Грёзы любви

               Гуляй-Вася*3



Василий Хрюшкин

     Книга про 
           бойца
               

       (Баллада о разврате.
     Она же,  Антиханжа.
     Она же, Грёзы любви)



          НАДРУГАЛ

































 О ПОЭЗИИ ХРЮШКИНА

      Первое, что бросается в глаза при чтении стихов Хрюшкина (или Гуляй-Васи), -- это их удивительная художественная, блин, прелесть, яркость и ясность образов, заражающая сила чувств, и
пусть в основном низменных (это уж кто как сам для себя, блин, решит), блеск ума, виртуозное владение словесными, блин сред-
ствами – ритмом, звуками. Сила этого чисто, блин художествен-
ного воздейсвия такова, что, несомненно, она заслоняет главное
внутреннее содержание стихов Хрюшкина (или Гуляй-Васи, так
как наиболее сильное впечатление, как на критика так и на чита
теля, я думаю многие   со мной  согласятся, является именно это его произведение, мы  как бы отождествляем их: Хрюшкин – Гу
ляй-Вася). Ослеплённые их красотой(стиха), они уже  стремятся (или не стремятся), понять  главную мысль -- во имя чего и  соз- давал  поэт  своё  произведение. Иной раз,. благодаря этому (иль вопреки) и  возникает  неверное  понимание (или непонимание),
этой мысли, ошибочное толкование  поэзии  Хрюшкина (Гуляй-Васи).
      Стихи Хрюшкина можно читать  легко, расслаблено, не вду-
мываясь  в  каждое  слово,  так как  каждое слово у  него не важ-
но для понимания целого. Цель произведения, авторская напра-
вленность, то  есть, ради  чего  создаётся  данное  произведение,
хочу  сказать, но  боюсь  слова – МОРАЛЬ,  преподносится   чи-
тателю легко, красиво ненавязчиво как в ресторане сладкое (де-
серт), но ещё нужно добавить: и с мягкой иронией, с крупинкой соли, как говаривали древние латиняне, с юмором. С юмором не
только ради хохмы, хотя и она  черезвычайно важна в современ-
ной, или заоблачной, точнее,  загробной жизни (что доказали уж
и не раз многие незначительные как маститые так и менее масти
тые учёные). Да вспомним того же Данте, его «Божественную, э комедию».А?  Несомненно, (немногие) критики  (из старообряд-
цев, как бы помягче скать)  обвинят Хрюшкина во словоблудии.
Но ведь им можно задать и рторический вопрос: Кто не блудил?
А ведь это  один  из риторичернейших вопросов! Наряду, с каж-
дому барану  известными, как:  Кто виноват?  Что делать?  Куда
бежать?  То  есть,  я  говорю  о восклицании « …Пусть  первым
бросит,  блин,  камень  и  т.д.» … Кто не блудил? Ибо, путь наш
во  мраке!.. И – «Человеку  свойственно  ошибаться».  Не  поду-
майте что я здесь выпендрился и умничаю, но: «Эрари гуманум эст».
       Если справедливо разобраться, сравнить сходные  образные
сравнения в поэзии Пушкина и  Хрюшкина,  то,  несомненно,  у
многих (или некоторых) читателей (а я надеюсь, так и критиков
как маститых, менее и полумаститых) возникнет ощущение или
как бы, блин, помягче выразиться вопрос: «А не переплюнул ли
этот, извините, Хрюшкин Самого… На букву Пэ?.Дабы не быть голословным, цитирую:

                Так медленно по скату гор,
                На солнце искрами блистая,
                Спадает глыба снеговая …

Это  пристрелили  Ленского (кто  не в курсе). Вопрос: Какого Х,
Я имею в виду ИКС (неизвестная величина) Убит поэт! А он тут
«солнце(!)  искрами(!)  блистая»(!?)  Неуместно, я  бы сказал,.не время.
   А вот у Хрюшкина. Сходные, трагичные абстоятельства и вот:

                Так с гор заснеженных в долину,
                Сметая всё и всё круша,
                Вдруг устремляется лавина,
                Спеша мгновенно всё смешать…

         Какая  красота  слога, напор, трагизм, но без «блистая» же,
Возможно, что кто-то  и  видел где-то, когда-то снеговую глыбу, сползающую  медленно(?)  Дело  не  в  том. Пристрели поэта (!)
И кто как не поэт должен подчеркнуть  весь  драматизм, всю  ту
Жуть и  трагизм  ситуации. Неубедительно?  Впрочем,  в России
Стрельба а, проще сказать, охота на поэтов от сезона не зависит.
Причём, чем  крупнее  «дичь»,  тем  желанней  приз. Кто бы по-
мянул (невжно каким словом) сегодня Дантеса или Мартынова?
Быть может, только самые близкие  родственники. Автор так же предостерегает  последующих  поэтов  и т.п. от непродуманных,
рискованых поступков:

                Летит так ледяной карниз,
                Пришедшей раннею весною,
                С крыши оттаявшей крутой.
                И ежегодно сей сюрприз
                Калечит головы и ноги,
                Многим, шагнувшим за пороги.
                Простите, коль сравнения строги.

Если вспомнить, что смерть Пушкина наступила через пол-года
После его «Я памятник себе воздвиг…», Или, как другой, менее
Известный  поэт  изрёк:  «Город  дарю вам, построенный мной – живите.», и… пропал.   Кто  из  них  скромнее?  Проблематично.
А «…на рукаве своём повешусь.» Есенина? А Владимир Влади-
мирович (я имею в  виду  Маяковского),  осуждающего  собрата
во  литературе:  «.Дать  чтоб  щёки…свинцовый мел…» И что?..
Что подставил? Щеку или висок – неважно. Башку!  А М. Круг?
«Я закрою глаза… приходите в мой дом …буду вином угощать»
Пришли, блин, только не винцом, а свинцом угостили. Кто кого
первым – это невавжно. Важно  другое –  следите  за «базаром».
Здесь автор не только  выразительно, но и, с присущим ему иро-
нией и  юмором, намекает, что трагическая смерть поэтов – есть
результат, следствие их мучительных поисков. Как тут не вспом
нить и ещё один, полный трагизма, но прекрасный отрывок:

  Увы, таков удел поэта:
                Тащить свой крест, надев венец,
                В кровь изодрав его щипами
                Свой пылкий лоб. Таков конец:
                Инфаркт, петля или свинец.

Здесь автор хочет сказать, что трагическая смерть ещё не являя-
ется гарантией литературного успеха, будь то смерть  на  дуэли,
выстрел в лоб самому себе, или петля на шее  затянутая  кем-то.
Важно другое – позиция автора, его отношение к происходящим событиям, его борьба, сопротивление им. Как уже сказано ранее                «И милость к падшим призывал», хоть это и противоречит зако-
нам естественного отбора.
      Так вот, здесь мы приближаемся к главной, основной задаче
произведения: развести трагический конфликт с самим собою, с
близкими, с бог знает какими обстоятельствами; не то чтобы их
опошлить, но здраво посмеяться и филосовски  осмыслить.  Как
сказано в посвящении:

                У края, если «позабавит»
                Поднимет или остановит
                Расплавит в вашем сердце холод,
                Крылья помятые расправит
                И хоть немного яд разбавит.

      Таким образом, данное произведение является незаменимым
профилактическим средством от всяческих форм суицида и дру-
гих преступлений и психических срывов связанных с какими-то
конфликтами (измены и т.д)       И ещё…: ляпнул  как-то  Гуляй-Вася, лет за пять лет до…

                Приёмам спуска скоростным
                Чиновник овладеть стремится,
                Отсюда вывод,  проясним:
                Ему он скоро пригодится,
                После пинка под ягодицы…
                Не обижайся, мэр столицы,
                Если ЧО…
 
   Можно говорить и рассуждать о многих совпадениях, различ-ных высказываниях, типа: Поэт-Пророк. Но следите за базаром,
дорогие мои читатели. Информационный посыл? Мыслеформа?
         И ещё, для тех, кого будет воротить от, так сказать, народ-
ных выражений, употребляемых автором взамен иностранных и
иных , типа: «секс», «член», «половая связь» и т.д., от которых в
свою  очередь, воротит --  у другой части читателей, хочется до-
бавить, что МАТ – это ругательские слова с упоминанием мате-
ри (божьей, земной, чьей-либо). А в этом произведении этих вы-
ражений и слов нет. Меня, лично, коробит, когда в статьях или с
экрана «ящика»  я слышу свободные рассуждения и выражения:
«сексуальный»,  «сексапильный»,  «потенция», «эрекция» и т. п.
Так что наиболее «Целомудренной» части читателей, я бы посо- ветовал захлопнуть эту книгу и поскорей  отбросить  её.  Нет  --
сжечь.
     Автор, наверное, никогда бы не рискнул писать в таком дерз-
ком, скандальном стиле, да, может, и вообще сочинять, если бы не свела его судьба и дружба с Георгием Лашиным  Он-то и яв-
ляется пионером, если так можно выразиться о жанре Хрюшки- на. Многое было зачёрпнуто у него, рождалось благодаря ему и потом.  Светлая  ему  память.

                С. Бонди-Блатунский
















































Посвящается
Георгию Лашину.

Решив однажды позабавить,
Уж сколько лет ты всех смешишь,
Хоть нет тебя, и только память,
И смех,  дают возможность жить.

Пусть скажут: «Выглядит старо…
-- Я подхватил твоё перо»(!)
Перо, конечно же – не знамя,
Но и оно горит, как пламя,
Даря тепло другим и свет,
Когда тебя давно уж нет;

Кому-то, может, дней прибавит,
«У края», если «позабавит;
Поднимет или остановит,
Расплавит в вашем сердце холод;
Крылья помятые расправит,
И хоть немного «Яд» разбавит..

Теперь, простите, в общей гамме,
По мадригалу каждой даме,
Что вместе, как цветки в букете,
Вдохнули свежесть в строки эти.
Как троицей, неразделимо,
Всегда присутствовал незримо
Ваш образ в сердце пилигрима,
И вдохновлял, как мощи в храме…
Коль осветит улыбкой дама,
При чтении, свой строгий взгляд -
Как одобрение от мамы!
Дороже славы и наград!
Ответит циникам и хамам:
-- Отцы, Борцы, Творцы «в натуре»…
(В из-куйстве все мы - «Братаны»)…
Я так же родом из кустов.
Вот вам прутки - сниму штаны -
Порите! Но, себя спросите:
«С дешёвым фарсом... пошлой драмой
Приём, что тут избрал пиит?»
-- Нет, он так свеж, хоть и не брит!

Как розги, как прутки в метле,
Как светлый луч в кромешной тьме,
Так все меня вы вдохновляли
И … равнодушно отвергали,
Что очень важно для поэта:
Пинки, плевки в клапштос, дуплетом -
Они нужны зимой и летом;
Они коробят и язвят -
Но будят, тормошат, бодрят!
Давите ж, как змею, гордыню
В мужах-поэтах  роль прислуг!
Она, словно коровье вымя,
Явит божественный продукт,
Дабы возвысить Ваше Имя!

          *      *      *

Была уже поэма сшита…
Да вот, явилась Маргарита.
И я в пролог вбиваю клинья,
Дабы магическое имя


































Поставить во главу угла…
Тщусь, чтоб уловка помогла,
Учтя её Ум  (грудь и ноги),
Мне вдохновенно дотащить,
Хоть кой кого уже тошнит
От слова бойкого и слога
(Надеюсь, то не Маргарита),
Как глыбу горного гранита,
На предстоящий постамент,
Для возведения монумента,
Воздвигнутый с прошествий лет 
(Пока безвестному), поэту.
Итак, явленья Маргариты
(Загадка так и не раскрыта)
Знамение иль эпизод
Не знаю я, но посвящаю
И ей, в сплетеньи прочих од,
Хотя на них прошла уж мода.
Но мода что? Что и погода.

           *       *       *

Решил «он» сдуру позабавить…
 (Ум потерял из-за тебя),
 И вот, не знает, как представить
   Небрежный плод своих забав,
   Тобой внезапно вдохновленный.
Той осенью, на склоне лет…
   Так же листва слетала с клёнов.
   И снова прятала твой след…
       Средь лет и бед, что нет страшнее.
       К нему ты бросилась на шею…
          Друзья завистливо шутили:
          «… Она как шарфиком обвила!..»
 «…Как цепь кандальная повисла!»
 «…Мне кажется, как коромысло…»
     Да, помнит: нежно, как кашне…
 Но как на виселице шею,
 Вдруг переклинило в башке!..
 Забыл, как звать - куда смешнее.
 И вспоминая в муках страшных,
                Как накануне перебравший…
                Тщетно пытается алкаш
                Наутро вспомнить день вчерашний…
                Ни дверь не вспомнить, ни окна…
                Что ж, коль ответ: «Пошёл ты на!..»,
                На дерзкое: «моя, Оксана!»
 Он Вас любить не перестанет.

                *     *     *

      Решил я снова позабавить
Вас… Что же с меня взять?
      Песнь не про «поило», «кровати»,
      О мордобое и разврате
        В сей малограмотной балладе
(Таланта во мне Христа-ради).
О чём? Уж только вам решать,
Если над ней Вы не заснёте.
А если снова  улыбнетесь,
          Хоть скрыто, как из-под полы,
          И снова молвите: «Забавно» -
          Услышать тщусь надеждой, Алла
          -- То… ни богатства, и не славы,
          Иной не нужно похвалы,
          Cum grano sallies*, согласно.
_____________
   *  С крупинкой соли, с иронией (лат.)

Тебя решил я позабавить
-- Не дай Бог, снова разозлить --
К своим «Страданиям» добавить
Плоды бессонных «Грез любви».
Не смея помышлять о том,
          Чтоб сим возвышенным твореньем…
Но напиши я даже, Том!..
Да хоть собранье сочинений!..
Не отвергай его с презреньем,
А лишь лукаво улыбнись,
Взглянув с высот на хилость их;
Издай короткое: «Ха-ха».
У ног твоих
Поэт с концом на букву «Ха».

           *     *     *

И как венец, как стог вершат
(Сравнения, увы, грешат),
Как ледяной воды ушат
На «дыню» скорбного поэта
(Узревшего Вас прошлым летом),
Души моей родник – Гульшат!
       Уж перейти готов на прозу,
       Но. Как шмель, презрев иные розы,
       Есть ещё ведь жанр – песнь!
       Любимой женщине в «Гареме
 Моей души!», Содравшей плеснь
 С «неё»… Как приз иль премью,
 Позвольте строки посвятить,
 Вам! Как в потёмках нить,
 Вы можете светить, святить,
 Скорбеть, слегка иль вдохновить
Перо унылого поэта….
И, в общем, вся баллада эта
-- Пусть я бездарен, но не лжив -
У ваших ног теперь лежит.

Для всех, для вас, мои подружки,
Забыл на время я друзей,
   Еду, хоккей, детей, пирушки;
   Вам лично, мои музы, феи,
   Я посвятил балладу эту.
И пусть герои в ней раздеты
Уж слишком часто и подолгу,
Но автор верен чувству долга:
В любой момент, на четырех,
Растленных чтением стихов,
Готов немедленно жениться;
Раскаяться, иль удавиться;
Снести готов любой упрёк,
У ваших стройных знойных ног,
Где б с удовольствием прилёг,
Скромно шурша сими листами,
В волненьи… путаясь (местами(?))
И далее б… читал…

Пролог.

Для остальных, уже публично
(Как первый президент изрёк):
Примите «исповедь» иль трёп
На «заданную» мною «тему».
Пусть слышится чуть-чуть цинично
И глупо, тупо, как «Му-Му».
Зачем писал и почему?
(Ну, коль уж «исповедь» «публична»!..)
     Какую ставлю я задачу?
Как можно проще объяснить,
Слегка опошлить, упростить,
Понять полов двух отношенья,
Чтоб, так сказать, предотвратить
Грубейшее их выясненье:
Доходит ведь до СУИЦИДА
И бойни между индивидов –
Угроза «Сохраненью Вида».

Допустим, спьяну иль с испугу,
Ваш перепуганный супруг
Вас перепутал с кем-то вдруг…
Ну, с вашей лучшею подругой;                               
Или какой попутал бес -
Не на ту бабу он залез…

Подумаешь, ну, накормили  Ваську
Из другой чашки…
Такой же точно «пшённой кашкой».
Что ж, это ль повод для трагедий,
Чтоб тут же казнь вершить немедля?
Вернется он, пройдя по кругу
(Тем более, коль то подруга).
Ведь с ней, живя в одной общаге,
Делили все: еду, дуршлаги,
Тряпьё, духи, помаду, туфли;
Мечты о муже, сплетни, трюфли.
И что гораздо ведь важнее -
Вы стать должны ещё дружнее;
                Теперь вы стали ещё ближе
    (По пояс, даже ещё ниже)…
    Теперь вы словно две  сестры.
    (Ну, а для нас вы все – Десерты)
Так точно можете и вы,
Для полученья впечатлений
И заостренья ощущений,
Взять испытать свою подругу
(Вдруг соблазнив её супруга):
Подруга вам она, иль так?
А если, оказалось, враг?
И сразу ведь не разберешь…
Ну, было если хорошо
Обоим, значит  - не грешно.

      Великодушней будьте, бабы!..
      Всё вы боитесь: Ой! да кабы…
      Не будьте как в болоте жабы…
      Ведь не убудет от супруга…
      Вновь рядом лучшая подруга!
      Не потеряйте вы лица,
Гоняя Ваську-подлеца.
      Берите вы пример со львиц.
Ну, кто ж посмеет усомниться
В их помыслах, клыках, их «лицах»,
В когтях… и чистоте этичной?
Лев их всегда в форме отличной.
Кто скажет: Это дом публичный?
Сыты, здоровы, вьются львята!
И сей пример не единичный.
Природа вся… Фауна вся…
У птиц, возьмём в пример – гуся…
Иль петуха (прости, Зэка),
Того оставим мы пока.
Гусынь и кур сколь! Им - до Фени…
На суше - волки и гиены…
Бык – посмотри, один на стадо,
А сунься в воду? В общем прайде
Морские львы, коты, тюлени…

Писал ведь сам товарищ Ленин,
Коль кто о нём, «воще», слыхал
(Врубитесь в то, что я сказал),
Раскройте томик из «Собранья»,
И «нечитавшим» в назидание -
Прочти «Теорию стакана».
Я не хотел бы здесь обидеть:
Не импотентов и не пьяниц,
Несокрушимый сделав вывод,
Итог (ханжу пускай скривит)…
Его б назвать - «Закон» и в… глянец.

Товарищ, ревностью не парься!
Пусть не останется и следа
Сомненьям. Разойдясь по парам,
Проникнувшись ученьем Фрейда,
Мы подведём итог такой:
Альтернативы нет другой…
Будь трансвестит, будь голубой,
«Реальным пацаном», девчонкой…
-- Вопросы все решит вам – койка.
В душе мы дети же, ребята!
Играйте. Все мы - сёстры-братья!
В натуре и в литературе:
Шутите, смейтесь, развивайтесь;
Резвитесь (в меру), забавляйтесь!
-- Действительно, хорош стрелять –
Зачем? Кого? Ответь, ромалэ,
Итак, уж нас осталось мало.

Что же касается мужчин:
Любите женщин и берите,
С причиной или без причин,
            И уж, конечно, – берегите…
Зачем душить, топить, уродовать
То, чем наградила нас природа?
В печь классику, долой Шекспира!
Все драмы пусть вершатся миром.
Трагедии закончим Пиром!

Не мучайте себя вопросом,
Не клюйте, словно «начкур» просо…
Так вопрошает лишь дебил:
«Как бы здесь Разин поступил?»
До дыр обглоданная тема:
Нет бабы – значит, нет проблемы.
Ответим на призыв ханжи,
Всегда хвататься за ножи
Готового в вопросах чести,
Во все века, во всяком месте,
И то, всегда найдётся повод:
С друзьями ссора – «бабу в воду».
Травить, топить, душить и резать
Всех Дездемон, Земфир, Джульет –
Нет бабы и проблемы нет --
То ваш призыв, а не каприз.

Не будем нагибаться вниз.
Что! нам искать: «платки», «браслеты»?
И ждать правдивые ответы
На наводящие вопросы –
«Кто и когда их на пол бросил?»,
«Зачем  дала?» и «Где подвески?»
Не лучше ль их - всех хором – вешать?
Всех истребить, известь, как крыс:
Катек - топить, стрелять – Ларис?
Затем, собрав в одном «Канкане»,
Всех … дружно… закидать камнями(?!)

Прости меня, читатель милый,.
Мужчины проявляли силу
У классиков любых народов…
Но ни один самец в природе
Не тронет женщину свою,
А честь их защитит в бою!
«Вогнав свинец в башку Дантеса».
Вопрос повис. Хоть, интересен…
Честь сжала нас, как кузнец клещи,
Но остаётся навсегда:
Выбор – всегда удел был женщин.
Всё остальное лишь вода.
   Он освежит, как летом квас,
   Словно в оркестре контрабас
   (Авторитет как раз сейчас…),
   Коль лень, отвечу я за вас
   Ведь, тогда не было б и нас. 
               
   Короче, словно тост – «За  дам-с!»
   Поэма - как боезапас -
   Поможет в битвах меж полов
(Снопов, стогов, лугов, столов),
Где б не склоняли мы голов,
С горящим пылкой страстью взором,
К сжатым коленям под подолам…
Глаголом, словно вбитым колом,
«Отверзнув» дружно вопль ханжей
(Условных: «самок» и «мужей») -
Зажжём, В СЕРДЦАХ, мозги людей!
Прости, язык родной увеча,
Зажег я, кажется, наречием.
Глава первая.  Элли

Начну как Жора, без напруги:
«Друзья, однажды в Петербурге…»
Там где я не был никогда,
И никогда, Бог даст, не буду,
Так как к Нему давно пора;
Дай Бог, опять же, до конца
(Это для красного словца),
Дойти, не выронив пера.

Итак, мы в северной столице:
Среди гранитных берегов,
О мощь, которых  Неве биться
Повелел Пётр; средь снегов,
Оград чугунных, львов пузатых;
Средь каменных мостов горбатых,
Фонтанов, парков и дворцов –
       Творений дедов и отцов.

       Не удержать восторг поэтов,
           Что встретили мисс Элли Бригс,               
           Со Старого, прибывши, Света.
           Что ж, если был такой каприз…
           -- Темно на Темзе, лишь «Звезда!»
           К нам заявилась вдруг сюда.
           Когда же снова удалилась,
           То ночь полярная продлилась
           В тот год… Читатель, согласись?..
           С брегов туманных Альбиона
           Примчалась в наш столичный град
           Сия прелестная Юнона,
           Дабы узреть: фейерверк, парад,
           Каналы, парки и фонтаны,


































           Петродворец и Летний Сад…
           Всё ль перечислил Поэт, пьяный,
           От созерцания Кумира?.

           Богатая как дочь Эмира,
           Она объехала полмира,
           И вот… Брег Северной Пальмиры
           У ног божественных лежит;
           Как ваш, читатель, раб покорный…
           Поправлюсь чуть – читательниц –
           Не раз пред  Вами, рухнув ниц…
           Чтоб Вас затем «свалить» проворно…
           Был разве кто не льстив, не лжив…
           В укромном месте окажись
           С дамой, от страсти разъярённой…
           Слушай всегда инстинктов жизнь,
           Но не воинственной ханжи.
           Ну что ж, вперёд! Поэт проворный…
 
           Чтоб не менять традиций жанра,
           В начале нашего романа,
           Не мудрецу и не барану,               
           Но мачо, бабнику и хаму;
           Другу бутыли и стакана;
           Как джентльмену, наконец,
           Вас с ходу познакомить с дамой,
                Для одобренья Их сердец
                (Так как по Ним я «спец» и льстец)…
                «Позвольте», вежливо промямлю…
                Я начал представлять (дебил),
                Кого?- забыл: себя ли? дам ли?

А так как автор, несомненно,
К ораве той принадлежит:
Слугой, рабом одновременно,
Быть, сознавать и дорожить,
Созданиям этим поклоняясь…
Нет. Точно не остановлюсь…
Передохну и закругляюсь,
Не то во пышно-слово-преньи
Иль утоплюсь, иль захлебнусь.

Но что же нас в созданиях этих
Так покоряет с юных лет?               
Дороже что всего на свете
И без чего не мил нам свет?
Что мучает самцов доныне,
От сотворенья бытия,
Будь царь ты, раб, да хоть скотина
Мужского рода!? Вот и я –
Труда безмозглого создатель,
Быть может, ты сейчас решишь;
Ты: предводитель, обыватель,
«Туз» ли, «шестерка», «шишка» ль, «шиш»…

Мне безразлично мненье это…
Как и вращению планет,
Кто может указать Поэту?..
Плевать ему на «Да» иль «Нет»!
Кто в снах отчаянно срывает
С прекрасных плеч, как цепь, наряд;
 Кто крутит шею, не скрывая,
 Вслед каждой юбке и подряд,
 Мечтает сорок раз по разу,
В период каждых полчаса…
Кто в небо тотчас улетает,
Лишь прикоснувшись к их власам!..
О Ней!.. Довольно! Что-то сразу
Поволокло на небеса…
Опустимся ж опять на землю…
Даже чуть ниже, под нее…
В полуподвал, где люд приемлет
Все блага на пути земном:
Короткие часы общенья
С соседом, с другом за столом;
 Иль отдых  твой в уединении,
 В углу, иль где-то под окном…
         Приятно так же развлекаться
 В кругу распущенных девиц,
 Когда они готовы драться
 За право на ночной «лайвблиц»
 С тобой. Бывает, нет клиентов…
 И ты – один, на много вёрст,
 Средь кучи баб один… как пёрст!..
 Счастливей нет таких моментов!

 Ах! Где же, где же, вы, те годы?
 Вокруг девичьи хороводы
 И ты как ёлка в Новый год!
 Сейчас я - пень, среди болот,
 Вновь погружённый в лиры омут,
 Слоняюсь, шаркая, по дому.
        Один назойливый лишь кот,
        Хоть тоже стар, но всё ж орёт
        И требует, поскольку Март,
        С хозяина скорейший «Старт!»
     Навстречу к ветреным подругам,
     К своим извечным же врагам:
    Собакам и другим котам.
     Оставим рыжего скота…
Витать мешают на «Парнасе»
Досель иные «Гуляй-Васи»
  Поэтам всех эпох и стран
  Упрямо, тупо, как бараны,
  Явившись в гости… утром рано…
       Простите, я забыл про даму,
 В тоске о тех годах, тех самых…
  Её, конечно, не отдам,
  Хоть может уж не по годам.
  А может?..  не исключено…
  И возвращаюсь к ней азартно.
        А так как леди после старта,
  Уже два месяца подряд…
  Гостя в Финляндии у брата…
                То угрожающий заряд 
За это время накопила.
Читатель, ты меня поймешь:
Столь дней… не пивши даже пива…
Бесчеловечно! Ну, так что ж?
Так и верблюды поступают,
Когда пустынею идут,
Но лишь нога к воде ступает,
То тут уж пьют, пьют, пьют, пьют, пьют…

Наверно, будет преступлением
К подобным прибегать сравнениям…
Нет тут иронии и следа,
Суровым критикам ответим:
Выносливостью наша леди
Не уступала монстрам этим -
Была призёром в марафоне,
Не раз она на Альбионе.
Ей покорялись пьедесталы
Дистанций, где она блистала!
Не в свите Спорта Королевы -
Была Принцессой эта Дева!
         Муз. Поэт. композиция.
    «Королева»

Слепа от вспышек репортёров,
Глуха от грохота трибун,
Рвётся от выстрела стартёра,
Словно взбесившийся табун,
Гонцов стремительных колонна…
Хотя ещё не смолкли стоны,
Вопли победные у трона,
Над колоннадой Марафона.
       От напряжения корёжит рот…
       Но , жизнь – движение! И цель -  вперёд!
       Визжат трибуны, толпа ревёт:
       Да-вай, Е-ле-на! С тобой народ!

Прочь ямщиков, обоз, подпругу!
Мне ненавистен поворт:
-- Я не хочу бежать по кругу,
Я буду рвать, лететь вперёд!
-- Потом. Плевать! Все круги Ада!
Когда всевышний призовёт!
Мне ненавистны -- вбок и задом!
Я ненавижу поворот!

И если жизнь заставит гнуться,
И мне бока слегка намнёт,
Но не сломает, не согнёт,
Она мёня не разжуёт
И ей придётся поперхнуться.

При свете звёзд иль свете дня,
       Никто не ставил на меня…
И для меня - это фигня!
Пускай «вожак» иль вождь зовёт
       В очередной переворот
Для новоявленного трона,
Под визги прихвостней и стоны…
Пусть угол карты кто-то гнёт,.
Стригитесь, овцы, у ворот.
Я в Грецию стремлюсь упрямо!
Бегу, но только тупо прямо!
Я не сверну, стремясь вперёд.

 Нет сил бороться, жилы рвутся,
 Но нет и права мне запнуться -
 Я весть несу, весть о победе…
В Афины! там ждут, не дождутся.
И не сдаётся эта Леди.
Уж сводит мышцы, рвутся бронхи,
Все силы ты отдашь до крохи!
Лишь только бы не поскользнуться.

В Афины наш гонец стремится
И добежавши, упадёт…
Но он бежит, летит, как птица
В последний вечный перелёт...
К обетованным небесам…
Строго по линии стремится,
Как по магнитным полюсам.

В изнеможении, но жилы рвёт.
От напряжения корёжит рот.
Вся жизнь – движение, и цель – вперёд!
Ревут трибуны, толпа орёт:
Давай, Елена, с тобой народ.
Бежит Елена и ленту рвёт.



































Ах, ножки Лены! Ножки Лены!
Вы покорили километры;
Срывали финишные ленты
Тугие трепетные перси;
Мелькали словно мотыльки
Её волшебные коленки;
И ямочки на щёчках Ленки,
Прелестных, нежных, словно персик --
Взор греков радовал и персов.
   Тугою линией бедра
Ты покоряла города!
И в исступлении орала,
По этим линиям гадая,
Армада зрителей… орда,
Когда с трибун на них взирала.

Быть может, речь тут не о том…
Возьмите девушку с шестом.
Ведь покорила гравитацию,
Спасая честь «промокшей» нации,
Напрасно алчущей наград!..
Исполнив с трогательной грацией
Сальто вперёд или назад?
Не помню уж. Прости, Елена -
Отшибло… Пялился на зад.
    Прыжки твои – провал во времени.
Полёт – во времени прыжок.,
Но что он нам? То лишь предлог,
Все мы «шесты», ведь так, дружок?
Нас покорил шедевр тех ног!
Отдал бы золота мешок
Немедля сам меж …(этих ног).
    Прелестны ножки балерины,
 Гимнастки, или гимназистки,
 У стриптизёрш: (скажи, Ирина…)
 Нет, врал поэт, неотыскавший
 В России пары стройных «Ног».
 Уж я б ему – нет слов – помог.
 Сколь раз вы мне «сносили башню»
 И я схватив, как плуг на пашне
 Мужик в весеннюю страду,
 Их, налегал на … «борозду».
 
 Клянусь, как перед божьим ликом -
 Сорви свой глас, ханжа, от крика -
 Коль криво я когда пахал,   
 Ругаясь, что не идеал… соха
 Кривая и земля суха… 
     Хвалите ножки танцовщицы –
 Они ответят вам сторицей.
 Ведь упражнения с шестом
 Невольно вызывают стон
 У стойки… мужикам порою
 (И у меня, от вас не скрою).
     Но не в стриптиз, и не в притон…
 Идите все на… стадион!
 -- Коль непонятен, сей синдром –
           Идите и на… ипподром.
            Какие там  стоят лошадки!
Нервно подрагивают мышцы
От холки и…до ягодицы…
Как и у нашей страстной львицы,
Что стать второй не примирится,
Быть первою всегда стремится.

Но это только капля свойств,
Так скажем, первая страница
Из множества её достоинств:
Фигуры, грации, лица,
Что покоряли ум, сердца
И дурака, и мудреца
(Это для красного словца).
Но вот, как модно стало ныне,
Не важно – Лена или Лина,
Всяк в лидеры попасть стремится.
(Из драной кошки – светской львицей)
И покоривши шест, бревно,
Толь мелкие худ-гимн-снаряды,
Иль маршем, прямо с де-филе
Прикрыв «филе» бизнеснарядом,
Лезут во властные структуры,
В кровать купцам и президентам,
Кумиры наши, звёзды… дуры.
    Отбоя нет от претенденток.
От секретарш до мисс Вселенной -
Не в ожидании повышения,-
Активно сами лезут в дамки,
Борясь за звание первой леди
И доминирующей самки.

Я знал лишь ярус самый нижний
Из нрава  лёгкого подвижниц -
                Как это ни смешно и пошло,
Легкоатлетки в юном прошлом -
Как минимум, все кандидатки
И мастера в смысле «поддатья»
(Потом уже подметил я);
Неутомимые в кровати,
Но утром:  тихие и скромные --
Исчезнут, вместе с «телефонами»…
     Что ж, у спортсменок есть капризы -
Ну как им без наград иль приза?


































Иль ждать бедняжечкам  презентов
От жадных и тупых клиентов?
Увы, не избежал позора
И я. Не раз судьба накрыла…
(Пройдя иль нет её горнило),
«Естественного», блин, «Отбора».

Но, «Дух атлетизма» приподняв,
Свернём к спортсменам сего дня.
Долой сомнения и страхи,
Чиновники и олигархи -
Спортмены: и зимой, и летом!
С десницы лёгкой президентов,
Борьба поднялась, так же теннис, 
Как пени…- нет, как птица Феникс!
И, так сказать, из первых уст,
Благословим мы лыжный спуск.

