиповника позднее пламя
озаряет кружение их.




ГАДАНИЯ

Когда чадит вечерняя заря
среди теней готического роста
и опалённой башни тёмный остов
похож на старый слиток янтаря, –

Тогда, беззвучной речью говоря,
колышется кирпич кольчугой пёстрой;
и Кром в кольце огня – как будто остров...
всё ближе мрак, – не вглядывайся зря.

...Я тоже обожжён. И, тайно рдея,
змеится страсть. Коломна – как Халдея
гадает по золе у пустырей.

В отравленной крови горит истома.
Чадит заря, всё выше тень фантома
и звёзды всё яснее и пестрей.




ПОГОРЕЛАЯ БАШНЯ

Вечерней сферы тлеющий витраж
оплавил вязку глиняной шпалеры,
а нам казалось – в башне тамплиеры
глядят, как им костёр готовит страж.

Тонули времена и Город наш,
когда уста в любви не знали меры,
разорваны шиповником Венеры,
отравлены мускатом красных чаш.

И алый призрак реял, раскалённый,
над милой светлой грудью, осенённой
латинским кипарисовым крестом.

Немой тоской в тиши стенали тени.
Ответь же нам под этой страшной сенью:
кого зовёшь, обугленный фантом?




ЗАСТЕНОЧНАЯ БАШНЯ

Который день в плену у Цитадели
мой горький дух, как будто беглый князь.
Печально помнить, грезя и ярясь,
любовью обагрённые недели.

Скудельня башни. Раньше тут сидели
лихие тати – ветошная мразь.
Но иногда и знать – былая власть, –
под пыткой сознавалась в чёрном деле.

Бывало – белый день седел от воя.
А нынче – яркий свет под синевою
высокие золотит купола.

И здесь, на грани каменной Коломны,
мучительней твой взор – зовущий, томный,
и слаще жар склонённого чела...




СВИБЛОВА БАШНЯ

Коломны грозный перст – зубчатая палата;
но с нею – краше мир и край волны синей;
суровый пошлин страж: ручьём звенят под ней
чеканные кружки – динары и дукаты.

Индиго! И булат! И выгнутые латы!
Зимою – торг мясной в морозном дыме дней,
а летом – табуны некованых коней,
кувшины пряных вин, парчи и шёлка скаты.

У Пятницких гремит чугунным басом герса,
процессия ползёт встречать посольство персов.
...Посол! Шитьё горит, и конь его горяч.

А снизу – из бойниц – собачьей злобы взоры:
подельщики монет, разбойники и воры;
их ночью пытка ждёт – железо и палач.




БАШНЯ. ВИДЕНИЕ ДРЕВНЕГО ОЛЕНЯ

Раскидистой короною зубцов
уж ей не тронуть чёрной ночи клочья:
она Оленем ягодных урочий
ушла под землю, в мир болот и мхов.

– Был мрак. И разносился вой волков.
Олень бежал долиной гулкой ночи,
созвездьями вдали метались очи
и в лунной мути плыл размах рогов!

Спасался Зверь – по чавкающей гати!
...Не так ли – в сеть предательских объятий
свалилась башни страшная стена?

– Провал и рёв... Безумье глаз оленьих...
А дальше – тишь. Мелькают волчьи тени...
На чёрном небе – красная луна.





ТАЙНИК

В ночи осады – свечки свет скупой...
Ступай же в чёлн – подай столице знак.
Спеши, пока тебя не видит враг,
залитый чёрным воском тьмы слепой.

Нашарь ступени шаткою стопой –
да вниз, к реке, рукой хватая мрак,
где заросли свои вознёс лозняк
над еле видной вьющейся тропой.

У старой вежи лаз подземный был.
Когда осада – вестник в лодке плыл,
со свитком воеводским о подмоге.

В любой беде есть помощь или ход.
...И лишь любовь и смерть – исток невзгод,
откуда поворотной нет дороги.




ПРИЗРАК БАШНИ

Как будто – в темноте музейной залы
внезапной жизнью зыбится скелет,
и призрак саблезубый – тенью лет
является на вызов запоздалый,

так – образ тех ворот – зарницей алой
зубцов когтями в тучи втиснул след;
в очах бойниц зажёгся жёлтый свет...
Но это – тень! Мелькнула и пропала...

И страшно здесь любимым и влюблённым,
когда её тяжёлая корона
покажется на зеркале реки.

И лунный плащ, из облака развитый,
вдруг высветит расколотые плиты,
горбящиеся, как клыков клинки.




КОСЫЕ ВОРОТА. МАМОНТ

Куски скелета – будто след руин –
под берегом реки раскрылись жилой,
а значит – в топкой тундре тех равнин
толпа живых громад, трубя, бродила

сто тысяч лет... Ловушки скрытой сила
схватила зверя – рухнул исполин!
Стояло стадо... Степь под ветром стыла...
А крик слабел... И плакал мох равнин.

Уставя в запад каменные латы,
укутанный в траву и мох косматый,
стоял Косых ворот тяжёлый клин.

И пала троевратная громада!
...И в небо уходило башен стадо,
а ветер выл над холодом равнин.




НЕБЕСНЫЙ КРЕМЛЬ

Горящий в облаках Небесный Кремль
в коломенской лазури расположен,
ворот его – никто не потревожит,
венец его – не будет взят никем.

А понизу – наш Кремль, – убитый Рем
на пышном погребальном царском ложе.
Разбит, разграблен, полууничтожен,
в осаде мёртвых лет – закрыт и нем.

И кремль моей души давно окован
отрядами страстей. Многовековый
извечный бой свершается во мне.

Но я построил песенный акрополь.
И никогда земные злые тропы
не подойдут к небесной вышине!




ЛЕПЕСТКИ

Мёртвого Города мёртвый сын;
что мне мои победы?..
Лучше бы алых твоих руин
мне не видать, не ведать;

лучше бы вовсе не довелось
рвать перевивы кровавых роз!

Ради кого я не знал житья,
мучился мраком страха?
Юность отравленная моя
падает алым прахом.

Розы иссохли. Осталась лишь
белых камней пологость.
Где же твой смысл, неземная тишь?
Где же твой Логос?




ОЗАРЕНИЕ

Для чего гроза гремит в горах
и в дыму колеблются долины,
а вверху – межзвёздной паутиной
царствует гармония в мирах?

Для чего, отбрасывая страх,
сердце бьётся доблестью орлиной,
если мы – лишь мыслящая глина,
слепленный душою вязкий прах?

Для чего величественный Город,
словно скатерть, молнией распорот,
не сокрыв сокровища свои?

Для того, что и душа и космос
и Природы дремлющая косность –
только ряд зеркал Одной Любви.