Понять раньше

                Действительность – это иллюзия, только очень стабильная.
                А.Эйнштейн

          Многое начинаешь понимать, когда само по себе понимание мало что значит и становится абсолютно бесполезным, когда ничего уже нельзя изменить и невозможно что–то исправить. Желание понять раньше всегда возникало до того, как в нём терялась какая–то ни было значимость, но каждый раз неожиданное препятствие каким–то мистическим образом неотвратимо и вопреки усилиям воли мешало ходу мыслей сделать тот маленький, завершающий шаг к достижению намеченной цели.
          Вот и сейчас, как и вчера и ещё раньше, откуда–то сверху и снизу, справа и слева, вновь и вновь стал раздаваться раскатистый гомерический хохот. И это в такой исключительно важный и ответственный момент, так требующий особого, предельного сосредоточения и глубокого осмысления всего происходящего вокруг, чтобы наконец–то успеть понять и именно раньше. Я особенно акцентирую внимание на слове «раньше», чем в этом утратится всякий практический смысл, как у той, известной ложки, которая была хороша к обеду. Кстати об обеде, ладно об этом потом – не будем отвлекаться. Целью «Понять раньше» было одержимое стремление получить долгожданный ответ на один фундаментальный, философский вопрос: «является ли время мерой изменений, происходящих в пространстве или пространство, словно берега реки, несёт отпечаток течения времени?» И опять достижение понимания было совсем близко и где–то в глубинах моего интеллекта уже начал формироваться ответ на столь сложный вопрос, но…
          На этот раз первые признаки проявления непреодолимого препятствия на пути устремления моего сознания предстали в образе непонятного и настораживающего движения, движения мне навстречу узкого, бесконечно–длинного и ярко освещённого коридора с бегущими по нему, словно по эскалатору, двумя здоровенными, чёрными гориллами. Их страшные морды были пугающе перекошены саркастическими улыбками, а их огромные шерстистые тела были почему–то облачены в белые халаты. Они неумолимо приближались и зачем–то в спешке, прямо на ходу засучивали свои рукава. А в это же самое время, прямо передо мной, из приоткрытой двери соседней палаты выглядывал безмерно радостный, налысо обритый и атлетически сложенный мужчина. Он неудержимо смеялся, придерживая одной рукой свой живот и показывая средний палец другой, грозящим ему кулаками человекообразным существам. Бритый атлет громко, сквозь смех повторял по слогам всего одну короткую фразу: «О–бед. Бед! Бед!» А за моей спиной, из входной арки столовой, подобно кадрам из кинофильма «Фантомас», медленно вытекали две разноцветные жидкости, готовые вот–вот слиться в аннигиляционном экстазе. Одна – прозрачно–желтоватого цвета, безобидно, как казалось на первый взгляд, увлекавшая за собой аппетитно пахнущую массу из вермишели, оранжевых кружочков моркови, кусочков картофеля, золотистого бесформенного лука и ещё какого–то неопределённого вида пищевого субстрата. И другая – однородная, малиновая, непрозрачная, таинственная, гораздо боле густой консистенции, пахнущая яблоками, грушами, черносливом, изюмом, абрикосами и ещё чем–то… необыкновенно знакомым из детства. Теперь, пока две лужи медленно растекались по полу, пытаясь найти друг друга и соединиться в пространстве и времени, можно поговорить и об обеде. Но есть ли в этом хоть малейший смысл,… когда ничего уже нельзя изменить и невозможно что–то исправить?

09.04.2011