 Музкомпот
Лыжня России (подгорная)

Вот кто-то с горочки спустился,
И как издревле повелось,
Тот спуск тотчас в верхах привился.
             И покатилось… Понеслось!

Таков удел: « Лыжня России»
И ныне - сверху и на дно.
На дне - пророки и мессии,
А сверху - пена и говно

Полез и я… чего смеёшься?
Мне душу душит боль и грусть!..
Вопрос – Зачем? Куда  несёшься?
Куда ты, Долбаная Русь?

Но выше нос, друзья!, Мне мнится:
             Приёмам спуска скоростным
             Чиновник овладеть стремится?
Отсюда вывод. Проясним.

Ему он скоро пригодится…
После пинка под ягодицы…
Не обижайся, мэр столицы,
Если ЧО…

Но мы пойдём иной тропою:
От стадионов к водопою.               
Ведь соблюдать, сколь не кружи,
Всем нужно питьевой режим.

Итак, читатель мой, вам ясно,
Что было дальше с Элли Бригс.
      Не будем тратить слов напрасно,
      Последуем за нею вниз.
      Конечно, жаждою томима…
   Все рестораны. Все равно.
Не пропуская так же мимо
       Любой фуршет иль казино…
    Настала очередь трактиров.
       И трудно автору вдвойне:
    Роман накрапать о войне
    Иль о чуме во время пира
    Гораздо проще, чем писать
    О том, как пьют, едят другие.
    Естественно, мечты благие…
    Куда там! Только пить и «ссать»,
    В беспечном том круговороте,
 «Чем милость к падшим призывать»
 (Удел, считаю, крайне низким) -
 То мы оставим альтруистам.
 Увы, пуста затея  эта.

  Лучше опустимся в подвал,
  Ведь я, друзья, не рисовал,
  Совсем, почти, её портрета:
  Во что и как была одета,
                Под сводами лит-кабака?
                Но вот поднимется ль рука
                Описывать наряд девиц,
                Под напряжением яиц,
                И помнят ли - спроси поэта --
                Во что «они» были одеты?
                Ответ один – конечно, нет.
                В этот ответственный момент
                Мы мыслим – Как бы их раздеть,
                И поскорее овладеть.

                Желания эти наши вечны…
                Тут лишь всего одна строка:
                Была Эллена безупречна!
  Покинув стены кабака,
  Оставим там ее пока,
     Чтоб познакомить вас слегка
     С героем нашего романа.







          Глава вторая. Вася

Слега небритый, в меру пьяный…
Всегда (сколь не было б стаканов),
Василий Хрюшкин, мой приятель,
Родился на полях Мордвы,
Как «Тёркин», коль читали вы
Книгу Твардовского, читатель.
Не думайте, что я заврался:
В Смоленск «Тот» позже перебрался,
Иль раньше – когда был грудной;
И потому перед войной,
В войну, зимой или весной,
Считал землёй своей родной,
Но был корнями из Мордвы.
Кто знает, может быть и вы…
Читатель, ты б и сам прикинул,
Коли фамилия на «кин»...
Выходит: Пушкин был… мордвин.

Сию гепотезу задвинул
Искусствововед и десидент,
Недосидевший пару лет
В бараке обшего режима…
    Что говорить, мордовский климат
Благотворителен для муз,
Он развивает стиль и вкус.
    Один профессор богословья,
Нацист (хоть и еврей по крови),
Миссионер в нашем бараке,
Светя лучиною во мраке,
Братве, склонённой на колени,
Молитвы гнал на чистой «фене»;
«Семь Пасок» проповеди вёл.
Сам, чисто, все и перевёл.
Припомнить трудно их теперь…
Ну, там: Не бойся, мол, не Верь;
Скоси должок; гони, блин, пайку;
Подставь «мурло», отдай фуфайку;
Нас в заключенье не введи,
Избавь «Лягавых» от «братвы»,
«Пахан». Конкретно, без «ботвы».

Простые, добрые слова (!)
Сердцам блатным и фраерам
Точней «пилюли» и «пера»,
Важнее дозы и бавла.
     Дела на воле замутил,
А в зоне - души осветил.
     Где вы, мордовские поля?
Леса, болота, лагеря?
Там некогда гулял и я…
Конвой. Унылая пора.

 Так вот… Твардовский, мой приятель,
 Простите за избитый штамп,
 Коль не понравился он вам
 (Тут вновь, блин, рифма - «мой читатель»)
 Так вот, с Твардовским на ноге
 Короткой был я… «Ну, наглей!..» --
 Воскликнет критик разъярённо --
 «Не видел свет!..» Но я спокойно
 Продолжу. Классик говорил
 (Когда с ним в Метрополе пил):
 «Меня послушай, как отца:
 Издай, мол, тоже -- про бойца…»
      Издатель(!), ты имей в виду,
 Если к тебе я с «Ней» приду.
                Сия книжонка - про «Бойца»,
О войнах тех, что до «Конца»
На  полосе передовой:
И генерал, и рядовой -
Бойцы «Невидимого Фронта»…
Ведь, «Он», друзья, -  под одеялом.
Порою, трудно «там» бывало
И вам, читатели мои…
Да не утихнут те бои!
Короче, всё - про «секс-бойца».
Вся от начала до конца,
Любой строкой и между строк…
Я с «Ней» у ваших стройных ног,
Прекрасный слабый женский пол,
Бездарен и «гол как сокол».

Герой наш не изобретатель,
Не межпланетный открыватель --
Простой, безмозглый обыватель;
Не надо – робкий, надо – смел.
Вот, вкратце, всё, что он умел:
Умел читать, как ты, читатель;
Считать, пахать, колоть, косить;
Просить дать в долг, у баб просить…
Бумагу рвать, железо гнуть,
Встречать, терпеть… под жопу пнуть.

Для дел возвышенных Создатель
Ума, увы, ему не дал,
            О чем он не подозревал,
            Как мы с тобою, мой читатель.
            Короче, жил и не тужил:
            Где воровал, где сторожил;
            А плохо что, иль кто лежит,
Василий тут не пробежит.
      То бичевал он, то работал;
Пошел контрактником в пехоту,
Затем десантником в Балтфлоте
Устроился наш обормот.

И было дело. Дело было
В Атлантике (иль, где еще),
Но в шторм его волною смыло
За борт. И чей же в том просчет?
Вспорол коралловые рифы
И наш корабль.  А идиот
Ведёт с братвой короткий брифинг,
Толи собрание идёт.
Тема значенья не имеет,
Но вот врёт каждый, как сумеет.
Вот как сейчас, возьмём к примеру:
«Разбор значения сей мели,
В контексте общей жизни цели».
У всех ведь времени без меры.


Муз. худ. поэт. танц. композиция
   «На мели»

Сколь хлебнёшь – все мало горя,
Сколь не пьёшь – всё мало, бля.
Снова я в открытом море
    На обломках корабля.
     За приливами отливы:
  То к земле, то от земли.
  Раз отчалил, брось печали:
  На мели, так на мели.

 Сколь гулять по воле вору,
  «Всё!» -- прищучат мусора.
  Гавкнут хором: «Руки в гору!
  Отдыхать пришла пора».
  Не смотри, браток, уныло;
  Не скули и не пыли;
  На «киче» забудь печали:
  Замели, так замели!

           Сколь пахать пришлось Егору,
           Но пришли и увели:
           И лошадок, и корову,
И Егора от земли.
И заботы, и печали —
Всё метели замели.
Комиссары по амбарам
Подмели, всё подмели.

Чтоб дожить, не зная горя,
Подсадил Володю Боря.
Срок пршёл. Другой…Грядёт
Для Лжндмитрия черёд.
Бейте в бубны, рвите струны,
К нам медведя привели.
Полезай на трон с трибуны
          И мели, мели, мели…

Судьба, заметим между строк,
Хоть и полезен твой урок,
         Но вновь его мы забываем,
         И вновь нас с палубы смывает.
         А мы ругаем свой кораблик,
         Иль аллегорию – те «грабли»,
         Что под ногой у нас всегда,
          Но получает-то – «Балда».
          Не пролетело и полгода,
          Как снова нашего урода
          Мы видим в «море-окияне»…
          Заснул на вахте Вася (пьяный).

          Что ж, смылся ты, иль тебя смыло --
          Так то ж еще не утопило,
          Лишь бы ума и сил хватило…
 (Тут слово-паразит -- «И вот»):
 Соорудил Василий плот.
Пропустим рядовые муки,
Всех, всё равно, не описать:
Кругом вода… Такая скука.
Устал сидеть, глядеть и спать.

Сколь клял он небо, сколь просил он…
Сколь плыл он вдаль с обросшим рылом,
Не помнил Вася. Свой конец
Чуть не нашел он… Наконец,
Земля! Необитаемый остров!
Где подобрал его «Купец»;
На чьем потом уплыл корыте
(«Ушел», уж вы меня простите),
Исколесив весь белый свет,
В свои младые тридцать лет.

Мне трудно отыскать, поверьте,
На карте мест, где б он не был.
         Бухту Святого Гавриила
          И ту он даже посетил,
И пару строк ей посвятил,
Как позже Малокость Великий --
Моей поэзии безликой
           Пример, Учитель, Эталон;
           Спонсор и Корифей «Орфея»,
           Куда сносил всегда «лаве»!
           За них(!) нижайший мой поклон
           И в буйны ночи, и с утра:
           С  щедрот полян, подарков царских,
              Герою подвигов гусарских, Ура!!!
           Любимцу муз, кумиру женщин;
                Отверстий всех, щелей, затрещин,
                Коль таковые, ясно, были
          (Известно – знаю по себе),
          Но, чтоб не поднимать сей пыли,
          Гуманно – ставлю здесь пробел.
          (Не знай зачем, после тире)…

           Другу  (муз. Компот)

Когда устав от песен и запоев,
Весь мир петли верёвочной тесней,
Ты душу мне, как дверь свою откроешь --
И станет мир просторней и светлей.

И на рыбалку, или за грибами!..
Но в лес дрова с тобой не повезём.
Мы в очередь не рвёмся за гробами –
Ещё потопчем сапогами чернозём.

И пусть трепещут земляные черви,
Когда их на рыбалку призовём...
Вперёд, Петрович! Ты – Петрович Первый!
Назад вернёмся с карасём, лещом, язём…

И пусть не будет скатертью дорога,
Твой внедорожник продерётся всё равно;
И пусть вздыхает горько недотрога,
Когда опять пройдёшь ты стороной.

Не плачь, красавица, ведь он ещё вернётся,
Своей улыбкой и усами щекоча;
«Камзол и бархат вас обхватят!» Всё сомкнётся!
(А муж вернётся – даст он стрекача).

И если первым вдруг тебя зароют,
Я стану первым. В этот самый миг,
Потомки томики твои и рты свои раскроют…
И скажут: Да, был скромен Малкость, хоть велик!

Тебе я часто действую на нервы...
Так не хватает мне тебя порой.
Будь здрав! Везде будь так же первым,
Наш мушкетёр, герой, ковбой, плейбой!

Вперёд, Петрович!.. В квинте на полшага,
Волнам навстречу, ветрам наперекор!
Пусть не тупеет, не ржавеет твоя шпага,
Верна рука! Отточено перо!

После «Возвышки», чуть опошлив,,
Закончу пошлый мадригал,
Что выше песни «надругал»…
    Да, да, Ты многое «НакрОшил»,
В различных жанрах и делах,
Но, мало, Малкость, ты напел,
Оставив Музу не у дел.
Прости, дружище, коль неправ.
Считай, что я тебя смешу.
Но снова к Ваське возвращусь.
Герой мой так же – плут и шут.


































Служа пиратом на фрегате,
Иль гармонистом на Арбате,
Поднаторел и он в стихах,
Хоть никуда их не пихал,
Как и покорный ваш слуга,
Что эту чушь для вас слагал.
   Вот кистью Васи опишу
Я тот траг-случай близ Ямайки.
И да прости, коль  пропущу,
Василий, что. Но - без утайки.

 
Танцевально-поэтическая и
Музыкально-эротическая
         композиция
    «Пожар на пароходе»

 Иллюминатор был задраен наглушняк.
 Корабль мотало третий день без передышки
 Мадам испытывала жуткий депресняк,
 Страдая от похмелья и отрыжки…

              Уже наскучили ей бар и казино,
              И не прельщали виды на Ямайку;
 Не лезло в горло слишком тёплое вино;
 Не умиляло дребезжанье балалайки.

Вот кто-то робко в дверь каюты постучал.
Мадам устало крикнула: «Войдите».
Смазливый кок принес душистый чай,
Хотел уйти, но слышит: «Подождите».

 Он понял всё без лишних интервью.
 Мадам давно пыталась оторваться.
 Она шепнула гостю: «Ай ла вью»
 И тот мгновенно начал раздеваться.

По дамской части он был просто «ас»,
Да и мадам учила «Камасутру»
И затрещал пружинистый матрас,
И эротично застонало утро.

Вошедши в раж, они меняли стиль,
У «Камасутры» множество позиций.
   Наш славный кок про камбуз позабыл
   И капитан своей не скушал пиццы.

     Мадам кусала губы и клялась,
     Что перед ней открылись двери «Рая.
     Меж тем уж пицца вся перепеклась
     И потолок дымился загораясь.

     Горел корабль, Летело «SOS» в эфир
     И капитан рвал волосы от горя;
     Оповещён был весь разумный мир,
     А моряки с бортов бросались в море.

    Меж тем, мадам опять летела в «Рай»,
    А кок стонал в преддверии «прихода».
                Вот так порою женская хандра
                Способствует крушенью парохода.

                Всё вновь и вновь, мадам летела в «Рай»,
                И кок стонал в предверии «кончины».
                Увы, нередко женская хандра
                Является трагедии причиной.




































   Читатель, ты уж догадался
   И тут - кто в море оказался…
   Его не просто утопить,
   Не растоптать, не распилить --
Он вечен, в этом я уверен.
Ты сам, читатель, убедишься,
Прочтя, забросив, сей роман,
Как одноразовый стакан.

Конечно, Васька! Прав, дружище.
  Опишем скромное жилище:
Пустынный остров среди волн,
   На берегу убогий челн 
(Долбил два года пальмы ствол);
Шалашик из ее листвы,
   С подстилкой из сухой травы.
Пять долгих лет он здесь провел,
Зарубками изрезав ствол
(Сгубил кокосовую пальму),
Лишь с попугаями скандаля.

По странной прихоти природы,
Всю популяцию сих птиц:
Всего семейства, вида, рода --
Природа щедро наградила
Особой жадностью. Порода --
Жадный, жадней себя плодил.
   И мы - плоды сих проявлений:
От первых, до последних лиц.
   Всех возмутил «Налог с яиц»,
Что ввёл в свой первый год правленья
   Василий, лес излазив весь;
Пересчитав, проверив кладки;
   Подсчёты, как Благую Весть,


































Он закрепил в конце – Указом,
Вызвав протест и голодовки,
После его прочтенья сразу,
Вплоть до недельной забастовки;
Сорвавшей Графики-поставки,
  Что уйму времени чертил,
Дней не жалея и ни сил --
  Сучком всю расчертив лагуну,
Как некогда пустыню Наска
(Но то совсем иная сказка),
Даже с Луны можно прочесть,
  Чтоб эти «планы» донести
  Любой пернатой брачной паре,
  До сердца каждой «злобной твари».
  Прости, читатель, ярлыки
  Я раздаю, как пятаки.
  Конечно, жалко, но других…
  Пока что нету под рукой.

   А впрочем, был средь «них» изгой…
   Нет, нет, не Гей (не голубой).
   Ответить как бы вам полнее?
   В классификации Линнея…
Один отряд, но вид другой.
    Больной, голодный и худой,
На острове не местный даже;
С одной ногою, но герой,
   Лишился в схватке он второй --
Оттяпали при абордаже..
       Общий  любимец у пиратов,
   Был талисманом на фрегате,
И в должности замкапитана
   Нередко шхуной управлял,               
   Коль капитан валялся пьяным…


































   Верней сказать, валялась пьяной,
Поскольку, Он был -- Она -- дамой:
Толи, Дженни, а толи – Жанной.
     Никто так точно и не знал.
Когда и как сюда попал,
В Богом назначенное место,
Наш попугай. Нам неизвестно.
  А попугай о том молчал.

Его товарищ по несчастью,
Как и у всех бывает часто,
Смастырил из сучка протез.
Стал-быть, в дым-дружбу к «Попке» влез.
     Делясь и кровом, и плодами.
Став закадычными друзьями,
Стали и общими врагами
(То же случается меж нами),
В одном звене у пищ.цепи
«Всех обитателей других»:
Всегда голодных, злых, скупых.

Что яица! То не труды --
«Они» попрятали плоды,
Обчистив пальмы и дубы.
Да что там нам уж эти птахи(!)
Их поддержали черепахи:
Сменили место популяции
(Естественно, исчезнув с яицами).

Когда нахлынули те беды,
Трава одна была обедом.
Тоскуя по плодам и яицам,
Василий ввёл штрафные санкции: 
































 


Но не дождался результатов
От злобных «кадров», жадных «штатов».
    Он демократии плоды
   Посеял. Как от лебеды,
   Он прополол живые всходы,
   Отрядные, межвидовые связи
   А так же отношенья в роде
   Он отменил, очистив, как от грязи
   Отныне, всяк считался князем.
   И терпеливо, как погоды,
   Так говорят и счас в народе,
   Стал ждать, плоды ль дары Свободы.
Что там кухарка (её мать),
Могли  отныне управлять,
Указы гнать, толкать законы,
А так же посидеть на троне --
Всяк в разношёрстном, диком племе.

Взвалив правительское бремя,
Себя считая демократом,
Ввёл нечто, что зовут сенатом.
Любой козявке ближе брата
Был; с крокодилом -- как со сватом…
И представители всех фракций --
Вплоть самых мелких: жаб-лягушек --
Должны у дуба собираться
И меж собой под ним ругаться,
Так, что закладывало уши.

Но на своих пещерных крышах
Восстание подняли мыши,
  Нарушив планы и законы
  О сдаче жил и перепонок.
  Сбиваясь в стаи, горлопаня,


































Всё обосрав, как на «Майдане»
В года иные молодёжь,
На год устроили дебош,
Надеясь:-- робкий президент
Закончит свой эксперименг,
И ужаснувшись экскрементов,
Тут же отправится в бега
Куда? Хоть к чёрту на рога!

Но наш герой не прял ушами:
В боях с летучими мышами
Снискал немало он побед.
        Пока способствовал успех,
Не чуя предстоящих бед,
У входа, в кучу свалил всех,
Поверженных на поле брани,
Решил навек покинуть остров
Неблагодарных, подлых тварей

Грезил мечтой о Дельтаплане.
 
   И увлечённо, как ребёнок.
Из прочных этих перепонок
   Клеил, кроил, сшивал --  корпел,
   Среди ужасных этих груд…
Останков крыл, сушёных тел.
Почти не спал, не пил, не ел…
  «Мне Дельтоплан поможет…» пел.
     Но титанический сей труд
Из перепонок, жил и кожи
Безжалостно был уничтожен --
Пред испытаниями, ночью,
Мыши изгрызли планер в клочья.


































 
Исполнен праведного гнева
-- Василий плёл неделю невод --
От горя чуть не поседел…
Но, успокоившись, сумел
Унять мышиный беспредел.
Спал только днём, а на рассвете
Ловил мышей, раскинув сети   
  У входа ль, вылета ль с пещеры,
  Сам прячась за кусок фанеры.

Остатки жалкие их полчищ            
Покинули «Остров.сокровищ».
Простите, забежал вперёд
Я в драматическом  запале.
       Взнуздаю чуть свой шустрый рот.
  Поведаю, но в свой черёд.
Пока ж дубиной изгоняет
Наш новоявленный хозяин
Отряды злобных обезьян,
Что уничтожили всю (в пыль)         
Так же посевы конопли.
   Напомню, из неё плелись
Те сети так же и курились,
   Но из пыльцы, не из волокон.
   Позже, нашедши рощу коки,
Васька подсел на её соки…
Когда ж всю коку изжевал…
От ломки долго бушевал
(Опять вперёд я забежал).

   Взял в плен он молодую самку…
   Ему она годилась в мамки,
   Но сразу выдвинулась «в дамки»,
   Конечно же, с его согласья…


































   Он даже имя дал – Нас-тай-сья,
   Значит – Красавица (по-тайски).
   Как к кокаину к ней прильнул он, 
   Даже колечко подарил --
   То, что ему жена швырнула,
   Когда он «плавать» уходил.
  Два месяца от воплей жутких
   Тряслись от страха звери в джунглях,
   Когда кончала и визжала
   Нас-тай-ся, племя всё дрожало.

   Вождя же местных обезьян
   Трясло от зависти и злобы..
   Поверженный в бою дубиной,
   В том поражении обидном,
   Он, избежать инсульта чтобы,
   Напился с горя в стельку пьян…
   Уснул, обняв бочонок рома,
   Похищенный у Васьки дома
   (Принёс посылку океан,
   После тропического шторма).
            
   Два месяца с неё не слазил,
   (Я вновь про Ваську и Нас-тайсь-ку).
   Но вот, как будто кто-то сглазил:
   Не мог «поднять», как не пытался,
   «Друга», измученый плейбой
   (Толь СПИД виной был, толь «ЭБОЛА»)…
   К вождю вернулась вновь Нас-тай-сья,
   Впрочем, то гей был (голубой).
   Об этом Васька наш «не знал(!)».
О «нём(?)» он долго горевал.
   Ревел, как баба, наш герой,
Словно у берега прибой.


































Но ведь не вечно быть ненастью.
Стремясь скорей забыть Нас-тай-сью,
Василий, пересилил муки
Депрессии, тоски и скуки,
Чтоб созидательным трудом
Прикончить «основной инстинкт»
(Труд никому не повредит..
       Коль думать только лишь «о том»,
Вы можете попасть в дурдом).

Сообразить -- ума хватило,
Схватил инструмент наш Василий:
Резцы, пластины (толь лощила) --
И методично среди гор
Залязгал каменный топор.
В заботах снова «Робинзон»,
Забыты и еда и сон.
Из досок, что волной прибило,
Разбитых ящиков со свалки
(В виду имею – океанской),
С неимоверною смекалкой,
Строит корабль наш Василий.
А из обрывков парусов,
Тельняшек, юбок и трусов –
Всего, что шторм прибил в лагуну –
Сшил паруса на эту шхуну.
Под беспощадным солнцем парясь,
Упорно шил убогий парус,
Полгода… полуидиот(!),
Косясь с тоской на горизононт…

  И -- чудо – видит парус он!!!
Взревел Василий, как бизон!
Бросив иголки и тряпьё,


































Взлетел мгновенно на скалу
(С углями); там костёр раздул…
Парус(?!) -- как будто кто-то спёр…
Весь измозолив горизонт
  Очами, к вечеру вернулся
Назад к шитью… И ужаснулся!
  Померк пред Васей белый свет!
Всё -- то, что шил он столько лет:
Над чем кропел, потел, мечтал, --
Вождь обезьян всё разодрал…
И будто в дополненье к драме
(Простите, коль читают дамы),
До дециметра … обосрал,
  Исполненный жестокой мести
За уведённую невесту.

Вонь поднялась до стратосферы!..
Как в жуткий час до нашей эры
Вдруг вознесясь над Крокатау*
     Земля вокруг загрохотала…
     Атланты с воплем разбежались,
И уж назад не возвращались.
      Но это раньше описали…
        Не помню. То ли, Плиний младший?..
        А толь, учитель всех – Платон.

     Однако, речь тут не о том.
     Здесь, в драматическом запале,
     Поэт  Восклик(!), чтоб  подчеркнуть
     Тех слов всю боль, трагизм и жуть…
     Врубитесь(!) – ПАРУС  обосрали!!!
     Уж, дальше – некуда загнуть.
-------------------------------
*  Вулкан, взорвавшийся чёрт знает  когда и где.










































     Но, Ваське-то -- ядрёна мать!—
     Переживать, Соображать
     Что делать? И Кто Виноват?
   Куда ж ему было бежать?..
   Ведь время – некуда девать

      Пять жутких лет со скал отвесных
      Взирал, в упор не видя женщин,
      В простор безбрежный океана,
      Не зная рома, табака;
      Тщетно пытаясь из бананов
      Извлечь хоть каплю коньяка.

       За робким сусликом гоняясь,
       Взрыв пятьдесят кубов меж скал,
    Безумный, потом обливаясь,
       Зрил содержанье сундука,
       Что некогда морской разбойник
        От глаз завистливых укрыл…
        Зрил безразлично, как покойник…
     А впрочем, там он им и был.
     Пять лет без баб… на берегу --
     Не пожелаешь и врагу.

        Читатель, ты б залез в укрытие,
        Хвати таланта мне и сил,
        Для описанья всех событий,
      Что стойко он переносил.
        Пропустим их без сожаленья,
          Встретим на невском берегу…
Забыты годы заточенья,
     Среди дворцов, домов, лачуг.
     Где, в одиночестве проведший?..
     Где, после стольких лет поста,
        Забывши вкус вина, вид женщин?..
        Конечно здесь. Он в Петербурге!
        Стоит один. Плюет с моста.

     Уж нет ни армий, не отрядов,
     Толпы ничтожной рядом нет
        Из попрошаек тех, что рядом
        Всегда, коль ты богат и щедр.
        И в скудных недрах сундука,
     Недавно доверху набитом
        (Вдруг превратившегося в сито),
        Не отыскать и пятака.

        Василий, как ты, друг мой, понял,
        Был не аскет, не сноб, не жлоб;
     Он не участвовал в погонях
        За благами; жалел свой лоб
        В трактирных стычках и молитвах;
        Хотя в принципиальных битвах
        Отважен был, как д ,Артаньян,
        Когда был (редко) в меру пьян.













      Глава третья. Встреча

Вот в этом редком состоянии,
Представлю вашему вниманию
Героя нашего Парнаса
И рыцаря чужих матрасов,
Которым, несомненно, был,
Лишь только в Петербург приплыл.
Я деву в кабаке приметилНа «Невском» есть один трактир.
Он Элли сразу там приметил;
Согласно светских этикетов,
Бутылку рома прихватив,
Предстал задумчивой девчонке,
Словно оратор на бочонке,
Что грусть топила (в нашей раше),
В «Столичной», под сметану с кашей.

     Та бросила ленивый взгляд
   На «поило»… его и  мой наряд…
     Друзья, не лупит по печёнке
     В застенке мент, порой ночной,
     Его смутившего покой,
     Как пьяный взгляд столичной штучки
     (Впрочем, любой смазливой шлюшки),
     Колли есть что разлить по кружкам
     Уж согласись, читатель мой,
     Когда нетвёрдо под тобой
     (Ведь ты успел «слегка принять»);
     Но «коленвал» окаменелый
     Шкалы не хватит рассчитать:
     Ни Роксвелу и не Бринеллю.

     Ах, глазки женщины! Напрасно
     Сказал герой в какой-то басне,


































     Что хвалят вас только тогда,
     Всё остальное – никуда;
     Всё остальное -- не годится.
     Да, смотрим мы на ягодицы,
     На пыщный бюст, изгиб бедра.
     Но, как от вермута ведра,
     Вдруг закружится голова.!
     Какие мысли и слова?!
     Уходит из под ног земля --
     Всё вышибет лукавый взгляд.
     Иная так пальнёт глазами,
     Хоть выноси вперёд ногами.
   
     Толь прихоть, толь тупой обряд
     Стилистов, но досель царят,
     С тупым отсутствующим взглядом,
     Как маятник качая задом,
     Моделей каменных отряд.
     Нет, те глаза не соблазнят,
     Хоть вроде всё: и перед, зад –
     Всё что наш жадный взор прельщает.
     Ну, что же?  Это – атавизм.
     Отбор нам диктовала жизнь.

     Инстинкт свои права качает,
     За исключением аномалий.
     С времён пещерных отбирались
     Нами, для спариваний с нами,
     Особы с длинными ногами,
     Чтоб убежала без проблем
     От саблезубого тирана --
     Тут уж не может быть дилемм --
     С грудью, способной прокормить
     Досыта даже великана.
Тут небольшое отступление
     Представлю, в виде извинения
  Тем комплексующим подругам,
 Чьи головы порочным кругом,
В сомненьях о своих достоинствах,
 Готовы с, мужеством геройским,
На стол хирургу положить,
Чтоб нам приятней было жить,
Любуясь их роскошным бюстом.

Опасно это! Глупо! Грустно!
Важны не формы – содержанье
(Гусарское предвижу ржанье).
    Твоих пока не трогал титек,
Ни разу даже не видал,
Но верь! Они – мой идеал
И так влекут меня всегда,
Будто там маленький магнитик.


Муз-танц-худ композиция
 «Катерина»

На деревне сватали
                Катю-Катерину.
Три ковра,четыре шали,
                пуховая перина;
Сундуки набитые
                ломятся с обновами;
Ноют:  тело сытое,
                груди двухпудовые.

Рад приданому отец,
                чешет спину борову:
-- С такой девкой пол венец!
                Сам хоть щас, сняв бороду.
 Но не слушает отца
                глупая детина:
На душе у молодца
                лишь одна Ирина.


Хоть и нету у Ирины
                сундуков с периною,
А приданого: два сына
                да валенки старинные.
Но красавица Ирина:
                косы золотистые,
Ходит словно балерина
                и всех голосистее.

Автоматом под Берлином
                муж её простреленный
Горевать над первым блином,
                знать, судьбой ей велено.


Тут вздохнём, как говорится
                с мудростью старинною.
Только молодцу не спится
                – бродит под калиною.
Увезёт свою Ирину
                парень темной ноченькой
И родят ещё три сына
                и четыре доченьки.



И… Вновь в деревне сватают
                Катю-Катерину:
Три ковра, четыре шали,
                пуховая перина;
Сундуки набитые
                ломятся с обновами;
Ноет  тело сытое,
                титьки двухпудовые!

К чему я здесь приплёл Ирину?
Скажу, чтоб прояснить картину
Всем тем, чьи косы золотые,
Иные (даже и седые),
Надеюсь, вас я не обижу,
Я не любил, зачем-то, рыжих…
С их кожей: нежно ль грубоватой,   
В веснушках, без, иль конопатых;
С рябинками… их наглый нос,
Их руки, ноги, плечи, спину…
(К чему я это всё понёс?..)
Пока не повстречал ИРИНУ!

Нокаут быт то иль нокдаун,
Но я сидел болван-болваном,
Смотрел, как кролик на удава…
Мотив в башке моей заклинил,
Столь популярный у цыган
С тем танцем, словно ураган…
Слова, конечно, о Ирине
Одной, но так же первой (приме),
Кого узнаешь без примет,
Так как второй такой же нет.

 
Поэт.комп. «Ирина»
     Муз. Нар.(типа) «Нанэ Цоха»


Как в лесу я очутился,
Пьяну душу радуя,
За рябину ухватился,
На сугробы падая.

И казалось: не с рябиной,
А с Ириной нежною
Обнимался я с любимой,
Смяв перину снежную.

И всчю ночь нам волки пели
Песни подвенечные,
Подпевали им метели,
Как и мы беспечные.

Закружили нас берёзы,
В хороводе с ёлками,
Нарядившись от мороза
Инеем с иголками.

Схоронились под сугробом
Божий раб с рабынею
И была любовь до гроба
С  голою рябиною.

И  ласкали ветки томно,
И сплелись любимые,
Заблудившись в рыжих копнах
Локонов Ирининых.

И растаял у Ирины
На губах рубиновых
Пяный стражник, смяв перину,
В гроздьях брызг рябиновых.

Помяни их, Катерина,
Песнею старинною.

Презревши страшную грозу,
Сидел всю ночь я с ней в лесу,
Словно алкаш у рома кадки.
Два сына уползли в палатку
(Увы, всей публики не взяли).
Поленья языки лизали
Лирично здесь бы я добавил:
И рыжих влас струилась лава…
И в отблесках огня играла.
   И я, прижавшись, как ребёнок,
О! её мокрый тёплый бок…
Который сердце мне расплавил
(Своих не чуя рук и ног),
Той ночью на Иван Купала,
Хоть я и далеко не робок.
Но вот никак не мот унять
Волненья своего до дрожи…
Прикосновенья её кожи,
Через волокна мокрой ткани.

И содрогались небеса
На потрясающих басах.
И растравляли от желаний…
Желаний: что-то совершить,
Перевернуть, отплыть… открыть!
Вернуться, вопреки богам,
Друзей укоров и врагам
И бросить всё к её ногам!
              Я что-то мямлил про пиратов,
Пропел, фальшивя, о фрегате…
И оставаясь на земле,
На том я видел корабле,
В косо повязанной бондане,
И тёмно-рыжую лавину…
Да, видел…я её – Ирину.
Грозным, отважным капитаном…
(Коль панораму вширь раздвинуть,
Себя  с ней рядом на картине
Скромно стоящего с дубиной
В команде бешеной Ирины),
Чей облик стройный, скандинавский
Взывал к боям, пирам и ласкам.

