Первая гроза

Я стоял спиной к плачущему весеннему окну и смотрел, как моя жена (теперь уже бывшая, в этом не было никакого сомнения) собирается на свидание. Или на смотрины. Не знаю, как это у них называется. На встречу, в общем. И я при всем желании не могу этому помешать. Меня здесь нет. Физически. Нет, я здесь, но – незримо. Не знаю, как так вышло, но это так. Теперь я могу только наблюдать, как она ходит по квартире, останавливается перед зеркалом, поправляет волосы, внимательно оглядывая себя со всех сторон. А я равнодушно за ней слежу. Нет ни ревности, ни злобы – ничего отрицательного. Конечно же, я не мазохист и не извращенец, просто теперь все это меня уже не интересует: низкие вибрации меня не задевают. И я не считаю ее ни предательницей, ни легкомысленной особой – ей банально надо устраивать свою личную жизнь, что она и делает. А она, в свою очередь, наряжается тоже без эмоций, не радуясь этому, но и не сокрушаясь по поводу моего отсутствия. Так вышло. Естественный ход событий. Жизнь берет свое, знаете ли. Необходимо что-то делать, куда-то двигаться.
Ну и так далее. В таком духе. Ничего личного.
Закончив одеваться и причесываться, она замирает возле зеркала, вглядываясь в свое отражение. Смотрит себе в глаза. Впервые мне становится неловко из-за того, что стал случайным свидетелем ее странной жизни без меня. На автомате отмечаю,  что она по-прежнему невероятно красива. Спустя какое-то время (минуту? вечность?) самообладание покидает ее  (видимо, она еще очень сильно любит меня): глаза начинают предательски блестеть. Вспоминается фраза о дрожащих линзах,  вычитанная то ли у Воннегута, то ли у Апдайка, точно не помню. Красивая такая метафора. Я обнимаю ее за плечи, успокаиваю. Со стороны это выглядит, как хорошо поставленная мелодрама (или драма, что гораздо круче). Словно мы оба играем (неплохо, кстати) в американском (наши, к сожалению, такое снимать так и не научились) кино. Да, изменить ничего нельзя, но я не против такого сценария. Все нормально. Живи, родная. Она вытирает слезы (которых, к слову сказать, не так уж и много – я даже слегка раздосадован). Окончательно успокаивается. Пытается улыбнуться. Тут я понимаю, что с выводами относительно собственного олимпийского спокойствия я, пожалуй, поспешил. Отступаю назад, как одержимый творчеством художник от мольберта. В голове вспыхивает экран: некая женщина (никак не получается идентифицировать ее со своей, не могу себе даже допустить, позволить эту мысль!) раздевается с каким-то типом, они медленно обнимаются (точнее, он пытается ее обнять, а она стоит к нему спиной) возле кровати с агонизирующим бра. Картинка гаснет. Я решительно беру (то есть, думаю, что беру) ее за руки. Что-то говорю, пытаясь быть убедительным, но она ничего не слышит. Внезапно меня куда-то уносит. Почему? Куда, мать вашу, я лечу? Это не важно, спускается ответ. Это не главное. И еще, вдогонку: ты задаешь не те вопросы.
Совсем не те.
Раздается сильный удар. Через мгновение я прихожу в себя на мокрой мостовой. В центре родного города, недалеко от сквера. Но что-то не так. Чувствую дыхание весны, но не так, как в настоящей жизни. Чувствую, что ноет сломанная на втором курсе рука, но опять-таки, не так, как в реале.
Постойте… неужели, я умер?
Bingo, отвечают, умер.
Но почему тогда я здесь, на Земле? Почему чувствую себя живым?
Другая реальность, ковбой. Расслабься.
Но ты умер.
Действительно умер.
