Ахрика

Бросаю ком глины на круг и вращаю колесо…, трудно объяснить, но игрушку (хоть и неудобно), а леплю за гончарным кругом.  Глина  находит приют в душе, возвращая ей утраченные картинки  невозвратной стороны, название которой - детство. Леплю всадника – свистульку, когда то придуманную гончарами Сойкинского полуострова, как всякое народное творение из глины,  она от корешков до маковки гротесковая, а значит чудаковатая. И надо же такому быть,  чего мастеровой люд удумал, взял да и перенял сходство с памятником  Александру третьему, через эту самую чудаковатость излил почтение, и любовь к царю,  вопреки  всем многочисленным колкостям  отпущенными высокими лбами памятнику - «чемодану». Люба мне ещё и потому, что напоминает  она,  моего  деда по материнской линии  Петра Дмитриевича,  помимо внешнего сходства   он, как и царь питал страсть к рыбалке и охоте.  Из этих двух, складывалась третья- приврать ,  нет-нет, дед был честнейшим человеком, приврать, это когда он пабаски травил-сказывал. Рыбалил дед в отличие  от той рыбалки царя (которая стала притчей), весьма своеобразно. По его признанию,  мять осоку на неудобьях берега - дело бестолковое.
  Настрой «чуйки», когда рыба сама пожелает быть пойманной, не подводил его ни разу. Бывало, метёт - убирает ночные сновидения птицы, животинки  спохватится вдруг, будто  пролил  узвар горячий на себя, бросит  метлу, побежит за баночкой из под монпансье,  штук пять - шесть червей наскоро в неё отквартирует,  схватит  на задках двора палку из лещины с притороченным обрывком лески, крючком без «губы»,
пробкой с воткнутым гусиным пером - «пыплавком» и, никакое бабушкино причитание    не в силах остановить его.   Она обречённо машет рукой,  и нашёптывает  Николе  (кому ещё остаётся) вразумить большевозростное дитятко.   Процесс же шествия по деревне с уловом, нанизанным на очищенный прутик лозы (кукан) был гораздо продолжительней, чем сама рыбалка.    На бабушкино шпыняние -  Всё фарисействуешь?   Ответ был один.
 - Боженька ручонки соорудил  коротковатые,  не показать, какая с крючка сошла. Меня донимало любопытство увидеть, какой же величины  та самая рыба, которая всё время сходит с крючка, и  я увязался за ним  порыбалить.  На берегу,  дед  срезал огромный  лопух и давай им бить по воде, боясь  что он распугает всю рыбу, отошёл подальше, пока рассупонивался   дед засобирался с хорошим уловом карасей на  жарёху.    По дороге    наставлял:
 - Пенёк, учись у природы, умная у неё головушка, бачив  как гуси у берега затевают игрища  поднимая  со дна ил, а там снедь и такой жор на рыбу нападает, только подсекай да успевай с крючка сымать.
  Удивительно,  будучи азартным он ни когда не брал  больше нужного.  На охоте с ним не бывал, по той поре годками не вышел, но и здесь, разумность  потребы  главенствовала. Но  если дело касалось охотничьих собак,  дед терял голову вместе с шапкой.  Однажды,
 свёл на базар почти годовалого бычка, продал, да как  на грех попался гончак, а верней гончая, по кличке Пройда. Сторговались…, и здесь же удачную покупку отметили. Заявился домой  Пётр Дмитриевич с собачкой Пройдой, но без денег. Бабушка в голос, это же надо такое отчубучить,  голова у дедки бо-бо, а тут ещё одна оказия приключилась, Пройда  из - закути, в которую  определил её, сбежала.  Дед с расстройства места не находит,  но мир не без добрых людей,  а советчиков, квадратно гнездовым способом насажено ещё больше. Сосед, Паша «зелёный», советом  мудёрным одарил.
- Видать по всему Пётр Дмитриевич, собачка ума большого,  да местность ей не знакома, где то блукает  поблизу , ты покричи в трубу, луна пойдёт и она возвернётся.