Но то, поверьте, ерунда,
В сравненьи с тем, что видел в бане.
Судьбы нелепая игра,
Трясёт от тех воспоминаний
В Самом начале бабья лета…
Она почти… полу-раздета
Её! Её! Я парил в бане!..
    Я улетал… темнел рассудок.
Мыслей возвышенных, паскудных…
Я раздираем был толпой,
Пред её голою стопой…
И остальным всем (в ту же масть)…
Бога молил, чтоб не упасть…
Парил её, разинув пасть…
Сатир -- роскошную Венеру…
Тянуло как пловца на берег,
          Спустя ночь кораблякрушенья,
(Простите мрачное сравнение,
Не произнёс и половины)…
Но, парил я… Её – ИРИНУ!
Заклинило опять. Балдея,
Не помню, что-то вякал, блеял
И заикаясь пел:  «П-п-прог-г-гэя!»

 -- Заткнись – тут возмутилась фея,
 -- И слышать не хочу про геев.
Ах, нежный бархатистый голос,
Как и волшебный рыжий волос,
Он окончательно прикончил
(А парил, ведь, пока по пояс)…
Это ж -- Колдунья по-цыгански…
Хотел сказать, но поперхнулся…
Полок её -- как пьедестал –
Затрясся вдруг под ней, прогнулся,
Едва не рухнул от волнений:
От форм волнующих и царских,
Коленей, прочих причиндал…
       Она привстала и прогнулась
Как полуостров Скадинавский,
Так, что мозги мои замкнулись!..
Голос и веник потерял,
И только лишь ушами прял
Как кролик робкий, что скакал
Между полей, лесов и скал
Назад мгновенье одно,
Полный надежд, мечтаний. Но
Лишившись разума и сил,
Пред анакондою застыл.
Фигура, братцы, и добила
Той ночью старого дебила.
Хоть был я в форме  и не пил
Не знаю сам, зачем застыл,
Как пред косулей крокодил,
Что беспокоен так же жутко
О содержаньи лишь желудка

До бани той, и я твердил --
Важна не форма, содержанье!
Но если всё это в одной,
Наедине…Да ещё в бане
Встретишь в Колдунье молодой,
Клятвы, посты и воздержанье
От тебя ринутся толпой,
Тогда беды не избежать, --
Копытом будешь бить и ржать.
И охренев, подобно мне,
Нести такую ж ахинею.
Кто ляпнул: «В бане – все равны»?
Иди, попарь такую ж фею
(Коль рядом нет с тобой жены).

Что было после? Уж, неважно:
Облившися в саду отважно
Водой прохладною из шланга,
Под алчный взор орангутанга
(Речь тут, конечно, обо мне),
Что-то пропела в тишине…
Исчезла в звёздной вышине.
Потух сеанс, повис экран…
 Лизал душевных мук и ран…
Всю ночь, покорный ваш баран.
На жёстком ложе половом –
Как в церкви, очертивши круг
Монах-паломник Хома Брут,
В ужастике известном том
Про ведьму --  ставшую хитом,
           Стерёг диван, покой подруг
(Спасибо бы сказал супруг),
Обоим  был финал – облом
(Он ей звонил тогда весь вечер).
Вопрос – кто был из нас ослом? --
Стоял, стоял… потом повис…
Так и остался не отвечен

В ту ночь проплыло НЛО
В начале общества «Шельны»
Над этой дивной ночной тьмы,
Не вру (к тому же есть свидетель),
Мозги до сель срывает с петель…
Забрали, видно, ту Ирину,
Да и меня наполовину.
    Зачем с угрюмых мрачных фьордов,
Где нам грозил ужасной мордой
В рогатом шеломе Варяг …
(Я рассуждал примерно так),
Ты к нам, Ирина, прибыла?
Бесспорно, ибо на Руси
Не встретим мы такой красы!..

«Тарелка» тайну унесла.
Успел сказать лишь комплимент,
Промямлив что-то о Луне:
Что та поблекла и укрылась,
Едва Ирина объявилась,
Под сенью  сада с виноградом
(Роскошное сиянье зада
Затмило мне тогда Луну).
Я б что-нибудь ещё загнул,
          Но Нимфу облила вода


































     И Та исчезла без следа,
Оставшись в сердце навсегда
(Простите, старого козла),
     Да, в памяти -- её глаза.
          О них ещё я ни сказал
     Ни слова, Не глаза – Беда
     Они  затянут без следа…
     Пропасть. Зелёный омут …Бездна
     Сказал какой бы поэт-бездарь
     Сражен был ими наповал,
     Словно лавиной самосвал.
     Жаль, Ей о том я не сказал..
     А ведь приличный мадригал.

     Хозяйка того сада-бани
     (Не укажу Её названия),
     Мне уступивши пол-дивана,
     Лежала рядом робкой ланью
     (Но, это следующей ночью,
     Увы, такой же беспорочной),
     Хоть и обнять я был непрочь…
     Да наповал уснул в ту ночь,
     Без сновидений, как не странно,
     От впечатлений этих банных
     (Гусарское отвергну ржанье).
     Порой – полезно воздержание.

     Да-с, нас сражает, непременно,
     Не вид красавицы надменной:
     Холодной, мрачной, неприступной…
     Шикарный бюст, роскошный зад --
     Отвергнем с лёгкостью преступной
     За, как бы поточней сказать…
     Лукавый, мимолётный взгляд


































     Какой-нибудь девчонки глупой:
     Толи пьянящий, толь бодрящий,
     Толь многозначно говорящий:
     Возьми меня! Смелее, Вася!
     Почти готова я отдаться!

     Ах, сколько раз уж был сражён,
     Пленён, повален, окружён
     Сам автор так же, доказав
     Что мудрость – Не смотри в глаза
     Ты Ведьме. Глаз не пяль на Зад.
     Что здравый и холодный ум?
           Как чурбаку «они» колун.
     Их прославляют и клянят,
     Но… как же те глаза пьянят!
           Но взгляд ревнивых, зорких жён!
     Опасен, грозен и взбешён.
     Как молнии  страшат те взоры,
     Словно буржуя  залп Авроры
     На взгляд… Тот, что с руки дурацкой,
     В простонародье прозван «****ским».

     Подобный взгляд сразил и Васю.
     Он просчитал всю ситуацию
     И,словно опытный гроссмейстер,
     Естественно, предпринял ход,
     Что никогда не подведёт
     В любом приличном злачном месте.
         Ей, обалдевшей до отключки,    
     Он предложил глоток-другой,
     Решив, что это к сердцу ключик.
     И, элегантною ногой
     Поддевши стул, подсел к красотке…
     Причём, почти не глядя вниз,
                Разлил бокалы… Вылил в глотку… 
       -- Хиаз ту ё хэлс, леди. Плииз! --*
      Глаза тараща на «Сей приз»,
      Будто старатель-первогодок
      На двухпудовый самородок,
      Впервые отыскав на прииске,
Вдруг ощущает себя принцем.
И так же позу принимает,
Наш Васька… Дурака ломает…
На таком ломаном английском!..
      (Впору язык закутать гипсом):
 -- Ай хэв хээд мач эбаут ю,*
Ай сайлор,** леди. Состою
      Дэлиджите, -- дэпьютиз-атом
От всех окрестных злачных штатов.

      Элли -- плеснув изящно в пасть…
Полтуловища показав
В проёме своего наряда!..
А так как Васька мог упасть,
То предложила ему сесть,
      Эффектно изогнувщись задом
(Под изощрённейшую лесть),
Отметила -- у Васьки стресс --
Так как его смутил разрез.
Элли решила: «он – не гей»:
       -- Пли:з, бой… сэй ит эгейн
        Добавила, поправив «вымя»:
-- Ви рашэнз сэй?  За с нами уас
За ху ю ду ю! И всех с ними!
И зачерпнув побольше каши,
Спрсила: «Ду ю  ноу рашн?»
     _______________________
            *  Я много слышал о вас (англ.)
             **  Я матрос, леди  (англ.)


         
   





































       -- Из май нйтив тан --
      Ответил, облизав сметану,
      Скромно матёрый супермен,
 -- Ай ноу, леди, ай джэ: Мэн,
казах, фрэнч, инглиш, эр-эйбьен
Юкрэйнен, спаниш, бьелорашн…*
Тут леди подавилась кашей…
Конечно, тут же джентельмен
Её похлопал по спине…
-- Э фрэнд ин ни:д
Из э фрэнд индии:д**--
При этом ляпнул индивид.
--  Зэ стады лэнгвиджз из ов форин --
Ещё добавил винный воин,
-- Ин ауа кантри***… Каждой вомен.
Запудрить мог вот так мозги
Наш Васька, хоть не знал «ни зги».
Язык учил он на Гавайях,
Пять лет, «в гостях» у попугая.

Замечу, кстати, вам, друзья,
Что попугая знал и я.
Мне его Васька подарил.
Ошибся только -- где «гостил.
Того ж оставили пираты.
Он  переводчиком по штату
Зачислен был на корабле.
Да вот забыли на земле,
По пьянке бедного злодея.
И языками, что владею,
        __________________________
*Мой родной язык… Я знаю казахский, немецкий, французкий, английский, арабский, украинский, испанский, белорусский. (англ.)
             **  Друзья познаются в беде (англ.)
             *** У нас в стране знание языков и т.д. (англ.)
               








































Хоть скудно, но укрыть нельзя,
Ему обязан я, друзья.
      Теперь он не у нас в стране…
Раз Стивенсон зашёл ко мне.
С ним в покер до утра играл
И… попугая  он забрал.
Локти кусал потом до крови,
Прочтя его «Остров сокровищ».

      Барану ясно и козе:
Не ценим мы своих друзей;
Потом спохватимся: жалеем,
Скорбим, словно клопы в музее.
     Припев такой для песни сей:
Ви рашэнз сэй,  на зад друзей!
Им лишь налей. Сэй ит эгейн! 2 раза.
Вер русиш загт: Друзей всех в «зад»!
Сколь наливай… Всё -- Нох айн маль!

Отмажусь лишь, как перед братом:
Дрались, друг друга кроя матом,
Как два матёрых дуэлянта,
Тот попугай с моим котом,
Так же учёным, но о том
Я вам поведаю потом…
       Знал его Ленин, Дарвин, Пушкин…
С последним, как-то на пирушке,
Играя на одной ноге
(Он мне как камень в сапоге,
Мешал всё время и мудрил,
Плёл про Русланов да Людмил).

Мы проигрались в пух и прах.
В залог оставили кота…
    Булгакову. Ему везло.
    И этот «Кот» всем нам назло,
 Моментом сплёл ему, как лапоть,
 Роман про Понтия Пилата.
 Коль подойти к нему критично
 (Не снисходя до плагиата),
 Он-но Авто-биогра-фично…
    Ещё потом две-три вещицы…
    Нам уж той славы не добиться…
       Царапаем с большим трудом
       Лишь мелочь, типа «Кошкин дом».
    Трилогию «Кот в сапогах»,
       Ещё добавлю по-секрету,
       Сдал Братьям Грим проказник этот.
       А мне же – лишь «УВЫ!» и «АХ!»

    Что ж я за то его простил --
       Сам повернулся к нему задом.
       Да! тайну спрятанного клада,
       В которую вас посвятил,
       Быть может зря, но вот открыл
       (За что ещё лишится крыл),
       Тот самый старый попугай.
       Скажу вам прямо, не пугая,
       Но коль узнают, станет адом,
     За разглашенье места клада,
    Всем жизнь, не только тем двоим,
       (Хотя придут вначале к ним).
       А суслика я так приплёл:
       Как говорят,  для маскировки.
       Не хмурьте строго свои бровки
        Поэтому: как звать тот остров --
       Небезопасно и непросто…
       Где? Знать,  его координаты…


































        Я не скажу родному брату.
        Кто не удовлетворён…
        Ну что ж? Читайте Стивенсона.
        Ищите клад… И он, как сон,
        Найдётся. Может быть… Спросонок…
        Так что закроем тему эту;
     И вновь вернёмся мы к банкету,
     Где Васька, как всегда, блистал,
     Словно на выставке кристал.

     За ромом следовала водка,
     Огурчики, икра, селедка,
     Коньяк, шампанское, десерт;
     Улыбки, шутки, пьяный бред;
     И упоительный акцент
     Под сногсшибающий абсент.
     Оркестр был на том балу
     Под стать и быдлу, и столу;
     Брейк-данс сменяли Румба, Самба;
               А в перерывах, шансонье,
               После двух песен «О сосне»,
               Исполнил сам, бля, без ансамбля,
               Хит-пром последний, ритм-энд-блюз
               «Друзья, прекрасен наш союз»;
               Затем романс еще на бис
               «Как мы собрались, зашибись!»

               Сей бард мог за один присест,
Спеть двести песен про Россию,
Везде шатался как мессия.
И всюду, далеко окрест
Истошны вопли разносились.
    Усядется в лесу на пень --
Мог петь, не вру, хоть целый день.
     Подсел однажды, чуть -- послушать.
     Чуть не подох… Хотелось кушать.
               А, извините, как уйти?
               Как такт?.. уж, Господи прости.
               А он поёт!.. Глаза прикроет…
А сам – где бабы -- так и роет…
Впрочем, и пил… как я – запоем.

Вершив объект, оставшись двое
В избе доверчивого друга,
Что снял, бежавши от супруги,
Наш «исполнитель под гитару».
Задумал, так сказать, «нашару»
По царски, щедро угостить --
Зарплату ль жаль было платить,
Решил меня ли перепить,
Толь снять напряг после концертов,
Что он подряд два дня давал.
И я один за всех пахал…
«Бригада» хором укатила,
(За что он щедро заплатил «им»).

Гектар стены и краски центнер
Мне заменяли те концерты.
Что ж, лучше: слушать -- чем работать?
«Сидеть» или на воле «ботать»?
Начальству ж выразить почтенье,
Факт – лишний раз не повредит.
Нет, «их» ни в чём не упрекал,
Я красил стены, вновь макал…
Вновь слой… Я злой, как динамит…

Но хватит злобы. Чуть о пьянке,
Что все труды в тот день вершила,
Роскошной, словно шаль цыганки
(Она недели две продлилась).
Не буду прятать в сидор шила,
К тому ж приятно сообщить:
Не мог меня он перепить.
В свидетели толпу бутылок
Пустых, я мог бы заявить.

Заткнулся бард, уткнувшись рогом,
Стиснув гитару, под порогом…
Почил. Знать, отказали ноги.
Писателям подобно многим,
Наш бард лежал в своей же луже.
Ну что ж, она ничуть не хуже
И его песен испражнений,
В которых был, бесспорно, гений
(Об этом я уж говорил).
Спасал потом один кефир,
Чтоб снова он бренчал, творил…
Вновь. До грядущего запоя.

Прости, дружище, ныне -- вдвое,
Как раб сейчас, хоть без конвоя,
Пашу я на твоих объектах
И жду обещанной конфетки.
Пока же вижу лишь объедки;
Тошнит от: песен и похвал,
Как от полена голова
(Кто рано в бане побывал);
Упрёков и твоих «Проектов»:
Дом из «соломы и из глины»,
Затем посёлки, города,
Одежда, мебель и камины;
Салоны… из соломы…Бред! Ерунда –


































Я не назвал и половины.
Но стог твоих стихов и песен
Соскирдан, свеж и интересен…
Старушкам твоего Фан-клуба,
Что дружно сбросились на диск,
Скопивши что для «Дачи дуба»,
(Подстраивая под него свой писк).
Почин пророс и дал плоды…
И вот: что сосны -- все дубы,
Твоими дисками увешаны!
От «Лукоморья» до «Шельны».

Всё мало! и ты как помешанный,
На зоне лагерной стоянки,
Куда влечёт кого попало
Вновь отмечать «Иван Купала»,
Ты всё творишь и, между пьянки,
Ушат из песен льётся снова;
Своя уж студия готова;
Авто  «Гастролью по России»,
С «личным шофёром» мчит «мессию»…
Из денег, что не додавали
Всем тем, кого потом «кидали».

Отбросим критику проектов.
Ещё не бросил я объектов,
Сколько бы ты не предавал;
Смиряясь, приемлю я подачки:
На хлеб и сигарет полпачки…
Но то, чтоб снова выпивал!..
Как той осеннею порою
С тобой!.. Опохмелял!..
    К чертям всех бардов! Вновь на бал!
Вернёмся к ветреным героям


































В разгар! бокалы, тосты, водка;
И Новый Мир, цветами соткан;
Мазурка, Мурка, Вальс-Бостон;
Восторгов крики! Нежный стон!
Когда же Элли отключиться пришла пора,
Не завершив свой пируэт,
ОнЯ подхватил ее, забросив
В ближайший к ниам кабриолет;
Махнул «водиле»: «В Номера»,
Помчался с трепетной девицей,
Под скрип и стоны колесницы
(Забыв в трактире расплатиться).

Едва карета их наспомчала,
Элли, открыв глаза, привстала:
-- Как долго, мистэр… я спала?..
Куда мы уэдем?.. У номера?
Да чтоб бы Я?.. Да что б ты помэр!
Английский леди как скала!
Я у номера! Уот это номер!..»
-- Э рум фо Ван
Ту фо ми ас*
Василий, замахнул стакан,
Что прихватил и в этот раз.
По русски завершил приказ:
-- А ну, Ямщик гони-ка к Яру…
Хэпью энд!**. Пью… Чтоб я вру!..
 -- Эй, Уаська, доставай гитару…
Вэаз зэ  лэ ватэри?***
Пошли все ю на ё…матэри
Леди энд пи-пи. А то помру.
___________
    * Мне номер на одного двоих (англ.)
   **  Счастливый конец (англ.)
***  Где здесь туалет? (англ.)
            Глава четвертая.  Трактир

Конечно же, читатель спросит:
 -- Что ж он нам голову морочит?..
Я так же мучаюсь вопросом:
Что общего между матросом?
Меж ним и гордой Светской львицей?
Тут и профэссор удивится.
Но для себя давно решил:
Насколько женщина прекрасна,
Настоль мужчина безобразен;
И вывод мой несокрушим.

Со мною тут же согласилась,
Кому си строки посвятил,
Моя Богиня и «Светило»;
Всей моей лирики «Ярило»!
Надеюсь, вы её узнали
По признакам. Конечно, Алла!
А я ж полярно удалюсь,
Как вошь, едва почуяв дуст…
Нет, как горбун от Эсмеральды
Над сводами де Нотр Дам,
Поразмышлять туды-сюды 
И зря не злить всех прочих дам.

Да-с, объяснял сюжет похожий
Драмтург: «И на небесном ложе
Похоть пресытится, тоскуя по отбросам.»
Что ж, взгляд в историю мы скосим.
Возьмем, к примеру,  «Карнавал».
Кто посмелей? Давайте спросим:
Кто в «Карнавале» не бывал,
На время спесь свою отбросив?
      Муз.ком.по-т. «Карнавал»               

Днем из себя сеньоров корча,
Знать прибеднялась по ночам;
Кутила так же -- что есть мочи,
Знати ж проклятия крича..

Напялив жалкие лохмотья,
В трактир заваливалась Знать,
Черствым закусывая ломтем,
И поминая чью-то мать.

Но утром, вспомнив все с проклятьем,
Душа брала самоотвод.
Вновь на дешевые объятья
Её тянуло каждый год.

Вновь в карнавал -- как на помойку…
Сколь не корми своёго пса --
К разврату, дракам и попойкам,
Там где дешёвая попса,

Где под «фанеру» голоса;
Ритмично бёдрами виляют
Луж-звёзды, выпучив глаза.
Их публика обожествляет.

В порыве, так сказать, едином,
Кретин в восторге от кретина!
Убогий юмор тому хлеб,
Дань от «на голову» калек;

В винных парах с табачным дымом…
Ну что ж, как говорят давно:
«Не хлебом, ведь, одним единым…»
Вновь наступая на «гавно».

А утром снова совесть душит.
Но был ли наш удел иной?
На части разрываем душу
Пред Господом и Сатаной.

Предвижу возгласы из толп:
«Что мелет этот остолоп?
Чего он  тут мозги полощет?
Как много девушек хороших!..»
Ну, что ж, отвечу я за них:
Нас тянет, все же, на «Плохих» 
(Как человек, не как пророк):
Всем привлекателен порок.
Будь мастер ты или напарник --
Все мы -- один сплошной свинарник.
Богему, как и Мельпомену,
Всё так же тянет на измену.

Вернемся к нашей славной паре,
Довольно мне мозги вам парить.
Герой наш знал не понаслышке:
Бабу свалить не «Кошки-мышки»;
И чтоб верней ее свалить,
Надо ту бабу напоить.
-- Давай, братан, Рули, блин, харю!
Гани, чтоб, чисто… типа… «К Яру».
Ну, в Питере, как всем известно,
          Полным-полно такого места.
Минуты не прокуковало,
Как он свалил их -- «У Подвала».

Фонарь качался, дверь скрипела,
У входа нищета сидела.
Чтоб покорилось сердце дамы,
Конечно, Вася «Щедро» дал им.
Дал щедро всем -- по Пол-копейке,
Швейцару ж: «Рупь! После попейки».
Хоть выл сквозняк в его кармане,

Трактир гудел в сплошном  дурмане:
Орали пьяные цыгане,
Картежники считали мани
И было жарко словно в бане;
Всё плавало в сплошном тумане.
Он занял стол, полон мечтаний,
Как фраер в бракосочетаньи.

Так ждёт рецензии похвальной
Поэт известный, хоть и ранний,
В мечтах за опус эпохальный.
ЭлегантнО, как говорится,
Помог Эллене угнездиться;
И заоравши: «Че-ла-эк!»,
Вася обвел глазами залу.
Меню же дама изучала,
Почти не поднимая век.

В углу, накрывшися рогожкой,
Без чувств поэт опочивал,
Пропивши деньги и одежку,
Во сне, должно быть, клад видал,
И из соломы города --
Он их отстроить так мечтал,
Что рухнул с воплями в подвал,
Когда страховка подвела.


































Паденье не поколебало
Несокрушимый Божий дар,
Жаль, поэтический товар
Ему «бавла» не прибавлял;
Не покорил, не прокормил.
Хоть был на вид довольно мил:
Своим лицом похож на Цоя,
Больше -- не вру -- чем сам ВэЦой

Крутись как вошь, рвись ли из кож,
Что ж, что портрет сей не похож --
Во мне цинизма ни на грош.
Он освежит, как кружка кваса…
… И покорителю Парнаса
Пришлось заняться альпинизмом
(Тут в рифму, блин, опять -- «цинизма»)
И промышлять пришлось на швах.
Когда ж настал финансам «швах»,
Сняв альпиниста эполеты,
Он снизошёл до туалетов.

Ремонт других отхожих мест
Удел его теперь и крест.
Ведь жертвой пав алкоголизма,
Бросил удел пром-альпинизма.
(Да-с, пауком не станет гнида),
Надо быть полным оптимистом,
Чтоб отрицать  Мы -- реалисты
Стал он моральным инвалидом,
Поёт  «Россию» в переходе…
Ещё о чём-то (в этом роде).

Пока ж поэта отодвинем,
Чтоб описать иных героев,               


































Пройдём поближе, к середине,
Где публика гудела роем.
Кто горевал, кто веселился,
Кто по уши вином облился;
Один на зеркало молился,
Поклоны бил об пол, крестился…
И в отражении зеркал,
Ритмично толстый зад сверкал.
Знать, не узнал дурак блаженный
Себя в зеркальном отражении;
Когда ж молитвой укрепился,
Возрадовался! Вновь напился,
Принялся бесов изгонять…
Еле смогли его унять,
Связали, увезли лечиться.
Что ж – вредно дураку молиться.

Слыхал, теперь он бросил пить;
В молитвах , что болит спина
(Они виною – не жена),
Поклоны неустанно бьёт
(Хоть и помехою живот),
Но это только при работе,
Коли к себе кого позвал…
Водка – расчёт. Себе – нельзя,
Пускай спиваются друзья.
С молитвой господу во славу,
Воздвиг усадьбу на халяву…
Скопил бавло, купил машину…
Содержит, сам слыхал… мужчину(?!)
(С прицелом скромным на жилплощадь,
Куда потом он сбагрит дощрь).
У нас теперь зовётся – РЕНТА.
Дед-одиночка ж -- в гроб КЛИЕНТОМ
        Усердно кланяясь Богам,
        Он поклонялся лишь Деньгам.
        Мог пару тыщ он «обронить»,
        Затем нашедших обвинить,
        Чтоб «рассчитаться» по долгам.
        (Как раньше банку -- за кредиты)
        Приём достойный – мы, мол, квиты.
        Ну, дальше – классика -- наклеить
        Ярлык «крысиный» на «лоха»…
        Учился ль он у «петуха»,
        Ещё ль каких «достойных» птах? --
        Покроет пусть навоз и прах.
        Продвинуться в таких делах,
        Сочтём: обязан он глистам
        Своим. То есть, придумал сам.

        Вернёмся ж к остальным клиентам.
        Тот мирно спит в своем салате,
        Словно боярин на полатях.
        Другой алкаш во время пира,
        Не обнаружив здесь сортира,
На пол бедняга помочился,
Тут же упал  и отключился.
То был директор прдприятья
Строительства печей, полатей,
Владелец лодок, пароходов,
Различных фабрик и заводов.
Всё он имел, всё он умел,
Хотя и пачпорт не имел.
Всю жизнь, слоняясь, это чудо,
Тщетно искало пятый угол.
Провозгласил себя майором
Афгана как-то наш  герой
(Им наливаем мы порой),


































Но был «раскушен» очень скоро;
Приют нашёл уж под забором,
В районе свалки городской;
Где и обрёк прокорм, покой.
Туда ж с почетом проводили,
Увидев лужу между ног;
Так же, как в старом водевиле,
         При счете три, благословили…
         Вперед ногами за порог.

         Вернёмся же опять к столам,
  Дабы не грустно стало вам.
         Занявши чуть ли не ползала,
         Родня купца вовсю гуляла.
         С «Бухгалтером» он сочетался,
         Потом почти всю жизнь чесался.
         Уж вы поверьте реалисту,
         Их обходите за версту
         «Они» подобные глистам,
         Травят всем жизнь и вам, и нам,
         Клянусь на этом вот листу.
      
         Сам же Бухгалов на потеху,
         Официанту ради смеха,
         Чело шампанским поливал,
         А тот дурак был рад стараться,
         Орал: «Какое счастье, братцы!»
         И словно кот его лакал..
         Лицо румяное сияло
         Так, что ползала освещало,
         Затмивши тусклый свет от бра.
         То был сынок владельца бара,
         В черной засаленной рубахе
         (Уж где её он подобрал?..)
          Но жадный до потери страха:
Смело брал в долг, просил кредит,
За что не раз жестоко бит;
Мечтал: о бабах как Джеймс Бонд,
Открыть свой Пенсионный Фонд…
Чтобы к «панели» подъезжать,
С правым рулём купил Тойоту
(Мечту блудливых идиотов).
В ней шлюхи пьяные визжат.

Что ж папа научил так жить.
Хотел он в армии служить,
По крайней мере -- говорил,
Да много сала накопил.
«Мечту» служить пришлось оставить,
Как и двоюродному брату,
Тот воевал только с супругой –
(Горячей точкой был утюг),
Когда был изгнан за пороги;
Сейчас ж исправно служит богу,
Как я и выше говорил.

Про фициянта я забыл…
На зов Василия, как кот,
И прискакал он. Ну, так вот…
Конечно, Вася в эту зиму
Был, «ну, вооще», неотразим.
Начавши с пива и налима
(Хоть и карман его сквозил),
 Он заказал: бухло, стряпню…
 Да что там голову морочить…
 Он рявкнул властно: «Все меню!
 Скачи, дубина, что есть мочи!
 Нога туда-сюда, раз-два!


































 Успеешь, если жить захочешь!..»
 Тот упорхнул, кивнув едва.
Как пешка гордая – е2.
Важней всего – питьё, еда.

Богатыри у барной стойки
Тягались кто «сильней» в попойке,
«Быстрей» в забегах на коленках,
Кто «выше» в лазаньи по стенкам;
В вязаньи кочерги узлами,
В борьбе руками и ногами;
Носами, шеями и лбами;
В турнирных кубках игроков
В «Подкиданутых дураков»!
И в разгибании подков…
Мол, полюбуйтесь: «Я каков!».
Увы, и ты, и я таков.
Страна от переда до зада
Сплошной кабак с олимпиадой.

Один парнишка из Тамбова
С гвоздями сев за стол дубовый,
Вбивал их мощным  кулаком,
Как будто свайным  молотком.
Зубами все потом их выдрал,
К восторгу зрительского быдла.
На «Бис!» ломал он пятаки
Перстами лишь одной руки.
На сбор: «Подайте до Тамбова!»
Он осушил ведро спиртного.

Один извозчик ломовой
На спор бил бочки головой.
Увы, то – всё, что он умел


































(Мозгов же с детства не имел,
И сей наказ иль божий дар
Сынам в наследство передал).
     Он вышибая рылом днище,
Купался по уши в винище..
И призовые по полтыщи,
Скромно торча из голенища,
Смущали или вдохновляли
Помятых местных жриц любви,
И поскорей перебирались
Ища, конечно, лучшей доли,
Меж сисек или под подолы.

Наш «челобитчик» удалой
Теперь работает метлой.
Тщетно пытаясь выбить пенсью,
Комиссьи ныл, просил, «пел песни»,
Что мозг кувалдой повредил,
Когда геройски молотил
Он на заводе пару смен
И тыча пальцем в «Трудовую»,
Орал о том на всю пивную.

Но за «достоинства» мужчины,
Жёны ценили ту скотину.
Последняя в полях трудилась,
Шла – руки сзади волочились.
Но не щадя не зад ни спину
Она взяла ему машину
    Эх, жизнь была! Скажи, Серёга,
Мне не поднять, достойно слога…
Сколь шлюх в те годы перебрал!..
О них ты, знаю, тосковал
Так-как уже не таксовал,


































Права гаишник отобрал,
По пьянке. Жаль, не помогли
Тогда ни связи и ни вопли.
И вот теперь глотая сопли,
До подаяний снизошёл,
    И под любой подсевши стол,
Где ты поился и питался,
И как блинами угощал,
Поильцев уж в который раз.
Как под копирку тот рассказ,
Он широко теперь известный:
Что пил с тобой майор Подлесный
Его знал лично Уго ЧавС
(Он на баяне им играл);
Как вёз однажды в Парагвай,
Оружие в подводной лодке,
Когда служил там дипломатом:
Танкистом, толи баянистом (?)
(Это ещё при коммунистах),
Почти что не ругаясь матом.

         Тут прискакал амбал с кастетом
         И приказал всем грозно: «Ле-ечь!»
         Ему вьебали табуретом…
         Он с грохотом упал за печь.
         (Лихой казак Иван Балуда
         Благословил его туда).
         Треск. Слабый вопль оттуда
         Лишь доносился иногда.
             Вот там, в запечном закоулке
         Побитые лежат как чурки,
 Не в силах даже шевелиться
 И слезно просят похмелиться.



































В полночь в кабак влетел военный,
Усатый ухарь здоровенный,
С воплем: «Гуляй по-королевски!»
В рубахе красной мушкетерской
(Уж где её он откопал),
Вид был воистину геройский.
Он выпить мог вина бочонок
И поиметь толпу девчонок.
С похмелья ж истово молился,
Постился, лбом о стену бился,
Не пил неделю и воды.
     Потом паломника ****ы
Увидшь разве лишь в борделе,
Во что жилище превратил,
Когда мамашу схоронил,
Черезвычайно чем гордился
Передо мной.
Хоть схорнил, да чуть не там,
Не помнит где – слегка был пьян.

Сей Дон Жуан великосветский
И вел себя по-молодецки.
Войдя к ****ям за занавеску,
На хрен, стоящий точно лом,
Привязывал морским узлом:
Тесемку, нить, резинку, леску.
Друзья мои, такая сбруя
Усилит мощь любого ***,
С ней мог – не вру -- любую ****ь
До полусмерти заебать,
Ну, а жену свою -- до смерти,
«Сидел» – не смог похоронить.
   Не научился воровать…
Хоть и всю жизнь он воровал,


































Но большей частью «отбывал».
А повредив по пьянке лоб,
Ушёл в отставку этот жлоб.
Враз разомкнув порочный круг,
Оставив пьянство и подруг,
Кабак отстроил неспеша
С названьем «Русская душа»;
Открыл – вот уж чем славен он --
Благотворительный салон
И сайт для сбора подаяний.
Воспрянув от таких деяний,
Он с сыном, что и «так и сяк»
(На ту недвижимость польстился)
Усердно молится, постится,
На зиму утеплил кабак
Так, что  кабак тот развалился,
В названии переменился
В «Приют для кошек и собак».

В кабак забрел жандарм торчёный,
Уездный пристав Тит Мочёный;
В мундире по последней моде
Сиял как рында парохода;
Грозно представ перед народом:
Пик власти, страха и свободы.
У стойки пригубил он пиво,
Пока приспешники его
У публики сверяли ксивы
И содержанье кошельков,
Для предтвращения терактов.
(Увы, и ныне эти факты,
От незаконных эмигрантов,
Пугают  наш народ столичный).

          Хозяин гостю, самолично…
          Поднес лафитничек «Свекличной»…
          Тот гордо, не сказав ни слова,
          Взглянув на публику сурово,
          Поправил шашку, сдвинул брови,
          Хлебнул для храбрости сивухи…
Осведомился: «Где здесь шлюхи?
Всю сволочь арестую враз!»
Но очумевши, с пьяных глаз,
Сей доблестный, блюститель нравов,
          Упал под стол как хряк с отравы,
С прощальным воплем «Аре-сту-ю!..»
И захрапел на всю пивную.

