Вереницам бакланов над морем не видно конца

               
Вереницам бакланов над морем не видно конца,
то на запад спешат, то летят на восток эти птицы,
волны бьют в парапет, и садится морская пыльца
на одежду и лица прохожих, спешащих укрыться.

В море зимнем барашков не в силах сдержать горизонт,
то слегка моросит, то вдруг солнце  в небесном просвете,
по идее сейчас обязателен гражданам зонт,
но его не откроешь – сломает порывистый ветер.

Я иду по Морской, плащ застёгнут, поднят воротник,
и гуляющих праздно сегодня в порту незаметно,
почему-то при ветре всегда раздражителен крик
этих чаек скандальных, несущихся вдаль против ветра.

Пальмы зимние тусклы, в платанах вороны галдят,
можно даже оглохнуть порой от вороньего ора,
и, когда вспоминаю твой ласковый, солнечный взгляд,
как от сильных дрожжей, тесто вялой тоски всходит споро.

Всё летят и летят вереницы бакланов, минуя маяк
манят окна большие огнями Матросского клуба,
к группе девушек встречных цепляется ветер-маньяк,
за пальто их, за плечи хватает нахально и грубо.

Я войду в то кафе, где любили с тобой коротать
время летнего зноя,  любуясь людским променадом.   
рыжий кот подойдёт незаметно и нагло, как тать,
и уставится прямо в глаза вопрошающим взглядом.

Ты его не забыла? Он местный любимец. Он тут
за хозяина вроде, холёный, в нём дикая сила,
будет кофе горячий дымиться и мне подадут
курабье  караимское, ты его тоже любила.

И уже не сдержать слайды летних деньков в голове,
эти видеки память стереть, и хотела б, не может;
ты, наверное, тоже  в завьюженной, строгой Москве
вспоминаешь те дни, я почти что уверен, что тоже.

Одинокий корабль то восстанет из бездны, то вновь
исчезает средь волн, и всё меньше под вечер народа,
и в озябшей душе всё же Вера, Надежда, Любовь
утишают тоску, как ни бесится нынче погода.

Я домой ухожу, а бакланы летят и летят,
гаснет бледный закат, так по-зимнему, быстро, устало,
и никто в целом свете, конечно же, не виноват,
что не лучшее время на Южнобережье настало…