Я встаю и оглядываю себя. Что ж, хотя бы одет неплохо: черный кардиган, голубые джинсы, белая футболка (именно так я и мечтал всю жизнь выглядеть, но вечно что-то мешало). Всегда хотел походить на крутых парней из тех мутных и малобюджетных (но и культовых, по крайней мере, для какой-то части зрителей) фильмов, которые я когда-то любил. Каких-нибудь «грязных» ирландцев. Небритых и вечно пьяных. Жестких, но справедливых. Бескомпромиссных копов. Отлично! Я отряхиваюсь и тупо соображаю: куда же мне теперь?
Домой.
Опять?
Снова.
Ну, ладно, хоть какое-то развлечение. Топаю, напевая что-то из The Cranberries. Поздний апрель. Высыхающий асфальт дымится под лучами умирающего солнца. Захожу в знакомый до боли подъезд, поднимаюсь на третий этаж, стучу (звонок так и не успел сделать). Жду. Почему-то захотелось выпить. Шаги, приглушенное «кто там?». Сообщаю. С той стороны явное замешательство. Секунда, вторая, третья. Тишина не хуже, чем в склепе. Глазок потемнел – смотрит в него. Еще добрых пять секунд. Наконец, щелкает замок, открывается дверь, за ней – бледная жена. Ее заметно потряхивает. Ей-богу, думаю, так и в обморок недолго свалиться. Надо было хоть как-то ее подготовить.
– Ты?!
Я осторожно захожу.
– Да, я.
– Но ведь ты…
– Да, я умер. Не пугайся. Я мертв, но, тем не менее, я существую, я хожу, у меня есть тело. Ощущения, правда, странные: иногда забываю, кто я, зачем я здесь. Но я есть. Можешь меня потрогать, если хочешь. Не бойся, я не зомби. Просто живой и неживой.  Одновременно. Сам в шоке, но так бывает. Не знаю, как объяснить. Подожди, не перебивай, есть одна тема, пока не забыл. Сколько сейчас времени? В 17.10 от вокзала отходит поезд, не знаю, какой, да это и не важно, тут другое. Сколько там? Без пяти? Так вот, ровно в 17.00 я должен выйти (выбежать, выскочить, вылететь!) из дома и добежать до него за 10 минут. До его отправления. На транспорте нельзя, только на своих двоих. И тогда все вернется. Я вернусь. Буду жив! А все это исчезнет, яко не бымши. Я все забуду, ты забудешь. Все обнулится, вернется на круги своя, понимаешь? Просто верь мне. Я успею. И даже если я не успею, вмешается Провидение, знаешь, как у Диккенса или Гарди, с большой буквы. Заклинит какой-нибудь механизм, обнаружат неполадку, поезд задержат, и я успею. Главное выбежать ровно в пять. Что? без одной минуты? Ну, я помчал. Тут бежать-то всего ничего, сущие пустяки, я хорошо бегаю, я всю жизнь только этим и занимался, я смогу, верь в меня. Я вернусь – живым, прежним. Обязательно вернусь! И… прости меня!
Где-то совсем рядом, буквально над соседним домом громыхнуло. Повеяло затхлой рекой и озоном.
Гроза.
Первая в этом году.
Никакого кардигана на мне, конечно же, не было и вообще ничего не было из того, что я тут нафантазировал. Одет я был так же, как и раньше: предсказуемо и безвкусно. Дома я, само собой, никого не застал: жена (теперь уже окончательно и бесповоротно, бывшая) еще в пятницу со своим новым уехала на отдых, а я, не зная, куда пойти и чем заняться, бессмысленно, как пень, сидел на корточках перед новой дверью нашей старой квартиры. Сидел и плакал. Пока не затекли ноги.
Снова отчетливо треснуло небо.
Я вышел на улицу под начинающийся дождь и закурил. Поморщившись, глотнул пару раз из бутылки. Папиросный дым ужасно саднил горло, а от термоядерного дешевого портвейна горело в желудке. Я не курил с 2002 года (как похоронил единственного друга) и не пил уже лет десять, но теперь был пьян в хлам и дымил как паровоз. Мне было все равно. Хотелось материться и лезть на рожон. Брошенные мужики меня поймут. Да и не брошенные, наверное, тоже.
Развод, так-то, тяжелая штука.
Очень тяжелая.