Дойдя до положении свинского,
Оркестр урезал полонез Загинского,
С минора, перейдя в мажор,
Чтоб поддержать всеобщий вздор.
Плясали ж, скажем для порядку,
Кто «Гранд Бадмант», кто «Рэп вприсядку».
    Роскошный стол трещит от снеди;
Одеты шлюхи, словно леди.
Набитый яблоками в пузо,
Меж яств почил печеный хряк
С надвинутым на лоб картузом,
С окурком, воткнутым в пятак.
Достойный сей паломник грязи
Посмертно приял титул князя.
    Почетный обитатель хлева,
Рожденный для услады чрева,
При жизни спал обычно в лужах;
Усопши -- зван на царский ужин.

Блатные пьют без передышки,
Мечут крапленые картишки.
Сверкают перстни, дзыньки, фиксы,
У многих на коленях биксы.
А за окном лихие ухари
Пасутся до утра на шухере.

В честь главаря блатного клана
Лихого урки Епифана,
На край стола, спихнувши хрюшку,
Воздвигнули вина кадушку.
Заздравный тост задвинул Глеб.
Плеснул вина, понюхал хлеб…
Он в банде «Черная кошака»
                Авторитет
(Об этом знал не каждый мент,
Но знала каждая собака);
Он же -- внедренный в банду мусор,
Он же -- петух по кличке «Люся»;
Щипач, воровка на доверье,
Друг Фомки, форточки и двери;
Лауреат статей УК,
Фуфло, шестерка и стукач.
Он же -- убой-майор Жиглов:
Пропив мундир и стыд, и кров,
Головорез, герой Афгана;
Гроза складов и караванов.
Уставши там от дел поганых,
           И от вручения наград,
И потерявши весь отряд;
Оставив там, в боях с врагами
Так же полчерепа с мозгами,
В сей героической борьбе;
Слонялся он по Волге-Каме,
Слагая песни о себе;
          Былины, небыли и сказы
          Про героически проказы;
Строчил легенды и баллады,
          Не славы и корысти ради,
          Так как был скромен, хоть велик.
          Жаль, уголовный выдал лик.
И баба… сердцем, без Ламброзо,
Почуяла: «Да це ж Уг. Рожа»…
     В поместии с видом на свалку,
Морил он голодом собаку;
Друзей, в душе ругая матом,
          Просил дать в долг, божась: «С возвратом»,
Слагал стихи, просил кредиты;
В конце концов, примкнул к бандитам.

Зачем так долго и брюзжа,
Клюю я этого бомжа?
Читатель, от тебя не скрою, --
Он и мне так же задолжал,
Давая «офицера слово».
Да что там я. Это херня!..
Ему пожаловал  «коня»
Друг наш Рейнальдо, до меня,
-- На время. «Слово офицера!..»
Ну как такому не поверить.
Чик-чик. Расписка на манжете.
Сам видел я расписку эту,
Когда с Рейнальдо водку пил.
           Пишет уверенно, как стелет:
           «Верну, мол, первого апреля…»
           Год не поставил. Позабыл.

Что ж всяк из нас теперь таков --
          «Писал, в присутствии Ментов…»


































          Сей жлоб с баварскими корнями
          Не пил и ненавидел баню.
В гостях любил он чай с вареньем
И контролируя давленье,
          Таскал всегда с собой прибор.

Итак, вот речь: « В Законе Вор!
Епифий! Падла! Потрошилец!
          Каленых в рот тебе гвоздей!
          Ты наш кормилец и поилец!
          До ста годов лютуй, злодей!
          С тобою мы добудем злата!
Ты наш король, главарь, отец;
Избранник в сей помойке блата.
Будь эдрав! Братуха, гад, подлец!»

Король восстал с ответной речью:
-- И мне не чуждо то дерьмо,
Как говорится, человечье,
Что подтвердит любое «чмо»!
Он зачерпнул, поднял десницу;
Янтарь сверкнул в его руке
И потрепав за ягодицу, другой,
Одну из многих под рукой,
Все осушил в одном глотке.

И разом вверх взметнулись кружки!
Оркестр грянул «Туш-частушку»!
На сцену прыгнули подружки,
Отбросив стыд, стряхнув наряды;
Виляя передом и задом,.
Устроили соревнованье --               
Чемпионат на раздеванье
И упражненьях на шестах,


































В комплекте с танцем живота.
Кто ж раздеваться не спешил,
Задумчиво меж них кружил,
Потупивши лукавый взор,
Но пересиливши позор               
И изнывая, извиваясь,
От первой тряпки избавлялись,
Не слыша вздохов облегченья,
Не внемля зрительским мученьям.
Всё повторялось: извивались…
Они, буквально, издевались
И доводили до свеченья…
Вот так велось разоблаченье.
Вот так: кто танец живота,
Кто извращенья на шестах;
То снизу вверх, то сверху вниз.
          Да-с, изощреннейший стриптиз!

          Рыдал скрипач. Толпа взревела!
          На сцену, словно каравелла,
          Задумчиво вращая  телом,
          Явилась фея в шлейфе белом –
Стриптиз-парад-богиня Белла
          (По загранпаспорту Анжела)!
          Девицы тут же пали ниц,
          При виде мощных ягодиц,
          И яйца к горлу подкатились
У всех собравшихся здесь лиц
(Мужчин -- в виду имеет автор) --
Едва «Анжела» появилась.
Нагая! Наглая, --  как трактор!

Повержен был весь сильный пол:
          Кто ром глотал, кто валидол…


































          Иной, трясущейся рукою
Тщетно пытался успокоить
Взбесившийся в кармане «ствол».

          После завязок и развязок
Шарниров, мышц, суставов, связок;
          После немыслимых растяжек
          Хрящей, колготок и подтяжек,
Она бродила меж столами!
          Глаза ее огнем сверкали,
          Как будто жертву ту искали,
Чтоб поглотить, испепелить,
Разлить, распить, расшевелить.

Сам был, друзья на том сеансе.
В девятибалльном, диком трансе!..
Остолбенел я, хоть ужальте;
Хош, парь меня в тот миг, хош, жарьте.
Хоть срок большой уже с тех лет
И Беллы той в помине нет…
На той далёкой дивной сцене,
Я был, друзья, в оцепененьи…
С раскрытым ртом, руки дрожали,
Когда писал эти скрижали.
Где ж счас она? Как её дети?
Искал – нет сайта в Интернете.
Слыхал от Васьки: эта леди
Теперь полы метёт в подъезде.

Вернёмся ж к нашей прежней Белле,
Где все в «разврата колыбели»               
С принцессы той не сводят глаз!
Уж нет эпитиетов, сравнений;
Воспеть её не хватит фраз!
    То было бы еще полдела,
Но тут, вдруг Беллочка запела.
Тот заунывно-истеричный,
И столь печальный, мелодичный;
Знакомый со времен античных
Еще команде Одиссея,
Мотив. И публика,  не смея
Дышать, шаталась, в ритме пенья,
Как в день известного Успенья,
Под песнь Горгоны, как качели
     Ди-джей, заткнув виолончели,
Как полководец в бой резервы,
Вводил другие инструменты,
Что разрывали слух и нервы.
Оркестр, послушный дирижеру,
Наращивая темп в мажоре,
Перескочил на форте с пиано;
В толпе сей, дивной, дикой, пьяной,
Что уж собою не владела,
Подвластная изгибам тела
И обаянию вокала,
Что в состоянии накала,
Собрав «критическую массу»,
Опасна, как и неподвластна.

А Белла только поднажала
И постепенно обнажала
Те области и те места,
О коих можно лишь мечтать.
Толпа ревела и визжала,
И трепетала вся на взводе,
Как в лапах шулера колода.
    Взлетев, как чайка на эстраду,
Там, с оттопырившимся задом,
          Застыв как девушка с веслом
          (Юнцов введя в «столбняк» и «лом»),
          Среди поверженного зала…
Всей своей позой подсказала
Расстаться поскорей с «бавлом»
(Кто не сочтёт себя козлом).

          Один фанат… дрожащей дланью…
          Подползши, сунул её с «данью»…
Но спьяну зацепивши стринги,
Стащил, схватив их мертвой хваткой!
И сброшен был к подножью ринга,
          Растоптанный в неравной схватке;
Хотел присвоить сей трофей
(Бавлом набитый) голой Феи;
Растерзан был толпой фанатов!
Уполз, цепляясь за канаты.

Сей акт  для зала и для сцены,
Как факел, брошенный в цистерну.
И как издревле: За девицу --
Вновь вечный бой!.. Покой лишь снится!
          Весь сброд конфесий, наций, фракций;
          Племен, родов, конфедераций;
Смесь депутатов, кандидатов…
Отбор естествен, без мандатов…
В клубах пыли, пера и ваты,
Треск стульев, визг и вопли мата…

Оркестр, хоть и хвост поджал,
Так как диджей тотчас сбежал,
Традиционно поддержал,
Как и когда тонул «Титаник»
(Дабы избегнуть лишних паник),






               










               
















окато
(Гершвин потом его скатал
У них). А я ж описывать устал:
Бессильна кисть и тусклы краски --
Года, былого нет азарта…
На финише, ведь, -- не на старте
Тут, заявляю (для отмазки),
Меркнет перо – нужна лопата!.

Там вице-раб. Партапарата
Дубасил битой демократа;
Вождь-либерал мочил из кружек
          Подряд: врагов, друзей, подружек
И окропив друзей кулачных,
Благословлял: «Всеоднозначно»!
     Сразились «Наши» и стинхеды;
Мелькали сапоги и кеды,
В парнокопытно-рукопашной
Борьбе безумной, страстной, страшной!
В ****у все тактики… Экспронт!
Один сплошной Народный Фронт!
И не за место у корыта,
Как в своё время на «Болотной»,
Где коммунист!? А где блатной!?
То нос мелькнет, то глаз подбитый,
В нелепой той, свирепой битве.

Уж так подвластны мы Природе,
Что сотворила эту моду:
Инстинкты продолженья рода,
У всех племен и всех народов,
Влекут самцов хлестать по морде,
Чтоб произвесть себе подобных.
Чтоб вас, мой взысканный читатель,


































Не утомлять войной и матом,
И описанием баталий
(Вы сами их не раз видали),
Позвольте мне с моим  героем,
Он, подхватив как Лену в «Трое»,
Решил поспешно удалиться
(Забыв, опять же, расплатиться).
     Покинем пол и эти стены,
И этот стол, столь милой сцены.
Пусть, став ареною на время,
Она еще не раз приемлет
Под кров еще не одно племя.
И оно так же не оставит
Посуду целую, ни мебель.
 
Удел такой отца и сына –
Не позавидует скотина.
Не жизнь – сплошное наказанье.
На капремонт закрывши зданье,
Сменить не раз пришлось названье…
Теперь он -- «Русская душа»
На чай папаше – два гроша,
По шее сыну --  в наказание.
Он вас, конечно, обсчитает
(Бьют!.. Всё равно не понимает).
Халявщикам же, в назиданье,
Совет – Не суйтесь в это здание.
Отравят – хорошо! Убьют!
А так, там хорошо. Уют.

Не будем с парочкой прощаться…
Имел в виду не папу с сыном
(Что так же любят целоваться:
На именинах ли, поминах).


































Роман наш вовсе не о них…
Лишь переменим декорации
Героям, во главе другой,
Куда вас всех зову с собой.

Коли ответ на лажу эту
От Вас узрю я  в Интернете.,
Продолжу, хоть не жду похвал.
Простите, кто себя  узнал…

Простите, иногда пусты
Страницы. Чистые листы
Оставлены для иллюстраций
Художникам всех стран и наций.
Так же танцорам, режиссёрам,
Надеюсь, все подхватят хором
Идею, и под новый стиль,
МюзИкл или водевиль,
На эту тему сочинит;
Поможет коль и музыкант,
Подхватит творческий почин,
И в исступлении азартном,
Мотив небрежно настучит.
Любой приемлю вариант.

Ждёт победителей проекта:
Признание, аплодисменты,
Бавло! Подмостки! Киноленты!
Призы – устанет экскаватор.
Всё! Без балды. Гарантом – Автор..






































          Глава пятая.  Особняк

Отвлечь от детективов модных
И от чудовищной(!) попсы
Тебя, читатель благородный,
По долгу, а не для красы,
Вкрапив интимные места
В сию возвышенну(!) поэму,
Для полного раскрытия темы,
Позвольте с белого листа.

А как заметит критик строгий:
-- Да это сплошь белиберда!
Автор бездарный, слог  убогий…
Нет ни таланта, ни стыда!
-- Возвыш! Поэм-ка-кого хера?
Ты сутенёр, а не поэт!
Какой «вкрапил…»? Да в сей химере!..
Да тут живого места нет
Без пьянства, мата и разврата!
Сюжет?! С кровати на кровать!
На крест!.. Нет, кол – ему расплата!

Но я не буду когти рвать.
Не испугать тебе поэта,
Запомни, критик дорогой.
Всегда пуста затея эта.
Ты поищи объект другой.
Такой обычай между нами,
На полосе передовой:
Убей – другой подхватит знамя;
Упал один – встаёт другой.
Трясись же, критик, спи в окопе;
Прижми, заботливо прикрой


































Свою изнеженную жопу…
Прорвём мы фронт передовой!
В пух-прах рвём перия с Пегасом,
В кровавой пене до ушей,
И дерзким рейдом до Парнаса,
Его расчистим от ханжей.
Я с вдохновением геройским,
Сменяю Ваську-молодца,
Как это принято «по-свойски»,
Без страха замарать лица.
.
Повествовать изгиб сюжета
Позвольте, отхлебнув винца…
Сам протащу телегу эту
Я вам от первого лица.
Не автор… критик озабочен:
«Зачем он выбрал сей приём?
Ведь Васе вечер же испорчен!».
Уймись, дружище, всё при нём.
Вот автор уж  на месте Васи,
И да простит нас наш герой,
Пусть отдохнет, а я согласен:
С Принцессой!.. С Пьяной!.. Под луной!..

Простите, я чуть размечтался.
Карету!.. Мигом!.. Четвертак!..
И вот нам двери распечатал
На «Невском» старый особняк.
Плющом увитые решётки
Опорой были… Но об щётку,
Слугой забытой нерадивой,
Своей нетрезвою ногой
Запнулся ветреный герой,
Уткнувшись в треснувший вазон…

































 
И – чудо – он узнал газон,
Что по весне стелил артельно
В компании «ландшафт-дизайн»:
Трёх лодырей, двух смачных дам.
     Трава в рулонах, из столицы…
У дам… такие ягодицы!
Что в живописнейших позицьях
Склонившихся над композицьях
Столь обожаемых Хайямом
Что «ру(м)бой» бы писать, не «ямбой»
(Ну, и ,конечно, в меру пьяным),
Об этих треснувших кувшинах,
Пузатых, как коровье вымя.

Сюжет один. Его всегда
Звезда востока – Рашида
(А так же вождь ландшафтной банды),
Как под копирку повторяла
В домах любой архитектуры
(Нет-нет, она была не дура);
Простой классический сюжет
Был символом борьбы со пьянством
(Увы, супруг её страдал)…
Поэтому везде пихала….
       Но, хоть ударно я пахал
«Звезда» вдруг заплатила мало
(Быть может, мужу «не хватало»)
Как и случается всегда…
Но логика-то где, «Звезда»?
Кто алкал спирт возле газонов
(Был у бедняг тяжёлый день) --
Те получили всё -- по полной.
Все -- у кого газонов нету --
Сайт «Её» зрите в Интернете.
Войдя в сии апартаменты,
С трудом, держась за парапет,
Я ободрал все позументы
С камзола об него в момент…
    Как в жуткий шторм матрос по трапу
Иль доходяга по этапу,
Элли в своих сжимая лапах,
Как тот сундук в осьмсот карат
(И это не считая злата),
Что незнакомый нам пират
Мне подарил, зарыв когда-то
Его на острове под скат;
Томим предчувствием разврата,
По направлению к кровати,
Я, надрывая жилы, рвался…
Как на свободу арестант!

И вот, в обнимку с пьяной Элли,
Мы на бровях, почти у цели…
Вползли по мраморным ступеням
В покои, чуть не на коленях;
Швейцаров отпустив и слуг;
Свалились в метре от кровати,
Как предки на цветущий луг!.
«О, Райский миг!», «О, Вери Гут!»
За пьянство сладкая расплата.
Чего ж еще добавить тут?!

Разве из эпоса цитату:
«Она прекрасна как Парватти,
Как Шива я рукаст и груб!».
Ей за резинки ухватился,
За что жестоко поплатился:
Собравши силы в кулачок,
Между бровей мне так влепила,
Что я затренькал как сверчок.
Когда ж с трудом протёр я зенки,
Стал грызть в капроне ей коленки.
.
Элли же все пыталась встать…
И ухватившись за кровать,
Собравши, наконец, все силы,
Что за неделю не пропила,
Попытка эта удалась.

Вскрыв бар резной, ручной работы,
Между солений и компотов...
Таков  на Родине у нас
Обычай: даже смертный час
Почуяв, но всегда припас
Готовим на зиму отменный,
Чтоб без тревоги и сомнений,
Среди солений и варений…
(Блин, это ж я стихотворенье…
Легко, небрежно, словно Пушкин…)
Однако же вернемся к теме.
Как говорится, «Где же кружка?»

Элли меж банок отыскала
Бутыль ведерный и бокалы,
Звеня хрустальными боками,
Дрожжат, готовые принять
Лозы искристые приветы
От Бог знает какого лета.

Прости меня, читатель милый,
Остановиться нету силы --
          Люблю описывать пирушки.
(Тут подвернулся еще Пушкин…).
Наш Васька чуть не поперхнулся:
Ну, наконец-то я вернулся.
И начал уж переживать он
Мне, уступив место в кровати.
Спокойно. Я в знакомой роли.
Верна рука. Все под контролем.
Всегда готов я, словно кролик,
А не какой-то алкоголик.
 
Элли, меж тем, уже разлила…
Глоток, другой всего отпила…
Я остальное заглотил.
«Комбайн» Рок енд Рол крутил.
И вновь добавленные граммы
Открыть культурную программу
Заставили. Сперва Элли,
С трудом, как шхуна на мели,
Коряво, медленно, шатаясь,
Исполнила восточный танец;
В конце совсем чуть не разделась,
Так-как в борделе нагляделась.
Трусы узрел я в первый раз
Известной фирмы adidas.

На мне тельняшка вмиг вспотела.
Томим вращениями тела,
Чуть не приведшими к оргазму,
И я с большим энтузиазмом,
Верный традициям Балтфлота,
Исполнил танец Кашалота:
Толи Венгерку, толь Чардаш
(Чуть об кровать не снес «чердак»).
Когда ж мы сверху и до низа,
Набравшись мастерства в стриптизе,
Который мы полдня глядели,
Вдруг поняли, что мы разделись…
С трудом, но всё ж остановились,
Все в мыле, словно в бане мылись.

Едва меня в «нивчём» узрела,
Элли мгновенно протрезвела
И широко открыв глаза,
Подушкой прикрывая зад,
Ладошкою -- свою «подругу»;
Что, вздыбив «шерсть» всю с перепугу,
Как бы пытаяся понять:
Как «ЭТО!» можно затолкать
В ее «мышиную нору?..»
«Не может быть!.. Нет! Я помру!»

В длину и в толщ мой член раздался.
Творец, нет слов, перестарался,
Или забыл, какой размер
Должон иметь матросский хер.
Две четверти в один конец,
Как переспелый огурец…
Не тот зеленый, тонкий, сладкий,
А тот ужасный, толстый, гадкий;
Его готовят к посевной
И называют семенной.

Что говорить, она дрожала,
Как пред «Доместасом» микроб,
С мольбой в глазах. И ножки сжала,
Сдав « кандидатскую» на гроб,
Не приступив еще к защите,
          Решила: жизнь уже прожита.
Трясутся сжатые коленки!..
               Не знает глупая «студентка»,
          Что надоевшую ей «пломбу»
          Тут же сменяют на «диплом».
Не ведает, не знает дура,
Что впереди «аспирантура»;
И как приятны эти муки,--
Учить и грызть любви науки.
       Кто мог ей объяснить этично,
Что «Её» ткани  эластичны.
Она б скончалась до начала…
Тактично ври или бестактно,
Скончалась точно б от инфаркта:
Разрыва сердца – не «мочала».
       Вот так в падении умирают
Не долетевши до земли --
От страха, а не от удара.
И сжалось сердце пред Элли.
Решил: не трону её, блин!
  ( Не рвите от досады чтива.
Хряпнем, дружище, лучше пива).
   Решил я поступить учтиво.
Ведь так поступите и вы?..
И вы, читатель мой. Иначе,
Уверен, тоже б не смогли.
                                                
И нас зовёт, влечет всегда,
Со страшной силою туда…
Когда карабкаясь откуда
Мы появились вдруг тогда…
Точней, в подобные места,
Неважно где: в углу ль, в кустах.
Все мы стремимся непременно…
Как будто в этом мире бренном
Нет места краше и важнее
Любая мысль без «Ней» пуста,
Как будто нас на край моста,
Как на расстрел перед траншеей;
Над бездной той, что нет страшнее,
Судьба поставила, а сила
Какая-то, остановила.
      И вновь приток адреналина:
Красотка юная прошла,
Виляя бёдрами лениво.
И  словно шмель к цветку калины,
Как не покажется пошла,
Сравнениями моя лира;
Словно чума во время пира!..
Подвинься, Пушкин, и внимай,
А хош, на видео снимай.
Как марш на Праздник Первомая,
Впервые. Ныне и везде
                Мы исполняем

ГИМН ****Е

****а -- Властительница мира!
Подвластны ей и меч и лира..
При виде этого кумира,
Любой владыка рухнет ниц,
Под тяжестью своих яиц.

          Она самцам ночами снится.
          Кто овладел ей, тот гордится,
          А кто отвержен был в ****е,
          Покой уж не найдёт нигде.

          Ей пели песни, серенады,
Слагали, мифы и баллады,
Дубиной били по балде,
Чтоб продолбить тропу к ****е

Певцы, художники, поэты
Слагали в честь ****ы сонеты,
А дистрофические лирики
Строчили вирши- панегирики.

Из-за ****ы лишались жизни,
Теряли голову и сон,
И занимались онанизмом,
Кто безнадёжно был влюблён.

Чтоб овладеть ****ой в постели,
Мужчины бились на дуэли;
И каждый рыцарь благородный
Готов в сражении победить,
Чтоб в женский орган детородный
Свой хрен по-яица влупить.

Её рассматривают в спальнях,
Буравят стены в банях, сральнях.
Теперь в ****у глядят немногие
В учебниках гинекологии,
Но снимки там весьма убогие.

****а похожа на вареник
Или капустный голубец,

           Размером с банное мочало
           И называется «рубец»

           Имеет вид слегка помятый,
           Оттенок плоти темноватый,
           Всё оттого, что вечна сжата
           Меж ляжками и табуретом,
Не видит дня зимой и летом.

Красотка нежная в темнице,
****а во тьме трусов томится;
Всем показать себя стыдится,
Приходится лишь обнажать:
Поссать, ****ься и рожать.

Узреть Любви Богиню можем
Иль в бане, иль на брачном ложе,
Но вход, увы, не всем туда
Приуготован, господа..

Мы все, друзья,  живём надеждой
Видеть вас голых без одежды.
Скиньте ж её рукой небрежной;
Вращаясь передом и задом,
Предстаньте нам в стриптиз-параде!

Пусть назовут меня дебилом,
Я юной леди честь сберег --
Своим небритым, пьяным рылом
Ей завалился между ног…
Залег там, как стрелок в окопе,
С прицелом к здоровенной жопе.
О! Восхитительная поза:
****а раскрылась, словно роза.
Точнее, лишь полураскрытый
Бутон (двухутренний цветок),
И как «презренный, ядовитый
Червяк» … лелеял «стебелёк»
(Не помню точно – кто изрёк),
Простите за иэбитость строк..

Меж дивных ног пониже пуза,
Как створки устрицев жемчужных,
Раскрылись дольки губ наружных…
Как будто лопнул бок арбуза.
Я задрожжал как кролик в стужу
И стиснул бедную девчонку,
Словно алкаш припал к бочонку.

Как хряк лесной копает рылом
Опавших листьев плотный кров,
Что оснь заботливо накрыла:
Груды корней, жлудей, бобов
Иль грядку земляных орехов,
Так я хлебалом всем заехал
В ****ы волосяной покров,
Что с головой меня укрыл
И я в нирване той -- поплыл!..

Закончить быстро сей рассказ
-- Не поднимается рука.
Терпи ж, читатель, чудака,
Продолжу, хряпнув два глотка…

Как жрет голодный папуас
Пушистый, сочный ананас
Или измученный прохожий
Инжир сладчайший у дорог,
Так я с небритой пьяной рожей,
Меж королевских этих ног,
Лобзал, как шмель весной цветок…
Так нищий шамкает пирог;
Ему ниспосланный на Пасху,
Или «Начальник» черепаху;
До растяжения в паху
Девичьи ножки распахнув…

Внезапно Элли вдруг забилась,
Как лань в зубах у крокодила,
Когтями в спину мне вцепилась…
Я ж клитор девы мял во рту…
Да-с, из ****ы ее струилось,
Как из пробоины в борту,
Едва волной меня не смыло
За борт, (со мной такое было);
И я, отважнейший матрос,
Чуть не взорал: «Спасите! SOS»!

Я видел, что Элли кончала               
И ей чуть не пришел ****ец,
Недаром только что дрожала,
Как на тарелке холодец.
Элли насилу отдышалась,
Приподнялась и оклемалась…
Чуть погрустила в тишине,
Печально «шарики» гоняя…
А как уж было грустно мне!?
В душе я выл, слезу роняя.

Но, полно, к «шарикам» вернемся,
Что мне задумчиво крутили.
(И раньше, уж без счета раз),
Что ж, прослезимся, посмеёмся,
Приободрим: терпи, Василий!
Девчонка всё ещё воздаст…
Не прилагай пока усилий
(Впрочем, ведь я теперь Василий).

Ну, что ж и мы потерпим малость,
С «шарами» так же рядом «кий».
Уже и с ним заводит шалость…
И шалости так увлекли.
Что уж терпенью нету силы,
Но силы нету и робеть;
И Элли с трепетом спросила:
«А можно так же я тебе,
Базилий?..» Бывши не в себе
От счастья, чуть не впал я в кому;
Предчувствуя как в этот омут,
В котором чуть не захлебнулся,
От радости, когда уткнулся…
И как влекло меня тогда!
Хоть раз ещё нырнуть туда!

И вот уж я у ног Эллены,
Раскинутых во всю их ширь,
Своим раскачивая членом,
Словно оглоблей богатырь;
Восстал пред ней, как тать в ночи.
Проси ж пощады, иль кричи:
«На помощь!», бедная Элена!
В ответ -- глухая тишина.
Она нема. Молчит она?
Она уже обречена.
   Застыв, как суслик на заставе,
Словно мартышка на удава
Глядит, застывши, не моргая.
Ну что ж ты медлишь, дорогая?
Давай, а то сам удавлюсь…
И этому не удивлюсь.

Так продолжалось только миг,
Но для меня он длился вечность.
Был бы поэт тут, то б восклик:
«Мгновение, постой беспечно!..»
Прекрасно, как стоячий хрен!..
Так пусть же он не знает лени…
   Гипнотизируя… Елена,
Молитвенно клонит колени,
Как бы очнувшись ото сна…
  Так возвращается весна
В свои покинутые сени.
И год из года в поколеньях
Её волшебны проявленья:
В башке -- бардак, в груди -- томленье…

Но все ж, вернёмся к нашей Лене.
Словно младенец за полено,
Который где чего найдет,
Все что попало, тащит в рот…
              Так мелкий уж схватив добычу,
Которой может подавиться,
Пытаясь все же заглотить,
Уже не может отпустить…
Что ж, невозможное -- возможно:
Она, сначала осторожно,
Словно младой птенец сверчка,
Иль робкий окунь червячка;
Чуть поклевав его вокруг
И осмелев, решилась вдруг…
С глубоким лагерным заглотом
(Для этого все ж нужен опыт)…
Заглот заклинило. И вот…
Как кролик глупый, и неловкий,
С застрявшей толстою морковкой,
Жадно засунутою в рот!..
А я страдал наоборот…
Словно в капкан попавший крот!

Трагизму б не было предела,
Но я помог в сем общем деле
И нежно взяв ее за ушки,
Стал столь неопытной подружке
Кивать, как маятник упорный.
   Так в вашу форточку порой
Украдкой лезет вор проворный;
Иль припозднившийся герой,
Протискиваясь подворотней,
Толчками, тащит зад дородный.
     Тут и Элли сообразила,
Свой до отказа рот открыла
И в такт, качая мне главой
На «Ать-два», или же «твой-мой».

В финальной стадии «орала»,
Когда я дико заорал…
Внезапно Элли поперхнулась,
Она едва не захлебнулась…
В дебюте и такой аврал!
Я ж, содрогаясь от конвульсий,
Чуть уши ей не оторвал,
Из пасти вырвав конец «шланга».
Как на футболе говорят:
Да, да, Был Гол! Но спасла штанга!
И этому я даже рад!
Вздадим же должное Эллене
За храбрость, риск и красоту;
За ум… «Какова это хрена?
Он нужен как печаль шуту,
Или на пожар нужно полено.
Всё что нам нужно есть в Эллене!»
-- Заметит так мужлан забитый.
   А коль имеешь ты развитый
Мозг, то рассудим не спеша:
Ум нужен им, иль на шиша?..
Но это позже, на досуге
(Вы и покорный ваш слуга),
Мы о достоинствах с подругой
(Сравнив размер ума-плуга),
 Поспорим как с кумой кума.
 Пока ж всем нам не до ума.
 
 Меж тем, Элли уж отошла,
 В самом хорошем смысле слова;
 Её мы бодрой видим снова
 Готовой подвиги свершать;
           Дыхалку вновь восстановила:
           Что отплевав, что проглотила…
И, наконец-то, согласилась,
Так как внутри… в ней все просило
Тянуло, как -- не передать,
Словно магнитом железяку!

Она, свалившись на кровать
И властно, как слуге хозяйка:
«Ну ладно, только не по-яйца.
Пихни, Василий, на пол-пальца.
          Но только очень осторожно –
          Член твой огромный невозможно!»
В конце взмолила, обессилив:
-- Лишь плёнку не порви, Василий!..
Ты уж смотри, не подведи.
Твоя балда аршином меряна --
Вся писька лопнет, я уверена;
Просто ты рядом поводи…
    Наивно ли предполагала…
Скажите, разве может быть,
Чтобы в преддверии влагала
Возможно член остановить?

А я, доверьем окрыленный,
Направил хрен свой раскаленный,
Словно двутавр в прокатный стан…
Элли, дышать вдруг перестав
(Пред Господом чуть не представ)
И с широко раскрытым ртом,
Как брошенный на берег сом,
Что в муках, выпучив глаза,
Губами воздух наш хватает,
Будто пытаясь что сказать
В конвульсиях!.. И силы тают…

   «Рассудок мой изнемогает…»,
Сказал бы «Тот», кто понимает,
Как трудно нам писать о том,
Борясь с растравленным желаньем,
С веками вбитыми ханжами
В тупые лбы наши, -- стыдом.
И в брюках – кол, и в горле – ком.
Вы сами знаете о том.
Так же и я. С большим трудом,
Кончаю, вместе с нашей парой.
И стопкой верною плеснув,
Дабы ещё добавить пара
И разбудить, коль кто заснул…

И вот: как из бутыли джина…
Как пересжатая пружина
Или сработавший патрон,
Элли издала вопль, иль стон!..
Я подхватил ей, вторя в тон;
И все толкал неудержимо,
Словно взведенная «пружина»…
Опять избитое сравненье.
Прости, читатель, повторенье.
          На них я впредь не отвлекусь…
Хоть не уверен, но – клянусь!
   И сам уже… почти трясусь,
Как разъярённый, страшный гусь
Во имя чад своих спасенья,
Грозя при вашем приближеньи…
Или взбесившийся ваш муж,
При разъяснившихся сомненьях…
(Но то в иных стихотвореньях
Встречали сами вы не раз).

Довольно уж сравнений, фраз…
Вернёмся к нашей славной паре.
В натуре, сколько можно парить …
И им, кто не смыкая глаз
В кровати уж который час
Ждут кульминации поэта.
   Ну что ж, коль всё (почти) воспето…
Закончим акт примерно так:
Словно продравший землю злак..!
(Здесь восклицательный знак,
После у многих многоточий.
Опять я голову морочу).
Кончаю с ними я, друзья.
Тем более: ведь Вася – Я!

И… наконец, ужасный треск
Достиг ущелий и небес.
В желанный Рай пробрался Бес
И возвестил, что Мир воскрес!
Или, как выразить попроще:
Стал одной женщиною больше. 

Друзья мои, любовь прекрасна!
Но ебля лучше в сотни раз
 Чтоб не бросать слова напрасно,
Валите деву на матрас.
   В ваших руках любая дева
Прекрасна, словно королева..
Она то томно млеет, тает,
То всё вокруг себя сметает,
Бьётся как взмыленная лошадь,
Рвётся, хрипит, пытаясь сбросить
С себя лихого седока,
И бьётся в поисках опоры!..
А то, словно стальные шпоры,
Вонзает когти нам в бока,
Вдруг оседлавши как коня.
И тут её уж не унять!..

