Вещный огнь. Траумгевальте

Не люблю, когда над городом
разгорается зорарь
Потому, что знаю смолоду,
– только вдарит в клакль звонарь,
Снова я, как прежде, малым,
 в «чтозаочередь?»  встаю
Приведен на площадь Мамой
С сопки, за руку мою.

В пять утра меня подняли,
не сводили на горшок.
И коричневой сандалии не застегнут ремешок.
Плешью площадь привокзальная.
Отдаленные гудки.
Вот с горы идут хрустальные - бабы, дети, старики.

Среди лестниц, где спускается вереницею народ,
Тень от бронзового пальца  в тусклый полдень упадёт.
Зрели пламя, раздирающее стог вороньего гнезда?
Так же в почвах: возникающая  пятиуглая звезда
с гулким громом и шипением
предъявляет недр ствол!
И оттуда слышно пение.
Чье-то грозное говение.
Не людского разумения.
Это, детушки,
- Шеол.

Мне бы мертвым притвориться, просто выглядеть Никем -
цаплей огненной криницы
Над чредой людей склонился
Скриплый Ленин-Полифем.

Адом адет. Рай не рает.
Мыслей нету о другом.
"Выбирает! Выбирает!" - Люди шепчутся кругом.
Вот стоят мужчина с женщиной. Как дошел до них черед,
Пред пятиугольной трещиной их колотит, их трясет.
И запомнилась мне пара та.
С дикой пеною у рта:
- Фтататита?
 - Ти. Тартара. Та.
- Фтататита?
 - Тита. Та.

Те же, кто минует ужас,
вмиг, от счастья опьянев,
перед памятником кружатся,
Руки тонкие воздев.
Что их ждет? Оладий жир?
Уют в белых бязевых штанах?
Их раденьем дирижируют Куклимати и Парнах.

"Приближайся! Приближайся!"
В спину дышит сонный люд.
Может в чем-то мне покаяться ? Может мимо проведут?

Нет. Не спрашивая имени, шеи тонкой не щадя,
Вмиг за ворот оттопыренный в воздух вздернет горсть вождя.
Пролетит над моря далями детским криком чайки клич
и в огонь, вперед сандалиями
бросит бронзовый Ильич.