 Через минуту всё что стояло – томилось,  выстроилось у припечка, Пётр Дмитртевич,   до половины торчащий из хайла печки полуосипшим голосом не кричал, а молил.
-ППроооойдааааа, Пройдочка...
Вынырнув, весь измазанный сажей, тем же голосом  ко мне.
-Пенёк, а ну поди послухай, луна идёт?
Я бегом выскакиваю,  смотрю на небо…, возвращаюсь.
- Нет  дедушка луны, только солнышко.
Дед  хватает ружьё,  кричит,  что застрелит этого недоуздка Пашу.
Бабушка наперехват.  Умоляет.
-Хоть и недомерок, а у него шестеро деток, кто будет сирот на ноги ставить?
При слове сироты, гнев деда становится прахом, он корчится,  будто  прихваченный паховой грыжей.  Вешает  на место ружьё, возвращает горшки  в печку, начинает прибираться. Он всегда после каждого «несчастного случая» с ним, метёт,  даже если вокруг идеальная чистота.  Затем  мы едем в «провалья», там за слоем глины, белый,  что тебе сахар песок.  На тарантаечке его везём  и ссыпаем в закрома русской печки. Засыпав до краёв сделанных дедом бортик  окаймляющий лежанку, ещё раз протапливаем печь. Дед пОрхает на припечек, суёт руку в  песок; охает, кряхтит, озвучивает намерения.
- Сёдня,  непременно надо трогаться в «Ахрику»
С нетерпением жду, когда упокоятся дневные труды праведные.  Перед вечерей бабушка творить  молитву.   Вечеряем.  Благодарим бабушку и забираемся с  дедкой на печку. Медово-охристый свет лампадки ласкает лик Николы Угодника, ложится на стены побеленные глеем, мягкой кошачьей походкой шныряет по закуткам и скрывается в полумраке чулана. Уже не упомнить сколько раз, вот так, на печке,  под тихий говорок деда я оказывался  в далёкой стране  с манящим  названием «Ахрика». Жарко, таинственно и немного тревожно,  оно и понятно, сегодня будем пополнять запас воды, а это опасно, к воде явятся непременно  хищники. Я боюсь больше всего встречи с крокодилами, усердно выполняю все распоряжения деда: чищу ружья, порох, беру бездымный он меньше отсыревает и не даст осечки.
-Кого стращаешься с тем и повстречаешься, и тут же дед делает два предупредительных выстрела. Ко мне чуть ли не с криком.
-Да что же ты мнёхаешься, стреляй…
Мне же кажется, что крокодил уже на печке и вот – вот, тяпнет меня, поджимаю ноги, коленками касаюсь носа, готов закричать…, тут раздаётся голос бабушки.
-Петя, угомонись …, малец буквы» р» не выговаривает, ты ещё и заикой его сделаешь. Дед не слушает, сажает меня на спину слона, а сам вожжами  связывает крокодила забравшегося на печку. Нам поспевает подмога- разъярённые носороги… Дед ещё что то бубнит, я покачиваясь на спине идущего слона  его уже не слышу, сон пеленает страхи и я блаженно улыбаюсь…
Вместо эпилога.
Умер Пётр Дмитриевич за своим любимым занятием, на берегу лойкинского пруда, рядом кукан с огромным карасём, воистину царским, с роду в деревне  такого ни кто не ловил, не видывал. Улаживая дела, я пробыл на хуторе  Ильинском до января. Зима выдалась на редкость снежной и холодной, намёты  подпирали стрехи, всё как в детстве. Мой день рождения отметили в дедовском доме, Гостей уложил на достойных местах, сам забрался на печку. Под утро зазвонил телефон, беру трубку, звонит друг с Анголы (двадцать лет уже, как он там работает).
-Привет Васильевич. С рожденьицем! Слушай, от тебя только и надо, получи загранпаспорт, остальное берём на себя. В работе появилось окно, хотим   пару недель покатать тебя по Африке. В это трудно поверить, но это произошло именно здесь, на печке, на которой  мы с Петром  Дмитриевичем  путешествовали в далёкую страну «Ахрику».