То воет, стонет и кричит,
То заскулит, то зарычит,
Грызёт подушки и скребёт…
И вдруг, подав свой зад вперёд,
Разносит в перья вам подушки…
           И спину, взмыленную, -- в стружки
          (Простите, отхлебну из кружки) –
И меня тоже понесло,
Как вдруг упавшее весло
В водоворот, аж пересохло,
Вспомнив те стоны и те вопли
(Простите, граммов сто волью
В своё растравленное горло)…

Хлебни и ты, коли попёрло,
Читатая проповедь мою,
О, Ебля! О тебе пою!
(Пускай ханжи в меня плюют,
Орут: «Развратник! Идиот!»),
… А Он -- неистово ****.
Всё тело девы жмёт, трясёт;
Как год не кормленый, грудной
                Ребёнок…
Ей сиську левую сосёт;
И жопу девы молодой,
Как скульптор глину разминает!..
Она ж безжалостно снимает
Стружку со взмыленной спины,
Сцепивши ноги как клешни…
И пятками вас подгоняет.

Но дикий страх, коль всё не так,
Будь под тобою хоть секс-львица.
Коль не стоИт – не состоится…
     Вот тут особый нужен такт,
Спокойствие и опыт «жрицы»…
Чтобы подправить сбитый акт…
     И в дикой сексуальной схватке
Дрожать ты будешь, как кот в кадке,
В эпилептическом припадке
И биться, будто бы в бреду
От малярийной лихорадки,
Тропической причёской спутан,
В объятьях девы молодой…
Неважно: зрелой иль седой
Какой комплекции и масти
(Что-то я, братцы, размечтался),
Индейкой, негрою, муллаткой
С гигантским ростом, средней, низкой.
Со щелью пышущей и склизкой!..
И с полноценной, женской маткой;
Будь дамой светской, благородной,
Крестьянкой, шлюхою народной,
Да хоть соседкою по даче
(Или учителем труда…)
Её подругой… Ерунда!
Лишь бы ****а была – ****а!

Да-с, «жить без пищи можно сутки»
(Кто-то уже это изрёк),
Хрен пожелаем им в желудке…
Порой ты сам прожить так смог:
Без шуток, света и воды…
Но как, позвольте, без ****ы?
Нам без «лохматой незабудки»?
Без слёз, без жизни, без любви»?..
(Опять кто-то опередил).

Кто скажет худо о балладе?
Дискуссии не избежать.
Развратен автор? Вероятно.
Зато нет склонности стяжать.
Может, чуть-чуть и тихо, скромно,
Но не в масштабах Соломона
(«Добавлю пара» я в строку),
Перенесясь к его векУ,
С почтением склонив башку,
Отдав дань мудрости его:
(Да что создал он?! == Ничсго!)

Ах, как «младенца поделил…» он?!
Как мудро! Кровь, блин, стынет в жилах!..
       (Там муд.советников отряд
Решает -- как ему решать).
Он же решает не спеша:
Кого теперь ему ****ь?
       Жёну? – Вопрос -- Толпа у трона.
Наложницу? -- Их легионы!
Да жизней будь хоть двадцать пять,
Ему их всех не «отодрать»,
Хотя бы каждую по разу.
А то измучились заразы…
Млеют в гаремах как в казармах,
Без дела юных девок армьи,
Пока дряхлеющий монарх
Решит: кого б прибрать к рукам.
Его бы в «зону» и на нары,
На «Пасок» восемь… Вот, и там
Прекрасно и без девок «вскочит»…
    Всех бы правителей на нары…
До одного. (разбив по парам).

Всю жизнь свою уныло дрочит
Мотыгу на земле скупой,
          Как ни старается – не скопит
          Калыма для ****ы одной,
Простой декханин рядовой.
За всю оставшуюся жизнь…
Вот драматизм-то где, трагизм!..
    Да, да, всё это – ерунда!
Заметит циник, без труда,
Схватившись, как ****у жены,
За аргумент давно избитый,
Отметив степень тупизны
У кандидата во пииты…
Заменит полчища, девишник,
Я тут большой беды не вижу
И Первой Леди не обижу…
Коль станет для «царя» кумиром
Одна «Властительница Мира»
И «чемпионка по бревну…
Шесту»…Он за неё швырнёт жену…
На всю страну.
(Вы поняли, куда загнул?..),

Пример опасен (до комизма):
Пришьют попытку экстремизма
Иль -- во вновь модном – шовинизме…
И что же мне тогда ответить?
Нет. Я, друзья, не теоретик.
Но не поборник онанизма
В литературных тесных клетях,
Коль кто решит: «Да это зависть!»
Я тоже о гареме «парюсь»…
Отвечу: «Может быть, чуть-чуть».

Но, вот приснится как-нибудь
Или представишь, размечтавшись
Ты, мой читатель, за стаканом:
Входишь ты, значит, как-то в ванну…
Там… нескончаймый стрингов ряд!..
И тыщи лифчиков висят!..
    Иль: на трибунах тыщи дам
Как розы пред шмелём в садах
Ты -- тоже голый -- на арене…
Базара нет! Немая сцена…
Соломо..? -- нет. Я -- здесь (на сене).
Как Насретдин – один в гареме.

Прости меня, суровый критик...
Коль дама, то вдвойне простите.
Ужасен жребий мой – грустить.
Твоих пока не трогал титек
Не скрою, даже не видал,
Хоть и они -- есть идеал
И вожделение пиита.
Ведь тронуть – и… не по мордам,
Что и… в ответ услышать «Да!».

Не будем дале мучить дам,
И… «по-геройским»  мчим следам,
Разбитыми в порывах страсти…
Но это в следующей части. 
Коль будут отклики, напомню.
Поэт он то же, что и ****ь.
Его призванье – отдавать,
Дарить. Простите за нескромность







































 






           Глава шестая.  Дженни

           Однажды к дому, где мы жили,
           К дворцу над вольною Невой,
           Гремя, карета подкатила;
           И дребезжа по мостовой,
 Как гром весенний, чередою,
           С внезапно треснувших небес,
           Над тихой, невскою водою
           Разнёсся далеко окрест,
           Кареты старой ржавый треск.

           С Элли давно мы не кутили
           И уж томил этот застой.
 Швейцар с восторгом возвестил нам
 Приезд сестрёнки молодой.
 Её не видел я ни разу,
 Хоть много слышал. И не раз,
 Меня пленили те рассказы --
 Двойняшек перечень проказ.

 Я мигом выпорхнул наружу,
 Словно цыплёнок удалой.
 Карета, пролетев по лужам,
 Застыла грозною скалой,
 Сияя графскими гербами
 И золоченою резьбой,
 Меж телеграфными столбами.
 Слуги запрыгали гурьбой,
 Лакеи спрыгнули в ливреях,
 Дверь распахнул чумазый бой…
 Не то, что звери и деревья,
 Склонились Боги пред Тобой!..   
            


































Лишь только стала на ступени,
Как пьедестал, сия Богиня,
Окаменел я словно пень!.. И
Здравый ум меня покинул!

Раскрыв «хлебала» встали бабы,
Вмиг, шляпу выронил ковбой,
На Темзе вдруг замолкли жабы;
Партнёра бросил «Голубой»;
Супружеский не кончив долг,
Застыл по стойке «Смирно!» дог;
И вдоль моста чеканный полк,
Стал вдруг чеканить поперёк.
Бомжи восстали из траншей;
Кот растерял мешок мышей,
Всех, что за месяц наловил;
          А бот… без боцмана уплыл.

Всех аномалий тех свидетель,
Поэт по городу кружил.
Все происшествия в газете
Он беспристрастно изложил.
Когда ж с проспекта Металлурга,
С блокнотом толстым уходил,
Вдруг понял: вместо Петербурга,
Он снова в Лондон угодил.

А я в канаве пьяным рылом
Своим едва не наследил,
Но тут душа вдруг воспарила,
И реверс всё восстановил.
И хоть я  обликом горилла,
О чём я выше говорил,
В бухте святого Гавриила,
Где шторм наш бот волной накрыл.
Но ни один примат на свете,
Спасись он «вспышки световой»,
Не устоял б пред девой этой,
Как пред «ударною волной!»

Настолько стан ее был строен:
Покойник не был бы спокоен;
Настолько дерзки были позы:
Бутон! в момент раскрытья розы.
Трещали замшевые джинсы…
И жаль, не видел «Леви Строс»,
По лейблу с конскими хвостами,
Своим известный хвастовством.
Когда нагнувшись в пируэте,
(Тут чуть не «кончил» наш поэт),
Всем послан был такой «Приветик!..»
Волшебный зад увидел свет,

Лишь только жаль, наполовину,
Как полумесяц молодой,
Когда изящно выгнув спину
Она склонясь над мостовой,
Слегка поправив джинсов гатя,
Небрежно их, пихнув в ботфорт…
Уж тут, друзья, не буду лгать я,
То есть, зачем херню пороть?
Но дружно все раскрыли рты:
Когда мелькнув бедром крутым,
Всем подмигнул резинкой стрингов,
В прощальном взмахе своих крыл;
К восторгу скалящихся рыл,
Готовых к схватке в общем ринге…
Но… скрылась та навек резинка,
С бедром!.. Укрыли тут же их…
И чокнулась, на их поминках
Толпа, разбившись на троих!

Вот так явилась эта леди,
Что пошатнулись небеса!
С полуживой (ещё) телеги
Сорвался обод с колеса;
И подкосились вдруг колени
Уныло шедшего коня;
Рассыпал с грохотом поленья
Подросток, на Неё(!) взгляня!

Вдруг покачнулся и вздохнул
Хором почетный караул,
Из сброда, что зовут народ;
          А питербургский идиот,
Что брешет всем как сивый мерин:
«Я знаю: век уж мой измерен…»,
Забыв, что к Тане он скакал,
Губу в полметра раскатал,
И тут же сделал предложенье,
Спросив потом: « Как вас зовут?»
Подпрыгнул как дурак блаженный:
«Я тоже Женя, Ай ла вью!»
    Чистосердечным сим признаньем,
Вершив сей краткий разговор,
Великовозрастный проказник,
С манерами как мелкий вор,
Решил немедленно жениться,
Что каждой бабе предлагал
(Ища в их щелях идеал),
Но тут же, получив по «спицам»,
Что явно не предполагал;
Был оттеснён толпой ОМОНа,
Что по «Тревоге!» приглашён
Для процедур (а проще, «шмона»)
Был. Джон же! был взбешён.
«У этой чувственной мегеры»,
-- Заметим, честно он признал --
«Отменный такт и чувство меры».
Что в бабах чтил как идеал.

В лихом берете набекрень,
С пером от Эму пестрым, длинным…
Я как корабль, давший крен
С пробоин ниже ватерлиний,
От бортового дрогнув залпа,
Уже покинутый командой,
Стоял как хрен перед мандой,
Наружу вынутый внезапно…
Тут Пушкин рядом не стоял!

Зато, как перед Битвой Невской,
Народ восторженный взирал
При встрече этой королевской,
Заполнив площадь трех вокзал..
Толпа самцов у трапа млела
Так, что с мозгов снесло карниз:
     Моя божественная Элла
При встрече с Дженни(ей) сплелись.
Глазами раздевал и хапал.
Их каждый из оравы той,
И с вожделеньем исцарапал
В душе: и грешник, и святой.

И инстинктивно видя это,
Прошлись две Феи!.. Феи две,


































Как суперстар кордебалета,
В таком роскошном де Филе!
…………………………!
С ума сводило то филе!..
Призывно бедрами качая,
Эти волшебные зады!..
Как каравеллы от причала:
Туды-сюды, туды-сюды,
Писали цифры восемь лёжа!
Так что, забыв, куда он шёл
Почил запнувшийся прохожий
Башкою ёбнувшись об пол,
Вмиг ослепленный вспышкой звезд --
Вот чем опасен женский пол…
(Так можно и попасть под поезд!)
И в горле ком, и в брюках кол.

И словно кто сменил пластинку,
Но взвыл народ с уходом их.
Да, чокнулась на тех поминках
Толпа, разбившись на троих.

Один ввернул, глядя на это,
Сам, ёрзая, как вшивый пёс:
«Влупить бы враз и той, и этой!»
« Ну, шустрый, парень, как понос!»
Другой ответил: «Ты -- козел!
Сейчас в твой зад влуплю я гол!»
Козел боднул врага тотчас,
Как Зин-Ад-Дин Задан – «Матрац»,
В том жутком, памятном «сеансе»,
Когда бодал он итальянца.
«Матрац» упал, издавши стон
«Задан» был тут же удален.


































Враз позабыто было зрелище,
Народ был ввергнут в жуткий раж.
Волнение переросло в побоище,
Перепугав порядка страж.
И как котел, гудя от пара,
Вмиг завязался страшный бой,
В толпе разбившейся на пары.
Самцы сразились меж собой!

Побоище такое видели
Сто лет назад, давным-давно,
Лишь ветераны с инвалидами
Окрест эНПэ «Бородино».
Да-с,  Начался такой Сыр-бор
Аж в «Летнем» затрещал забор!
Торжествовал -- будь рядом -- Дарвин:
Вот он -- Естественный отбор!
Тут каждый стал «Отделом кадров»!

Как в жутко страшное кино,
Стремительно менялись кадры:
Японцы в драных кимоно,
Туркмены в стеганых халатах;
Матросы в форменных бушлатах,
В юбчонках клетчатых шотландцы;
Хохлы, чеченцы и афганцы;
Менты и прочие засранцы;
Киргиз, татарин и якут;
Иной нашёл приют в канаве.
Все промелькнули между нами!
Все побывали тут.

Король бандитов Епифан,
Пихал в багажник Мерседеса,
           Хотя и был мертвецки пьян,
           Бочонок рейнского хереса.
 На нем вся порвана рубаха,
 В салоне долбит рок «YMAHA»,
 Мурло, побитое, в грязище,
 Жухло торчит за голенищем.
      Лишь он один не променял:
 Ром  на пушистый идеал.
 Не то чтоб так его любил,
 Просто, был тайно «голубым».
 Жена, узнав про то, сбежала,
 Хоть трёх детишек нарожала.
 Но тут, друзья, заметим впрочем,
 Он был, конечно, не причём.

 А бой всё расширял границы,
 Буквально, сотрясал Столицу;
 И взмахи мощные десниц
 Соперника валили ниц…
 Под восхищенный вздох девиц.
 Их жадный, ненасытный взгляд
 Сопровождает сей обряд,
 И он дороже всех наград
 Самцам всех стран, любых времён.
 Воплей победных, жутких стонов,
 Отборной брани, мата тонны;
 Трясясь атланты, за колонны
 Укрылись, бросив Эрмитаж;
 Кариатиды ж на балконы --
 Удрали -- и второй этаж.

 Забор трещит, мослы трещат…
Сестры стояли трепеща,
Судя по бледности их лиц!
Чтоб не травмировать девиц
От гладиаторского боя, Я
 Увлёк под кров дворца обоих.

 Но так как я наивный «Вася»,
 То и напрасно испугался.
 Все дамы бросятся гурьбой,
 Где б не случился мордобой...
 С момента сотворенья мира,
 В тоске по рыцарским турнирам!..
 А коль уж битва из-за них,
 Не нужно зрелищ им других.
      Нам же -- скучны, чего грешить.
 Самцов безжалостно оставим
И вечный спор их разрешить
Частям ОМОНа предоставим.

Пока ж не стихли те волненья,
Мы примем мудрое решенье:
Перенесёмся к возлияньям,
Тем, что приезд гостей вершит;
Чем наш любой обряд грешит,
У нас, под нашим же влияньем.

Приемли, друг, не как укор,
А как естественный отбор --
Как и у всех иных существ,
Сильнейший влезет на «насест».
Лишь только хиленький поэт
Рассчитывает грустным пеньем
В их сердце заслужить волненье
А впрочем, да. Да! (На склоне лет).
    Что ж, автор так же ждёт ответов.
С надеждой, пялясь в Интернете.
              Глава седьмая.  Троя

            Любовь, ребята, это скрип
            В ночи стальных пружин матрасных,
            Хоть флейты лесть для нас прекрасна,
            Как здоровенный белый гриб,
Тобою найденный внезапно;
Иль сдуру клюнувший лосось,
Нежданно встретившийся лось,
Или Блэк-джет когда ты хапнул.
Всем радостям, не будь в обиду,
Но всё же, «Сохраненье вида» --
Для всех предел и идеал,
Скрытый под толщей одеял.

Читатель уж наверно понял,
Чем мысли заняты мои:
Звезда зажглась на небосклоне,
Тот свет её, меня пленил.
И бывши под шефе, под вечер,
Уставши пить «за Дам!», и встречу,
Все чаще я бросал свой взгляд
На стройный Дженин перед-зад.
И мысль блудная заявилась….
Элли куда-то удалилась;
Толь выпроваживать гостей:
Толпу всех рангов и мастей.
Банкет хоть был, но чинно-бальным:
Не выпьешь толком, не поешь…
Лишь слушаешь, раскрыв хлебальник,
Да смотришь на соседа плешь.

А Джени в ванну подалась,
Хоть и изрядно напилась,
Как каравелла от причала,
Лениво бедра в такт качали!..
(На что всегда глаза мы косим),
Писали лежа цифру восемь;
Толь, выводя знак бесконечности
Начала задних тех конечностей.
(Моё любимое сравненье!)
Прости, читатель, повторенье,
Натянутые до предела,
Как паруса при свежем бризе,
Они влекли и, что тут делать?!
Решив примкнуть к сему круизу,
Я храбро хряпнул из горла
Мартини с водкой пополам;
Неровной шаркая походкой,
Подался в ванну за красоткой.

По счастью дверь была открыта!
И что ж я вижу, господа:
Картина дивная! В корыте…
Из мрамора… волшебный зад,
Как клад, вот только что отрытый!
Пленив меня, мой пьяный взгляд,
Плескалась в пене Афродита,
Окороками шевеля!..
    Кто мне поверит -- тот не тля,
Но словно кто вместо угля
Мне в «топку» тонну динамиту
Забросил. Я застыл моля,
Хоть никогда не верил в Бога,
Что б здесь, у этого порога
Продлился вечно сей стриптиз!
И Он услышал мой каприз!..
Бушлат и тельник полосатый,
Штаны и башмаки носаты.
Вдруг сами полетели вниз.

          Летит так ледяной карниз,
Пришедшей раннею весною,
С крыши подтаявшей крутой
И ежегодный сей сюрприз
Калечит головы и ноги
Многих, шагнувших за пороги.
Простите, коль сравненья строги.

Мои трясущиеся руки
Решили сами за меня,
Моментом все распеленав,
При виде этакой вот Суки.
И дикой тряски не уняв,
Как алкоголик, что приняв
Грам сто, Готов стоять и сутки,
В надежде – что плеснут ещё.
Стоять – хоть снег иль дождь пошёл…
И я стоял…
    Стоял ни в чём, раскрыв хлебало.
Как в стужу сук еловый, «мой»
И «Он», коль Вам, читатель,  мало
Для описанья сцены той,
Стоял. Не в силах оторваться,
Готов был вечно любоваться,
Хмельные выпучив глаза,
Как пономарь на образа!
Стоял, дрожа от вожделенья,
Не в силах побороть волненье!..
      Но в зеркале, когда нагнулась…
Она… внезапно, обернулась.
          И  Мир вокруг перевернулся,
От шока чуть я не загнулся.
При «виде спереди» красотки,
Вмиг пересохла моя глотка,
Хоть я немало хряпнул водки;
Но дрожь не мог унять я в теле.

 -- Базилий? Уы? О! Как Уы смели!
Уы, русский уитязь, охамеули!
Уйдите же, прошу. Поймите
А удруг Элли! О! Уходите!
Ну, будьте ж джентльмен. Терпите,
Иль, у крайнем случае, уздрочите…

Чтоб подчкркнуть трагизм момента,
Я эдесь намеренно, с акцентом
Прямую речь произвожу,
Дабы драмтизм, комизм -- всю жуть!..
(Поверьте, сам слегка дрожжу)…

Читатель мой, когда б я кончил
На этом месте эпизод,
Словно последний идиот,
Ты бы меня, нет слов, прикончил…
Но, было дело. Было. Ночью.
Поступит так любая сволочь
Или смиренный гражданин,
Когда с девчонкою один.
Я  рухнул ниц к ногам девицы,
Чтоб с ней взлететь! И… опуститься!

Конечно ж, Джени умоляла,
Кляла, грозила, наставляла…
Взор пьяный на меня в упор
То как призыв был, то -- укор!..
И все слабей, уже просила…
Потом внезапно согласилась:
-- Ну, хорошо, Ол Райт! Базилий,
Но мне так стыдно! Отвернись.
Всё это жутко не красиво,
А нужно делать зашибись.
Дай я, сначала, развернусь,
Сниму трусы, глаза закрою,                Схвачу корыто и нагнусь…
И ты меня тогда покроешь.
К тому же так… не так обидно…
Ведь сзади ебаря не видно.

Я стиснул голую девчонку,
Словно алкаш припал к бочонку.
И с Джени, что за край схватила
Корыто… И приливам в такт,
И в такт отливам, подхватила,
Как жизнь сама, тот древний Акт…
Но только в позе экзотической…
Попроще же – Зоологической.

Сей акт знаком любому зверю
И птицам. Но, закрыв глаза…
Мы с ней закрыть забыли двери…
Уж не поэзия… Проза…
     В дверном проёме озверев,
Глазам своим почти не веря…
Что пострашней любого зверя --
Какой там  вепрь или лев!--
Стояла бешеная Элли!
Глаза её огнем горели!
И, на секунду обомлев,
Она обрушила свой гнев.

    Так с гор заснеженных в долину,
    Сметая все, и все круша,
    Вдруг устремляется лавина,
    Спеша мгновенно все смешать!
      -- Ах, сволочь! Я лишь за порог,
    А ты, подлец, ебешь сестренку!
    Ты, сукин сын!.. Да как ты мог?
    Так!.. Джени, отойди в сторонку.
   Ведь я тебе досталась целкой,
   Цветочком нежным, девой, Элкой!
   А кто теперь я? Элли-шлюха!
И тут она въебала в ухо!
Как надоедливую муху!
   Удар ужасный, громобойный,
Зубодробительный, забойный,
Меня потряс! Я устоял.
И все ****, ебал, ебал…
Её несчастную сестру.
Решил: закончу, хоть помру.

Элли внезапно удалилась.
Я всё ****! Вновь появилась.
Теперь лупила арматурой:
Так, что полопалась вся шкура
И от морских татуировок
Уж не осталось и следа,
Меня держала лишь ****а…
Никто не проронил ни слова.
   В моих глазах зажглися свечи.
Элли лишилась дара речи!
И тут схватив сестру за плечи
(Её сестру, прошу понять),
Я начал… То есть, стал «кончать!»
И в тот же миг, и Дженни так же,
Словно галерное весло,
Продравшее при абордаже
Борт, тоже дико затрясло;
Как в лихорадке от озноба,
Иль лань лесную с перепугу,
И мы, вцепившись друг во друга,
Как альпинисты в связке, оба!..
Враз, рухнули в пучину вод,
Словно в корыто бегемот.

И со стены сорвавшись, таз,
Своим победным медным гласом,
Салютовал «Финал!» для нас,
В эндшпиле дикого экстаза!
… И враз разверзшая пучина,
В свои объятия приняв,
Тела в конвульсиях «кончины»,
Сомкнуты волны гнев уняв,
Застыла тихо и уныло,
Как Сфинкс-аблупленное рыло.
Спросил бы, будь тут рядом классик:
Вообще, в натуре, «был ли мальчик?».

Но так как я моряк бывалый,
Мне не предел и девять балов,
То быстро вынырнул наружу,
Словно гандон упавший в лужу;
Вопросу классика не вняв,
И враз его с повестки сняв
Уже законченного дня.
«Зик тран зит…»* -- То не для меня.
_________________
*  Так проходит мирская слава (обычно употр. над покойником), (лат.)
Но Дженни тихо погружалась.
В сей пресноводный водоем,
Где миг назад мы с ней сближались
Так хорошо (сперва), вдвоем.                И я, забыв и стыд, и страх,
Нырнул и вынес на руках.
           И уложил на край корыта,
           Что до краев было налито,
           Её безжизненное тело,
           Что лишь мгновение назад
           Так извивалось, так хотело…
           Элли не знала что сказать.

Сестра лежала без движенья.
Рыдала Элли: «Прости, Джени!..
Прошу не надо умирать!..
Ах, Вася, ведь в одних пеленках
Мы с ней. А ты, едрена мать!
Ну, как ты мог… мою сестренку?..»

Тут я очнулся от «кончины»,
Той, что была всему причиной,
И на своё колено Джени
Вниз животом вмиг! положил,
Мгновенно надавил на спину
Слил воду. Вновь перевернул.
Затем (рот в рот) в неё вдохнул.
Четырежды нажал на грудь…
Я так  хотел её вернуть!..
.
Читатель мой, если придётся,
Но не дай Бог! такой беды,
А дай вам сил и благородства
Тащить кого-то из воды!..
Запомни: брюхо на колено;
Всю воду слил. Перевернул.
Потом на грудь, (учись, Елена)
Четыре раза даванул.
Одна секунда интервал.
Побольше воздуха набрал;
Очнись, читатель, коль заснул,
И весь его, как Бог, вдохнул!
Иль выдохнул, (учись, Елена)
Ему иль ей – неважно -- в рот.
Забудь на время гигиену,
Время бесценное уйдёт!
Коль ты начнёшь искать платок.
Да, пред тобою не цветок,
Быть может, бомж, иль даже труп!
Плевать! Пусть хоть из Риска групп.
Ему, нам всем сейчас Ты -- Бог!
Дай Бог! чтоб Он тебе помог,
Сыграть на время эту роль,
Ведь с «Того Света» дан «Пароль!»

И час настанет: ночь иль день,
Когда уйти придётся в тень,
Навек (не пьяным под плетень).
Вспомни «Пароль», вспомни тот день.
Кому, когда и как помог!
Ты не сбежал, не чуя ног;
Пусть не просил он, не тонул…
Ты ему руку протянул!
   Иль вспомни: скольких обманул,
Убил, обидел, просто пнул;
Прочапал мимо, не заметил?..
Вспомнил? (До встречи, на Том Свете).

Прости убогого поэта,
Читатель, если не сбежал,
Устав читать про то и «Это».
Хочу, чтоб ты ещё поржал
Над моим ветреным героем.
Они и в жизни ходят роем.
И, кстати, ты один из многих,
           Скотов двуруких и двуногих,
           Как и покорный ваш слуга.
           Мы оба пара сапога,
           На левую, конечно, ногу:
           Любая щель для нас -- берлога.
                                Вернемся в ванну. Наша леди
Что так недавно, не дыша,
Лежала мертвою царевной,
Стоя до этого греша
Со мной, открыла очи, мямлив:
                -- Где я?
Ах! Побывала я в Раю!
Прости же, Элли! Я балдею
И у могилы на краю,
Прошу тебя и заклинаю – Простить.
Неужто для сестренки…
Ведь не могла же я просить
«На палку» Ваську. Ведь с пеленки
Делили мы живот, и грудь
У мамы нашей! Ну? Забудь!

Уж как просила я Василия,
Что б он не совершал насилия!
Но, Боже мой, какой «конец»!
Нет, право, Вася молодец.



































Ай шюд лайк ту
Икстэнд май ви:за.
Сэй ит эгейн?*
Ноу – суерху-снизу…
   Меня терзал он как палач!
Прошу же, Эллочка, не плачь!
Прости меня и эту сволочь!
Втроем закончим эту ночь.
Ну! Common law!**
С родной сестрой! Не за падло!?
-- А ля труа?***
-- Ну, я не прочь!
Но здесь в холодных мерзких лужах
Где всё напоминает…
-- Мужа? Этого Ё?..Очнись, сестра.
Шармант!**** Давай его поделим
Вдоль. Нет ли… топора?
-- Есть. Но отложим до утра
Пока ж, кровать я поделю…
А я, как штатный Бэль эспри*****
Решение это заострил,
Изрёк: «Апрэ нулё дэлю!»******
(Но нам сегодня хватит луж.)

Поэту ж явно не хватает
Пока что вашего признанья.
Наверно жанр мой неуклюж?
Хоть как ответьте. Заклинаю…
_________________
    * Я хочу продлить мою визу. Повторим ещё раз? (англ.)
  **  Обычное право имеющее силу закона (англ.)
***  Втроём (фр.)
****Прекрасно (фр.)
*****Остряк (фр.)
****** После нас хоть потоп (фр.)
 Глава восьмая.  Втроём

Та ночь! Втроем! Не зная лени,
Нам исповедовалась Дженни,
При смене тактов, поз, движений.
К утру я был в изнеможении.
И на рассвете лишь ошметки,
Останки жалкие свисали.

Разминку начали в танцзале.
Держась за брус б/у станка,
И отражали зеркала
Неотразимые тела
Двух Королев! Богинь! Двойняшек!
Одна другой, что были краше!
В трико затянутые швали,
Что угрожающе  трещало,

Шпагат! Божественное Реливе!
Де ми плие! Гранд мио …О!
(Тут не хватает запятой),
Мне врет компьютер. Мать Святая!
Какая к Черту запятая?
Под сей божественной пятой,
Провел бы вечность! Под стопой
Изящною! Любою! Под всеми четырями!
Я на грамматику плевою,
На орфографию твою
И херографью прославляю!
Танзю жите, Бадмант, плие

Аккомпанируя двум Феям!
Собой почти что не владея,
          Нещадно рву меха трёхрядки,
Поправ грамматики порядки;
Отбросив, прочь все запятые.
И за тела их налитые!
Обоим! твердые десятки!
Вколачиваю! Да! Вбиваю!
Сплошь!Восклицательные Знаки!!!

Устав от Терминов французских,
Открыв Бордо и отдохнув.
Минут шестьсот, уже по-русски.
Я на трёхрядке оттянул
Балладу нашу про «Виагру»


 Муз. Комп.Поэт.
«Чудо препарат»

Запиши сюжет такой, можа, пригодится:
Захотелось старику трахнуть молодицу.
Бабки пришлые ему надоели вкупе:
Их мочалить однова, что водицу в ступе.

Призадумался дедок над своей проблемой:
Кабы сбою не дала полова система.
Молодицам подавай больше фрикциона,
А иначе, что за кайф, ежели без стона.

Дед в аптеке прикупил препарат «Виагра»
И на время позабыл давнюю подагру;
Объявленье отыскал, ну на счёт досуга,
Что б утешить своего сморщенного друга.

Позвонил, мол, так и так, делаю заявку:
Чтоб не старше двадцати и притом со справкой.
Заплачу, мол, так и так, по тарифу честно
И, вообще, вопрос такой чтётся неуместным.

Приготовился дедок, Две таблетки хапнул
И для храбрости ещё, и горилки хряпнул.
Вот ужо и в дверь звонок. Сервис -- это сила.
Отпер он и… обомлел, ажно рот  скривило.

На пороге перед ним собственная внучка;
Размалёвана(!) ну, блин, истинная сучка.
-- Э, дедуля, ты, никак, возжелал интиму?
А с «Виагры» уж процесс прёт необратимый.

-- Чо, дедуля, оробел? Я ить на работе.
Можешь делать, чо хотел, ежели заплотишь.
Мнётся бедствующий дед. Действует лекарство.
Можа, Бог-от и простит за тако коварство.

Раздевайся, говорит, мелкая суконка,
Да ложися поскоря вон на эту шконку.
Запентюрил внучке дед аж по коки-моки.
Та его движеньям в лад принялася О, Кать!

Раззадорился дедок, Скорости прибавил.
Внучка стонет! Шибко, знать, нравится шалаве.

«И да Восславим мы Сближенье!
И да пребудет все в движеньи!»
-- Нам легкомысленная Джени
Внесла такое предложенье.
Меня использовать за брус:
«Тот брус устал, Приляжет пусть».
Она поставила пластинку,
           В ладошки хлопнула: «Калинка!»
О, Боже мой! И началось!
Вам никогда б и не приснилось.

И чуть не кончилось -- от счастья
Я сразу чуть ли не скончался.
Меня использовали сразу,
По швам одежду разорвав,
Две суперстрипбалетзаразы
(Я сам не понял, что сказал).
Вначале шест горизонтальный,
Что от воздействия девиц,
Чуть не светился до яиц.

Когда ж «Калинка» ускорялась,
Согласно музыкальных догм,
То вертикально ось вращалась,
То есть, мой хрен стоял как лом.
На нем два тела развращалось
В акробатическом клубке;
Со свистом  тряпки разлетались
Как пули в вестерн-кабаке.


Компоэт «Калинка»

Крутилась пластинка, гремела Калинка!
Забыть ли тебя мне, красавица-Зинка;
Когда вечерами под шелест шефлона!
Сдирал содрогаясь с тебя панталоны!

Горящие очи, те крики и стоны;
Волшебные ночи и те панталоны
С каймой по краям, кружева и узоры…
Украсть бы тогда! Ведь рождён был я вором.


































Всё бы променял я и всё бы отдал я…
Все то что когда-то снимал под одьялом:
Колготки, лосины, рейтузы, бикини,
Трусы, шорты, плавки, трико, юбки мини;
Бюстгалтеров толпы  и стрингов колонны,
Клянусь, всё отдал бы за те панталоны.

Галинку ,Иринку, Маринку мою,
Людмилку,
И Вальку, и Нинку, и знойную Зойку;
За те панталоны и Зинку на койке;
Бочонок варенья, печенья корзину,
За ночь в папналонах, обьятиях Зины!

Гядел на тебя сколь? Не помню я, Зина
Восторгазма полный. А Рот был разинут…

Узрев их впервые, я был без ума.
Что песня? О них написал бы тома!..
О них, о тебе в них, на куче соломы,
На сцене, на пляже, в кровати ли дома…
Не помню, чуть ниже иль выше колена…
Но был я пленён! Был в восторге от плена!
Меня вдохновлял, как Канкан в Варьете
Как им ты крутила! Как мною верте-

ла! Как, любоваться враз и обнимать;
Чтобы бесконечно снимать и не снимать-мать!
Крутилась пластинка… и т. д.

          Две стриптизёрши, англичанки
          Мой хрен крутили как шарманку.
          Девчонки знали своё дело
          Шест раскалился! уже тлел он;
Рвануть готов был как фугас.
Последний раз, коснувшись телом
Две феи разлетелись враз!..
 
Друзья, на этом Свете Белом
Так распускаются цветы!..
Когда-нибудь поймёшь и ты,
Себя, почувствовав вдруг принцем
В руках распущенных девиц.
Поймаешь кайф,-- не надо шприца.
То ввысь душа! А то вдруг -- ниц!

Затем – «Экскурсия» по дому!
(Сродни Гаморе и Содому).
Мы развлекались на диване,
Рояле, лестнице и ванной;
На бильярде, в кухне, спальной;
Прихожей, люстрах и в  подвале;
Закончили ж опять в танцзале;
От всех плие, бадмант, устав.

К утру нас даже зеркала
Уже почти не отражали.
Тут еще исповедь. Представьте,
Читатель, я вот -- не могу,
Хоть и какое-то участье
В ней принимал, когда пургу
Гнала сестра, раба ль, блин,  Дженни,
Во время фрикциодвижений.

Нет, я, конечно… Должность сучья.
Но не на столько уж дремуч я,
Хоть сам жил, в общем, беззаботно.
Слыхал в России наработка
Все ж есть. Чего здесь, только нет?
Там нет. Пройди весь Белый Свет.
А здесь, ****ь, есть.
Слыхал я где-то, и Распутин
Молиться своих девок глупых
Во время акта наставлял.
Но те из свиты. Кто там? Тля.
Представь, в деревне, где б вилял…
….
Читатель, ты меня простишь
За разглашение. Ведь тайна,
Тайной является пока,
Когда один, допустим, в ванной.
Но лишь сорвется с языка
Таинственного дурака,
Вмиг в ветошь, в грязную тряпчёнку,
Словно развратная девчонка
Из скромной девочки порой,
         После той самой первой ночи,
        Смею ль за то ее порочить!
         Из скромных куколок, вдруг, глядь,
         Ночные бабочки летят.
         Но дальше: очереди, строй…
         И интервалы, акты, ночи
         Ей уже кажутся короче.
         Как, может и, читатель, вам,
         Если пошли вы по рукам.

         Итак, вот исповедь от Джени.
         Вдвойне простите подлеца,
 Так как от первого лица
 Вам приведу, травя ханжей.
 Да минут эти строки жен,
 Или ответственного мужа.
«Да что за бред? Кому он нужен?»
Читатель, ты уже взбешён?
«И что за исповедь? От ****и!?»
Тогда и нам расстаться надо
Ну что ж, вопрос тогда решен:
Тогда подальше сам пошел!
Тем, кто остался же продолжу:
Я не священник и не должен;
Не нам решать, кто чего стоит:
Кто заслужил, кто не достоин;

Но исповедь, прошу понять,
Я должен все-таки принять.
Потом убей меня задушь --
Я инженер (безвестный) душ.
Сказал так сам товарищ Сталин.
Встать! Смирно! Вольно? 
                Хрен, все Встали
Или все ж сели? Кто куда.
Кто за забор, кто вам на шею.
Кто на пол, кто меж ними в щели.

Да-с, но пора нам разобрать,
Отмыть от грязи слово «****ь».
Во первых: это слово связка:
Раствор, цемент, или замазка.
Один знакомый, хоть не русский…
Словарь его и так-то узкий,
Но в речи той его убогой
Не то чтоб мата было много,
Он даже там преобладал
(дар ему кто-то такой дал).
Но слово «****ь», авторитетно
Скажу, что ни к кому конкретно
Не относился. Тот рассказ
В котором начал я считать,
Для интереса, сколько раз
Употребит он слово «****ь».

Когда же я подвел итоги:
Если союзы и предлоги,
И прочий мат долой убрать,
Эксперимент чтоб не марать,
То -- поровну, не то что «Много».
 
Я предлагаю всем. Внимание!
(Прошу всех на голосование).
Всем кто ведет какой доклад,
Не важно что… Но сам не рад
От бесконечных Э…, Ме…, Бе..,
Пока он где-то там в себе
Для нас подыскивает слово,
Вместо него «****ь» и Готово.
Клянусь, вам речь ту не изгажу
Пойдет быстрей она и глаже.

А во вторых: Уже конкретно:
Чем же нам слово «****ь» запретно?
Что скажешь ты, упав? Запнувшись?
В сучек ночной порою ткнувшись?
Пацан иль дед, любого чина.
Конечно, если ты -- мужчина.
Дама воскликнет: « Ах! Ой! Мама!»
Мужчина - «****ь!», отвечу прямо.
Хоть в жизни много будет кочек,
        Не дрейфь, на это есть причина:
        Коль уж не маменькин сыночек,
А ты уже давно мужчина.
Так кто же нам всего дороже?
Не бойтесь получить по роже
Вы от назойливой жены,
Которой в общем вы нужны
Как приложение к дивану,
Охранник ли телеэкрана.
   А если сам ты Ci-devant?*
То есть подержанный , «бэушный» –
То жалок жребий твой и скучный.
   Молча, как жертвенный баран,
«Бля-я», поминай (но про себя).
Кто ж нас на свете больше любит
Лелеет, манит, ждет и губит?
    «Валькин купил купе с Фиатом!..»
«А Нинкин ей за три карата!..»
Ты в дверь, Она: «А где зарплата?»
Иль «Вася вынеси ка мусор»…
А вдруг побит ты, иль покусан.
Ты лег, к примеру, а не спится.
Ты к ней скребешься. Она злится:
Ой, у меня она болит,
Ой, завтра рано мне вставать...
И про себя помянешь «****ь!»

А ****ь вам бросится на шею…
И вам плевать! Башкой в траншею,
Иль с бегемотом в рукопашку,
Забыв башку, порвав рубашку!..
Об этом я уже писал.
И у меня есть Идеал,
Как и у вас, читатель, прочный.
Но ведь любовь не беспорочна.
____________________
*  бывший  (фр.)










































Глава девятая.  Исповедь
 
Ты помнишь, Элли, нам расстаться
Пришлось на время. И пока,
Мы жили бедно, то сосватав
Меня в Детройт за старика…
Как в гроб, словно вперед ногами,
Я вышла за мешок с деньгами.

Ты помнишь день, когда отплыли
Мы на «Титанике» туда?
С тех пор боюсь воды и льда.
Страшный удар! Кусочек киля,
Торчал мгновенье меж волнами
И… исчез навек, внизу под нами.

Мой муж, ты знаешь, утонул,
Меня ж на айсберг затолкнул.
Представьте: Мокрая! На льдине!
Атлантика! Я в середине!

И чтоб от холода и глада,
Отчаянья, не дать мне дуба…
Меня трясло! Стучали зубы!
                Да! Да!
Три месяца я беспрерывно…
В мороз! Стриптиз!.. тюленям жирным.
Меня глазами чуть не съели…
Благо, тюленихи терпели.

Еще б то было ерунда,
Зато трусы мои всегда
Набиты.( То  было кошмаром!)
Живою рыбой и кальмаром!


































Грелась в медвежьих я объятьях,
За что медведицей с проклятьем
Была гонима по всей льдине;
Когда ж пришлось ее покинуть,
Случайно подвернулся  лайнер,
Тюлени слезы вытирали
Трусами, что им подарила
При расставании, друг другу,
Печально их пустив по кругу.

Медведи лапами махали:
Как все они мне помогали,
И не хамили. Не нахалы:
Жалели и не домогались.
Брали бы с них пример мужчины.
Все-- звери, хамы и скотины!

Под бубна мерное звучанье
И эскимосских баб ворчанье,
Вела я раз стриптиз-программу,
Причем не выпивши ни грамму,
В лучах полярного сиянья.
И вот какой-то чукча пьяный
Полез мне в стринги с наглым рылом,
(Уж так его я вдохновила).
Возникла стычка средь соседей:
Меж эскимосов и медведей.
Медведь унес меня на льдину.
В войне был айсберг опрокинут.

И вот Нью-Йорк. После приветствий
И журналистских толп нашествий,
Живи, хоть на какие средства:
          Ни документов, не наследства.
И раз, слоняясь по Нью-Йорку,
Чтобы снять койку, найти корку,
Готова уж была на все,
Меня позвал один козел,
(Точней сказать, он был баран),
В один дешевый ресторан,
Сняв номер, выше этажами,
Меж алкашами и бомжами.

В этом  серьёзном гранд-отеле
Дверь на одной висит петеле,
Сквозь щели виден Эмпайр Билдинг,
С него же наши жопы в стрингах.
Лишь только там я разместилась,
Меня на ужин пригласили.
Представив мне брюнетку: «Джуди»,
Джон, да отсохнут его муди,
Больших не вызвал опасений.
Мы с Джуди, как букет весенний,
Сдружились мигом, будто сестры:
Нам попки шильцем, сиськи остры;
Подружки в доску, пьяны в стельку…
А я, к тому ж еще и целка.

Джон, закусил пока удила.
Нас с Джуди в номер проводил он,
Ушел в подвал крутить рулетку:
«Я к вам вернусь, мои конфетки»!

Мы с Джуди в крохотной джакузи
Вдруг воспарили как две Музы!
Как Нереиды иль Наяды,
Хлебнув, Бог знат, какого «яду»:
Плескались, пели и кричали,
(Вместе «мочалками» причалив);
И щекотали до упада
Что можно и то, что не надо,
Млея от переда до зада.

Потом, свалив в одну кровать
Мы продолжали с ней играть.
И до того вдруг доигрались…
Что друг на дружке оказались.
Короче, Джон застал двух девок
В позиции 69 (шестьдесят девять)
Тут же решил присоединиться
Втроем, составив композицию
«Сексэротический Сэнд Вейч»
Из голых бёдр, грудей и плеч:
Инструктор Джон – кому, где лечь.

Конструкция такая: Снизу Джуди,
Джон наверху, развесив муди;
Меня же стиснув в серединке,
Как стельку сплющили в ботинке.
Внезапно Джуди запищала,
Кровать под нами затрещала…
И мы  в пыли, с ужасным грохотом,
Свалились на пол жертвы похоти.
Взломавши в щепки Рая врата,
Мы пали ниц плоды разврата.

И в тот момент, когда направив
В мое начало свой конец,
Он все толкал и уж не чаял
Туда пробраться, наконец,
В тот самый миг, когда летели
          Мы всей командою на пол;
Он протаранил мое тело,
Всадив свой член в него как кол.
 Так современный ледокол
Прёт лишь вперед, тараня льдины,
Так наш прекрасный слабый пол:
Придёт пора -- ноги раздвинет.

Когда, законам гравитации,
                Согласно,
Мы оказались на полу,
Открыл мерзавец навигацию,
Меня насквозь чуть не проткнув.
Вокруг валялись пух и перья,
Подлец лакей сопел за дверью.
То был шпион, бандит из мафии…
Всю еблю снял для порнографии.

И вот финал: три голых тела,
В обломках мебели, в пыли!..
Пришла пора, пора для ебли…
Так в первый раз меня ебли.
Чуть не расплющив, словно блин.
К тому ж отсняли порнофильм.
   «Титаник-2» был круче даже
И «айсберг» там пошел ко дну!
И я отправилась туда же,
В бездне разврата утонув.

Дженни умолкла, как уснула,
Она вернулась вновь туда…
И вновь, и вновь она тонула,
Средь вод холодных, волн и льда.
         

Глава десятая.  Банд. Питербург

-- Ты знаешь, Элли, пусть потонет
Все наше прошлое дерьмо…
И лишь пружины в доме стонут,
Да мужики под каблуком.
Теперь я сказочно богата,
Вступив в наследствия права.
Вы стали мне сестрой и братом…
И приглашаю вас, братва,
В Париж. Василий будет сватом
Камилы дочки… Как? Пуркуа?*
Кузины Шарля де Блюеля…
За сына Роланда его…
Но я вернусь вначале в Лондон,
В наш тихий дом на Бейкер-стрит.

-- Скажи, а тот «козел» на скрипке
Еще по прежнему скрипит?
Сосед по дому миссис Хадсон,
Сосет ли так же он трубу?
А друг его… тупой? ну, Ватсон:
Еще случайно не в гробу?
Нет? Передай привет им, Дженни,
И миссис Хадсон. Если вдруг
Нет им работы и не лень им,
Пусть срочно едут в Петербург.

Тут, блин, достали: вор на воре --
Сплошь петербургская братва.
Разборки, перестрелки… Горе!
То здесь столица, то Москва.
    ________________
             * Зачем? (фр.)
Все как один, хоть разных партий…
Тут твари хуже Мориарти.

И пусть, «козёл» захватит скрипку
Что прошлый раз взял попиликать.
Та скрипка – уж не стану врать я –
Толь Страдивари, толь Аманти,
И тут я врать совсем не стану,
Была у Лариной Татьяны,
Что в браке (точно!) своём зыбком
Забросила смычёк и скрипку.
    Она теперь в Сибири где-то --
Хозяйка сих апартаментов.

А скрипку выпросил гандон (!)
Пардон! Лягавый из Гудзона
Твердил, что он без инструмента
Тупей самого тупого «мента».
Когда ж на ней играл, однако,
С ума сходили все собаки,
И с жутким воем разбегались,
Лишь звуки скрипки раздавались.
Вот где собака и зарыта:
Все преступления раскрыты --
Не вынеся игры на скрипке --
При помощи жестокой пытки.

Но быт у нас довольно пресен.
Впрочем, один факт интересный.
Иду я как-то в день воскресный.
Гулять веду в Лет.сад кота…
Златунна цепь, ошейник строгий
(Простым не удержать скота).
Иду тропою, спуск пологий…


































(Скотина весь дворец изгадил
Один Ильич с ним только ладил).
Но это было уж потом…
Как там по-русски? Суп с котом.
                Ну, а пока:
Подлец срывался с поводка;
Скрывался часто как зэка…
Его я к дубу приковала
И на скамейке задремала
С романом О, де Бальзака.
Проснулась вечером от смеха
И не пойму: толь сплю я вновь,
Растянутая меж сучков,
На своей шубе кверху мехом…
И в ней я голая почти.
Внизу стоит мужчин учтивый,
Кудрявый, смуглый и хохочет…
Я не пойму чего он хочет.
Ему-то, видно, всё по-ху…
Но мне, поймите, не до смеху:

Мне он галантно поклонился…
Помог на землю опуститься.
В тот миг казалось: он из принцев,
Из сказки в детстве что читала.
Что ж я ему тогда сказала?..
 «Какого ху..!? Как оказалась наверху?..»
-- Ну что Вы, леди? – он ответил,
Это ж -- бандитский Петербург!
Всё цело ль? (между ног проверьте)…
Свой плащ накинул мне на плечи
Кого ж узнала я в тот вечер?
Ты не поверишь! протри ушки.
Поэт известный АэСПушкин.
Я, говорит, столь дивной сцены
Ни разу в жизни не видал.
Да-с, сей сюжет, шармант, бесценен!
…Кота живого в кандалах,
…Голых русалок на дубах…
Я опишу, посля запоя.
Да, да! Читатель! Будь спокоен!

Он нам в прокуренной гостиной
Читал, в парах витая винных,
Махая в такт себе стаканом,
Всё, что тайком скатал у няни,
Пока она валялась пьяной
С зажатой кружкой под диваном.
   Свидетель же тех чтений жутких
Лёжал с сосискою в желудке…
Сам автор --  няне Кот читал –
Я сам блокнот его листал.
Прошу не счесть это «пургой»
Не вру. Кило мне в лоб свинца!
Я буду честен до конца
С тобой, читатель дорогой.

Три года Пушкин к нам ходил.
С собой дружка порой водил,
А тот с хозяйкою крутил.
Всю ночь читал ей «Камасутру».
И уползал без сил под утро.
Муж -- старикашка-генерал
Пронюхал как-то, иль узнал…
Увез несчастную Татьяну,
Мне под присмотр оставив здание.
Взяв в Омский округ назначенье
Там Таньку держит в заключеньи.


































Уж коль поведали в романе
Мы вам, читатель, о Татьяне.
И окружении, то, знать,
Мне следует их описать.
О князе знаю я немного:
Любил поспать и верить в Бога,
Баб, пьянство, деньги и бега.
Ну и -- как все – други блага.
Андреем прозванный Балконским,
За получение посылок
    ( Закрытому, ему на вожжи
Пойло таскал слуга под лоджью.
Так с ним порою напивались –
Черти со страху разбегались!).

Хоть в армии ни разу не был,
О ней он плёл любую небыль;
Не знал в какой та стороне,
Но мысленно был на войне
И трезво разбирался в битвах,
Между стаканом и молитвой.
   Купил он корки генерала
У Рабиновича в подвале,
И в Академии Генштаба
Печать  громадного масштаба
За литр поставили туда.
   ( Да в литре той была – вода).
Был массой крупного калибра,
Но тварью мелкого пошиба.
Достоинство всего одно --
Оно было его женой.
Всё остальное я б простил
Коль он свою жену не бил.



































Гонял он бедную Татьяну,
Когда та прятала стаканы
И била с дребезгом чекушки,
Что прятал «Гена*» под подушки.
    На пятом бросил пить десятке.--
Живот раздулся шире кадки.
Его оставим мы пока.

Ну, а Татяна? Та могла…
Могла, наверно, и козла
Заставить подвиги свершать,
Задачки все решать на пять,
Забыть про честь, про долг, дела…
Учёных сделать обормотом,
А дурака – наоборот.
    Я, например, начал писать,
Хоть и двух слов не мог связать,
Словно Пегас лягнул копытцем --
Пишу – нет сил остановиться.
Это ж так надо вдохновиться!
     Да, хороша была девица…
Её ж я помню ещё с детства:
Нет ни ужимок, ни кокетства.
Уж так сошлись с звездой звезда
Когда Татьяна родилась.
     Дивилися подруги косо
На её стать, красу и косу.
И я смотрел, Татьяна, право,
Застыв, как кролик на удава..
(Вот на кого б должно молиться…
Он --- пил -- не мог остановиться).

Пушкин пять лет за ней таскался,
Со всеми ссорился, стрелялся.
        Багратион, Наполеон,
        В шляпе дурацкой трехугольной,
С женой! Развёлся с Жозефиной
И под угаром пылким, винном
По пьянке объявил войну
Спалил Москву, побил жену.

Я далее б продолжил списки
И Пушкину отвесив низкий
Поклон (Татьяны всё ж он не добился)…
Писать, читать он разучился…
Ну, а «Онегина» скатал
Тайком у нашего кота.
Я сам читал эти записки.
  --  Вы вдумайтесь(!) Писала киска!
Тупой Онегинской строфой
(Что с римским номером на лбу).
Сей штамп к позорному столбу
Пора, читатель дорогой!
Кот(!)  Клял, беседуя со мной.
Орал:, друзья, прошу вниманья,
Детский Романс про нашу Таню.
            
           Танечка
Драматическая.Муыкально- поэтическая
        Композиция

Ах, Танечка, твои фиалки
Не расцвели в моём саду.
Мне их так искренне не жалко,
Я жалость всю переведу

На языки живых зверушек,
Трав полевых и луговых…


































Как мног о на земле игрушек
Серьёзных… Мы играем в них.
    К цветку едва протянешь лапу
И слышишь голос гробовой:
Сними череповую шляпу
С седых ушей и рот закрой..

В грачинных стаях плачут галки,
Прощаясь с летом от земли…
Ах, Танечка, твои фиалки
В моём саду не расцвели.

 -- Онегин долго тосковал
И с горя клинья подбивал…
Его немедля я отшила,
На кухне скалкой въехав в рыло,
Так как девицею была:
Ни с кем до Васи не спала.

Элли внезапно погрустнела:
-- Один студент по кличке «Ленин»
(Он ее после с горя взял),
Пять лет он к Тане приставал.
И тренируясь вновь с котом,
Ему твердил: «Другим путем
Пойдем с тобою, друг мой, Васька…»,
Но то совсем другая сказка.

Тот кот в последствии подарен
Был так же автору, друзья.
И многому обязан я,
Почти всему что изложил,
При чём (почти) совсем без лжи.
И как соавтор – солидарен.


































--- Скажи, Дженни, когда попала
Ты снова в Лондон, что тогда?
--- В Детройте, получив наследство
Я смылась в Лондон. Навсегда.
Как мне, казалось… Мне тогда…

Что ж, мы пока оставим тройню
И вновь проследуем «на бойню».
Как вопли грешников из Ада,
Клич критиков: «Держите Гада!
Казнить садовника разврата!»
Что ж, вот два слова пред расплатой.
«Нам не дано предугадать
Как наше слово отзовётся…»
Иль предложения, мысль…
                В делах…
Как бумеранг назад вернётся.
Срывай отважно ж удила,
Пегас крылатый. Надорвётся
Пусть критик где-то наверху,
Пытаясь сдвинуть первый камень,
Чтоб завалить свободы пламень.
Ори в ущельи не страхуясь
Лавины критики его:
«Кому не спится в ночь глу-ху-ю?!..»
И получив ответ от гор,
Смывайся прочь во весь опор…
Лавина к вам уже несётся…
Так ваше слово отзовётся.

  Любовь права, чтоб не орали,
  Никто не установит правил.
  Пусть критик лично выбирает
  А нальный кекс иль кекс оральный,
             Различий в том не нахожу.
             Поэту всё неважно это
Цель лишь одна – вспугнуть ханжу.

А если кто-то, как-то, где-то…
Возможно, ропот охламона
Затмит достоинства Соломона,
То смело заявит об этом.
Но мысли толпами в три смены
Долбят меня попеременно.
И я, как узников тюремных,
Или наложниц из гарема,
Всех выпускаю из тюрьмы.
    Берите их и наслаждайтесь,
Ломайте стены, отдавайтесь,
Делитесь с близкими людьми.
Мы в этот мир пришли на миг.

Иль в одиночестве молись,
Прося у Господа: достатка,
Икры в двухсотлитровой кадке…
А тот ответит: «Да катись!..»
Иль медитацией займись
Настойчиво бубни: «Вернись…»
(О долге, что отдал по-пьянке:
Друзям, или больной цыганке…).
    Сосредоточься на деньгах…
Иль, вообще, Пошёл ты наХ…
Коль не поймешь, всё это – прах!
Как ни казалось бы жестоко,
          Поставим «крест» на сих строках.



Глава одиннадцатая.
Одиссея Дженни

О Лондон! Замок неприступный,               
Громадный, мрачный и преступный,
С тюрьмой, в Европе самой крупной;
Деньгам и власти лишь доступный.
Вельможи в золотых камзолах
Покрыли многих дев позором:
Прельстив им души звоном злата,
И гнали прочь… уже пузатых.
    Надев простой наряд гвардейца,
Казнила я прелюбодейцев.
Я с ними билась на дуэли
И в Темзу их тела летели.
Троих мерзавцев одолела,
Но получив удар стилета,
Едва сама не околела…
И оклемалась только к лету.
    Чтоб залечить смертельну рану,
Отчалила в чужие страны;
Дабы забыть тоску и горе,
Отправившись в открыто море.
     Был капитаном каравеллы,
С кем я отчалила так смело,
Сэр Джон эсквайр лорд-корнет --
Жуир, пропойца и брюнет.
Вертя штурвал одной рукою,
Джон обнимал меня другою.
Его я член в руках ласкала.
Корабль понесло на скалы.
Внезапно налетевший бриз
Швырял корабль то вверх, то вниз;
          Он разметал мои одежды
Как «ёбарь» девичьи надежды.
Трусы парили чайкой белой:
Свободной, легкой, быстрой, смелой;
Взлетев на мачту альбатросом,
Там реяли как флаг Эроса.

Так вдохновила я матросов,
Что капитана за борт сбросив
И голо-суя одногласно
«Coup d,etat.*» Я была согласна.
Занявши капитанский пост
И на командный влезши мост,
Провозгласила я поход
На весь шестой испанский флот.

Муз. танц. композиция.
«Пиратская»
 
Команда не застала нас врасплох--
Мы были далеко не новичками;
Был каждый на своём посту не плох,
Хоть не всегда мы были моряками.

И вот уж залпом с правого борта,
Повреждена обшивка галиота
И Дженни — наш бесстрашный капитан,
«На абордаж!» -- командует с брамс-шкота.

          Испанцы были тоже храбрецы!
          Мы потеряли много флибустьеров,
         
________________
* Государственный переворот (фр.)ирон


   Но набраны матросы и гребцы
   Из тех же побеждённых кабальеро

Все остальные брошены за борт
В холодные солёные пучины.
И галиот в свой не вернётся порт
По, так сказать, техническим причинам.

Добыча же, увы, невелика:
Дублонов триста к золоту в придачу.
Мы их ещё добудем, а пока
Пьём ром «За капитанскую удачу!»

Пять лет подряд в шторма и штили
Залив Карибский бороздили,
Тупых испанцев потрошили;
Фрегаты грабили, топили.
Ко мне подчалил Джонни Морган,
Пуская слюни от восторга!
    Нас с Джоном море обвенчало:
Душа рвалась, и я кричала!
Когда в экстазе я кончала,
Корабль даже в штиль качало.
Жаль, что надолго не хватило,
Уполз, вконец он обессилев.
    Однажды шли Багамским рейдом.
Два галиота гнались следом.
И развернувшись. В бейдевинде,
Вразрез меж ними! В середину!
Пусть я в сравнении пошла:
Как в «жопу член» меж них вошла!
И залпом! Разом! С двух бортов!
Послала я на дно скотов.
          Они же в нас стрелять не смели,
           Внезапно став, друг другу целью.
Что поняли, но слишком поздно;
Об этом горько сожалели
(Не смейся. Это грешно, Элли),
Когда исследовали дно.
И нам казалось «Хэпи эндом»
Закончив с этим уикендом.
Глумясь, пропеть при погруженьи
Наш Гимн «Гуд бай, лав Дженни!..»*
   Валялся Морган в трюме пьяный
И все пришлось решать лишь даме.
Тогда всех в щепки разнесли,
Но их эскадры нас пасли.
И, наконец, как мамонт в яме,
Зажаты в бухте у Майями,
Мы оказались в западне.
Опять пришлось решать всё мне.
     Сэр Джон тогда ушел в кино,
Толи в притон, толь в казино:
«Я, мол, схожу. Ещё не вечер».
Свалил, на хрупкие мне плечи:
Корабль, пьяниц, сундуки…
«Мы дуа уесла уадной руки…»
Пропел, со шлюпки отплывая
И треуголкою махая.
    Еле команды добудилась,
Когда фрегаты объявились.
Моментом с якоря снялись,
Как псы сорвавшися с цепи;
В ту отмель, с ходу мы впились,
И в камни как клещи вцепились.
__________________
 *Хэпи джэ:ни (войдж) – Счастливого пути (плавания) (англ.)
Муз. Поэт. Комп.
«Западня»               

 До отказа заполнены трюмы,
Мы богаты, но, черт побери!
Почему наши лица угрюмы?
Отчего нас не радует бриз?

Как ты призрачно, счастье пирата!
Как зависим мы все от судьбы!
Выход с бухты закрыли фрегаты,
Гордо пяля Франциска гербы.

Нам, увы, не прорваться без боя.
На победу, увы, шансов нет:
Или сдаться на милость конвоя,
Иль погибнуть в нелепой войне.

Все мы ждём капитанского слова.
Он для нас, однозначно, что Бог.
Много раз в испытаньях суровых
Он команду и шхуну сберёг.

«Вы простите меня, флибустьеры,
Я лишь выбор могу предложить:
Или высадка с грузом на берег,
Или головы в битве сложить».

С командой, пушками, добром
На берег, вышвырнув свой дом:
Нашу лихую бригантину
Бросив как дохлую скотину;
Укрылись в джунглях как шакалы.

Пол-огурца принес и шкалик
Нам утром Морган на бровях…
И был подвешен на ветвях,
По моему веленью Морган.
Испанцам джунгли стали моргом.
Мы ночью захватили бриг,
Под свежий бриз свалили вмиг.

Нас эти беды не согнули.
Джени печально улыбнулась:
Был в нашей банде идиот
И острослов и полиглот;
Его забыли мы тогда.
Всё б это было ерунда,
Но эта мерзкая скотина,
Хоть птица. Ну да всё едино.
Он переводчиком на судне
Зачислен был. В походах трудных
Матросов разных стран пытать
Нам доводилось, Да вот знать
Все языки мог только он --
Наш попугай «Пигмалеон».

Он уважаем был всегда,
Но получила я удар
За его мерзкий божий дар
Литературный. Чтоб те тварь!..
Что отмочила та скотина?
Серьёзно, до сих пор трясёт,
Хоть тем годам потерян счёт.
Попал мне в руки Сабатини.
Читаю, под свои же стоны…
И слог, и стиль -- «Пигмалеона».
Вот так, благодаря той ****и,


































Я стала «капитаном Бладом».
     Конечно, что бы не болтали,
Про Дам… Да нам…
Не места нам в морских батальях.
Но вот разбила бы я морду –
Стал лордом вдруг предатель Морган.

И что ещё, в натуре, бесит
На остров тот, лет через десять
Мы всей командой объявились;
Вдоль, поперёк весь перерыли.
*****! Не хватает сундука…
И попугая-мудака.
Сколь не пришлось ещё нам плавать,
Но отыскать и обезглавить,
Пред тем «по счётчику» содрать;
Затем распять и ощипать
Ту птичку хором поклялись…

И, кстати, остров близ Флориды…
Я не показывала вида…
А ну, ответь-ка, Васька-гнида
Сундук, что вскрыл ты, паразит,
Был нами там тогда зарыт!
Чей писк: «нечаянно… отрыл…»?
Сколь у сестрички украшений
Ты основное всё пропил.
Наш труд, без совести зазренья.
    Молчи уж лучше, а пока
За всё по полной отработай,
Натурой до седьмого пота,
Чтобы запомнил на века…
Лишь только кончу «Одиссею»,
(Ты же – пока не поседеешь).
        Я передёрнула чуть карты,
        В хронологическом порядке
        Прошу пробелы не искать.
        Вся жизнь моя – сплошной каскад
        Беспутных и порочных связей.
        О них и повествую сразу.
        То не фейрверк и не парад.
        И поглощает нас разврат,
        Лишь прикоснись – навек зараза.

        Вот. Прежде чем попасть в Лондон,
Меня продал этот гандон…
Который предал всю «команду»…
Тот Джон, мерзавец из Нью-Йорка,
Когда я там искала корку.
      Лос-Анджелес. Притон «Ван-Дам».
Полгода ошивалась там:
Весь Голливуд … ждал, что я дам.
Особенно владелец—  хам!
Всё я терпела, но с трудом!..
Сожгла дотла публичный дом,
Мешок «бавла» стащив притом.
Потом тюрьма, приют, дурдом.

В Тур-Монастырь пристроил пастырь:
«Всю» измозолил своей пастью,
Приклеиваясь к «Ней», как пластырь.
Развратник, циник, старый сводник,
Хоть с виду -- Николай Угодник,
А был он, знаешь, скот-скотом.
Потом сменил его Содом --

Один священник молодой,
Красивый, скромный и худой.
Был он безмолвный, бессловесный,
Как дух  безмозглый,  бестелесный.
За мной «в терновнике» следил. Да
(Я каждый день под душем мылась).

Представь, сестра, сколько терпенья…
Толь вопли слышать, толи «пенье»…
Не знаю, что уж он там делал,--
 В щипах и в ссадинах всё тело…
          Чуть всех не сжёг это м…чудило
           Забывши «выключить» кадило.
           Читал псалтырь с ученым видом
           И заразился в жопу СПИДом.

После него был желтой масти,
И красный, при порывах страсти,
Купец и важный господин:
Китайский бонза Сунь-Хунь-Вынь;
Как паровоз пыхтел: «Ах, Дзенни,
С тобою точно разорюсь.
Но нисево, зато раз в зизни
До полусмерти на и бусь»!

Мне не забыть как я однажды,
Чтоб утолить любовну жажду,
Троим матросам отдалась,
И с ними до утра еблась.
Ебли по одному и скопом:
В уста, …изду, а третий в …опу.
И три конца втыкаясь разом
В меня входили до отказа.
****и так, что осыпались
На подоконнике цветы,
Притом мерзавцы говорили:
«Ты девушка моей мечты!!!..»
Я уходила из борделя
Держась руками за забор…
****а болела три недели.
Вот что такое «…бля в хор»!

Но все проходит, как обычно
И писька требует добычи.
Как-то в порту Иокогама
Я изучала «Ик-****у».
****а болит не встать, ни сесть.
Всего приемов тридцать шесть:
«Ромашка», бля, поза «Мимоза»,
«Фиалка», «Незабудка», «Роза»;
«Жасмин», «Подсолнух» и «Ирис»;
Секс-«Гладиолус», секс-«Нарцисс».
Не счесть приемов и позиций
При составлении композиций!
           Не перепутать трудно спьяну
           В той «Офигенной Ик-****е!»

Замучена, чуть  не седая,
Четвероногая, худая;
Юбки три месяца слетали!
Что было! Мать моя Святая!
Закончила на «Орхидее».
Я позабыла : Кто Я? Где Я?!

Лишь получила я диплом,
По изучению «Ик-****ы»,
Вернулась тут же в отчий дом.
Жила свободно, сыто, пиано.
Восстановила загранпаспорт,
В Детройт смотавшись раза два,--
           Американское гражданство,
           Вступив в наследствия права.

Но жить безбедно, тихо, скучно,
Претит авантюристский дух.
Мне ли такою жизнью сучьей?..
Авантюризм во мне -- на двух
И я махнула в Петербург,
Дабы замкнуть и путь, и Круг.

Ну-с, что ж, читатель, Если мата
          Тебе не нравятся места,
          Прошу к барьеру иль к дебатам,
Иль на турнир «Упал с моста».
У нас в России это модно:
С моста башкою и герой.
Будь хоть сто раз ты враг народный,
Но сей «экстрёмною» игрой
Занять ты можешь пост отменный,
Иль скажут вдруг «Да он Святой!»

          Нас ждут большие перемены
Слагаемых, в Игре Суперкрутой.
разврата

А что до мата, так ведь матом:
Им и закончится игра.
Или войной... За все расплата.
Настанет час. Придет пора.
Я в том большой беды не вижу.
Простите, если кто обижен.
Не кулинар, не та  баллада,
Чтоб смаковать как  поп оладьи.
В этой балладе цель разврата, не та.
Что? в Интернете?! В интернате!
Гораздо больше. И потом:
Мы рождены ведь не скотом.
Хоть и мужик изрёк, цитирую:
Мы -- Величайши скоты в Мире!

Скотины, пусть же моей лире
То будет слабенькой отмазкой.
Как бы в наивной детской сказке
Сей перебор воздушных грез
Всем тем, чьи очи полны слез;   
Чье сердце сокрушат печаль,
Как ржа дотла сжирает сталь.
Но вновь встаёт за далью даль,
Лишь стоит нам слегка «поржать»,
И хочется любить, рожать…
И еще хочется пожить,
И, так сказать, «****у смешить».
















         Глава  двенадцатая. Дети

Отец Роланда был ботаник…
Из мира светского изгнанник;
Аскет, педант и книжный клоп;
Брюзга, и жуткий мизантроп.
Часами, пялясь в микроскоп,
Будь хоть пожар или потоп,
Строчил профессор, морща лоб,
Макнув перо то в цель, то мимо;
Иль по полям, неутомимо,
Он проходил помногу лье.
А звали этого кретина
Пьер шевалье Пье де Блюе.

Да-с, в поисках иных растений,
Ученый муж не ведал лени.
И всюду, где бы ни сновал,
Все что попало собирал,
Дом превратился в сеновал
Иль сеновала филиал,
Где он часами пропадал;
Не торопясь, перебирал
И по латыни называл
Там каждый представитель флоры;
Нежней, чем спящее дитя,
Укладывал не суетясь
В коробки, банки и амфоры.

          Порй, торчал  роскошный зад,
          В святилище, супруги гения.
          Поверьте, он был -- Совершенен!
          Пред «этим», как «библейский гад»
          Порой и я склонял колени,


































          И доведённый до кипенья… Но
          Довольно  пошлых од, тирад,
          Сказал бы истинный учёный
          Попав на праздничный парад
          Иль Флоры дивной представление,
          Ведь украшеньем именья,
          Конечно же, был Зимний сад..

          Там был и Малокость Великий,
          Когда покорный ваш слуга
          Рыхлил в кирзовых сапогах,
          Под визги детские и крики,
          Трели рояля из мансард
          (Был по соседству детский сад),
          Киркой орудуя как плугом,
И вдохновясь работой друга,
Искал  высокие слога,
Чтобы воспеть всю стать супруги
Иль мне, что любит на досуге,
Дежурный пасквиль посвящать.
Да лень, увы, было писать.

Прочёл лишь как-то раз пол-пьессы
Одной корейской поэтессы
Что перевёл на русский лад.
Корейски-жизненный уклад
Сиё творенье воспевало.
Обычно, дамам и читал он.
По чтенью был он – Эталон:
«Была уступчива…» -- начало…
И дама исторгала… стон!

Его на это вдохновило
«Грёз северных» певец-светило.   

























               








Подвиг заезжаного друга.:
Тот перевёл вдвоём с супругой…
По жизни гидом та была
И знала кое-как английский.
Прикиньте сами: тут «бавла»
Срубить сколь можно(!)
                Путь не близкий.
Зато ты сыт у общей миски.
Поклон за то ей самый низкий.
Нам бы с Виталием такую,
По всему миру бы ночуя…
И погуляешь ты на славу,
И мужа свозишь на халяву.

Так вот, в турне по белу свету,
И за одно всего лишь лето,
Накрапало святило это
Столько шекспироваских сонетов,
Сколько тот в жизни не писал --
Ему б трёх жизней не хватило
(Боюсь, не лишнего ль хватил)
Коль он два раза б воскресал.

Впрочем, что я?.. Шекспир бессмертен.
Я ж лишь завистлив и суетен.
Заметьте, сам себя -- застал
И беспощадно исхлестал.
Так что не дуйся, друг мой, много --
Мы оба пара сапога
И на одну, конечно, ногу.
Ну, а страницы – наши дети:
Какие есть. Куда ж уж деть их.
Твои же, с виду – идеал.
Я сам когда-то их листал.


































Едва впихнув их в толстый том,
Ты сам же и издал притом..
Вдвойне за автора приятно,
Хоть не совсем пока понятно:
Зачем опять переводить
Бумагу, время и стихи,
Коль переводы не плохи
И до тебя. Не мне судить.

Как мухи вьются возле туши
Или вкруг лампы непотухшей,
Поэты и до сей поры.
И вдруг от божией искры
Намечут тонну нам икры
В поэзии, а может в прозе…
И вот: Признанье! Слава! Розы!

Иль вот пример: другой поэт
(Ему пока поменьше лет,
Чем нам уже с тобой, дружище),
Судьба же – тоже пепелище.
С похмелки лик… Вспомню – заплачу.
Он умудрился присобачить,
Библейский не придумал б Хам,
К своим хромающим стихам,
Как инвалиду – ну! Равиль –
Эпиграфом такой костыль
(Мне бы вовек не догадаться)
Из Библии, как козе яица…
Перед стишком, бац – изреченье
Глядь, ну не сборник – торт! печенье!
Хоь и форматом он с брошюрку
Но молодец то(!) – Шустрый! Юркий.



































Я помню, август иль июль…
Ты яблоко мне протянул
И улыбнулся – «ОТРАВИЛЯ»
Забавно! А по-бабьи – Мило!
Впрочем, пропойца и добряк;
Комбриг, деляра и остряк.
И не забыть однажды как
Мне костыли привёз из дома
(Простите аналогью слов),
Свалился я тогда с лесов,
Пару часов валялся в коме,
Был у бригады выходной…
Подвёл, короче, я бригаду --
Упал – ну так тебе и надо.
А? Что? Пахал? Не заплатили?
Спасибо, блин, что не добили.
Иль не распяли, как Христа!
И вспомнил я плод от Равиля,
Брошюрку вспомнил, что листал.

Что та брошюрка, а вот том
Перемолоченной соломы;
Забыть смогу -- если – с трудом:
На вскидку весило с кило,
Значимостью ж -- не меньше тонны.
Листал, нет силы оторваться:
Через страницу – иллюстрация.
На них, конечно, новый автор.
    Что не Шекспир – оно понятно.
И нам читателям приятно
Втройне, коль писано невнятно,
Но автор их пропрёт, как трактор,
Коль он хорош, красив, как Блок --
Для дам не очень важен слог –
Сколь обаяние поэта.
Жаль не впихнул он в сборник этот
С собой и дамского портрета,
Живьём Шекспира та читала
И с переводами пахала,
И над подстрочником корпела.
Но славой с ней не поделился
Наш «переводчик молодой».
Я сам в него чуть не влюбился:
Не книжечка -- фотоальбом.
Да и Щекспир  тут не причём
Что я к Шекспиру прицепился.
И был ли он вообще при том
Слыхал накрапал всё -- Бекон
(Ему я намекнул о том),
А свлава, мол, лишь вам вдвоём.

Но тёзка потрясая томом
Словно Геракл над глупым гномам…
Ругал, прочтя лишь пару строк
Моей поэмки в Интернете;
Её гвоздил, как инквизитор
(За выраженье извините),
И потрясая бородой,
Как Черномор из басни той
Над ними тут же грозно взвился
И щедро  мастерством делился:
Как нужно, как нельзя писать.
Книжонку жаль не подарил.
А бороду он зря побрил.

Что-то застрял на нём опять --.
Ругать друзей не бдагородно
Куда ж нам камушки метать?
           Чего уж, братцы, туть гадать
           Ведь начал с сада-огорода.
      Не помню уж с какого года,
          Что Карл Линней поздней привил
И наш Демидов посвятил
Между занятий многотрудных:
Чеканкой денег и наград
Так же камней фальшивых груды
Но главное – такой же сад.
В столице он нагородил..
Что воровал – за то простим,
О саде лучше возвестим!

Чтоб описать величье сада
Одних чернил нужно два склада,
Что актуально в наше время:
Накапает нам ныне племя
Младое (что бы оно сгнило)
Нам в картридж -- да на половину
Невольно вспомнишь Её мать
Опяь, блин, нечем мне писать.
Приходишь заправлять,
          Хрен! Надо новый покупать.
          А если хочешь напечатать
          За год не хватит зарплаты.
          Опять, блин, что-то я разнылся.
   Вернёмся поскорей назад
Где расцветает Зимний Сад
И  где, под сводом  лоз зелёных,
Великий трудится учёный…

Не так, воспет науки столп!»
Вновь слышу возгласы из толп.
Что ж, я в науках остолоп;


































Зрю однобоко как циклоп.
В мозгах поэтов всех Содом,
Жизнь их один сплошной дурдом.
Их дом! Не дом, а пепелище.
Но вот ученого жилище:
Кругом стояли склянки, банки,
Лежали веники, вязанки;
Местами высились стога,
Где иногда его супруга
Ему готовила рога,
В объятиях слуги иль друга.
И вновь в душистых  копнах шарясь,
Искал подруги Punctum Saliens*.
Трава сушилась и свисала
Дом стал подобьем сеновала.
И так, Pater Familias**

А мама юного болвана
Ушла из жизни очень рано;
И блудных тайн комплект отменный
С собой в могилу унесла.
Всех тягостей сей жизни бренной
Душа младая не снесла:
Такой же тихой, скромной, кроткой(?)
Она ушла во цвете лет;
Возле бездыханной красотки
Лежал остывший пистолет.
Ее прикончил с пьяных глаз
Полковник граф О, де Рибас.
Изрёк у глаз её закрытых
Супруг так: «Куррикулум вита»***
             _________________
 *  Трепещущая точка (лат.)
** Отец семейства (лат.)
*** Конец жизнеописания (лат.)
   Однажды к дому подкатила
   Кузина Пье – мадам Камила.
  С собою кошку прихвтила
   И дочку – крошечку премилу.
   Глазки у маленькой блондинки
Сверкали как на солнце льдинки;
И украшенье пухлых щёчек,
 Как восклицательные точки,
 Две ямочки с ума сводили,
 Когда смеялась эта дочка.

 Не зря воскликнул Рафаэль,
 Едва увидев эту крошку,
 И оттопырившись от дел,
 Изрёк, как будто понарошку
 (И повод был, затем -- напиться):
 «Прежде чем девочке родиться,
 Её создаст сперва художник
 На гениальном полотне».

 Нам в детстве виделись во сне,
 Читатель, и тебе, и мне
 Такие девочки-конфетки
 Так что тряслися табуретки
 Возле кроватей. Нас трясло,
 Как абордажное весло…
 Но полно, завершим портрет,
 Пока ещё суровый критик
 Не объявил на труд запрет.
 И остреньких не тронув титек
 Лишь носик чудненький, и ротик
Опишем. Прелесть, будто котик,
Меж пестрых бантиков и кружев…



































Роланд дрожал как кролик в стужу.
Как будто только распечатал
Подарок, о каком  мечтал.
Как ты, достойный мой читатель,
Мечтал, когда Плейбой читал
В сопливы дни; когда подружку,
Иль одноклассницу встречал;
Или в запой, завидев кружку,
Ты в мыслях, словно кот урчал.
Что трётся под стопой хозяйки,
Ей помогая разлить сливки
Мимо назначенной бутылки.
     Интуитивно, наш «Незнайка»
Подальше от бесед застольных,
С известной мыслию подпольной,
Роланд увлек свою подружку,
И притаившись за кадушкой,
Под сенью фиговой листвы,
Они, забывши про игрушки,
На «Ты» перескочили  с «Вы»,
На своем первом ви за ви.
Как водится среди детей,
Пришла пора иных затей.

Она сказала робко: «Можно».
Он клюнул щечку осторожно.
Эленка все сжимала книжки,
А он, спустив с неё трусишки,
Стал изучать, став на коленки,
Устройство в нижней части Ленки,               
Что перед ним затрепетала,
Едва трусишки потеряла.
И, как петух, нашедший просо,
Роланд туда уткнулся носом,
Найдя ответ на все вопросы,
Что вечно юношей томят.
Все разрешил один лишь взгляд.
Ab Incunabulis* прошествав,
Ad unguem**-- до совершенства
Pater Familias изрёк бы,
Очки уставив в потолок,
          Так как продвинут был в латыни,
          Чего нельзя сказать о сыне,
Чья жизнь и помыслы отныне
Отца Наук ввели б в унынье.

Роланд козлёнком пред Эленкой
Подпрыгнул, поднявшись с коленок;
Уняв внезапное волненье,
Достал своё приспособленье;
Пытаясь, как мышонок в норку,
Его пихнуть в Элеонорку.
Но юный член при всем стараньи
Лишь только гнулся в рог бараний
И тыкаясь в ****у концом,
Сгибался в тот же миг кольцом.

Случилось это от незнанья,
А так же от непониманья,
Что это же не пальцем -- в небо,
Что ноги девичьи для ебли,
Как весла мощные при гребле,
Иль в непролазных джунглях стебли --
Пошире надобно раздвинуть,
Чтоб легче *** в ****у задвинуть.

________________
        *  от начала (лат.)
     **   до конца, до совершенства (лат.)
       Но наш неопытный герой,
      Как ты, читатель мой, порой,
      Спешил и кончил где-то рядом,
      Испачкав крошке все наряды.      
      Она от страха побледнела.
      И в ужасе, забыв трусишки
     (Роланд хранил их после, в книжках),
      За сада зимнего пределы,
Вмиг упорхнула, как мечта,
Как пташечка из лап кота.
Я так же, не жалея ног,
Покину их, читатель милый,
Чтоб не прослыть мне, не дай Бог,
Еще вдобавок педофилом.
                Вот умора
Так-как РЕЯикулум ин мора*
      Кто ж обвинит в педофилии,
Не будем тем в ответ язвить.
Но автор, как посланец Бога,
Гражданского исполнен долга,
Уполномочен заявить:
Вот до чего вы довели
Парней так много всей Земли!
Вопрос: Всё сделала ли ты
В борьбе с … насилием? Ответ
Пришлите нам, на сайт Василия.
       Первый ответ, увы, получен
И точно в лоб, а не на сайт…
Бокал ему тотчас был пущен.
Долго не сможет он писать,
Так как поломана рука,
Которой лоб успел прикрыть,
_____________
* опасность в промедлении (лат.)










































          Так что придётся правой пить.
        Припомнилась ему строка
        Из Пушкина,мол, «Где же кружка?»
        «Вот где!» -- ответила подружка.

Что ж, «утвердительный» ответ,
И больших доставляет бед
Порой (на поприще) поэтам.
Схватив, как палку эстафеты,
Проголосуют нам другие
За ценности нам дорогие,
Ноги задрав под потолок.
   Нашей «Учительнице» ж вечной
Не будем более перечить.
Поступок её – шерсти клок
В жизни безрадостной и пошлой
(Её насиловали в прошлой).
















Глава тринадцатая. Элеонора

           В тот день когда Элеоноре
Исполнилось осьмнадцать лет,
В имении Пье де Блюэля
Был ослепительный банкет
Но даже этому банкету
Наипрелестнейший букет
Всех дам скользящих в залах этих
Взывал пудовый комплимент
К их пышным формам, туалетам,
К разрезам, декольте (ведь, Там!…)
Пьянящим запахам, духам,
Улыбкам, нас дразнящих дам.

Пленив самцов любого ранга
Как лассо дикого мустанга;
Легко, без промаха разя:
«Гуся, Барана, Карася».
Парили между мачо, пары,
Мозги и что еще там паря.
Тремоло веера на плечи,
К парче и…  Ах! И не иначе.
И тонны лести к сей процессии
Была их дань к ногам «Нашествия!»

Но появление принцессы
Затмило сразу весь процесс.
Вид опрокинувшихся кресел
Вряд ли опишет интерес,
У нашей бойкой желтой прессы
Блиц-паралич! не то, что стресс.
Ей и оставим, мой читатель,
Воспеть в гламурной вышине,


































Мое ж перо, как плоский шпатель,
Оставлю скромно в стороне.

Представить весь реестр иль опись
Тех и иных Ее достоинств:
Полуприкрытых, напоказ;
Разя блудливый зоркий глаз;
О тех, которых лишь мечтатель
Зрит в темноте и тишине;
Но и ему, поверь, читатель…
Ему… Во сне!.. Не то, что мне.

Всю эту гамму прейскурантов,
Явил бы, разве, бой Курантов.
Изрек художник и Сhef-D, oeuvre!,*
Её увидев: «О! Шедевр!»
Удел же немощных поэтов
Предпочитать молчать об этом,
Чтоб не спихнуть дитё-Амура
В пучину звездного Гламура.

Но полно. Уж в разгаре бала!
Звенят фужеры и бокалы,
Стаканы, рюмки и мензурки.
И в вихре бешеном мазурки
Подхвачен весь прекрасный пол;
Прелестных ножек частокол
Терзает взор, вздымая «кол»;
Трещит, скрипит паркетный пол,
Как под ногами первый лёд,
          Что рыбаку погибель шлёт,
          Но вновь к себе его зовёт.
__________________
       * поверенный в делах, зам. посла (фр.) 
Где ж наша юная принцесса?
Кружится, под прицелом прессы,
Она с Рейнальдо удалым,
Чуть седовато-молодым.
Трепещется в руках надежных.
Я ж вас, читатель, осторожно,
Не отводя от Феи глаз,
С партнером познакомлю вас,
В романе новым персонажем;
Хоть знаем мало и лишь скажем:
Он, став на время эмигрантом,
По злой, иль доброй воле Рока,
Был в детстве знатным музыкантом,
Но не попсы или Хард-рока.

С простейшей гаммы и сольфеджио:
От Барселоны до Камбоджи
Прошел пешком с большим мешком
Наград. И став лауреатом,
В Орде рассказывал о том.
Какую загребал зарплату.
Затем на лаврах он почил,
Забросив лиру. На печи
Забыл все то, что он учил.

Но все ж имел он Божий дар
Как бы так, «Скромненький амбар»
Иных достоинств, что (меж нами)
Ведут к «Достоинствам» у Дам:
Когда очнувшись под ногами
Гадать уж поздно: «Дам, не дам?».
    Стал он бретером, светским франтом;
          Благоухал дезодорантом
          (Везде с собой его таскал,
                Кого б и где бы не ласкал

 Муз/Танц композиция
          «Коновязь»


Как запахом твоим
                Меня терзали платья!
Скорбят лишь лепестки
                Поникших хризантем.
Но рвётся «коновязь»
                Напополам, с проклятьем:
На всё, что до него
                И будет «Что» затем.


В объятиях чужих,
                Или в твоих проклятиях
Душа напополам
                К прискорбью хризантем.
Но в клочья «коновязь»!
                С груди срываю платье!
Есть только Ты сейчас:
                Ни «до», ни «кто» затем.


          И к чёрту, «Коновязь»!
                А душу – на распятье!
          У времени в обьятьях
                Мы все один лишь раз.
          Сойдём как хризантемы
                Закроют с  нами темы
          И важно лишь: Кто с нами
                Сегодня, здесь, сейчас…


Вздадим же должное таланту!
Непринужденно, элегантно:
Всегда готов -- не промах он --
Кому кивок, кому поклон;
И комплимент, шепнуть под локон,
В конце, издав призывный стон;
И ощутив разряд ответный,
Добиться встречи tet-a-tet;
И переход достичь заветный
До страстных «Да», с усталых «Нет».

И вот Она уже раздета,
Светс-недотрога в темноте;
Дрожит в объятиях Минета.
С такой фамилией он в свете
По-итальянски Рейн Минетти
Фамильный род, под канделябры
«иль Абара Гиморо Кадабра»,--
Так как корнями из Орды,
Или еще, какой бурды.

В беседах так же чувство меры,
Безукоризненный прононс,
И снисходительность к химерам,
Кто б их в беседу не пронес.
Мог априори – как отвес,
В любую тему тут же влезть;
Привлечь небрежно интерес
У жертвы, дам, иль средь повес;
Оценкой столь витиеватой,
Такою хитро ль угловатой;
Дабы расслабить и развлечь;


































Чтоб жертву в эту сеть завлечь,
Словно паук тупую муху;
    Как беззащитную старуху
В свой пенсионный дутый фонд,
«Племянник» мой, который год.
Нет не обчистит «тот» до нитки,
Для храбрости хлебнув «напитку».
Топорик пряча под полой…
Не занесёт над головой…
Тот ваш «племянник» молодой.
Возьмёт он скромную частичку --
Лишь «накопительную часть»,
Как в Пасху со стола яичко
(Хотя так хочется украсть…),
Это ж не в армии служить…
А кто ж их научил «Так» жить?
При этом «Истово» молиться.
Быть может, «Вовсе Бросив Пить».

Увы, и ныне ждут халявы
От дяди, тети, от родни,
От свояка ли, слева ль, справа,
Томясь отсчитывают дни --
Когда ж загнётся добрый дядя?
К нему летите вы в пыли
И с оптимизмом вперёд глядя,
В уме считаете «рубли»,
Что он в наследство вам скопил,
Чтоб ты досыта ел и пил.
     Придёт пора, вновь поколенья
Раскрывши рот, ждут червячка,
«Дяди» же тлеют как поленья
Грея мослы у камелька,
И не спеша «над златом чахнут»:
Своих «племянников» томят.
Те ж справедливо им хамят,
Потом… скорбно, над телом… «Ахнут!»,
Недосчитав в наследстве рупь,
И Дале… очередь займут.

Из поколенья в поколенье
Грызутся дети над наследьем
Они не едут «На ЗАВОД»,
Гнуть спины не даёт живот.
От службы их отмажут ****и,
Построит дом для них отец,
Иль на какой худой конец,
Наследство им оставят дяди.

Живите скользкие потомки,
В «дар» принимая «города»,
Стихи в Кладовках в пыльных стопках
Вы не прочтёте никогда.
Так же постройки в огороде,
Примите бедные уроды,
Уйдёте сами навсегда,
Не отпечатав и следа,
Не для времён, ни для народа.
   Если ж родитель пропадёт,
Слегка (для вида), поищите…
(Это ж «тому» не повредит).
Пока ж поддакивайте, врите,
Беря кредит, живя в кредите.               

Налей стопарик трудовой
Мне, мой племянник молодой,
Печально ль поднеси лекарство,
Поправь подушку под башкой.
Хоть и нормально всё со слухом,.
Пусто в душе твоей -- всё глухо:
Ты не прикончишь и старуху…

Ты не заснул ещё от скуки,
«Племянник»? Иль воскликнул: «Сука!..»
Прикончим же -- коль есть -- те муки.
Вернёмся ж к «паукам и мухам».
Паук – достойное созданье,
А высота его призванье.
Поэт – он тот же альпинист --
Рискует жизнью, рвется ввысь,
Творит, в сомнениях и муках,.
«Нетленки»… на съеденье «Мухам».
      Закончим это отступленье,
Так как к Рейнальдо отношнья
Ни вкось, не боком ни каким…
То – лишь племянникам моим.

… И только дичь распустит слюни,
Раскроет ль свой беззубый рот;
Прервут звучанье лютни струны
И наш герой произнесёт,
Как речь надгробну оппоненту,
Только под шквал аплодисментов
И эпиграммою сразит наверняка,
Отточенной, как лезвие клинка.
Уйдёт в сторонку скромно и достойно.
А заживо схороненный покойник…
Он даже ночью долго не заснёт.
Так эпитафия ему встревожит бок.
Чем же ещё был славен он:
Изящный стиль (целый батон),
Подрезок масса в бадминтон,
          Удар коронный в бильярде --
          Чего ж ещё для жизни надо?
          Имел два дома, или дом,
Который превратил в салон,
Завистник бы назвал «притон».
    Но, хватит, в целом по-французски,
Бон Тон манер или бидон
Имел пороков он по-русски.
Где надо добр, где надо зол…
Носил потрепанный камзол,
           Изящно серебром обшитый,
           Шрам на щеке и глаз подбитый.
В рубахе белой из батиста
Смотрелся, чуть ли не артистом,
С пеной брабантских кружевов
Пышных манжетов и жабо;
На пряжках краг сверкали стразы.

Невесту он отметил сразу.
И в тот же миг, поднявши тост,
Навел, известно, скользкий мост
С почти неопытной девицей.
В чем Ролан мог лишь убедиться.
Взласкавши ухи у чувих,
Совсем легко «проткнете» их.
      Итак, попробую, читатель,
Тот вспомнить тост:
« О, мой создатель
И сущего на сей земле!..
Как лучик света в серой мгле,
Розобутон в пучке травы,
Прелестны и прекрасны Вы!..»
Увы, костистый мой язык
Таких узоров не достиг,
Хоть языком витиеватым
Не раз валил я баб в кровати.
Теперь же грубо, хамски -- лапой.
Но музыкант! Нет, он не лапоть,
Чтобы принцессу грубо лапать.
Он ей: «Сеньора, Вас, Da Capо*…
Вальс, Allentаndo?..»*
Она: «Ладно!»
 То, вдруг, вальсирует feroсе*
 Alternamente*. Ну, короче,
Мозги он Леночке морочит.
То вдруг хватает инструмент
И исполняет «Менуэт»,
Без менопауз, Furioso*
Эллен от счастья словно роза
Уж не распущена ль, Коза
Блудливая? Нет, Grazioso!*
Preciso!* -- Девочки слеза!

К чему сей итальянский бред
Несу, испортив весь обед,
Тебе, читатель мой? Прости.
Коль ты уже багров от злости,
Иль хуже – подавился костью.
   Наш победитель покорил
Своей игрой «там» кучу рыл;
И, к слову, знатных местных прим,
Как Ганнибал когда-то Рим.
И собирается с азартом
Здесь так же стать лауреатом.
Средь дам, проехав по ушам,
Как подобает музыкантам…
    _________Но уж о том суди ты сам.
 ***  муз. термины.(ит.) Смотри словарь сам (прим. авт.)
«Мутота»
(музкомпот)

Не зря в народе говорят,
Что любит женщина ушами.
Порой словесная игра
Путь к сердцу неприступной дамы.

           Нетрудно даму поместить
           В силки прозрачных комплиментов,
Рассудок лестью замутить
И вот уж к нужному моменту

Теплеет хладный ране взор,
Не так напыщенны манеры,
Она ответный мелет вздор
На дифирамбы кавалера.

А на тактический приём ,
Что в мире нет её прекрасней
Она ответит, мол: «Вдвоём
Судьба свела их не напрасно».

Коль воздыхатель не дурак,
Он вмиг подхватит тему эту
И красноречьем новых врак
Ей посулит все блага света.

И вот уж рухнула стена,
Всё недоступное доступно.
О, горе женщине — она
При том проигрывает крупно!


Позднее кается: Как так?!
Куда глаза мои глядели?
Ведь я купилась за пустяк
Ну что же это, в самом деле!?

Где ж наш поэт? Поэт на взводе,
С болтливой пары глаз не сводит;
Глядит, как Ленке мозги парит
Друг юности. И что же? Вдруг…
Вдруг ничего! И легче пара,
Все разлетелось. Что же, друг?
Что ж, пистолетов тоже пара…
С оскалом страшным вместо рта
Ликует смерть! Не долго ждать.
Собрать ей дань пришла пора
Пошла смертельная игра.

Уж как бы слышен звон клинков
В разборке древней игроков.
Спешит наш Рональд. Вызов брошен.
Что ж друг? Спокоен, не взбешен…
Вчера друзья, в одном лишь шаге.
Сегодня же Point D,Honneur!*
-- Без разницы. Вам, сударь,
Уступаю выбор.
-- Шпаги!
-- Что ж, Завтра, если Вам угодно.
Булонский лес. Не слишком поздно
Вам  в этот час?.. Ну, что ж. Прекрасно!
Поклон, учтивости согласно.
Трудно с французами поспорить
В галантности и… АД  ХОНОРЕС
_________________
         * Дело чести (ит.)

Роланд утрескался вдымину,
Измазал мелом где-то спину.
На яйца застегнул штаны
И все орал: «А вы умны!
А я так, стало быть, Осел!»
Но опрокинув грозно стол,
Успев пропеть «Лечу под парусом…»
Он уебался в бочку с кактусом.

Нашел покой, он лишь в  комоде,
Согласно нашей вечной моде,
           Как туз, замученный в колоде,
           К утру, не ведая печали;
Уже не внемля, что кричали,
Как смачно матерились гости,
Трещали стулья, платья, кости.
Ведь как у нас, так и у них
Все ждут, когда начнет жених.
И уроженцы мирной Фракии
Венчали пир хорошей дракой,
Уж не щадя ни штор, ни фраков.
Начистив, как паркет под лаком,
Партнёру в покер нос и лоб,
Реванш взыскал счастливый жлоб.

Но, утомившись, кто, уснули;
Как в бане: сколько б не плеснули…
Спадает жар, уходит пар,
Бледней румянц усталых харь.
(Тускнее глянц румяных харь?),
Кто поддержал призыв поэта
За продолжение банкета:
-- Ну, братцы, это что за баня?
Поддать! А ну! Давай-ка, Таня!..


































    Муз-танц композиция
        «Половая»

В полу лопнула доска…
А я в бане голая
И такая вдруг тоска,
Так как женску полу я!..

После бани хряпну пива
Крепкого, холоднаго…
Почему я несчастлива?
На мужчин голодная?

Ухватилась за гитару,
А  струна вдруг лопнула.
Да за платье уцепилась
Бля! Ну всё разодрано..

Лучше б порвались трусы,
Бёдра мне не маяли.
Видно все мужчины трусы,
Сколь не намекала им…

От трусов порвись резинка!
Намёк недогадливым…
Где же? Где же вы, мужчинки?
Жду я! Хоть все гады вы.

Раз иду по полю я…
В этот раз не голая,
Всё что надо – не доска,
Но такая, блин, тоска…и т. д.


Прости, читатель, но я спьяну
Вдруг не о той запел Татьяне.
Сей я ни раз не видел в бане
Сколь ни мечтал – не привелось.
   Как вдрызг запнувшись о порог,
Забредший вдруг незваный гость,
Приют покинув, стол желанный,
Полный пойлА, хрящей и щей,
Подруг, друзей и их ушей…
В полшаге уж от эпилога
Не жаль элитетов, ни слога --
Сей панегирик о Татьяне.

Не будь тебя в душе поэта,
Была б чиста бумага эта;
Убогий б куст не расцветал
Невероятным, жутким цветом,
А тихо чах и увядал
Досель под чьим-либо забором;
И критики не кляли б хором
Моих творений. Ты прости,
Читатель, коль предвосхитил
Слегка вперёд свои заслуги..
Как конь с оборванной подпругой,
Пытаюсь дотащить телегу,
Полной пасквилей и элегий,
«Ума холодных наблюдений.
И сердца горестных замет»
(Прости АС Пушкин повторенье),
Чистейшей правды,
Врань- нрав-ученья.
    Я как бобёр против теченья
(Иль бобр, прости, родной язык),



































Шутя, устроил сей завал,
Чтоб ты над ним теперь зевал,
Иль свирепея скалил клык
Ханжа, исторгнув вопль иль крик:
«Да это тать в литературе!
Так оплевать плоды культуры,
Морали, этики, искуйства!
Вянут мозги и уши гнуться
Слушать всю эту чушь и бред!»

Не будет, нагнетая бед,
Себя оправдывать поэт…
Возникнет вдруг из мрака лет
И улыбнётся всем во след.
Всё…
Всё вдохновила мне Татьяна.
Достаточно лишь было взгляда
На её стройный гибкий стан,
С шалью обтянутой узлом,
Иль утром солнечным с косой,
С неотразимою красой!
Как на прекрасную ромашку
Таращит жалкая букашка…
………….
Нет! Не могу…А старикашка?
Узнает если «Генерал»?
Ну, пусть считает, что я -- врал.







Глава четырнадцатая.  Дуэль

Воскликнет критик иронично:
 -- Какая «Лира»? То -- подвал,
Притон разврата, дом публичный!
Что отмочил ты? Что сковал?!
Не грёб бы в кучу этот хлам,
А подымал … как божий храм…
Размер твой: то велик, то мал
-- Для нас он, Вася, как крахмал!
Товарищ Пушкин б поседел!
Твоя строфа -- как дом кирпичный,
Разнообразья беспредел.
Шедевр – Онегинска строфа.
Всё гармонично, симметрично;
Роман его, как храм античный!
Тебе же – без неё – лафа!»
-- Но -- у меня же – эротичней,
Свежей, комичней «этот хлам» --
На импотентах проверял,
Роман их за … душу хватал …
Совсем (почти) не вру я вам.

Отбрыкнусь и на этот раз:
Пишу небрежно я слегка,
Как ляжет на душу рука.
Но если нужно под заказ
Строфу смастырю вам за раз,
Как Сам велел товарищ Пушкин.
Скорее навострите ушки.
Одна строфа под старый стиль,
Который не уйдёт в утиль…
Хотя он мне слегка претит.
Шаг строем – портит аппетит.
Итак, в Париже все уснули..
Закончен праздничный банкет.
Очей лишь трое не сомкнули:
Секс королева и Минет,
Да вдруг проснувшийся жених.
Из кадки он на печь проник.
Точней, транзитом из комода,
В тряпье уснувших криков моды..
Роланда, акромя похмелья,
Терзали жуткие сомненья:
Наутро ждет его сраженье,
Он же беспечно, как Емеля
Последний, лежа на печи
Торчит, пиная кирпичи.

Извольте. Кончил кирпичём.
Хоть он тут, впрочем, не причём.
Как и каким ты пишешь строем…
Лишь мысли б в нём гудели роем.:
Будили, мучали, светили…
Поднявши ил иль тучи пыли
С покрытых плесенью мозгов;
Крушили всех твоих врагов:
Тщеславье, жадность, трусость, тупость…
Впрочем, твердить об этом – глупо.
Коль нет в душе твоей огня,
Ты – прах. Всё ж это – болтовня.

Однако же, довольно злиться.
Пора к Роланду возвратиться,
На печь, где мы его забыли
Средь валенок, клопов и пыли.
Где он со скорбною главой
Вопрос решает вековой:
Кто виноват? Где я? Что делать?

Вначале он решает смело:
Нужно привстать, опохмелиться…
           Забыться снова?.. Нет! Он злится!.
Как там у Пушкина?.. Отрыл:
«…При свечке, Шиллера открыл...»
Так. В печку Шиллер. Мы не хуже.
Со сна сонет, как дунуть в лужу;
Нам как два пальца обоссать…
Но чем… темно,… на чем писать?..
Нет не бумаги, ни пера,
Нет ни чернил. Нет ни хера!
Он к печке беленой известкой
В потемках шарит. Под вехоткой
Находка – он нашел топор.
И осторожно, словно вор,
Тайком пробравшийся в чулан,
Спешит, осуществлять свой план.

По облицовке кирпичей
Струится известь, как ручей.
Он вдохновлено, топором,
Шустрей чем стенограф пером,
Накрапал с жутким гулким скрябом
Стихи. Читатель, если рядом
С Парижем будешь проезжать…
Тебя проводит до порога
Любой алкаш с большой дороги,
В тот дом, где на печи с отвагой,
Как позже на стенах Рейхстага,
Метровым шрифтом по-французски --
Стихи. Попробую по-русски
Явить их вам, друзья, нашару,
Так как по-русски лучше шарю,
Хоть критики воротят харю,
Отбросив, прочь мой апокриф.
Но так и я: «ложил»… на них!

Итак, стихи! Вам с пылу с жару
(Так как от печки) . Вот мура!
«Куда, куда, моя Эленка?..»
Ну, дальше слов идет игра…
Остряк заметит: Тоже – Ленский!
Как раз их в печку и пора.
А так как Роланд пьян с утра
И с топором вместо пера,
Прежде который укротил
Он два перста укоротил.
О чём он тут же известил
Истошным матом в русском стиле,
Разнёсшимся на много миль.
Топор потом  в сердцах забросил
Во след глумящихся ханжей,
Как архитектор из Кижей,
Гордясь проделанной работой.
     Но только долго горевал –
На балалайке он играл.
Не слышал. Может и болтал.
Хочу «направо» балалайку
Ему на праздник подогнать
И, может быть он… Ведь как знать…
Он мне гитару подарил…
Без струн. Она, как говорил,
Лежит который год на даче.
Большая! Во-о… Лежит и плачет.
     Впрочем игрой на балалайке
Вряд ли сегодня удивишь,
Увлёкся он метаньем палки
В смятеньи мчащуюся мышь,
Охотой с топором на белок,
Которых вечно полон дом,
Когда подымешься с трудом,
А на похмелье нету денег.
Веницианской штукатурке
Учил меня, макая веник
(Её узришь в застенках гулких).
Ну, а уж чем был славен он
Стряпнёй …
Архитектурных малых форм,
Разящих зрителей пугливых
Словно больного хлороформ..

Впрочем клал печи и камины,
Правда с трёхпалою рукой,
Скорей -- ложил (термин такой),
Будто писал лапой куриной.
Так вот, сей мэтр кирпичной кладки
Со мною стену как-то ложил.
Я подчеркну: не клал, а ложил,
Так как был редко с трезвой рожей.
   Чтоб огрех выправить чужой
(Предшественник «наклал» волной:
Был крив рукой, главой больной)…
Так вот, наш Роланд умудрился
Все виды кладки показать,
Отобразить их, так сказать,
И с блеском этого добился.

Когда заказчик посмотрел:
То отшатнулся, поседел,
Смартфон упал, отвисла челюсть,


































          Окаменел -- едва ль -- час целый.
     На ограниченном пространстве,
В непостижимом буйном танце,
Навек застыли кирпичи…
Там где их мэтр запечатлил:
Как будто клал в бреду, в ночи.
Один стоял, другой лежал,
Третий куда-то побежал…
Недобежал, решил вернуться,
Но, не успевши развернуться,
Застыл навек в нелепой позе.
Завис над ним, с явной угрозой,
Четвёртый. Пятый, как сказать?
Ну, невозможно описать –
Таких вообще нету позиций,
Если, конечно, не напиться.
Представьте: ОН СИДЕЛ загнувшись
Шестой об тот кирпич запнулся;
Коль не держал его б раствор,
Упал бы он, разбивши лоб
(Что, не берёт ещё озноб?)
      Седьмой решил драть от позора,
Задержан так же был раствором;
Восьмой кирпичь улёгся спать
И видел сон: во сне --  летал.
Я видел сам, кирпич -- витал…
Ну, вот и всё. Довольно врать.

Так же иной поэт стремится
Взлететь в творении как птица,
Всех перепеть, перелетать,
Того -- догнать, С той – переспать;
Перелопатить, переплюнуть,
Обставить, обосрать и клюнуть.


































И оттопыриться конкретно
В том, что вообще для всех запретно,
Их манит именно ТАБУ.
И вот «таких» у нас -- табун.
Вместо пера у них колун.
И я не знай куда залез…
Но непройдённый этот лес
Кому-то надобно пройти,
Пробив другим росткам пути.

Что ж, смейся бездарь над поэтом,
Хоть и спохватишься потом,
Холодным обливаясь потом,
Стоя пред ним, с открытым ртом;
Сунув дешевые гвоздики
Под пьедестал. Аль не забыл:
Свои подъебки, хики, крики,
Плевки в его: «Я Вас любил…»?

Увы, таков удел поэта:
Тащить сей Крест, надев Венец;
В кровь разодрав его щипами
Свой пылкий лоб; таков конец:
Инфаркт, петля или свинец.
    Иль подвела его сноровка,
Верёвка, карабин, страховка…
Иль оказалось, друг – подлец.
Не всё ль равно, один конец –
Полёт в паденьи и… ****ец!

Прости безмозглого поэта,
Читатель, и на этот раз.
Всех кто на том ли, этом свете.
Коль ты читаешь в этот час;


































 Забыв на время курс рубля;
Что все тебя достали, бля…
Неважно: будь ты прокурором,
Судьею, «За» иль «под забором».
Читатель Ты! Не червь, не тля.
Вобще, пора б остановиться
           Заметят: «Э-э, как понесло!»
Пора к Роланду воротиться
Воротим вновь к нему весло.
Ах, да стихи. Как червь заметил,
И справедливый каламбур:
Их Ленский на печи приметил
И в гроб сходя, чуть освежил.
С Роландом как родные братья,
(Какой резон тут буду врать я)
Вместе учились на «Филфаке?..»
Их он и вспомнил перед дракой,
За то и погоняло -- «Ленский».
Ну, что, дошло? Ну?.. Ленский-Невский…

Коль ты не веришь мне, читатель,
Попробуй сам, но не дай Бог,
Пред операцией пустячной,
          Пред казнью самою простой
          Иль ситуацией ужасной,
Как позже выяснится вам;
Так вот, тогда попробуй сам
Пред этим что-нибудь накрапать.
Хрен! Будешь ты, как все мы, плакать!
Иль пред проблемою пустой,
Может, буквально ль, -- блефовать,
     Но чтоб стихи иль рисовать?!..
Конечно, если ты не принял
Грамм сто за каждый воротник.
И ситуацию расклинил --
То есть, Ей, на хер, не проник.

Пора к Роланду воротиться.
Он уж успел опохмелиться,
Нашарив в темноте бокал.
Как говорят: Чем Бог послал.
Соленым огурцом похрумкав,
Благо полно было продуктов
От бала всюду: на столах,
На стенах, лавках и полах;
В гостей карманах, на их лицах.
Ну, до чего ж любят напиться
У нас во Франции родной,
Как и сестре ее России.
Всяк так же белокрасносиний.
Только и слышишь: Хрясть да хрясть!

Роланд же, снова подбодрясь,
А в перспективе и напиться
Вдрызг, после стольких драм и дрязг,
Решил с любимою проститься.
На всякий случай. Ну, а вдруг…
И долг, авансом, как супруг…
Как повезет. И нам порой,
С тобой, читатель дорогой:
Когда уж нечего терять
Так и … кого-нибудь в кровать.
Подобно множеству приматов,
Чтоб стресс и напряженья снять.
А за отсутствием кроватей,
Мы валим их куда попало
Своих желанных, дорогих,
Родных, порою и чужих.


































Не скрою. Сам порой бывало…
Потом вам расскажу…О том --
Уже отдельный будет том.
Сейчас нас Васька  уже ждёт…
Тьфу! Ну, опять -- при чём здесь Васька?
Там же совсем другая сказка.
Сейчас -- в передней Роланд ждёт.
А Васька… Этот идиот
Он где-то там: вдали, в России…
(Однако, чем не шутит чёрт,
Уж не мессия ль?..
Вот сорвалося с языка!)
Вернёмся к Роланду пока,
Который перед дверью в спальню…
Как бьется сердце от желанья!..
Дрожащей шарится рукою…
И что же? Где же вход в покои?

           Его соперник с той же целью
           Стоит перед желанной дверью…
И отступив по шагу разом,
Враги, сжигаемы глаз глазом,
Стоят несчастные повесы.
До боли сжаты их эфесы
Набат в сердцах! Скрипят их зубы!
В кровь перекушенные губы!..
Но, Благородные привычки,
Сегодня невозможна стычка.
Ирония судьбы -- «…Lex dura»*.
Им завтра на дуэль с утра.

Тут дверь внезапно отперлася
___________
* (закон суров), но это закон (лат.)



































В дверном проеме -- Кто же? -- Вася…
Стоит хмельной. И тут он перв…
Тут паралич. Немая сцена
И в Рай захлопнуты ворота,
Судьбы лихие повороты;
Разврата жуткая цена.
 Одно утешит лишь, наверно:
Не окровавлена арена;
И, в общем, не было измены.
«Шерш-еле-Фам»*, лишь неизменно:
Мы повторяем как в бреду
И «се ля ви»**. Ищи ****у.

Поверь, читатель, нет уж нервов,
Рву волосы, ломаю перья,
Нет и ни сил, ни вдохновенья.
Вконец испорчено творенье.
Как ковш дерьма в сосуд с вареньем!..
Французов не могу заставить…
Им шпаги незачем марать.
Писал бы басню, мог бы вставить,
Приставить ли б в конце «МОРАЛЬ».
Зла не хвавтает на козла…
Испортил мне он весь роман…
Нагадил в душу и в карман.
Хотел дуэль вам описать
На шпагах… Эх , твою Вась-мать!

Что ж? Разойдемся, крикнув «Вольно!»
Как описать мне ту картинку?
Стоит растрепанный, довольный…
Пытаясь застегнуть ширинку…
    На том с «баранами» простимся.
Простите, все над кем глумимся.


































   Чтоб не закончилось творенье
Мол, ну и автор! Что за «Чмо»,
А что хотел ты? Торт с вареньем?
Себя считая: Я с умом.
А чтоб совсем мы были квиты,
Добавлю: «Гебен зи мир бите»
Что в переводе на свободный:
Пошел ты сам… Хотя постой.
Дуэльный выстрел холостой.
И в ствол пустой, ещё холодный
Как и мой лоб (так же пустой)
Своей не дрогнувшей рукой
Патрон вгоняю боевой.

Прервав проклятья оппонентов,
Презрев и шквал аплодисментов,
Коль таковые вообще есть,
Я за поруганную честь,
Поэтов всех веков и стран…
-- Молись. Или читай Коран.

В прицеле: Как ты там сказал?
«Зачем скажи и на хера
Сия словесная игра?
Поправ моральные устои,
Как перестройка век застоя?
   Быть может, автор озабочен;
Иль изначально он порочен?
И что срамные лишь места
Достойны моего листа,
Вдруг пригодившись в туалете?»
   Что ж, отвечаю я на это:
У многих может вызвать рвоту
Сия двузначная работа,
          Срамные мысли и места,
          Как ты сказал,
          Они не с чистого листа.
          Я поясню, это нелишне:
          Всё это -- создаёт Всевышний!
          Кричи Ура! скорби ль, Увы,
          Ни один волос с головы.
Не упадет без Его воли.
Ну что, ханжа, ты не доволен?
Перо поэта, твои ль вилы:
Не мы, -- Божественные силы
Всем управляют через нас:
Толь в проявлениях природы
Мы видим, иль, сказать, находим.
На том закончим, сей рассказ.

Зажавши уши, хвост поджав,
Удрал растрёпанный ханжа.
    Прощай, поверженный ханжа.
Спрячь дальше ржавый свой кинжал.
Гони молитвою занудной
Облик красавицы распутный…
Пред нею падал ты не раз,
В свой бывший послужной рассказ.
Теперь читаешь акафисты.
Только о девице Пречистой,
Пред тем как лечь поспать, поесть…
После поспать, после еды.
Что это? Богу ль, пузе… лесть?
Пред чем к Нему с молитвой лезть?!
Ответь, источник ерунды,
Ведь есть ещё «физиологьи» --
Молиться, скажем, у ****ы,
Раздвинуть прежде чьи-то ноги;
Сходив, к примеру, «по большому…»
Молись тогда уж и… такому.


 ЭПИЛОГ

 Покинуть нам пора героев.
 А как? Давайте их построим:
Певцов, поэтов, музыкантов,
Каких иных других талантов,
Тем самым силу им утроим.
И скажем так: Вражду отбросив,
Все вместе, как в снопе колосья,
Бросив в романе роль актёров,
Вступили в братство Мушкетеров.

Муз.поэт. Комп
   «Мушкетёры»

Когда устав от дрязг и переплётов,
Вам жизнь чернил покажется черней,
Ты проведи рукой по переплётам.
В ответ услышишь ржание коней.

Тебя обхватят бархат и камзолы,
Блеснут эфесы в сжатых кулаках
И скажут:  сударь, мы всегда готовы
Скакать, иль выпить, всем чертям на страх!

И обнявшись по-дружески за плечи,
Сойдём в трактир: «А ну-ка, друг, налей!»
И пусть погаснут, догорев, все свечи,
Мы будем пить «За наших Королев!»

              И если миром не решались споры,
              В походе, сделке, или за столом,
              То где-то рядом уж звенели шпоры
             И стремена качались за углом.

           Когда не в силах вытерпеть обиду,
Умерить кровь, стучащую в висок,
Я на поляну в Лес Булонский выйду:
Прошу вас, сударь, обнажить клинок!

Не дрогну, пусть залязгают затворы
И света дня мне больше не видать.
Во весь опор несутся Мушкетёры,
Готовы умереть, чем опоздать.

И звоном шпаг, ударами стилетов,
Они покончат с демонами зла…
Как мы устали гнать через столетья,
Неделями, не покидав седла.

А после схватки, после адской скачки,
Ты будешь вновь неутомим как лев.
И упадут подвески и подвязки
У ног прекрасных наших Королев!

Прощай, прости, читатель милый,
Дряхлею я, писать нет силы,
Тебе ж, наверное, читать
Эту «муру». Чего скрывать?
Я знаю:  век уж мой измерен;
          И на том Свете, не дай Бог!
          Если он есть, в чём не уверен…
Наверно есть, раз мне помог
Закончить сей роман, убогий.
Пусть вырвут за него все ноги,
Лучше пристрелят, как Бог даст,
Но коль развлёк немного вас,
Отвлёк от горя, вытер слёзы;
То не напрасны эти «Грёзы…»
Любви все возрасты покорны,
Сказал один поэт проворный.
Бог даст, увижусь скоро с ним.
Надеюсь, он меня простит,
Иль (на том Свете) пристрелит
Мол, измарал пером своим!..
….
Вот интересно! Что ж тогда?
Опять я попаду сюда?..
А вдруг я тут уже «бессмертный»,
Вдруг уже стал, ведь кабы знать:
Пока живёшь – Что с него взять?
Считает мудрый современник.
Но всё ж, оценят лишь потомки!
Неважно: шастал ты с котомкой,
Имел ли домик с койкой, с Томкой;
Иль лишь мечтал, писал и комкал…
Короче, что сидеть в потёмках.
Близок Тот Свет. Привет, Потомки!
Дай Бог! не будет Конца Света
И вдохновению Поэта!


Муз. Поэт. Комп. «Тебе»

          Когда душою обнаженной
          Стремишься к яркому огню,
          Когда в томлении напряжённом
          Пред Богом чувствуешь вину,
   Когда бессильными руками
   Срываешь путы бытия,
   Когда неровными толчками
   Своё из сердца хлещешь «Я».

Тогда лишь Ты Поэт от Бога,
А не заумный графоман;
Тогда лишь чувствованье слога
Есть правды суть, А не обман.

Тогда весь Мир Тебе понятен
И Ты создатель, Ты творец,
Уничтожитель белых пятен
На мирозданческом ковре.

А если ты толпе в угоду
Строчишь елейные псалмы,
Иль льёшь красивых штампов воду
На жернов тех, кто скажет «Мы»,

Иль как в угоду коммунистов
           Возносит имена вождей,
Ты никогда душою чистой
Не освятишь сердца людей.

А посему, не жди признанья,
Не опускайся до толпы;
Приемли сам святые знания,
Коль многие ещё слепы.

Сжигай дотла святую душу,
Но сердцем впитывай огонь
И критики людской не слушай,
А дух в борьбе не охолонь!
Р. С.

Вот и причалила «ладья»…
Моя. Добавлю  ещё я…
Сказал мне как-то Судия –
Знал его Малокость Великий.
«Базар» не пред «Фемяжьим» ликом
Был… В общем, -- Я не помню.
В его машине… Летом знойным…
Только лишь вспомнили при этом,
Знакомым всем -- и тем, и этим --
Одном свихнувшемся поэте,
Пропавшим вдруг… однажды летом.
(Простите, если я грешу):
-- Мол, ты не пишешь? «Нет. Пишу».
-- Мол, если можешь – не пиши…
Тогда задумался и я…
Не зная что в ответ сказать.
(И долго я «чесал те вши»).

 Сейчас, с прошествия времён.
     ( Да, да… Конечно. Прав был он)
Бог дал… Чтоль, только не сума.
Пишу -- чтоб не сойти с ума.
В этом безумном, славном мире,
(Икну: «Чуме во время Пира»!)
Прости меня, товарищ Пушкин.
За вывороты, за «игрушки»…
Простите все кого задел,
От важных оторвавши дел.
Кстати недавно я узнал
Судья наш что-то написал.
Ну что же? Он теперь на пенсьи.
(А как поёт! Какие песни!).
          Коль так же пишет, как поёт,
          То (шутка), пусть тогда живёт.

Р.С.  Пусть кто-то посмеётся: «Славно!»,
Кто улыбнётся лишь: «Забавно!»
Кто промолчит уставясь вниз,
Ругая всех, судьбу и жизнь.

За что ругать? Нужно творить,
Благодарить, любить и жить!

Р.Р.С.   Не напечатают «Вещицу»,
             Отдам её я за границу.
             Редактор спросит: «Вас ист дас?»
             И, без сомнения, издаст.

РРРС.
 
Всем тем
Кто над романом не заснул
Допустим, хамством я блеснул
Читатель ж как карась блесну
Ухватит тему,
Сделав одолженье – отвечу:

Печатается продолженье…











               



     ПРИЛОЖЕНИЯ


























ПОЯСНИТЕЛЬНЫЕ СТАТЬИ

РАБОТА ГУЛЯЙ-ВАСИ НАД  «ВАСИЛИЕМ ХРЮШ-
    КИНЫМ» И ИЗМЕНЕНИЯ В ПЛАНЕ РОМАНА

      Гуляй-Вася писал «Василия Хрюшкина» более двадцати пяти лет,
если не исключать перерывы (лет двадцать), когда рукописи, отпеча
танные двадцать лет  назад  были  потеряны, выброшены и сожжены
суровой «инквизицией», жёнами, целомудренными читателями и пр.
    Начало  было положено Георгием Лашиным, большим  другом  и
соратником по перу Николая Глумилёва. Им были  написаны  основ-
ные главы романа, выбран  сюжет и  определена  фабула  произведе-
ния. Вначале основное название романа было «Грёзы  любви».Изме-
нение названия произошло под влиянием  двух  поэтов, которых  ав-
тор бесконечно уважает и считает  своими  учителями. Пушкин наз-
вал свой основной роман «Евгений Онегин» -- именем основного ге-
роя, и Соинов – известный современный поэт и переводчик (им пере
ведено более ста пятидесяти сонетов Шекспира, ранее  не  переводи-
мых на русский язык), а так как А. Соинов свой сборник назвал «Се-
верные Грёзы», то автор,естественно, не хотел, чтоб его упрекнули в
самонадеенности, в попытке встать на один уровень с известным сов
ременным классиком. К тому же, недавно нашёлся  любимый кот ав-
тора- бродивший ,чёрт знает где, более года, и являющийся прообра-
зом  одног из героев романа – Базилий. Все герои в романе являются
реальными  лицами  (близкими  и  не  очень),  с которых автор писал
портреты своих персонажей. А литературный  псевдоним Гуляй- Ва-
ся (своеобразный ярлык т. с.) ему наклеил так  же наш современный
широко известный писатель, поэт и  драматург  В. Малокость, напи-
савший  такие  известные  произведения  эпического  характера,  как
«Гиперборея». «Антимиры» и многое другое; в  том  числе  и  серию
рассказов о похождениях Гуляй-Васи, имеющихся в Интернете. Так
же пришлось изменить концовку романа с дуэлью намеченную авто-
ром в первоначальном  варианте так как у Малокостя в романе «Ша-
баниада», со  сходным  сюжетом и  кульминацией, конфликт  героев
заканчивается  так же дуэлью на шпагах, то автор вынужден был от-
казаться от традиционной разборки двух самцов и закончить роман
иным каким «Макаром». И он закончил его остроумным, оригиналь-
ным  образом,  сведя  героев  в драматической и в то же время коми-
ческой (анекдотической) ситуации.

                .

ХРЮШКИНСКАЯ СТРОФА И СТИЛЬ


         «Василий Хрюшкин написан с т р о ф а м и. Но не такими как у
Пушкина, однотипными, как полки в Бородинской битве,  Тот  строй
известно, красив, но  легко  уязвим --  артиллерия  палила  по  нему с
большим упехом, почти не целясь. Поэтому Гуляй-Вася отказался от
него и критикует:

                …Писала киска
                Тупой Оонегинской строфпй,
                Что с римским номером на лбу,
                Её к позорному столбу
                Пора, читатель дорогой.

Современные баталии происходят более скрыто, как  и военные сра-
жения:  бойцы одеты в  камуфляж, разбросаны  произвольно. Чтобы
противнику  сложнее  было  отыскать изъян в обороне; поразить ето.
Хотя автор показывает, что может написать таким же «макаром» не-
брежно, но так выразительно, представив  «одну строфу под  старый
стиль, который не уйдёт в утиль, хотя  он  мне  слегка  претит –- шаг
строем портит аппетит.».

                Итак, в Париже все уснули.
                Закончен праздничный банкет.
                Очей лишь трое не сомкнули:
                Секскоролева и Минет,
                Да вновь проснувшийся жених –
                Из кадки он на печь проник,
                Точней, транзитом из комода,
                В тряпье уснувших крикоа моды,
                Ролавнда, акромя похмелья,
                Терзали жуткие сомненья
                Наутро ждёт его сраженье
                Он жнее беспечно, как Емеля
                Последний, лёжа на печи,
                Лежит, пиная кирпичи

       У Хрюкина  размер строфы произволен, но он и каждая из них пре- красны, как разбросанные в саду осенние листья. Представте, как бы они смотрелись уложенными в один ровный ряд, как  тапочки  в  сол- датской казарме (впрочем, кое кого восхищает подобный порядок).
    Мнее кажется, Хрюшкинская строфа менее уязвима для, так-скать
артиллерии критики, огонь которой Гуляй-Вася  намеренно  вызыва-
ет на себя, легко жонглируя рифмой, рамером, он  то взлетает ввысь,
то швыряет вниз и своих героев, и нить романа.
     Своебразный поэтический стиль Хрюшкина, да в общем и других
произведений Гуляй-Васи во многом отличается от  гротескного, ис-
пользовать который рискуют немногие и еще реже кому удаётся это;
разве что Ф. Рабле во Франции, Л. Стерн и Дж. Свифт в Англии, Э.Т
А. Гофман в Германии и Л. Пиранделло в Италии. Гротескный стиль
нашёл своё отражение в романе В. Гюго «Собор Парижской богома-
тери,  где показан  контраст уродливого (Квазимодо)  и прекрасного
(Эсмеральда). Наконец-то и в  России  теперь  появился  интересный
поэт и драматург Николай Глумилёв подписывающийся под псевдо-
нимом Гуляй-Вася. Но в отличие от других , в «Хрюшкине» по край
ней мере уродливого как-то не замечается. Настолько забавны  и  ко-
мичны герои, настолько выразителен и фантастически образен язык.
Эти, казалось бы, несовместимые совмещения: возвышенного с низ-
менным, трагического с комическим, черезвычайно забавны,  подку-
пают читателя свежестью, новизной, Его образные сравнения необы
чайно необычны: «Как бегемот упавший в лужу» и т.п.
Автор намеренно затевает (задирает) диалоги  с  критиками и  ловко
фехтуя своим острым  словом, легко прокалывает их,  кавзалось  бы
неуязвимые  и  нерушимые,  как  аксиомы,  доводы,  ловко переводя
их в разряд сомнительных, а затем и вообще глупых и потом,  безжа-
лостно расправившись с ними, бвыбрасывает их на литературную по
мойку
     Рифмы у нег идут  то сплошным, то произвольным потоком

  «А бой всё расширял границы…
                И взмахи мощные десниц
                Соперника валили ниц.
                Победных воплей, жутких стонов
                Отборнойц брани, мата тонны
                Трясясь атланты за колонны
                Укрылись, бросив Эрмитаж;
                Кариатиды ж на балконы
                Удрали, и второй этаж. 

Такой приём сейчас используют в репе современная молодёжь.
Возможно ей более созвучен стиль Гуляй-Васи – новаторский, све-
жий, озорной.


                А. Соин-Ариман


















          ВОПРСЫ ЯЗЫКА
                В  «ВАСИЛИИ ХРЮШКИНЕ»

    Не часто можно  встретить  какое-нибудь  другое  художественное
произведение, где бы автор,  как  Гуляй-Вася  в  «Василии  Хрюшки-
не», столько говорил о своём собственном поэтическом языке, о том
как он употребляет те или иные слова, какие  затруднения  при  этом
испытывает, и т. п.! Так, например, поэт вообще почти  отказывается
описывть наряды героев, не уводя от основной мысли (как какая-ни-
будь баба). Хотя может несколькими взмахами пера, как  кистью  та-
лантливый художник, описать наряд героя.

                Где надо – добр, где надо – зол.
                Носил потрепанный камзол,
                Изящно серебром обшитый,
                (Шрам на щеке и глаз подбитый),
                В рубашке белой из батиста
                (Смотрелся чуть ли не артистом),
                С пеной брабантских кружевов
                Пышных манжетов и жабо…

     Стоит заметить, что некоторые, казалост\ь  бы,  ругательные  место- имения в «Хрюшкине»  наоборот  возвышают,  усиливают  образ, на- пример:
                Мои трясущиеся руки
                Решили сами  за меня,
                Моментом всё распеленав, 
                При виде этакой вот  «Суки!»

    Интересный комический  эффект  производит  использование  им
макаронического стиля, хотя он и вполне оправдывают его  употреб-
ле ние иностранных слов и  выраж ений  вызывают  подозрения, что
автор  выпендривается.  Но  его  герои  разных  национальностей – и
это вполне оправдано. А концовка главы  «Троя»  вообще  очень  ос-
тоумна и поражает своим поэтизмом (простите за выражение):

                А я, как штатный Бель аспри,
                Решенье это заострил.
                Изрёк : «Апре нулё де лю»,
                Но на сегодня хватит луж.

   Особенно автору удалась контаминация,  а может аппликация (как
посмотреть) на известные строки Тютчева.  Автор развил его  в  нес-
колько неожиданном, интересном и двусмысленном направлении , и
весьма комично, что впрочем свойственно во многих местах: романа

                Нам не дано прдугадать,
                Как наше слово отзовётся
                Иль предложенье, мысль, дела
                Оно назад опять вернётся
                Срывай отважно удила
                Пегас крылатый. Надорвётся
                Пусть критик где-то наверху
                Пытаясь сдвинуть первый камень
                Чтоб заглушить свободы пламень
                Ори  в ущельи не страхуясь
                Лавины критики его:
                «Кому не спится в ночь глухую?»
                И услыхав ответ от гор,
                Смывайся прочь во весь опор –
                Лавина вниз уже несётся.
                Так ваше слово отзовётся. 
               
          Хотя, данный  стилистический  приём, отнюдь не  нов, его иногда  использовали   Некрасов,  Минаев,  Апухтин,  но  перифразы   Гуляй-
Васи  более  оригинальны , развивают  неожиданную  смысловую  на-
грузку, а не  только пародирование ради красного словца, ради смеха.
В этом автор раскрывает какой-то новый жанр в  литературе  вообще,
Условно   он  сообщает  об  этом  на  облжке  «ВасилияХрюшкина» --
Надругал. То  есть  в  произведении стихи и  песни на  стихи  его дру-
зей  использованы в  различной  форме.: от романтических и  глубоко
  лирических,  до комических и  резко  сатирических. А если  ко всему этому добавляются  анекдотические  истории о  классиках  или  «кан-
дидатах во  классики», совершенно казалось нереальные., то, кажется
что  Гуляй- Вася  попросту  активно  ищет  себе врагов, а не пассивно
ждёт своего «Дантеса». «И оттопырился  конкретно,  над  тем, что во-
обще запретно». «Вместо пера у них колун, и вот таких у нас  табун».
Многие подражая классикам отращивают себе бороды и печатают но-
вые свои переводы иностранных классиков, порой не зная их языка; и
готовы душить и бить морды тем кто пишет иначе. Готовы, как  капу-
сту, изрубить всё то, что отличается от классики, вместе с авторами.
  Но в конце автор восклицает: «Ведь  непройдённый этот лес кому-то
надобно пройти, пробив другим росткам пути.Порой кажется, что по-
эзия Хрюшкина излишне метафорична, перенасыщена образными сра
внениями. Но попробуйте хоть некоторые из них выбросить и понима
ешь, что все они друг с другом связаны, не как баранки в связке, а как
чётки, как  драгоценные  изящные  бусы,  ожерелья украшающие дам.
Ведь именно им многие  и  посвящены. И  пошлость в  них  разглядит
разве лишь импотент-критик, евнух или суровый ханжа.
Оригинальна в «Василии Хрюшкине» развязка. Так что здесь неволь-
но вспоминаются строки Высоцкого: «Дуэль не состоялаь или перене
сена. Спокойствие, пророки и кликуши.  Поэты ходят пятками по лез-
вию ножа и режут в кровь свои больные  души». Очень соблазнитель-
но, говорил в беседе со мной Гуляй-Вася, закончить роман традицион
ной кровавой разборкой (дуэль на шпагах), но в конце он сознательно
от неё отказался. Не стал тешить лишний раз «Древний Рим», так-как
в своём Прологе ясно определил задачу  поизведения,  направленную
на борьбу с насилием, убийсвами, суицидами. Мы уже  итак  затопле-
ны реками крови, льющимися из «ящика» по всем каналам.

                Ответим на призыв ханжи,
                Всегда хвататься за ножи
                Готового в вопросах чести,
                Во все века, во всяком месте.

Автор  убедительно  ответил  произведением  на свой же  призыв, но
Так  же  решительно его и опроверг,  так как дуэль всё же состоялась.
И даже больше – она продолжается.  Дуэль между  автором и ханжой
В различныхх ролях: будь то читатель  или критик, (может быть, ког-
да- нибудь, и  издатель).  Дуэль, на  которую  может  решится  только
очень  смелый  и  талантливый  писатель -- мужественный и  честный
человек; принципиальный  гражданин, отвергающий однобокое  мне-
ние толпы.

                Мне безразлично мнение это,
                Как и вращению планет,
                Кто может указать поэту?
                Плевать ему на «Да» иль «Нет».

                М. Петров-Лаврович